Гранатовый дом

Ирина Лобусова, 2021

…Режиссер Сергей Аджанов пишет сценарий к своему фильму «Гранатовый дом». Редактору сценарий не нравится, и поэтому, бесконечно переделывая его, погружаясь с головой в тему, Аджанов придумывает все новые и новые сюжетные ходы. И вдруг он с ужасом узнает, что самоубийства персонажей, родившиеся в его голове, происходят на самом деле. Со всеми мельчайшими подробностями… Но ведь этого просто не может быть! Сергею кажется, что он сошел с ума… Совершенно неожиданно в эту какую-то мистическую историю попадает оперуполномоченный Емельянов… Со свойственной ему тщательностью он пытается понять, что же действительно случилось… И тут впервые за все время своей работы в органах он сталкивается с таким понятием, как «карательная психиатрия»…

Глава 7

Камера была без потолка. Конечно, это не могло быть правдой. Сергей прекрасно понимал, что это иллюзия, но это его устраивало, ему было комфортно. И он продолжал думать, что у камеры нет потолка.

Собственно, и место это не было камерой. В этот раз всё отличалось, было другим, и если бы ему кто-то сказал, что такое может произойти после ареста, он не поверил бы.

С того самого момента, как Аджанова арестовали в комнате общежития киностудии на Пролетарском бульваре — это были сотрудники госбезопасности, поскольку дело его было важным, и сам он был серьезной персоной, — измерение и отсчет времени пошло в совершенно противоположнуюсторону.

И эта странная легкость — если считать и то, что ударили его всего лишь один раз, — тоже была тревожной. Она внушала Сергею чувство опасности. Его внутренний голос бушевал вовсю. Исходя из прошлого опыта, он понимал: все может быть в этот раз значительно хуже.

Его затолкали в машину и отвезли не в тюрьму, а в управление КГБ на Бебеля. Аджанову уже доводилось бывать в этом месте, и он знал, что расслабляться нельзя. После допроса его обязательно перевезут в СИЗО или прямиком в тюрьму, да еще и в камеру погнусней. Там будет полно уголовников, и издеваться над ним они будут всю ночь — потому что за каждое издевательство получат поблажку в режиме от властей…

Сергей был готов ко всему, но этот арест стал разрывом шаблона. Его отвели в здание КГБ, долго водили по каким-то коридорам, заставляли подниматься и спускаться по лестницам. Руки при этом у него были свободны, что тоже казалось ему удивительным. А конвоиры вели себя весьма лояльно, и никто его и пальцем не тронул.

Наконец, после всех этих бесконечных странствий, его завели в какую-то комнату и заперли там. Был день, в комнате он увидел забранное густой решеткой окно и обрадовался, что получил редкую возможность все досконально рассмотреть…

Это было тесное помещение с единственным окном не больше чем два на два метра. Стены, потолок были абсолютно белыми. На полу — такой же белый линолеум.

Никакой мебели не было. Вообще никакой — ни табуретки, ни стула, не говоря уже о кровати. Просто узкая клетушка с такой странной аскетичной пустотой, которая вызывала из памяти ассоциацию с больничной палатой, хотя в палатах все же были койки.

В окно потоками тек естественный, белый, дневной свет.

Первое, что Сергей сделал, — подошел к окну, вцепился в решетку, которая была с двух сторон — и с внутренней, и с наружной, — и попытался выглянуть в окружающий мир. Но окружающего мира не было.

Окно выходило на серую стену — без окон, без просветов, — в глубину бетонно-бронированного колодца. И от этой серой пелены становилось жутко на душе.

Вдоволь находившись по узкому пространству, Аджанов сел на пол и поднял глаза вверх. И вот тут его ждало большое, можно сказать — безграничное удивление.

Белый цвет, переходящий со стен вверх, создавал иллюзию отсутствия потолка. Сергею казалось, что потолка нет, что он находится в каком-то бесконечном белом тоннеле, узкие стенки которого, сужаясь, уходят прямиком в небо, и от этого можно погрузиться просто в необыкновенную глубину, если просто сидеть и смотреть вверх.

И он сидел и смотрел, и понимал, что все на самом деле не так, и не мог уловить, что на самом деле происходит, и почему вроде бы привычные события обрушиваются на него и меняют свою форму, вот просто до абсурда… И он даже наслаждался этим вывихом мозга, не похожим вообще ни на что, здесь, в этой странной больничной палате, а по большому счету в тюремной камере, в которой не было потолка… И поэтому у него была иллюзия свободы…

В этом странном месте Аджанов провел три дня. После стука в дверь охранник выводил его в туалет. Его кормили — открывали дверь и выдавали жестяной поднос с мисками. Чаще всего в них был водянистый суп, каша, несколько кусков хлеба и обязательно чай, воняющий тряпкой. У Сергея никогда не было какого-то культа по отношению к еде, и он мог есть все, что угодно. Своих коллег удивлял тем, что с удовольствием поедал в буфете киностудии котлеты с гречкой, хотя буфет Одесской киностудии считался одним из самым худших… А он нахваливал эту странную еду и говорил, как ему вкусно.

Вот и теперь это что-то безвкусное, вонючее не внушало ему отвращения — он ел исключительно для поддержания жизни. К тому же на нервной почве он почти полностью потерял вкус. Поэтому все, что он ел, казалось ему безвкусным, ну как бумага.

Допросов не было. Странно, но его действительно никто не допрашивал. Если в первый день он воспринял это как подарок судьбы, то к концу третьего дня это состояние переросло в гнетущее чувство тревоги и ожидания какого-то удара.

Аджанов мучился от жестокого волнения, чувствовал всем своим телом, что опасность идет к нему отовсюду. Он не мог заснуть. Тем более, что на твердом холодном полу это вообще было невозможно, ведь ни матраса, ни одеяла ему не дали.

Потом Сергей понял, что эта пытка ожиданием была своеобразным психологическим ходом, специально направленным на то, чтобы дезориентировать в обстановке, выбить почву из-под ног, вызвать тревогу. И он немного успокоился, стал реагировать на все более спокойно.

Ведь, по большому счету, думал он, ему было хорошо: он почти комфортно сидел в камере — ну и ладно, что без потолка, но его кормили, никто его не трогал… Слава богу, что это не камера следственного изолятора, где он подвергался бы бесконечным издевательствам и побоям. Несмотря на все внутренние силы, их все же достаточно было тяжело пережить.

Электрический свет в его камере не включали, но Сергей вполне довольствовался дневным, естественным. Этот приглушенный свет даже приносил пользу — несколько подавлял гнетущую его тревогу.

Однако все изменилось утром на четвертый день. Дверь его камеры отворилась в неурочное время, и на пороге возник охранник, который безразличным голосом велел ему собираться. Лишенный хоть какого-то проблеска живой человеческой мысли в этом мешке, Аджанов машинально встал и пошел вперед, краем сознания отметив, что даже после такого заключения он похож все же на живого человека, а не на бездушную скотину, чего от него добивались…

И снова бесконечное блуждание по лестницам и коридорам… Сергей постарался максимально отключить сознание — поэтому дорогу он не запоминал.

Наконец его втолкнули в какую-то дверь. Охранник исчез, громко хлопнув замком за спиной. С удивлением Аджанов рассматривал комнату, куда он попал. Это был самый обычный рабочий кабинет.

За письменным столом под двумя огромными портретами в золотистых рамах — Дзержинского и Брежнева — сидел незнакомый ему мужчина в штатском, в серого цвета костюме из дорогой, заграничной ткани. Но, несмотря на костюм, мужчина выглядел все же каким-то помятым.

— Садитесь, — спокойно кивнул он.

Сергей сел на стул напротив стола. Все это не походило на обычный допрос.

Он знал стандартные камеры для допросов — с железными стульями и столом, звуконепроницаемыми стенами, где бьют, увечат, превращают в кровоточащее мясо живое человеческое тело… И часто бьют даже не потому, чтобы получить какую-то информацию, нет, просто так, можно сказать, ни за что.

Сейчас ничего этого не было. Был обыкновенный кабинет с мебелью, со шкафами с книгами. Стол, на котором лежали не предметы для пыток, а обычные канцелярские принадлежности. Все такое обыденное, привычное и совсем не страшное… Аджанов мог бы расслабиться, но… не хотел. Внутренним чутьем он прекрасно понимал — это подвох.

— Майор госбезопасности Печерский, — лениво представился мужчина. — Я буду вести ваше дело.

— Какое дело? — Аджанов отвел глаза в сторону.

— О государственной измене, — спокойно ответил майор Печерский.

— Это абсурд! — Сергей запнулся. — Понимаете, абсурд! — с силой выдохнул он. Ему показалось, что этими словами Печерский как будто ударил его по голове. — Какая государственная измена? — переспросил он.

— Самая серьезная, — без тени улыбки подтвердил Печерский. — Вы знаете, какая мера наказания полагается по этой статье? — спросил. И тут же ответил: — Высшая мера, расстрел.

— Это ошибка, — выдохнул Аджанов, чувствуя какую-то предательскую боль в груди. — Я ведь обычный режиссер на киностудии…

— О, нет, вы совсем не обычный, — улыбнулся кагэбист и, порывшись в ящике стола, достал несколько тетрадок. — Это вы написали? — улыбнулся.

— Да, я, — отрицать было бессмысленно.

— Это варианты вашего сценария под рабочим названием «Гранатовый дом», так? — продолжал он.

— И рабочие материалы к ним, — почему-то уточнил Аджанов.

— Верно. Нам все это передали.

— Не сомневаюсь! — Сергей улыбнулся, и вдруг почувствовал, что расслабился. Весь этот диалог казался ему верхом абсурда.

— Вы интересный режиссер, Сергей Рафалович. — задумчиво протянул Печерский. — Знаете, ведь я глубоко копнул ваше дело, опрашивал ваших знакомых, коллег… И все как один твердили, что Сергей Аджанов — один из лучших режиссеров современности. Конечно, вы понимаете, что это не так. Но все же вы правда режиссер очень необычный…

— Я так понимаю, что это не комплимент, — буркнул Сергей.

— Вы правы, не комплимент, — тут же ответил Печерский. — Ведь в конце концов ваши сценарии и ваша необычность подвели вас под расстрельную статью.

— Знаете, не стремился, — попытался пошутить, Аджанов, однако шутка вышла плоской, практически глупой и откровенно неудачной.

— Скажите, вы уже были судимы? — Майор КГБ открыл какую-то канцелярскую папку, лежащую перед ним на столе, начал лениво перелистывать страницы.

Конец ознакомительного фрагмента.