Зло многоликое

Ирина Валерьевна Дынина (2024)

В сборнике представлен ряд таинственных, мистических историй, случившихся с обычными людьми в самом обычном городе. Жуткий монстр, внезапно объявившийся в подземном переходе, девушка, решившая отомстить своим обидчикам, хитрый зять, задумавший извести тещу, которая, по его мнению, слишком уж зажилась на белом свете, давняя тайна, похороненная на дне реки, коварный змей-искуситель, залетающий в окно к неосторожным девушкам, страдающим от одиночества. Как противостоять многоликому злу? Возможно ли бороться с тем, что не имеет логического объяснения? И, самый главный вопрос — как выжить? Об этом и многом другом вы узнаете, прочитав эту книгу.

Лишняя

Маринка очень не любила ходить по этой тропке, особенно вечером, по темноте. А сейчас и был вечер, темнота и поздняя осень.

В ноябре, последнем из осенних месяцев, темнеет рано. Вот, только что, еще серенький день прекрасно справлялся со своими обязанностями, как, бац — и на город упала тьма.

Фонари в этом районе встречались редко. Вернее, фонарных столбов было в избытке, только, вот, не на каждом имелись лампочки, а из имевшихся, горела едва треть.

На гаражах лампочек и вовсе не было.

Нет, Маринка обманывала — на входе, возле небольшой будки из пеноблока, обшитой металлическим профилем, в которой коротал время своего дежурства местный сторож, фонарь имелся, а, вот, дальше.. Дальше путь лежал по темноте, среди невысоких построек из кирпича и железа.

Маринка много раз ходила этой тропинкой, но, вот так, как сегодня, почти никогда.

В этом году их второй класс, почему-то перевели во вторую смену и уроки заканчивались тогда, когда на небе всходила ранняя, по, осеннему бледная и неприветливая, луна.

Маринка задрала голову вверх и с отвращением отбросила в сторону косичку, едва не стянув при этом нарядный белый бант.

— Какая глупость, эти банты. — с раздражением подумала второклашка осторожно пробираясь среди хитросплетения тропинок, хаотично петляющей среди беспорядочно построенных гаражей. — Никто давно не носит банты. Все носят красивые заколки с изображением супергероев. А, еще лучше — стрижка! — Маринка на мгновение зажмурилась, представляя себя с модной стрижкой — пышное каре, подбритые височки и никакой челки. — Каре, как у Таньки Замятиной из пятого-б. Такая прелесть. Мне обязательно пойдет.

Девочка вздохнула, поправила сползшие лямки школьного рюкзачка и ускорилась — оставалось быстро пробежать через самое неприятное место, пару раз свернуть, перепрыгнуть через небольшую канавку и выйти на оживленную улицу, где горели фонари и ходили люди. А там до дома, рукой подать. К маминому приходу, Маринка, как раз успеет вскипятить чайник и сделать домашнюю работу.

Неприятное место располагалось в самом центре гаражного кооператива. Впрочем, это когда-то, может быть, и был кооператив, а теперь, на хаотичную застройку власти махнули рукой. До поры, до времени. До тех пор, пока место на окраине не потребовалось каким-нибудь заезжим толстосумам, решившим выстроить еще один торговый центр или очередной жилой комплекс с безумно дорогими квадратными метрами.

Но, пока что, кирпичные коробки и коробки из проржавевшего железа, оставались на своих местах, разделенные извилистыми тропками узких дорожек. Разумеется, владельцам этой, совсем не элитной недвижимости было лень ходить по накатанным дорогам. Гораздо легче пробираться до собственного гаража окольными путями, значительно срезая путь.

Вот и Маринка решила срезать. Обходить скопление гаражей было далеко, а девочка и без того сильно устала. Во-первых, тяжелый ранец оттягивал плечи, а, во-вторых, она упала на физкультуре во время прыжка в длину. Вроде и приземлилась правильно, и мягкие маты смягчили падение, а, поди ж, ты — в неудачно согнутой ноге что-то хрустнуло и стало больно на неё наступать. Вот и теперь Марина, слегка прихрамывая, ковыляла среди гаражей, пытаясь подсветить собственный путь тусклым огоньком мобильного телефона.

Мама давно собиралась купить дочке маленький фонарик, для удобства, но, все, как-то забывала. Сейчас этот самый фонарик Маринке, ой, как пригодился бы.

Девочка шмыгнула носом и подула на озябшие ладошки — вечером было холодно, но рукавички Маринка не носила. Стеснялась. Ноябрь — это еще не зима. Одноклассники могли жестоко обсмеять мерзлячку, а быть обсмеянной Маринка не хотела.

Где-то неподалеку послышались голоса, визгливый женский смех и шум мотора.

Девочка испуганно втянула голову в плечи — ей не хотелось ни с кем встречаться, особенно, с незнакомыми людьми. Мама всегда тщательно инструктировала Марину, запрещая ей разговаривать с посторонними.

— Никаких конфет, Марина. — строгим голосом говорила она. — Не смей брать никакого угощения из чужих рук. Это очень опасно. И не вздумай принимать предложения и садиться в машину, даже, если тебе предложит это кто-то из наших знакомых. Запомни — люди бывают безжалостны к слабым. Многие из них совсем не такие добренькие, как нам кажется. Ошибешься и жестоко пожалеешь о собственной доверчивости. Помнишь, как Наташка Селина пропала? Из девятого подъезда? Нашли её убитой, только по весне, когда снег сошел. Она, небось, тоже думала о людях слишком хорошо и чем это закончилось? Ничем хорошим.

Наташку Марина помнила. Бабки над подъездом еще долго судачили, вспоминая, как шибко убивалась Наташкина мать, причитая по дочке-студентке. И хоронили Наташку в закрытом гробу, потому что смотреть на то, что от нее осталось, не было никакой возможности.

Шум мотора стих, стихли и посторонние голоса, а Марина, тихой мышкой шмыгнув за угол, продолжила путь.

Сейчас она шла по почти что безопасному месту — узкая тропка, проложенная неизвестно кем, петляла среди густого кустарника, выросшего позади стен кирпичных гаражей.

Дворники сии мусорные насаждения не уничтожали, потому, как не забредали дворники в этот глухой уголок.

Воняло кошатиной и какими-то еще, отвратительными ароматами, но девочка не обращала на неприятные запахи никакого внимания. Её мысли были отданы мечтам и горячем чае с сухариками и большой шоколадной конфетой, которая дожидалась ее дома.

Маринке осталось пройти, всего ничего — свернуть за угол, пробежать мимо нескольких ржавых полувагонов, превращенных рачительными хозяевами в жилища для железных коней, перескочить через канавку, свернуть к выходу и выйти на оживленную улицу, по которой даже сейчас ходит великое множество людей, спешащих по своим неотложным и важным делам.

Вынырнув из зарослей, Маринка поправила лямку рюкзака и внезапно застыла на месте — по спине девочке прошелся холодок, словно кто-то поцарапал кожу острой сосулькой.

Тихие, вкрадчивые шаги она расслышала сквозь страх, заложивший уши, словно ватные тампоны.

Девочка оглянулась, пронзительно вскрикнула и затихла — на голову обрушился страшный удар и весь мир померк.

Для Маринки, навсегда.

*

Мишка Селищев неспешно шагал по улице. Шел, разглядывая витрины магазинов, весело насвистывал и помахивал пластиковым пакетом со вкусняшками. Вкусняшки предназначались жене Машке и трехлетнему сыну, карапузу Жорке, в котором сам Мишка души не чаял.

Машку Мишка любил.

Да и как не любить ему было ту, которую знал еще сопливой девчонкой, игравшей в куклы в дворовой беседке?

Машка, конечно, была глупой и по-бабьи бестолковой. Как не считать ее глупой, коли она, Машка, не дождалась с армии такого завидного жениха, как Мишка? А ведь Мишка предупреждал ее и даже уговаривал, но синеглазая девчонка лишь смеялась и кокетливо отнекивалась.

— Нет, Мишка, — говорила Машка навязчивому ухажеру. — не уговаривай. С армии я тебя ждать не стану. У меня жених есть, Артемом зовут. Мы с ним обязательно поженимся, в самом скором времени, а ты себе другую найдешь, еще лучше, чем я.

Но Мишке не нужно было лучше, ведь он любил Машку. Давно любил, с самого первого класса, с того самого дня, как приметил веселую, синеглазую девушку со светлыми локонами, непослушными и всегда растрепанными.

Мишка ушел в армию, а Машка вышла-таки замуж за своего Артёма.

«Артем, с ломтём. — писала Мишкина мать сыну в армию. — Хороший парень, видный. Машка за ним, как за каменной стеной. Пузатая уже. Говорят, девочка будет. Ты, сынок, забудь ее, вертихвостку. Ты у меня, парень авантажный, не какая-то там тюха, таких Машек себе еще сто штук найдешь!»

Мишка честно пытался забыть школьную любовь, даже из города уехал. Далеко уехал, на Дальний Восток. На заработки.

Заработал там себе денег, на квартиру. Свою собственную жилплощадь, да только никого он на ту жилплощадь приводить не захотел. Так и стояла квартира пустая, а Мишка продолжал по вахтам мотаться.

Уже и мать совсем отчаялась внуков дождаться, Машку «ведьмой» обзывала, вслед плевалась и не здоровалась.

А затем случилось то, что случилось — на шахте, где Машкин муж, Артем, работал, произошел обвал. Привалило работяг, насмерть засыпало, а среди них и Машкин муж оказался.

Остались Машка с Маринкой без мужика. Одна — вдовой, вторая — сироткой.

Мишкина мать от радости чуть не ошалела.

— Поделом тебе, — кричала. — Вертихвостка! Это тебе наказание за то, что сыночка моего присушила, змеюка пустоглазая!

А Мишка, как про происшествие то услышал, так сразу в город вернулся. Чего не вернуться, коли Машка снова свободной женщиной стала. Поплачет-оплачет, да и позабудет про своего Артема. Он, Мишка, теперь и не голодранец — хозяин, с собственной квартирой, да и машину купить может для своей семьи. Машку-то, с ребенком, родственники погибшего мужа из дома выгнали. Пришлось ей с девчонкой к матери вернуться, а там втроем совсем тесно жить было.

На этот раз Мишка решил не спешить, обождать. Пусть время пройдет и горе поутихнет. Туда-сюда и притупится боль от потери, Машка снова улыбаться начнет и перестанет плакать по ночам.

Со своей матерью Мишка вдрызг разругался — как прослышала она про то, что сын решил на школьную любовь вновь свое внимание обратить, так разозлилась. Квартирку Мишкину она уже почти своим имуществом считала, квартирантов пустила, денег с них получала и жила, не тужила. А, тут, сын вернулся и жениться надумал. И, на ком — на ведьме, проклятой! Мало того, что вдовая баба, так еще и с прицепом.

— Не нужны мне чужие дети. — заявила Мишкина мать. — Женишься на Машке — прокляну!

Мишка и сам сомневался — вот не нравилась ему чужая девочка по имени Марина, никак не нравилась. Очень уж она на папашу своего похожа была. Мишка был готов любовь свою школьную на руках носить, но чужой ребенок ему был без надобности. Корми, пои его, одевай, обувай, внимание уделяй. Ему, Мишке, может своего хочется. Пацана! Он и имя ему уже придумал — Жорка! Георгий Михайлович Селищев. А, что? Красиво звучит и солидно.

Но, как известно, беда не приходит одна.

Уж на что подружки, раньше Машке завидовавшие, втихую перешептываться стали о том, что невезучая она, после того, как Артема в шахте прибило, так теперь уже и в голос заговорили, что Машка, мол — магнит для бед и несчастий и связываться с такой, как она, себе дороже.

Маринка пропала. Шла-шла девчонка со школы, да и не дошла. Машка с работы вернулась, а дома и нет никого. Пока по улицам бегала, голос надрывала, пока к соседям стучала, пока в полиции заявление писала, времени сколько прошло.

Как в воду девчонка канула, только рюкзак школьный и нашли. В луже грязной, за гаражами валялся.

Здесь уж Мишка не утерпел и на материны слова и причитания внимания не обращая, явился к Машке. Ей, после второй потери, ну одной, совсем никак нельзя было быть. Она после смерти Артема себе все глаза выплакала, а, уж, когда Маринка, дочка, пропала, так и вообще, на тень себя прежней похожа стала.

Мишка и подсуетился — вместе с ней в полицию ходил, вместе с Машкой и другими людьми неравнодушными город прочесывал, по подвалам, да по «заброшкам» лазил, все пропавшую девочку искал.

Но, впустую.

Исчезла Марина, как будто и не было ее никогда. Осталась одна фотография в траурной рамке. Даже на кладбище городском хоронить некого было.

Так и числилась Марина в пропавших — ни живая, ни мертвая.

А Мишка на Машке женился. Через полгода после пропажи Марины, не взирая на материн визг и угрозы, женился. Свадьбу они сыграли тихую, скромную, но Мишке тот праздник и не нужен был совсем. Главное ведь, что? Что любовь его первая, синеглазая, вновь улыбаться начала, смеяться, его, Мишку, мужем называть.

А через девять месяцев, как по заказу, родился он, Георгий Михайлович. Богатырь, весом в четыре с лишним килограмма, синеглазый карапуз, похожий на Мишку и Машку одновременно.

И началась жизнь. Та самая, настоящая. О которой Мишка мечтал, еще тогда, перед армией.

*

— Тук-тук. — Мишка открыл двери своим ключом. — Есть кто дома? Ждут ли меня с работы?

Он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что, на звук открывавшейся двери выскочил Жорка, мусоливший во рту совершенно новую, яркую машину, а с кухни, поспешно отряхивая белые от муки, руки, выглянула Мария, улыбаясь.

— Ждем, конечно, ждем. Проходи, пирожки готовы, с картошкой и капустой, как ты любишь Мишаня.

Мишаня расплылся в улыбке. Так его только Машка называла и больше никто. Мать, та, больше, «Мишкой» кликала, а теперь, так и совсем, только «дураком», да «неблагодарным гадёнышем» прозывала.

— Пирожки — это хорошо, пирожки, мы любим. — произнес Мишка, аккуратно убирая уличную обувь на, положенное ей место и переобуваясь в тапочки. — Не так ли, Георгий Михайлович? — и протянул сыну, купленную в супермаркете вкусняшку. — Держи, тебе сынок, от зайчика.

— От зайсика.. — Жорка счастливо заулыбался и принялся шуршать пестрым фантиком. — Люблю зайсика.

Машка неодобрительно нахмурилась.

— Ужинать будем, а ты Жорке весь аппетит перебьешь, конфетой-то.

— Ничего страшного от одной конфеты не случится. — Мишка обнял жену, целуя в, белую от муки, щечку. — У нас, Селиных, аппетит — о-го-го, какой! Потому-то мы и богатырем растем! Не так ли, сынок?

— Ужинать, богатыри вы мои. — Машка ласково потрепала вихрастую макушку Селина-младшего. — Давайте, бегом!

*

Нельзя сказать, что Мария была недовольна своей теперешней жизнью. Всё у неё, вроде бы, было хорошо — любящий муж, кроха-сын и достаток в доме. Разве что, свекруха-гадюка, жизнь отравляла, так Машка старалась на вопли полусумасшедшей старухи не обращать внимания. Понять ее было можно — глодала женщину обида на то, что сын, кровиночка родная и единственная, променял мать на непутевую девку, да к тому ж, ещё и вдову. Не такой виделась Мишкиной матери невестка, да только не ей решать.

Первый раз Машка рано замуж выскочила, сразу же после школы. За Артёма, парня, жившего по соседству. Был Артём старше самой Марии на три года, как раз успев вернуться из армии к её выпускному. Он-то синеглазую и симпатичную соседскую девчонку давно приглядел и рассусоливать не стал, сразу женился, а то, на такую хорошенькую девчонку много желающих отыщется. Тот же Мишка Селин, который на Машку с пятого класса облизывался.

И жили они с Артёмом хорошо, ладно. Да и как иначе, коли у них всё по любви случилось? Дочка росла, умница, красавица, на папу похожей. Говорят, коли дочка на отца похожа, то быть ей счастливой.

Но, врут люди, про счастье-то — вначале, мужа Машка потеряла, затем, дочери лишилась. Чуть с ума не сошла от горя, хорошо хоть Мишка помог, поддержал в трудную минуту. Иначе, совсем пропала бы Машка — в слезах утонула бы или, на дне стакана стала бы утешения искать.

— Пусть у тебя всё хорошо будет, деточка. — шептала Маря, ласково гладя дрожащей рукой фотографию дочери. — Может быть ты где-то сейчас, далеко-далеко от меня. Ничего, что далеко — главное, чтобы, живая.

Очень хотелось верить Марии в то, что Маринка жива. Что люди чужие просто позарились на девочку и украли ребенка. Хотелось верить женщине в то, что ее дочка живет, в школу ходит, дышит воздухом и играет на детской площадке.

Случаются же чудеса в жизни? Может быть, когда-нибудь, отыщется Маринка? Вернется домой, прибежит по дорожке и обнимет свою маму?

Мишка жену не расхолаживал, но и пустых слез не одобрял. И строго-настрого запретил Машке рассказывать сыну о том, что у него когда-то была сестра.

— Умерло — так, умерло. — говорил Мишка. — Хорошо, коли отыщется. Тогда Жорке все и расскажем. А так, незачем ребенка травмировать. Мал он еще.

Машка и не рассказывала, хотя и чувствовала в словах мужа какую-то неправильность. Холод и равнодушие чувствовала. Но ведь Мишка и не обязан был любить Марину. Она ему совсем чужая. Артёма дочка, не его, не Мишкина.

*

— Чего смурная такая, — поинтересовалась Лариска Колесникова, толкая Машку локтем в бок. — кислая, как трехдневная простокваша? Мишка что учудил? Не говори, все равно не поверю — он у тебя золото!

— День рождения у Мариночки через три дня был бы. — шмыгнула носом Машка, проворно расставляя по полкам пакеты с крупой. — Совсем уже большая была бы девочка. Помощница.

— Ну, да. — туманно ответила Лариска. — Время летит, и мы за ним не успеваем. А, хочешь, — женщина воровато осмотрелась по сторонам — не подслушивает ли кто их разговор. — сведу тебя с тёткой одной. Говорят, она в землю на три метра смотрит, любую судьбу предсказать может, про любого человека правду скажет.

— Экстрасенс, что ли? — хмыкнула Машка, которая регулярно телевизор смотрела. И про экстрасенсов передачи тоже, хотя, Мишка подобные шоу категорически не одобрял. Ну, Машка и не смотрела их, когда муж дома был. Только, муж в смену работал и время на просмотр передач у Машки имелось.

— Хуже. — Лариска посмотрела на подругу честными-пречестными глазами. — Ведьма она. Самая настоящая.

— Скажешь тоже — ведьма! — засомневалась Машка и усмехнулась, но, как-то очень грустно. — Меня, вон, Мишкина мамашка, тоже ведьмой величает, но я на три метра землю взглядом не пронзаю и чужих судеб не ведаю. Свою не знаю, что уж про иных говорить?

— Мать Мишкина давно из ума выжила. — авторитетно заявила Лариска, перейдя от крупы к пакетам с сахаром. — Она и сыночка своего проклясть готова за то, что женился не на той, на кого она указала и денежного пособия лишил. Старуха она, злая и завистливая, а я тебе про настоящую ведьму толкую. Правда, ехать к ней нужно далеко, за город, да и заплатить придется.

— За город, говоришь? — Машка призадумалась. Кажется, слышала она краем уха про ушлую старуху, обладающую каким-то даром или, читала о ней где-то. — А, поехали! Завтра и поехали, чего откладывать? Может быть и впрямь, тетка эта мне про Мариночку расскажет, чего.

— За такси ты платишь. — радостно потерла руки Лариска, которая, по всей видимости имела в этом мутном деле какой-то свой личный интерес. — И фотку дочки захвати — тетка эта, обязательно на фотографию девочки взглянуть захочет.

Машке собираться, всего ничего было — Мишку на смену тормозок в сумку уложила, да самого Мишку, проводила, Жорку — в садик, а сама, на остановку автобуса. Не скажешь же мужу о том, что в гости к ведьме намылилась? Мишка, он, конечно, мужик хороший, любящий, к бабьим странностям, разным, с пониманием относится, но визит к какой-то там, ведунье, это Машка точно знала, категорически не одобрит.

Только Машке на мужнино одобрение, не то, что чихать, а… В общем, разрешения она спрашивать не собиралась. Долго она мучилась, все о Маринке, дочке, думала. Странно ей было осознавать, что вот она, мать, счастливо живет — ест досыта, сладко спит, ребенка себе нового родила, а о судьбе дочки-горемыки, ничего не ведает. Даже могилки нет у Марины. Некуда матери сходить, да поплакать.

Мишка такие мысли не приветствовал — горе Машкино он понимать, понимал, но говорил о том, что нужно жить дальше, радоваться, мужа любить, да о Жорке думать. Мальца, мол, мало родить, его еще нужно в люди вывести, человеком сделать.

Но мысли о Маринке не покидали голову женщины, может быть, поэтому, она с такой готовностью приняла предложение своей подруги.

Как говорится, утопающий за соломинку цепляется, вот и Машка вцепилась, хотя и сомневалась — что может совершенно посторонняя тетка знать о том, куда Маринка подевалась тем злополучным вечером?

Выйдя из автобуса, Машка сразу подругу приметила. Лариска пряталась за овощным ларьком и курила. Машка ее эту привычку вредную, не одобряла, но, Лариска — взрослая женщина, у которой своя голова на плечах имеется. Пусть курит, коли ей своего здоровья не жалко.

Мишка, как знал, что жена авантюру затеяла, позвонил. Пришлось врать о том, что в торговый центр Машка отправляется, на шоппинг, а потом, после шоппинга, до матери своей.

Мишка с тёщей не особо ладил. С чего-то Машкина мать зятя нового невзлюбила, и он это отчетливо чувствовал, обижался даже, жене выговаривать пытался, но, как-то вяло, без огонька. Мишкина мать Машку тоже в штыки приняла, знать не желала, ни невестку, ни внука, а теща, хоть и поглядывала недовольно, но во внуке души не чаяла, да и зятя всегда чаем поила, с пирогами.

— Едем? — Лариска постукивала каблуком о бордюр, словно лошадь копытом. — Или ты передумала?

— Едем. — Машка убрала телефон в сумочку. — Я такси вызвала уже.

Ехали до нужного места почти час целый. Заехали, к черту на кулички, а то и еще дальше. Деревенька, в которой нужный человек проживал, Машке сразу не глянулась — далеко, на отшибе, от главной дороги в стороне. Но сама дорога, на удивление, гладкая, хоть и грунтовка, но без ухабов и колдобин, таксист даже почти и не ругался, хотя ему и очень хотелось. Машка то по лицу водителя поняла.

— Обождете? — женщина расплатилась и взглянула на мужчину. Тот недовольно губы поджал — лицо у таксиста было широкое, щекастое, а губы тонкие-тонкие, злые. Но мужчина согласился — чего не согласиться, коли дура-баба деньги платит немалые? И чего ей в этой глухомани понадобилось?

Лариска уже ковыляла к нужному дому на своих каблуках, спотыкаясь о булыганы и проклиная рельеф местности. Она, вообще, бабенкой была шебутной, непрактичной и на подъем лёгкой. Может быть, поэтому, Машка с ней и сдружилась?

Сама Мария оделась в удобные джинсы, футболку и спортивные туфли. Кто ж в деревню наряжается, словно в кинотеатр? Ясно кто, Лариска!

— Здесь, что ли? — неожиданно Машка заробела и прижала к груди сумочку с кошельком и фотографией дочери. На той фотографии Маринка улыбалась, счастливая, солнечная. Любила Машка эту фотографию, всегда с собой её носила.

— Здесь. — Лариска резко остановилась, недоверчиво рассматривая здоровенный дом. Про такой, иначе не скажешь — изба. Настоящая изба, из кругляка, с большими окнами, резными ставнями и высоким крыльцом. У крыльца, в пыли, лежит пес кудлатый, волкодав не иначе. Зубы, как у крокодила, только, еще больше.

Лежит пёс, чешется, зубы скалит, на незнакомых женщин поглядывает. Смотрит с ожиданием — мол, чего застыли, кулемы? Проходите, давайте, ближе — не видите, что ли, что у порядочных псов, время обеда наступило? Вами и пообедаю.

Двери скрипнули и на пороге появилась она, та самая ведьма.

Кудлатый мигом чесаться перестал, сразу в росте уменьшился, клыки спрятал и в будку шмыгнул. Машке даже показалось, что он в ход в конуру специально широким задом прикрыл, дабы от хозяйки строгой спастись.

— Проходите. — ведьма улыбнулась скупо и у Машки по затылку холодные мурашки маршировать стали. Нехорошая то была улыбка, черная какая-то, недобрая.

Но, Лариске, хоть бы что — она в миг своими каблуками по ступеням загрохотала и мимо ведьмы спокойно прошла, а Машка едва назад не повернула — холодом откуда-то потянуло, могилой стылой.

— Не робей, девка. — ведьма улыбнулась еще раз, и женщина подумала, что, лучше б ей вообще рта не открывать и улыбки своей, черной, людям не показывать. Бежать хочется со всех ног, после той улыбки.

Отступать было поздно и Машка, вслед за хозяйкой, прошла в избу.

Хозяйка, кстати, ничем от обычных людей не отличалась — ни рогов у нее Машка не приметила, ни копыт раздвоенных, ни хвоста с кисточкой. Кабы не улыбка черная, так и совсем, тетка и тетка, каких много по рынку в воскресный день шмыгает. Одета просто — юбка темная, блузка, китайский ширпотреб, да платок, концами кверху подвязанный.

В доме — скамья широкая, умывальник с подогревом, да дорожка цветастая поверх линолеума брошенная. В иных квартирах городских такой аскетизм часто встречается.

— Ты, тута, пока что, посиди. — ведьма властно ткнула пальцем на скамью. — Мы с твоей подружкой покалякаем. Затем и твой черед настанет.

Машка кивнула покорно. Она и не собиралась поперек Лариски встревать. К тому ж, догадывалась она, о чем подруга с ведьмой говорить станет. Муж Ларискин, известный прохиндей, на сторону поглядывать начал, кобелировать, да на девок молодых заглядываться. А у Лариски — мать больная, да деток двое, погодков. Уйдет мужик из дому, как ей одной, со всей оравой управляться? Вот и надеялась она у ведьмы совета спросить, да на мужа-изменщика управу найти.

— Мне ж не жалко. — жалилась она Машке, дымя своей вонючей сигаретой. — Пусть кобелирует, небось, не сотрется, но, чтобы деньги все, до копеечки, в дом приносил, да и о разводе не помышлял. Я за целый день, на работе, да дома, так наломаюсь, что мне не до нежностей, но, из семьи уйти не позволю, костьми лягу.

Машка кивала, а сама кулаки стискивала — если б вот, Мишка её, так, по бабам бегать бы всхотел, то она… Нет, терпеть не стала бы — схватила б Жорку в охапку и прочь из дому убежала. Только, Мишка не такой. Ему чужие без надобности. Он ее, Машку, любовь свою синеглазую, полжизни дожидался.

Лариски долго не было, с полчаса, наверное. Вышла она из комнаты, дверью скрипнула, рот до ушей, а в руках пузырек. Видать, ведьма ей какое-то зелье продала, втридорога, а она, глупышка, схватила не торгуясь.

— Ну, Машка, — Лариска весело подмигнула подруге. — ну, я тебе скажу, дает тетка! Всю правду мне про моего охламона выдала! Вот я ему устрою! — и пальцы сжала в кулак. — В бараний рог скручу, поганца. Он у меня до мамзелей своих дорогу на веки вечные позабудет, стервец.

Машка скептически губы поджала, футболку одернула и в комнату прошла. Двери плотно затворила. Она-то, за Ларискины проблемы подслушивать и не думала, а за подруженькой водился грех любопытства. Могла Лариска ушами к дверям прилипнуть, потому, как страсть любила, все про всех знать.

— Проходи, садись, да давай сюда то, что в сумке прячешь.

Тетка, та, которая ведьма, за столом сидела, руки перед собой сложив, словно первоклассница на уроке. Глаза у ведьмы оказались черными, жгучими и недобрыми, как и улыбка. Буравила она теми глазами Машкино лицо, словно насквозь взглядом прожигала.

— Вам Лариса рассказала? — Машка робко присела на табурет, положила на колени сумочку и взглянула на ведьму в упор. — Вы и в самом деле знаете что-то или просто денег хотите? Если, второе, то не надо меня мучить. Давайте, я вам заплачу за беспокойство и уйду.

Ведьма громко рассмеялась, хлопнула по столу ладонью.

Зубы у нее были черные-черные, но ровные, крупные. Не бывает таких зубов у людей от природы, разве что, специально черной краской покрасить. Слышала Машка, что красят черным зубы женщины где-то на Востоке. Зачем, правда не знала, но на женщину Востока, ведьма совсем не походила. Обычное лицо, даже нос картошкой и разрез глаз, как у самой Машки.

— Ты, Мария, о деньгах не думай. — хитренько усмехнулась ведьма, имени которой Машка не знала. Да и своего имени она тетке на говорила. Разве что, Лариска проболталась? — Мне твои деньги без надобности. Я у тебя другое попрошу, а ты отдай, коли нужным сочтешь.

— Другое? — удивилась Машка и плечами пожала. — Но у меня нет ничего, кроме денег, да и тех, не то, чтобы много. Муж давал на карманные расходы, да, только, какие у меня расходы? Я по салонам красоты, да по ресторанам не хожу, нарядами не болею.

— Без надобности мне деньги твои. — ведьма отмахнулась от слов Машки, словно от докучливой мухи. — Душу мне отдай, живую, человеческую.

— Душу? — Машку внезапно зазнобило. Жарким, летним днем, словно в прорубь ледяную окунуло. — Мою?

— Твою, хорошо бы. — мечтательно улыбнулась ведьма и глаза подкатила. — И, сына твоего, душу, чистую, невинную, с радостью приняла бы я в уплату долга, но…

Машка, как за сына услышала, так и обмерла, а затем, с грохотом уронив табурет, вскочила, сжала кулаки.

— Но, нет… — с сожалением произнесла ведьма и махнула рукой. Под задницей у Машки вдруг снова табурет образовался, хотя с пола его никто не поднимал, да и саму женщину к этому табурету, неведомой силой придавило — захочешь встать и не сможешь, словно кто вцепился и держит. — Не отдашь ты мне ничего своего, да и не надо.

— Не надо? — Машка обрела способность говорить и прохрипела. — Денег — не надо, души — не надо? Чего ж ты хочешь, Темная?

Это слово «Темная», словно само по себе с языка слетело и очень ведьме подошло. Машка знать не знала настоящего имени ведьмы и решила звать ее так, как само подсказалось.

— Душу мне отдашь того, кто в беде твоей виновен. — ведьма зыркнула на посетительницу и хлопнула ладонью по столешнице. — Молчи, нишкни и слушай, коли и в самом деле знать желаешь, что с дочкой случилось! Желаешь же?

Машка желала. Она-то, наивная думала, что войдет с дом, заплатит, фото Маринкино покажет, и ведьма расскажет ей про то, где ее доченька нынче есть, живая или мертвая. Лучше бы, живая. Но… Любая определенность будет лучше тех сомнений, что грызут сердце матери ночами. Пусть горькая, но правда.

Или, не расскажет, коли ведьма хваленая, обычной аферисткой окажется. Много их, нынче, аферистов разных развелось, которые, за копейку, готовы живого человека со свету белого сжить.

Вышло же иначе, но об оплате услуги ведьминой, они договорились.

На фото девочки Темная едва взглянула. Так, кинула взгляд мимоходом, словно не интересно ей было, словно все она уже о Маринке знала, только говорить не хотела.

Из избы Машка не вышла, вывалилась, едва стояла на дрожащих ногах.

Лариска с таксистом болтала, смеялась весело, заливисто, Машку приметила, рукой замахала.

— Поехали, — кричит. — время, цигель-цигель, ай, лю-лю..

А времени много прошло, за полдень уже. Вроде бы, только приехали, а день уже чуть ли не весь вышел.

В салоне пахло колбасой и кофе. По всей видимости, таксист, утомившись, перекусил и жизни порадовался.

Машку же от запаха еды мутило. Так ее мутило, когда она Жоркой беременная ходила. Токсикоз называется.

— Ну, помогла тебе ведьма? — шепнула Лариска, косясь на таксиста. Но тот и не думал подслушивать — музыка громко играла, и мужик кивал головой в такт. Ему не было никакого дела до чужих тайн. Главное, чтобы деньги заплатить не забыли, остальное, не его ума дело.

— Еще не знаю. — задумчиво ответила Машка, смотря пустым взглядом в окно. — Поживем увидим.

*

У Лариски после визита к ведьме, с мужем наладилось. Что уж за отраву она супружнику своему в стакан подливала, Машка не ведала, но только Кольку, как подменили. Совсем другим мужик стал — на баб посторонних глаз не поднимает, за бутыльками в алкогольный магазин не бегает, деньги все домой тащит, Лариске, стало быть.

Конец ознакомительного фрагмента.