Злейший друг

Ирина Лобановская (2008)

Ксения Леднева — знаменитая актриса, любимица камер, режиссеров и публики. А в целом обычная русская женщина с двумя детьми, вечными сумками и кошмарным радикулитом. Ксения точно знала, что слава и деньги не меняют людей. Они лишь выхватывают из темных глубин души качества, заложенные в человеке. Когда-то она уже почувствовала — враг рядом. Может быть, именно в прошлом и скрывалась разгадка последних событий — издевательских рецензий, грязных слухов, вздорных сплетен, шепотков за спиной. Только Ксении не хотелось верить в то, что злейший враг может оказаться кем-то, кому она привыкла верить.

Глава 4

Почему-то Ксения особенно четко и ярко запоминала знакомства. Видно, новые люди оставляли в ее памяти отметины на всю жизнь. Ставили свое клеймо.

Она тогда сидела на подоконнике, свесив ноги во двор — в их полудохлый, заморенный псевдосадик, — и грустно курила. Думала о своей несчастной жизни. Мечтала, чтобы именно в ее несчастную жизнь ворвалась первая артистическая слава. Чтобы грела, нежила, убаюкивала. Чтобы постоянно натыкаться взглядом на улицах на свое лицо и читать-перечитывать: «В главной роли — Ксения Леднева»… Чтобы увивались вокруг актеришки, льстили режиссеры и операторы, писали поклонники… И жизнь больше не оставалась несчастной и одинокой.

Они шли через темный двор, часто напоминающий Ксении провал, но куда? — отец и незнакомый высокий, какой-то размашистый человек. И дружно подняли голову вверх на жалко вспыхивающий, подрагивающий на весеннем ветру сигаретный огонек.

Неизвестный громко ахнул. Ксения не пошевелилась.

— Она всегда так сидит, — объяснил отец. — Когда дурью мается. А ею она мается почти всегда.

Незнакомец смотрел на Ксению, задрав голову. Долго стоял и смотрел. Отец недоуменно топтался рядом. И вдруг длинный тип пришел в себя, гаркнул: «Ё-моё!» — и метнулся к подъезду. Отец поспешил за ним. Ксения не шевелилась. Сигарета нервно помаргивала.

Отец восхищался Валентином. Говорил:

— Он читает стихи так артистично и выразительно, что они в любом случае впечатляют, независимо от содержания!

Ксения хмыкала:

— То есть, по-твоему, он может прочитать даже «бу-бу-бу, бу-бу-бу», но с такой интонацией, что все от этих стихов впадут в восторг и замрут под ошеломляющим впечатлением?…

Когда-то Ксения не знала, не представляла себе, что такое дом. Потом ей стало казаться, что это просто большая мама. Потом она начала слышать-видеть-ненавидеть: ненавидела она насильные кормежки и поздние возвращения отца. Потом Ксениным домом стали книги. Но читать — значит думать чужой головой вместо своей собственной. Привет Шопенгауэру! И какое-то время книги думали за нее, а потом ей это надоело.

В последних классах и на первых курсах ВГИКа все опять стало не так — Ксении казалось, что она живет на улице. Возвращалась домой и словно ничего не узнавала. Дома не было нигде — кругом одни здания, а все они — на одно лицо, и не угадаешь, который среди них для тебя настоящий.

С Валентином дом стал — Валентин.

Какой счастливой она была тогда… Потому что открыла для себя, что такое любовь.

Жили они весело и бурно. Гонорары всегда радостно прогуливали, просаживали в ресторанах.

Но современный человек любит делить и делиться. Это свидетельствует о широте его натуры. И вот мы и делим. Сначала постель, дом, деньги, обеды, заботы, обязанности, радости, печали… А потом вдруг все кончается — кончается все и всегда неожиданно, ждут с нетерпением одного лишь начала, и происходит совсем другая дележка. Пока что мирная.

— Вот эта вилочка тебе, а эта — мне. Эта книжечка тебе, а эта — мне. Эта комната твоя, а эта — моя… Тебе — половина, и мне — половина…

Позже может возникнуть и скандал: что-нибудь не поровну поделили, а современный мужчина стоек и не даст так просто сбить себя с толку.

Они быстро разделились на абсолютно разных, чужих и враждебных друг другу людей, которые не хотят больше видеть друг друга.

Неровный брак — называл их семью отец.

Только Ксения когда-то сильно ошиблась в том, что их развод — это конец. Валентин — великий актер и гуляка — слишком часто нуждался в Ксениной тайной помощи и не стеснялся к ней за этой помощью обращаться. В основном поддержка касалась денег — и Ксения всегда одалживала. Так, чтобы не узнала вторая жена Валентина. А Глеб молчал.

Валентин…

Афиши восхищенно кричали: «В главной роли Валентин Оленев!» Хоть и бретер, бонвиван, гаер и лютый, бесконечно циничный волчара по глубинной своей сути — при всем при том человек, несомненно, в высшей степени талантливый. Конечно, игрок, прежде всего — игрок, не верит ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, настоящей боли у него, во всяком случае теперь, нет, есть лишь «эстетика» и конъюнктурные экзерсисы на «соблазнительные» темы, но дар пластический, изобразительный, гармонический, актерский — огромный.

Когда Ксения узнала, что у Валентина будет ребенок от другой, стала устраивать ему некрасивые сцены, закатывать бурные истерики, слезливые скандалы. Маруська в испуге забивалась в угол подальше. Чего Ксения хотела тогда — чтобы он ушел или остался? Чего добивалась слезами — чтобы он женился на другой, растил своего второго ребенка или чтобы отказался от них двоих ради Ксении и Маруси? Где лежали границы его порядочности, к которой она пыталась обратиться? Порядочность…

Ксения и сама до сих пор точно не знает, чего хотела тогда. Наши желания… Что значат они для окружающих? Ей было безумно жалко и себя, и запуганную, притихшую Марусю, и то маленькое неизвестное существо, которое собиралось появиться у безмятежно и надменно взирающего на мир Валентина.

В поступках Ксении не было логики, слов она не обдумывала, мыслей не взвешивала — покричала, и вроде полегчало на миг.

Но ведь и Валентин не выглядел счастливым. Пожалуй, этот чересчур настоящий мужчина сам растерялся перед случившимся, и его растерянность оказалась так велика, что Ксения неожиданно стала его жалеть. Ну что ж, теперь у него будет двое детей. И никто ни в чем не виноват. Не ищите виновных. Запаситесь терпением и спокойствием, чтобы жить.

Но жизнь хоть и коротенькая, а терпения не хватает. Вечно ждать хорошего и верить в хорошее, которого нет сегодня и не было вчера, — кто сумеет доказать себе, что оно вдруг наступит завтра?

Каким несчастным казался Ксении Валентин! Какие измученные глаза на Валькином худом лице смотрели на нее с бесконечным отчаянием! Он стал совсем седой. И чем больше жалела его Ксения, тем туже затягивался, закручивался этот узел, который долго никто не хотел рубить. Наверное, в представлении Валентина настоящий мужчина так и должен себя вести. Возможно, он еще помнил о давнишней своей любви к жене и Маруське… Он тщетно пытался поделить себя между двумя семьями. Современный мужчина любит делить и делиться. Современный мужчина любит отдавать. Это свидетельствует о широте его… Ни о чем это не свидетельствует. Бесцветная перспектива…

И никто ни в чем не виноват. Так получилось. И оборвалось все само собой, в одно мгновение, почти безболезненно. Настоящая боль появилась уже потом, значительно позже, словно отошел наркоз. Любое событие — всего-навсего чистая вода без вкуса, цвета и запаха, которую судьба внезапно выливает на наши головы. И все зависит от души, способной сделать происшествие прекрасным или тяжким, милым или горьким.

Тоска не давала ни вздохнуть, ни выдохнуть, но судьбу не обскачешь. Это без вариантов. И лучше жить одной, чем с человеком, который тебя не любит и которому ты в тягость. Ночи наваливались — странные, такие глубокие, до мурашек по спине… какие-то отчаянные, сверхреальные погружения в мгновения прошлого, провалы в раскаленные моменты судьбы, как горячие точки войны. Или это были предвестники скорого расставания со всем прошедшим, или отчаянный поиск смысла в прожитом.

Валентин, наконец, устал от крика (новая его дама сердца тоже не молчала!) и двойственного своего несуразного положения. И они разошлись.

И Валентин — великий актер на сцене и в жизни — женился на младшей родной Ксениной сестре Варваре, на этом исчадии ада, этом не поддающемся никаким нормам и принципам морали существе…

— Ты дурка! — твердила чересчур правдивая Варька. — Таких, как ты, и бросают, поняла? Ты же Валентина сама отпустила! И нечего зря ломать веники. А смотри, какая я — не работаю, ребенок, нас с Дениской нужно содержать, одевать, кормить. Вот пусть мужик и зарабатывает! А ты — самостоятельная, все сама можешь! Чего тебя не оставить? Больно много вас таких нынче развелось…

Варька была права. Пусть миром управляют мужчины. А ими вертят, как хотят, отдельные женщины. Вывод прост, как линейка…

Мать, после развода старшей и скоропалительного замужества младшей, слегла и очень долго болела. Иногда отец в гневе, срываясь, кричал Варьке:

— Это ты мать довела, ты! Не будь твоих вывертов, не болела бы мать! Мужика тебе, видите ли, на долю не хватило!

Варька реагировала хладнокровно, пожимала плечами:

— К чему зря ломать веники? И при чем тут я? Ты нервничай поаккуратнее, тебе уже много лет, — и заваливалась с очередной книгой на диван.

Спокойствие сестры давно уже не поражало Ксению. Она хорошо знала свою младшенькую, которая до трех лет не заводила Денису метрику. Да, ребенок жил словно в небытии. Ну и что же? Варька глядела холодными, наглыми светлыми глазами. Найдем время и заведем! Подумаешь, метрика! Потом она вдруг начала кокетничать с Петей. Маруся ходила беременная… Откровенно так кокетничала, без обиняков. Она была такая, Варька, ни в чем не скрытничала. Ксения ругалась, не пускала Марусю и Петю к Валентину. Маруська ревела… Не хочется вспоминать.

У Ксении с детства сложилось какое-то болезненное, раннее чувство ответственности за сестру. После одного очень давнего случая.

Они жили тогда на даче, и мать хозяйничала в саду, поручив Ксении следить за сестрой. Семимесячная Варька смирно лежала в кровати и сосредоточенно грызла кулак. Ксения играла на полу рядом. Потом Варьке кулак надоел, и она заорала. Скорее всего, просто хотела немножко внимания. Но Ксения этого не поняла и стала усердно трясти кровать, отчего сестра раскричалась громче. Тогда Ксения решила отнести Варьку к матери. Она и раньше так делала, но почему-то в тот день у нее не хватило сил нести толстую, кормленую девчонку на руках. Она выволокла сестру из кровати, положила на дощатый пол голым пузом и потащила, держа за руки, во двор. Орала Варька при этом истошно. Но деревянные дома строили несколько иначе, чем панельные, и мать крика не слыхала. В живот сестре Ксения всадила таким образом штук десять заноз, исцарапала все ноги, а когда поволокла по ступенькам крыльца и по земле, Варька даже замолчала от ужаса. Мать, увидев эту картину, стала сметанно-белой и оцепенела. А Ксения деловито отпустила Варькины руки и удовлетворенно, с ясным сознанием исполненного долга сказала:

— Ну вот, и кричать перестала!

«Я ведь могла ее убить, — иногда думала Ксения, глядя на Варьку. — Маленькая она еще, глупая. Какая у нее злоба? Дурь одна. А кто ей поможет, если не я? Мама болеет…»

Она все равно любила ленивую, небрежную, наглую сестрицу, всегда стоявшую на фотографиях с независимым и надменным носом вверх. Поэтому Ксения и не знала, чего она тогда хотела больше: чтобы Валентин остался с ней или женился на Варьке. Пожалуй, ей хотелось одинаково и того и другого.

Но была и другая история, о которой сестры никогда никому не рассказывали.

Они ввечеру ждали Натку «под глобусом» — возле ресторана в начале Нового Арбата, над которым крутится «земной шар». Стояли себе, разговаривали, курили, по виду — явно не синие чулки в очках, а в топичках-юбочках, бойкие такие столичные девахи-оторвы.

Мимо шел какой-то мужик. В летах, но не старик. Замедлил ход и закурсировал рядом. Они на него особо внимания не обратили — наверное, тоже кого-то ждет у ресторана.

А прохожий настойчиво поглядывал в их сторону, криво курсанул мимо и что-то коротко бросил им на ходу. Сестры толком ничего не поняли, переглянулись и продолжали курить-болтать, не придав никакого значения этому типу. Мало ли этаких на свете…

Однако настырный дядька прокурсировал вторично, уже обратно. И бросил им в такой же лаконичной манере — на этот раз они услышали:

— Сто!

Сестры удивленно глянули на него. Чего привязался? Что ему надо? Непонятно…

— Чо «сто»?… — спросила Варька.

Он в ответ хмыкнул, но не отвалил. Проплыл мимо в третий раз, в неизменной «кошачьей» манере, с другой стороны. И вновь на ходу:

— Двести!

Тут сестры всерьез насторожились, прекратили треп и уставились на странного прилипалу. А он уже застыл на месте, повторяя:

— Двести! Ну, двести, двести долларов! За вечер! С любой… Могу с обеими…

Тут до сестренок дошло, за кого он их принял… И Варька с ходу послала страстно желающего приличным матом.

Мужик с трудом вышел из шока и признался:

— Девочки, вы меня извините! Но не стойте на этом углу! Что вы здесь столько времени торчите? Тут — не знаете разве? — условленное место, совершенно точно обозначенное, где путаны торчат и себя предлагают! Ни в коем случае здесь больше не показывайтесь, а меня простите, пожалуйста!

Они посмеялись и продолжали стоять. Натка сильно опаздывала.

А потом Варька пошла в туалет… И тогда подвыпившую Ксеньку с неизменной сигаретой в зубах попытались затащить в машину какие-то парни. И она уже устала с ними бороться и махнула рукой — будь что будет! — как вдруг вылетела разъяренная Варька. Она так визжала и царапалась, так кусалась, так цеплялась за сестру, которая была уже в полной отключке, что парни испугались, плюнули и уехали. Арбатский ко всему привыкший народ никакого внимания на происшествие не обратил. А милиция здесь редко прогуливалась.

— Дурка! — сказала Варька сестре, злобно показав мелкие зубки.

Ксения молча с ней согласилась.

После рождения Даши забот у Ксении хватало по горло. Где там про Варьку и Валентина вспоминать! Хотя вспоминала, очень даже иногда вспоминала и замирала на мгновение возле микроволновки. И Дениса очень жалела — заброшенный совсем ребенок, — и Глеба, умного, доброго, по-настоящему влюбленного в Ксению, уступающего во всем, спускающего все ее срывы, иногда сравнивала вдруг с Валентином — и не могла остановиться…

Когда-то Глеб каждое утро до работы приезжал на машине к ее подъезду и опускал в почтовый ящик письмо. Как из бокала, наполненного доверху вином, надо осторожно отпить глоток, чтобы не расплескать, так его переполненная душа, очевидно, стремилась отдать по каплям свое чувство, перелить его в другую душу, поделиться. Глеб… Шутил — смешно, серьезничал — интересно. Поздно ночью Ксения, вернувшись из театра, звонила ему, старалась успокоить, утихомирить. Потом пришло лето. По заведенному порядку Глеб всегда увозил свою семью на юг. И оттуда звонил Ксении два раза в день. В то утро, когда она сказала, что Маруська тоже уехала отдыхать, Глеб взял кассира измором и достал билет на самолет Адлер — Москва. Ксения открыла дверь, ничего не спросив — консьержка пропускала только знакомых ей людей, — и остолбенела. Изумленно погрызла сигарету.

— Разлюби твою мать… Что случилось, Морозов? Глеб ответил не сразу.

— Я боялся, что у меня появится дублер…

— Ты мне льстишь! — засмеялась Ксения.

Пробыв весь оставшийся отпуск Глеба вдвоем, они поняли, что врозь невозможно. Осенью он, не дождавшись развода, переехал к ней. Начался всегда очень трудный и долгий период привыкания. Обыденная дребедень…

И Ксении ли сравнивать мужей, когда тридцать девять лет и уже бабушка? Разве можно разрешать себе думать о том, кого любила? И кого любишь, несмотря ни на что — ни на проворную сестру, ни на внучку, ни на тридцать девять? Разве можно сравнивать кого-то с кем-то, когда есть на свете Варька, Денис, Маруся, Дашка…

Задыхающийся шепот в трубке: «Целоваю…»

Он любил стилистическое разнообразие. Он был молод и застенчив… Он…

Нет, «он» — совершенно не к месту.

Без бабушки и Даша дома тоже заброшенный ребенок. Приедет Ксения к дочери и выяснит, что морковный сок опять дать забыли, а яблоки (полная миска была, два килограмма) Маруся с Петей съели.

— Как съели?! А Дашке?

— Да ладно, мам, ничего не будет. Не переживай. Вырастет!

И эта тоже ничего не понимает, как Варька. Они никогда не повзрослеют в Ксениных глазах, никогда не поумнеют, всегда будут нуждаться в ее помощи и опеке. И Ксения будет помогать им во всем, выручать, избавлять от забот, сколько сможет. Сколько сможет… Как устала она…

Дома Ксения положила Дашу в кровать, крикнула с балкона Дениса и отпустила Петю на все четыре стороны. Осчастливленный Петр улетел в неизвестность, сияя улыбкой до ушей. Явившийся с улицы мокрый с ног до головы Денис хитро сообщил Ксении по секрету, что сегодня еще не завтра. Вероятно, он думал, что завтра наступит очень не скоро. Очередная смешная иллюзия детства. И такие всегда долгие ребячьи дни…

Иллюзии, иллюзии… Что бы мы значили без них, хрупких, прозрачных, греющих нас и нами согретых?

— Каин, где брат твой, Авель?! — артистически воздевая руки, вдруг вопросил Денис. — И вот, Ксения, Иисус воскрес! И сказал: «О, дети мои! Что же вы делаете?!»

Ответа слегка растерянная Ксения не нашла.

— А кулисы и занавес — это разве не одно и то же?

— С чего ты взял? Конечно нет.

— Ну как же! Говорят: ушел за кулисы — и уходит туда, за занавес. Значит, кулисы — эти вот занавески на сцене, вечно пыльные!

Заверещал телефон.

— Угу, — солидно сказал в трубку Денис. — Пойду посмотрю… — Он заглянул в комнату. — Ксения, ты дома или тебя нет?

— Нет, — пробурчала она. — Меня нигде уже нет… Так и скажи. Скажи, что я уехала из Москвы… И буду нескоро. Неизвестно когда, может, через полгода. А связи со мной нет — мобильник я выкинула. Скажи, что я в монастырь уехала. На послушание! И пойди вымой руки. Я им не доверяю.

— А что такое монастырь? — тотчас поинтересовался Денис.

— Это где красиво… очень тихо… где мысли светлые и высокие… где отдыхает душа от суеты и твоих фильмов, которые ты без конца смотришь… где человек один… и думает, размышляет… где никогда не бывал Каин, о котором ты недавно поминал…

Денис удивленно притих и задумался, пытаясь постичь смысл услышанного. Постичь смысл… понять… осознать истину… Что такое — эта истина?… Это просто… это то, что есть… что существует… а что существует?…

Даша лежала тихо, только соска во рту беспрестанно шевелилась: туда-сюда, туда-сюда. Спокойный ребенок — одно удовольствие для бабушки. А ухо все никак не хотело воспринимать это нелепое новое слово, не хотело — все! Какая она бабушка?! Какие Маруся с Петей родители… Какая Варька жена и мать… Все просто, как линейка.

Денис слушал новости. Рассказывали о гибели Литвиненко.

— Ксения, я чего-то не понимаю… Как же, интересно, этот Полоний на свободе гуляет, когда его Гамлет давным-давно шпагой заколол?! Ты помнишь? Там еще девка такая была, которая к Гамлету приставала… как ее… Офелия, вот! И знаешь, Ксения, этим датчанам ботинки делали просто халтурно. Гамлет говорит там про свою мамашу, что она еще не износила башмаков, в которых шла за гробом. А потом выясняется, что прошло всего два месяца! Но он словно удивляется — ведь королева уже должна была их износить, эти датские туфли!

— Умен до безнадежности… Тебе обо всем этом мама расскажет. Она у нас обожает книги читать. И ты туда же, — отмазалась Ксения. Вздохнула и взяла мобильник: — Это я, которая Ксения…

Олин голос в трубке…

— Все плохо и будет еще хуже.

— Опять звонил? — спросила Ксения.

— Опять не звонил! — выкрикнула Ольга. — Он больше не хочет мне звонить! Ксения, мне плохо!

— А зачем ты ждешь его звонка? Разлюби твою мать… Пора выбросить его из головы. Оставить за скобками…

Это случилось летом.