Биосоциальная проблема и становление глобальной психологии

Ирина Мироненко, 2019

В книге раскрыты идеологическая значимость и место биосоциальной проблемы в развитии психологической науки, роль социального заказа в ее постановке. Показано, что изначально в психологии имеет место противостояние двух подходов к биосоциальной проблеме: а) размывание границ биологии и культуры, понимание культуры как надстройки, придающей специфику проявлениям биологического основания; б) рассмотрение культуры как фактора, противостоящего биологической детерминации поведения. В эпоху глобализации фокус биосоциальной проблемы сместился с относительной значимости факторов среды и наследственности в формировании личности на макроконтекст взаимодействия культур в глобальном мире. В становлении глобальной психологической науки первую традицию продолжает поиск «универсальной» психологии с опорой на положение об определяющем значении биологического, видового фактора в человеческой психике. В книге обосновывается необходимость активного участия в дискурсе глобальной науки направлений, разрабатывающих второй подход, отрицающий ведущее значение биологического фактора. Показано, что в российской психологии имеются соответствующие теоретикометодологические разработки, недостаточно известные за пределами России. Обсуждаются проблемы и перспективы полноценного участия российской психологии в формировании глобальной науки.

Глава 1

Биосоциальная проблема в психологической науке

Между биологией человека и животных вклинилась социология и разорвала психологию на две части.

Л. С. Выготский.Исторический смысл психологического кризиса

Соотношение и взаимосвязь биологического и социокультурного начал в человеческой психике

Научная психология исходит из предположения, что психика не существует вне живого организма. Психические процессы, состояния и свойства возникли в процессе эволюции жизни на земле. В этом качестве психическая деятельность, в том числе и психика человека, относится к предмету биологии, подчиняется биологическим законам и может быть подвергнута анализу с применением соответствующей методологии. Однако со времен античности сложилось понимание того, что существенная часть закономерностей психической жизни человека не поддается объяснению в терминах биологических наук, выходит за рамки биологических закономерностей. Б. Ф. Ломов отмечает: «С самого начала развития психологии как самостоятельной области научного знания в ней возникли две главные линии: одна — ориентированная на естественные науки, другая — на общественные <…> Стремление соединить эти две линии, <…> разработать цельную теорию <…> неизбежно ведет к постановке проблемы соотношения биологического и социального в человеке» (Ломов, 1984, с. 342).

Понятие социального не имеет единой общепринятой трактовки. В отечественной психологии сложилась традиция под социальным понимать прежде всего то в человеке, что отличает нас от животных. Это наличие общества и культуры, которые являются носителями программ становления и развития индивида, не биологических по своей природе и основанных не на биологических законах. Усвоение этих программ называется социализацией и является обязательным условием формирования нормального индивида. Общепринятым является представление о социальных факторах среды.

Под биологическим в психике человека в отечественной научной традиции понимается все природное, не специфически человеческое, все, что объединяет нас с нашими «меньшими братьями». Фактор наследственности является по своей природе преимущественно биологическим, однако сама биология человека имеет особую природу — это социальная биология. Как показали исследования, в тех случаях, когда человек вырастает в изоляции, лишен общества (например, известный феномен Каспара Хаузера), человеком в полном смысле слова он не становится. Во-первых, предоставленный своей природе, но изолированный от общества с момента рождения человек не обладает организацией нервных процессов, свойственной «нормальным» людям, и соответствующим ей поведением. Не владея полноценно речью, он не способен к подлинно человеческому общению. Во-вторых, его телесная организация не является нормальной для человека. Например, отличается форма позвоночника. Индивиду, выросшему в изоляции, не свойственно прямохождение. Его позвоночник остается полусогнутым, а руки при ходьбе касаются земли. Даже умение пить из чашки у нас не от природы.

Б. Ф. Ломов указывает, что человеческое дитя уже рождается с механизмами поведения, направленными на удовлетворение витальных потребностей, которые «рассчитаны» на человеческий способ ухода за ним (Ломов, 1984). В отличие от новорожденного животного, которое находит свою среду «готовой», для человеческого дитяти взрослыми создается особая, специальная среда. Система способов и средств создания соответствующей среды для ребенка сформировалась в обществе и закрепилась в культуре. Можно говорить о наличии у человека особого рода задатков, обеспечивающих возможность усвоения программ развития, социальных по своей природе, носителем которых является не видовая память, заложенная в генах индивида, а общество, культура. В то же время биологическое в человеке не сводится к наследственному. Среда обитания — очень широкое понятие и включает в себя далеко не только общество и культуру.

Нередко в литературе можно встретить отождествление дихотомий «среда-наследственность» и «биологическое — социальное». Однако существуют теории, в соответствии с которыми социальное представлено и в наследственности человека. Такова, например, теория архетипов К. Г. Юнга, его представления о коллективном бессознательном. В соответствии с этой теорией глубинные слои психики — коллективное бессознательное — не формируются в процессе индивидуального развития, но наследуются как общая универсальная основа человеческой душевной жизни. Коллективное бессознательное порождено единством мира, в котором обитают все люди, и наполнено инстинктами и архетипами.

Инстинкт, по Юнгу, — это потребность в деятельности, не имеющая сознательной мотивации, но ощущаемая как необходимость. Традиционно инстинктами называют сложные устойчивые последовательности действий, направленные на удовлетворение витальных потребностей: питательные, охранительные, сексуальные инстинкты, инстинкты отношения к потомству и т. п. Юнг относил к инстинктам человека и сложные ритуалы, которые мы встречаем в обрядах различных народов, в детских играх, то есть действия, не несущие непосредственно биологического смысла и относимые обычно к сфере культуры.

Архетипы — условные образные формы, типичность и универсальность которых обнаруживается в мифах, сказках, снах, галлюцинациях. Сам по себе архетип свободен от содержания и чисто формален, это, по терминологии Юнга, априорная возможность представления, на основе которой формируется содержательный образ мира у конкретного человека. В определенном смысле идея архетипов близка идее априорных форм познания И. Канта: и в том, и в другом случае речь идет о необходимости структурирования отражательной сферы психики до момента начала собственно индивидуального конкретно-чувственного отражения.

Вне дихотомии «биологическое — социальное» термин «социальное» применяется как антоним понятия «индивидуальное». Так, в самых авторитетных изданиях по зоопсихологии сложилась практика употребления словосочетания «социальное поведение животных». Не подвергая сомнению правомерность употребления термина «социальное» в указанном смысле, необходимо отметить его существенное расхождение с понятием, раскрытым выше. Важно подчеркнуть, что это существенное различие в содержании понятия «социальное» при его определении через дихотомию «животное-человек» по сравнению с определением через дихотомию «индивид-сообщество» ясно проявилось лишь на современном этапе развития психологической науки, в первую очередь благодаря достижениям биологических наук последних десятилетий ХХ в., прежде всего генетики.

Важнейшее реформирующее значение для понимания биосоциальной природы личности человека имело открытие генетиками во второй половине 1970-х годов механизмов так называемого группового наследования. Тот факт, что носителем целостного комплекса генов является не отдельный индивид, а группа, связанная родственными узами, позволил объяснить как биологически целесообразные те виды поведения, которые традиционно противопоставлялись биологически обусловленному индивидному эгоистическому поведению, — различные проявления альтруизма и самопожертвования.

В результате этих открытий стало возможным и необходимым развести два вышеназванных значения понятия «социальное», определяемого либо как противоположность «индивидному», либо как противоположность «животному». До этого времени существовала тенденция к отождествлению областей этих значений. Так, А. Н. Леонтьев в своей классической монографии «Проблемы развития психики» пишет о различии между психикой животного и человека, доказывает, что животное всегда действует само по себе, в одиночку, даже когда одновременно действуют несколько особей, воспринимая других как элементы окружающей среды, объекты. Феномен взаимодействия и взаимопонимания между членами сообщества, согласно его теории, возникает лишь на уровне человеческой психики.

Сегодня благодаря успехам биологии мы можем с точностью указать наличие «социального» фактора в животных сообществах, что позволяет на новом уровне поставить проблему специфичности человеческой психики по сравнению с психикой животного. Разведение как независимых дихотомий «животное-человек» и «индивид-сообщество» в контексте определения понятия «социальное» позволяет выделять следующие психические феномены:

— животные, существующие на уровне индивида;

— животные, существующие на уровне сообщества;

— специфически человеческие, существующие на уровне индивида;

— специфически человеческие, существующие на уровне сообщества.

Представляется, что уточнение содержания понятия «социальное» необходимо для продвижения в области исследования проблемы соотношения биологического и социального в психическом развитии человека. Так, Л. Г. Почебут (2002) видит трудности в разрешении данной проблемы в том, что логически и научно не определены понятия, используемые в дискуссии.

Можно утверждать, что искомое понятие определяется в различных психологических теориях либо как противоположность «индивидуальному», т. е. дихотомия «индивидуальное — общественное», либо как противоположность «животному», т. е. дихотомия «человек-животное».

На современном этапе развития науки, когда нет оснований сомневаться в наличии биологических механизмов регуляции животных сообществ, отсутствие разделения вышеназванных значений понятия «социальное» часто приводит к утрате видения проблемы специфичности человеческой психики.

Начало и конец доакадемического этапа развития психологической науки, с XVII до конца ХIХ в., когда существовала так называемая «традиционная» психология, общим предметом которой было сознание, методом — интроспекция, а основной теорией — ассоцианизм, обозначен двумя яркими фигурами: Рене Декарта и Вильгельма Вундта. В трудах Р. Декарта, заложившего основы теории, определившей развитие психологии в этот период, вопрос о специфичности человеческой психики поставлен с максимальной остротой: жизнедеятельность животного осуществляется на рефлекторной основе, автоматически и не нуждается в психическом регулировании, так как полностью определяется объективной реальностью внешних воздействий и внутренних состояний. Только две вещи Р. Декарт полагал невозможным объяснить подобным образом: это сознание человека и его речь. Область психики он счел возможным ограничить лишь названными двумя явлениями и приписал ее наличие, т. е. душу, лишь человеку, полагая прочие живые существа лишенными души автоматами. Предметом традиционной психологической науки было сознание, а центральной проблемой — природа свободной воли.

В. Вундт, появление научной школы которого означало переход психологической науки в новую фазу развития, жестко разделил психические явления на низшие, по отношению к которым он считал возможным применение объективных экспериментальных методов, и высшие, присущие только человеку и экспериментальному исследованию недоступные.

Возражения против положений «традиционной» психологии уже в первые десятилетия ее развития как самостоятельной науки привели к кризису, расколовшему науку на отдельные достаточно независимые школы. Преодолеть дуализм традиционной психологии было возможно, только предложив ту или иную теоретическую модель соотношения социального и биологического в психике человека. Имплицитно или в явной форме такая модель лежит в основе всех так называемых школ психологии, возникших в период кризиса. Каждое из современных направлений психологии в явной или неявной форме дает свои ответы на вопросы:

Как связаны биологическое и социальное в человеке? Дополняет ли социальное биологическую природу, служит ли ее продолжением или они разделены некоей границей и их следует рассматривать в отрыве друг от друга? А может быть, между биологическим и социальным существуют отношения антагонизма? Что определяет структуру личностных типов и черт — биологические свойства человека или качества, коренящиеся в культуре, культивируемые социумом? И наконец, что такое индивидуальность человека — уникальный вариант типовой структуры или нечто большее — уникальность самой структуры личности? Какова природа этой уникальности, можно ли объяснить ее, оставаясь в рамках материалистической науки?

Вопрос о соотношении биологического и социального Б. Ф. Ломов называет первым, с которым приходится столкнуться при обращении к изучению развития человека. «В истории науки были перебраны практически все возможные формально-логические связи между понятиями «психическое», «социальное» и «биологическое». Психическое развитие трактовалось и как полностью спонтанный процесс, не зависимый ни от биологического, ни от социального, и как производный только от биологического или только от социального развития, и как результат их параллельного действия на индивида или взаимодействия и т. п.» (Ломов, 1984, с. 362).

Л. Г. Почебут (Почебут, 2002) рассматривает проблему соотношения биологического и социального в психике человека под новым углом зрения и выделяет в истории психологии два подхода к ней в зависимости от позиции, занимаемой авторами по отношению к вопросу о субъективной или объективной природе социального. Приверженцы первого подхода утверждают, что в основе социальных явлений лежат психические феномены. В рамках этого подхода Почебут объединяет взгляды социолога О. Конта, теорию инстинктов социального поведения, которой придерживались У Г. Самнер, Т. Б. Веблен, У Магдугалл, В. Троттер, В. Парето, Р. Д. Коллингвуд, А. Гелен, З. Фрейд, К. Г. Юнг, У. Шутц и др. Л. Г. Почебут полагает, что идея о том, что психическое является основой социального, свойственна феноменологии Э. Гуссерля, символическому интеракционизму Дж. Г. Мида, когнитивному направлению в социальной психологии, а также теории социальной идентичности Г. Тэджфела и теории самокатегоризации Дж. Тернера.

Второй подход исходит из того, что психическое относится к классу субъективных идеальных явлений, а социальное предстает объективной реальностью материального мира. Основоположником данного подхода Почебут считает Э. Дюркгейма, социологической парадигмы которого придерживались М. Вебер, Т. Парсонс, П. А. Сорокин, Ф. Теннис. По нашему мнению, к данному подходу следует отнести и марксистскую теорию.

В контексте излагаемой классификации подходов вновь становится очевидным отсутствие единого понимания сущности социального в современной психологии и необходимость уточнения значения данного понятия как условие конструктивного обсуждения проблемы биологического и социального в человеке в контексте единой науки.

Nature and Nurture. Социальный заказ как фактор постановки биосоциальной проблемы в ХХ в

В первое столетие существования академической психологии, с момента «становления психологии как самостоятельной науки» до последних десятилетий XX в., биосоциальная проблема рассматривалась как проблема соотношения в формировании человеческой индивидуальности врожденного и приобретаемого в процессе воспитания — Nature and Nurture. В контексте социальных конфликтов первых десятилетий этого периода и последующего противостояния в мире двух политических систем, вопрос о соотношении Nature and Nurture — один из самых идеологически заряженных. Научные теории и факты здесь непосредственно соотносятся с уровнем социальной мобильности, существующим в обществе, с принципами рекрутации в те или иные социальные группы. Структура соотношения различных школ в психологии ХХ в. во всей полноте отразила историческую эпоху сосуществования антагонистических социальных систем с их обостренной чувствительностью к идеологическим аспектам научного знания.

Идея наследуемости интеллекта, нравственности, других психологических качеств — важнейшая тема в литературе и искусстве XIX в. В английской литературе ее величайшими выразителями были Ч. Диккенс и Дж. Элиот. В романе Диккенса «Оливер Твист» герой воспитывается с рождения в ужасной социальной среде, среди самых отвратительных и низких социальных типов. Но он разительно отличается от своего окружения, обладая честностью, нравственностью, умом и, наконец, владея грамотной речью и произношением. Причина этих различий — благородное происхождение Оливера, что и составляет тайну романа. Герой Дж. Элиота Даниэль Деронда — приемный сын английского баронета. B возрасте 21 года у него по непонятным причинам возникает увлечение, совершенно не характерное для социальной среды, в которой он рос — древнееврейская философия, затем он влюбляется в еврейскую девушку. Естественно, выясняется, что Даниэль — на самом деле сын известной еврейской актрисы. Наиболее популярные французские писатели XIX в. Э. Золя и Эжен Сю использовали те же темы. Цикл романов Золя о Ругон-Маккарах показывает решающее влияние наследственности на социальные различия.

В XX в. идея наследуемости психологических качеств несколько утратила популярность как литературный сюжет, но стала чрезвычайно популярной среди ученых. В крайнем варианте эта точка зрения выступает как попытка научного обоснования того, что идеологический лозунг «общества равных возможностей», порожденный демократическими буржуазными революциями, не входит в противоречие с фактом наследуемости власти, богатства и социального статуса в капиталистическом обществе XX в. Исследования зарубежных социологов показывают, что социальная мобильность в обществе, т. е. возможность перехода из одной социальной группы в другую, невелика и постоянно снижается в течение XX в. В 1952 г., например, 83 % американских деловых руководителей были сыновьями бизнесменов или высококвалифицированных работников. Это на 10 % больше, чем в первой четверти века (Левонтин, 1993).

После эмиграции в США многих крупных европейских психологов, бежавших от фашистской угрозы, ведущим в мировой психологии стало влияние американских научных школ. Социальный заказ капиталистического общества США во второй половине XX в. сводился к оправданию сложившейся практики ничтожно малой социальной мобильности и по существу наследственной передачи права принадлежности к привилегированным социальным группам на фоне декларирования «общества равных возможностей» (там же). Искомым оправданием служили теории и экспериментальные доказательства биологического наследования важнейших личностных качеств, исследования конституционально обусловленных свойств личности. Идея наследуемости психологических качеств позволяет объяснить неравенство людей в капиталистическом обществе их природным неравенством.

Один из крайних вариантов подхода к проблеме сформулировал в 1905 г. выдающийся американский психолог, один из основоположников бихевиоризма, Э. Л. Торндайк: «В реальном жизненном состязании, смысл которого не в том, чтобы достичь цели, а в том, чтобы обойти других, главным и решающим фактором является наследственность» (цит. по: там же, с. 117). Показательно, что это утверждение было сформулировано за 5 лет до возникновения хромосомной теории наследственности, за 10 лет до разработки статистической теории корреляций и за 13 лет до обоснования теории наследственности количественных признаков. Иначе говоря, утверждение Торндайка представляет собой не научно обоснованную констатацию фактов, а отражение того, во что он хотел верить.

Идея наследуемости психологических качеств позволяет выдвинуть следующее объяснение неравенства социального положения людей при капитализме: это общество равных социальных возможностей, насколько оно может быть таким, учитывая природное неравенство людей. Вот как формулирует эту точку зрения психолог Р. Хернстайн: «Привилегированные классы прошлого, возможно, ненамного превосходили биологически тех, кого они угнетали, вот почему революция имела довольно большой шанс на успех. Разрушив искусственные барьеры между классами, общество способствовало созданию биологических барьеров. Когда люди займут свое естественное место в обществе, высшие классы будут, по определению, иметь большие способности, чем низшие» (цит. по: Левонтин, 1993, с. 133).

На протяжении всего ХХ в. усилиями психогенетиков подводился научный базис под эту систему взглядов. Множатся и усиливаются научные доказательства наследуемости психологических качеств. В монографии Дж. Картрайта (Cartright, 2000, p. 342) помещена соответствующая иллюстрация. На фотографии изображен ребенок 3–4 лет, молотком вбивающий в стену долото. Фотография снабжена подписью: «Ребенок разрушает Берлинскую стену. Десятилетия власти коммунистической идеологии не смогли изменить человеческую природу, заставить людей отказаться от личных свобод и частной собственности, существующих в западной культуре. Политические и этические системы не жизнеспособны, когда они противоречат биологической природе человека».

Ознакомившись с достижениями психогенетики, читатель убедится, что все на 100 % зависит от наследственности. Однако противоположная идея — все на 100 % зависит от среды — также представлена в мировой культуре и доказана блестящими успехами ученых.

Общее мнение ученых сегодня может быть выражено так: индивидуальность зависит на 100 % от наследственности и на 100 % от среды. Однако за этой примиряющей фразой стоит острая борьба взглядов.

Если в литературе XIX в. первенствовали идеи наследственности, то в ХХ в. на первый план выходят сюжеты противоположного смысла. Достаточно назвать такие произведения, как «Пигмалион» Б. Шоу и «Принц и нищий» Марка Твена. Наукой ХХ в. также получены доказательства решающего значения средовых влияний для формирования индивидуальности. Особых успехов достигли здесь отечественные научные школы. Господствовавшая идеология требовала научного обоснования биологического равенства всех людей, а практика грандиозного социального эксперимента диктовала развитие исследований влияния социума на личность человека, изучения меры этого влияния и его механизмов. В этом направлении отечественная психологическая наука далеко опередила зарубежные психологические школы по времени обращения к встающим здесь проблемам и достигла замечательных результатов, которые могут быть востребованы сегодня в процессе осуществляющейся интеграции мировой психологической науки.

Именно в русле такого подхода Л. С. Выготский сформулировал свою культурно-историческую теорию психического развития. Выготский видел драматическое значение психосоциальной проблемы в современной ему науке и занимал по отношению к этой проблеме совершенно определенную позицию.

Теория Л. С. Выготского, признанная и высоко ценимая зарубежными специалистами, воспринимается ими в основном лишь в части описанного им механизма овладения культурой, но не в части понимания подлинно решающей роли культуры в формировании личности, революционного пафоса этой теории.

Идеологический запрос советского государства, поставленная перед наукой с момента его образования задача создать нового человека, живущего по законам нового общества, способствовали тому, что направление, развивающее подход с позиций решающей роли средовых воздействий, получило статус ведущего. Его развитию был дан зеленый свет, к работе привлекались лучшие силы отечественной науки. Ярким примером такого подхода является теория индивидуальности Б. Г. Ананьева, утверждавшего, что индивидуальность человека, целостная структура его психики, создается прижизненно, а биологические основания, генотип с присущим ему диапазоном фенотипической изменчивости являются лишь пластичным материалом для такой конструкции. В разработке этого направления Ананьев продолжил линию Выготского, которая не была подхвачена в школе А. Н. Леонтьева. П. Я. Гальперин, вспоминая харьковский период своей деятельности, когда произошел известный раскол между Л. С. Выготским и А. Н. Леонтьевым и, собственно, началось развитие школы А. Н. Леонтьева, говорит, что учение о предметной деятельности «привело к существенному изменению в акценте исследований — Л. С. Выготский подчеркивал влияние высших психических функций на развитие низших психических функций и практической деятельности ребенка, а А. Н. Леонтьев подчеркивал ведущую роль внешней, предметной деятельности в развитии психической деятельности, в развитии сознания» (Гальперин, 1983, с. 241).

Две традиции постановки биосоциальной проблемы. Постановка проблемы человека в российской науке

Таким образом, к концу первого века существования академической психологии, сложились два принципиально отличных подхода к биосоциальной проблеме.

В западной психологической науке, несмотря на многообразие школ и направлений, доминировали представление об определяющем значении биологического начала в человека и тенденция к размыванию границ между социальным и биологическим. Как неоднократно было отмечено в литературе, (Castro, Lafuente, 2007; Marsella, 2012; Moghaddam, 1987; Rose, 2008), мейнстрим современной мировой психологической науки развивался на базе исследований человека, принадлежащего к современной западной культуре ХХ в., воспитанного в ней. Его психологическим характеристикам присваивался статус универсальных, общечеловеческих. Более того, психологические характеристики WASP^[1] рассматривались как эталонные, отличия от которых трактовались в качестве низшей ступени в развитии. Известный американский историк психологии Вейд Пикрен в своей статье о расизме в психологической науке (Pickren, 2009) пишет, ссылаясь на исследования (Guthrie,1998; Richards, 1997), что со шкалами Бине началась эра «психометрического расизма в психологии, сопровождавшаяся разработкой множества новых интеллектуальных тестов с целью доказать превосходство белых над черными, а также превосходство белых северо-европейцев и англо-саксов над белыми другой этнической принадлежности» (Pickren, 2009, р. 427).

Культура при этом рассматривается как своего рода надстройка над биологией, а единство биологического и социального в человеческой психике — как раз и навсегда сложившееся, непротиворечивое и постоянное. В таком подходе коренится вера в наличие неких «универсальных общечеловеческих характеристик», ценностей и т. п. Из такого подхода с неизбежностью следует прокрустово ложе эталона человека, отступление от которого рассматривается как ущербность.

Отметим, что едва ли не основной силой, породившей современный социальный конструктивизм, было растущее осознание учеными «заказного» характера западной (в первую очередь североамериканской) социальной психологии. Осознание того, что западная социальная психология не только имеет мощный заряд полезности, но и теории свои выстраивает таким образом, что они отвечают актуальным запросам общества: утверждению престижа правящих социальных групп, государственной идеологии. За большинством их теоретических представлений стоит сверхзадача утверждения ценностей, насаждаемых обществом, прежде всего идеала свободного, самостоятельно принимающего решения и проводящего их в жизнь одиночки.

Принципиально иной подход к биосоциальной проблеме сложился в советской психологии. В основу этой уникальной теории биосоциального единства человека заложена исторически сложившаяся в силу социокультурных особенностей России в отечественной науке рубежа XIX — ХХ вв. (прежде всего в работах великих русских физиологов) традиция четкого различения, разведения социального и биологического в человеке, традиция понимания социального как отмены, запрещения биологически естественного, понимания социализации как запрета природного и естественного поведения, понимания культуры как силы, выводящей человека за пределы власти законов природы.

Основу подхода составило открытие И. М. Сеченовым центрального торможения как механизма задержки непосредственной реакции индивида на воздействие среды. Понятие центрального торможения позволило материалистически объяснить произвольность человеческого поведения, «способность личности противостоять непосредственным стимулам и мотивам с тем, чтобы следовать собственной программе» (Ярошевский, 1996).

Произвольность человеческого поведения, его волевой характер, несводимость к отдельным непосредственным актам-реакциям и возможность их оттормаживания были в центре внимания Ухтомского. Открытие И. П. Павловым механизма условных рефлексов позволило объяснить, как взамен естественной системы реакций возникает новая, в основе которой уже не законы природы, но условные законы внешней ситуации, интериоризируемые индивидом. Особое значение для понимания закономерностей человеческого поведения имело открытие Павловым второй сигнальной системы. Слово как особый вид социально условного сигнала становится главным регулятором человеческой психики, подчиняя человеческое поведение и сознание законам уже не природы, но часто вопреки этим законам — социуму и запечатленной в языке культуре.

«Учение о борьбе за существование, — писал К. А. Тимирязев, — останавливается на пороге культурной истории. Вся разумная деятельность человека одна борьба — с борьбой за существование» (Вагнер, 1998, с. 54).

В. А. Вагнер (1849–1934), основоположник и классик отечественной сравнительной психологии, усматривает зачатки разумного поведения у животных именно в способности последних действовать вопреки инстинкту: «О способности разума до известных пределов подавлять деятельность инстинктивную у животных нам свидетельствуют многочисленные факты» (там же, с. 184). У человека социальная детерминация психики выступает как сила, противостоящая инстинктам: «У человека способности разумные подавляют инстинкты тем легче… чем выше культура того общественного круга, к которому данный субъект принадлежит» (там же, с. 185).

Эта идея противопоставления законов природы и социума особенно ярко выражена в работах Вагнера о факторах и законах эволюции материнства. Вагнер включается в современную ему дискуссию о причинах существования в истории развития так называемых диких народов периода, когда «детоубийство и вытравливание плода, в колоссальных размерах, представляют собой явление общераспространенное» (там же, с. 79). С позиций эволюционной теории Ч. Дарвина Вагнер выясняет, почему данное страшное явление возникает именно на этой стадии развития живого мира. Вовсе не свойственное животным, оно возникает на определенной стадии «дикости» культуры (не самой низкой) и вслед за прохождением какого-то исторического периода развития общества полностью исчезает.

Подвергая критике широкий круг теорий, Вагнер предлагает следующее объяснение. Смысл данного этапа в эволюции человечества заключается в освобождении от власти биологического закона борьбы за существование вида, что становится возможным на определенном уровне развития разума, когда «у человека-дикаря дети убиваются вследствие того, что его психическая жизнь поднялась до степени понимания своих грубых индивидуальных прав на жизнь, какой она ему нравится» (там же, с. 87).

Если бы подобное отношение к потомству закрепилось в инстинкте какого-либо вида животных, этот вид был бы обречен на быстрое вымирание. У человека же «мать сначала сделалась детоубийцей, а потом, когда на место биологического закона борьбы за существование, регулировавшего у животных отношение матери к потомству, стало общество и взяло эту задачу в свои руки, материнская любовь получила новые силы и новое, только человеку присущее, содержание» (там же, с. 87).

На данном примере Вагнер демонстрирует понимание человека как существа, находящегося в едином ряду с другими проявлениями жизни, но это единство диалектическое, включающее противопоставление, противоречие как источник внутреннего развития: «На земле человек только один, пользуясь силою своих разумных способностей, преступил <…> железный закон отбора и преступил его дважды: сначала, когда использовал борьбу индивидуальности самки-матери с потомством в пользу первой из этих сторон, а потом, когда признал за побежденной стороной — ребенком право на жизнь и взял эту жизнь под охрану общества, когда, другими словами, он противопоставил силе биологических законов — силу законов социальных» (там же, с. 77).

Заслуживает внимания разница трактовки человеческого инфантицида Вагнером и современными эволюционными психологами, результаты исследований которых мы приводим ниже. Представляется, что именно подход Вагнера позволяет дать целостную картину явления. Да, вероятно, есть общие биологические закономерности, влияющие на поступки людей в ряде ситуаций. Но влияние этих законов не непосредственно, не облигативно, оно опосредовано сознанием человека. Личность, наделенная сознанием, совершает тот или иной поступок по собственному выбору между бессознательными влечениями и осознанным долгом и моралью общества. Нормы человеческой нравственности коренятся не в природе человека, но в социуме. Сознательная ориентация поведения на понятия долга и общественного идеала — гораздо более надежный путь к миру с самим собой и обществом, чем ориентация на мифические общечеловеческие ценности. Вера в последние, в свою природную добродетель приводит к тому, что человек, чувствуя неподобающие влечения, вместо того, чтобы противостоять им с позиций долга, начинает искать себе оправдания, возлагать вину за дурные чувства либо на себя самого, либо на окружающих и лишается позитивной Я-концепции. Человек внутренне противоречив, далеко не свят. Никто не может заставить себя любить или не любить другого человека, чужого ребенка в своей семье. Но каждый человек отвечает за свои поступки перед Богом и перед людьми.

Диалектическое понимание природы человека воплощено в концепции эволюционного развития человека Б. Ф. Поршнева (1974). «Социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести, как из биологического» (Поршнев, 1974, с. 17), — антиномия, которую он решает. Решение основано на идее инверсии, когда некоторое качество дважды превращается в свою противоположность, подпадая под формулу Фейербаха «выворачивание вывернутого». Возникновение человека, следуя этой логике, надо представлять как «перевертывание» животной натуры в такую, с какой люди начали свою историю. Затем начинается собственно человеческая история, которая может быть представлена как «перевертывание» природы этого промежуточного звена.

Проблему соотношения и генетического перехода между биологическим и социальным Поршнев называет великой темой философии и естествознания, «загадкой человека», решение которой может быть найдено, если рассматривать человека как существо, исторически изменяющееся не только путем медленного постепенного изменения частных особенностей, но и путем качественных скачков: «На заре истории человек по своим психическим характеристикам был не только не сходен с современным типом, но и представлял его противоположность. Только если понимать дело так, между этими полюсами протягивается действительная, а не декларируемая словесно дорога развития» (там же, с. 16–17).

Подобно Вагнеру, описывающему картины детоубийства как неизбежный этап превращения животного в человека, Поршнев представляет наших далеких предков-троглодитов в таком виде, который вряд ли может понравиться тем, кто верит в существование неких «общечеловеческих ценностей», возникших неизвестно каким образом, но сразу. По мнению Поршнева, наш далекий предок питался трупами животных, недоеденными хищниками, стремился избежать всякой продуктивной деятельности и жить за счет эксплуатации себе подобных. Зерном социального в психике троглодита, корнем, из которого развился язык как основная особенность человеческой психики, Поршнев считает способность суггестивно воздействовать на животных, а затем и на себе подобных, запрещая, оттормаживая текущее естественное поведение.

В наше время психолог остро чувствует связь своей науки с философией. Эта связь никогда не прерывалась, но в разные периоды развития психологической науки она то уходит из поля сознания профессионального сообщества, то вновь привлекает к себе внимание ученых.

Философские основания в форме тех или иных постулатов могут быть прослежены в любой психологической теории. Они заложены в самой постановке вопроса, ответ на который ищет автор теории. Предмет психологии существует лишь субъективно, как некая версия объективной действительности. Научное психологическое знание всегда опирается на личный опыт, который для психолога остается единственной формой прямого эмпирического познания предмета своей науки. Это знание опосредовано культурой, к которой принадлежит психолог и которая определяет его способ мышления и образ мира. Попытки осмысления, объективного сравнения и сопоставления имплицитных оснований психологических теорий переносят нас в предметную область философии.

Явно или неявно психологические теории и конкретно психологические исследования исходят из определенной философской концепции относительно человека, подтверждают или опровергают какие-то представления о его сущности и предназначении.

Для понимания подхода к проблеме сущности человеческой личности, который лежит в основе отечественных психологических теорий, особое значение имеют две философские традиции, влияние которых на развитие отечественной психологии А. В. Петровский и М. Г. Ярошевский (1996) отмечают с самого начала развития психологической науки в России. У истоков первой из них стоял Николай Чернышевский, у второй — Владимир Соловьев. Они заложили в России традиции постановки проблемы личности в психологии, исходя из противостоявших друг другу способов осмысления ее природы.

К антропологическому принципу Чернышевского восходит «русский путь в науке о поведении» — от Сеченова до Павлова и Ухтомского и к марксистской советской психологии с ее естественнонаучным деятельностным подходом. К теологическому принципу Соловьева восходит апология «нового религиозного сознания» в трудах Н. А. Бердяева, С. Н. и Е. Н. Трубецких, С. Л. Франка и др. — религиозно-философское направление, казалось, навсегда исчезнувшее в России после 1922 г. и знаменательным образом возродившееся в постсоветский период.

Интересно, что стороны этого противостояния прежде чем занять собственную идейную позицию, испытали неудовлетворенность этой второй позицией. Чернышевский и Павлов были воспитанниками духовной семинарии, Ухтомский учился в духовной академии. Соловьев начал творческий путь в качестве студента-естественника, а в дальнейшем становится слушателем лекций Юркевича и подает прошение об отчислении с физико-математического факультета.

В отношении марксистской антропологии сегодня представляется необходимым отойти от идеологизированных стереотипов, как привычного на протяжении 70 лет советской власти восхваления, так и бездумного очернения, которое мы часто наблюдали в 1990-е годы. В марксистской антропологии сочетаются два основных положения. Каждое из них имеет полемически заостренный характер, а сочетание их кажется парадоксальным.

Во-первых, теория Маркса последовательно естественно-научна. Весь мир и человек как его часть имеют естественно-историческое происхождение. Ничего сверхъестественного нет. Человек принадлежит природе, он полноправная часть живого мира.

Во-вторых, человек понимается как полностью социальное существо. Теория Маркса социоцентрична, все специфически человеческие качества выводятся не из неизменных родовых общечеловеческих свойств, но однозначно определяются устройством общества в определенный исторический период, общественными отношениями. Это положение марксистской теории подвергалось наибольшей критике, теорию Маркса не раз объявляли утопичной за то, что ее постулаты не соотносятся с «человеческой природой».

Как же сочетаются в марксистской антропологии названные положения? Центральный момент в марксистской версии человека — историко-материалистическая трактовка общественных отношений, не имеющая аналогов в истории мировой мысли (Человек…, 1995). Общественные отношения, отношения между сознательными индивидуумами, определяются не волей, не сознанием, они не идеальны по своей сущности. В основе их — объективные законы жизнедеятельности людей, характер труда и его распределение между индивидами, развитие материальных сил и средств, воспроизводящих саму человеческую жизнь. Человек — общественно-производящее существо, это его первичное и основное качество. Его субъективность и идеальность сознания выступают как вторичные качества. Человек в теории Маркса рассматривается, с одной стороны, как закономерный результат эволюции животного мира, законы его поведения определяются законами природы. С другой стороны, взаимодействие человека с природой опосредуется специфическим, тоже закономерно в эволюции возникшим образованием — социумом, культурой, — которое преломляет человеческое развитие в культурно заданном направлении. Таким образом, направление, в котором действует естественный отбор, теперь определяется востребованностью обществом тех или иных качеств, не обязательно биологически полезных. В работах советских методологов подчеркивалось, что единство биологического и социального в человеке имеет в своей основе противоречия, которые порождают диалектическое развитие как культуры, так и биологии человека.

Представление о человеке, развиваемое марксизмом, глубоко диалектично, в нем заложено внутреннее противоречие, отрицание отрицания власти законов природы, — источник активности и развития. Сущность человека, по Марксу, состоит в том, что он активно преобразует мир, он деятелен. Известный представитель гуманистической психологии Э. Фромм считает Маркса родоначальником радикального гуманизма. Фромм ставит Маркса в один ряд с такими мыслителями, как Б. Спиноза, И. В. Гёте, Г. В. Ф. Гегель, для которых человек живет до тех пор, пока он одержим творчеством, собственными усилиями преобразует мир.

В этой связи интересно отметить принципиально различную трактовку эволюционной теории Ч. Дарвина российскими и западными учеными. Теория Дарвина, популярная в России и до Октябрьской революции, после революции становится особенно актуальной и социально востребованной. Дух и буква этой теории как нельзя лучше соответствовали идеологическим установкам советской власти, провозгласившей целью сформировать «нового человека». На вооружение берутся два основные тезиса Дарвина:

— вид изменяется,

— направление изменений определяется внешними средовыми условиями.

На основе такого подхода развивалась российская сравнительная психология в советский период, которая по сути являлась российской школой эволюционной психологии. Предметом изучения здесь было закономерное, закрепляемое как прижизненно, так и наследственно, изменение поведения и психики в результате изменений условий обитания. В свете понимания изменяющейся цивилизационной среды человека как важнейшего средового фактора естественным был вывод о продолжающейся биологической эволюции человека. О том, что биологическая эволюция человека продолжается и, более того, ускоряется с ускорением научно-технического прогресса, прямо говорил Б. Г. Ананьев, называя, в частности, появление новых орудий труда и познания в качестве важнейшего фактора этой эволюции.

Такой подход радикально отличается от направления эволюционной психологии, которое бурно развивается в современной мировой науке.

Эволюционная психология как современное научное направление в западной науке (Cartwright, 2000; Dawkins, 1976) возникла в русле развития социобиологии (Wilson, 1975). Социобиология стала развиваться во второй половине 1970-х годов вследствие открытия генетиками механизмов так называемого группового наследования («семейного отбора»). Тот факт, что носителем целостного комплекса генов является не отдельный индивид, а группа, связанная родственными узами, позволил объяснить как биологически целесообразные те виды поведения, которые традиционно противопоставлялись биологически обусловленному индивидному эгоистическому поведению — различные проявления альтруизма и самопожертвования.

В свете этих открытий стали понятными вещи, которые сам Дарвин объяснить не мог и считал парадоксальными — случаи, достаточно распространенные в животном мире, когда индивиды воздерживаются от того, чтобы иметь собственное потомство, создавая взамен наилучшие условия для выращивания потомства своих сородичей. Так, необъяснимым для Дарвина было существование рабочих муравьев. Наличие генов, обеспечивающих проявления альтруизма в сообществе, несомненно, биологически целесообразно и обеспечивает сообществу в целом лучшие условия для выживания по сравнению с группами, члены которых не помогают друг другу. Социобиология претендует на объяснение биологической целесообразностью всех видов общественного поведения животных и той или иной доли в социальном поведении человека. В крайних вариантах под логику биологической сообразности в борьбе за существование вида подводится все социальное поведение людей.

Можно говорить о смещении предметной области, относимой к проблеме социальности: для западной психологической науки в область отношений индивида и общности, для отечественной школы — в область специфических особенностей психики человека, проблем сознания, воли и т. п.

Современные западные эволюционные психологи полагают, что основные механизмы психики человека сложились в далеком прошлом, когда происходил процесс образования вида современного человека, и закреплены генетически, оставаясь адекватными той среде, в которой обитал человек на заре своего существования и в процессе приспособления к которой он формировался, так называемой среды эволюционной адаптации (СЭА). Интенсивно обсуждается в литературе этого направления, какой была эта среда, какие задачи необходимо было решать нашим предкам для того, чтобы выжить в ней. Эволюционная психология активно взаимодействует со сравнительной психологией и этологией, из описаний жизни современных нам приматов заимствуя материал для гипотетических реконструкций СЭА.

Заслуживает внимания то, что в работах российских психологов вопросы эволюции человека начали разрабатываться существенно раньше, чем на Западе, и с существенно иных, по сути, альтернативных теоретико-методологических позиций. Представляется, что это различие подходов делает работы отечественных специалистов по сравнительной психологии особенно актуальными в контексте современного развития мировой науки (Журавлев и др., 2017; Ушаков, Журавлев, 2015).

Русская религиозно-философская традиция в плане постановки проблемы личности человека имеет, как отмечалось в литературе, такую особенность: в отличие от западной философии человек не выступает здесь в качестве воплощения индивидуализма. Он всегда понимается как некая «соборность в иерархии бытия». С одной стороны, говорится о целостности и уникальности личности, с другой — о ее подчиненности высшему началу. В центре внимания здесь осмысление предназначения человека, перед которым выдвигаются определенные нравственные императивы, поступки которого соразмеряются с общечеловеческими целями. Вот почему в отечественной философии так сильны религиозные и этические мотивы. «Персоналистски ориентированная русская философия менее всего была озабочена тем, чтобы установить диктат индивида <…> подчинить мир человеку. <…> русская философия, осмысливая предназначение человека, выдвигает перед ним определенные нравственные императивы, соразмеряет его поступки с общечеловеческими целями» (Человек…, 1995, с. 13).

Вот какое понимание человеческой сущности предлагает, например, Михаил Иванович Владиславлев (1840–1890), один из ведущих ученых России в области психологии доэксперименального периода ее развития, профессор, декан историко-философского факультета и впоследствии ректор Санкт-Петербургского университета.

Человек — творение Создателя, часть вселенной, основанной на определенных принципах гармонии. Он вписан в «иерархию», где ниже — животные, а выше — другие, неизвестные формы жизни, отрицать существование которых на основании того, что мы не видим их проявлений, Владиславлев считает неправомерным: ведь и муравьи могут не подозревать о нашем существовании. Человек — часть вселенной, часть этой иерархии. Он от природы наделен «инстинктивными влечениями человеческой души», априорно ему присущими: 1) желание бытия, 2) нравственные принципы и стремления, окончательные цели которых лежат за пределами нашего сознания и отдельного человеческого существования.

«Повинуясь своим влечениям, мы идем по линии, которая заканчивается за сферой нашего существования» (Владиславлев, 1881, т. 2, с. 337), потому что человек стремится к истине, добру и красоте, но в земном существовании абсолютные знание, красота и добро недостижимы. Следуя своим природным влечениям, человек стремится сделать свою жизнь полной, сильной, значительной и прекрасной. Воля — основа человеческого существования, в естественном состоянии она направляет человеческую активность в правильном направлении, заданном ему «нравственным чувством»^[2]. Если человек отклоняется от нравственных координат — внутри него создается «ложная личность», как мистер Хайд в докторе Джекиле, что становится причиной страданий. Интересна в этой концепции трактовка проблемы свободы воли. Человек свободен в своих поступках, его воля свободна. Но сущность человека заложена Создателем, изменить ее человек не может. Свобода Создателя, в свою очередь, ограничена — он не может определять поступки человека. Отсюда представление о совести и об ответственности человека. Таким образом, страдание рассматривается как результат собственных ошибок, но не как обязательный атрибут человеческой природы (последнее характерно для западной философии).

Представляется чрезвычайно важным то, что становление психологической науки в России происходило в ситуации острой полемики и постоянного, заинтересованного диалога между двумя этими направлениями, естественно-научным и духовно-философским. Это изначально придало диалектический характер постановке проблемы личности в российской психологии, ибо «цельность в науке — это не монолитное единомыслие, а возможность сойтись в споре, значимость противостояния позиций и подходов» (Василюк, 2003, с. 3).

Этот постоянно — если не эксплицитно, то имплицитно — присутствующий контрапункт препятствовал односторонней, «уплощенной» и внутренне непротиворечивой трактовке сущности личности, что не позволило в дальнейшем снизить в естественно-научной советской психологии напряжение поставленной сверхзадачи монистического материалистического объяснения явлений духовной жизни личности, духовного начала в ней. Благодаря этому стало возможным и быстрое возрождение православной духовно-философской психологии в постсоветской России, после 70 лет декларируемого атеизма и воинствующего материализма.

Биосоциальная проблема и кризис психологии

Каждый период в развитии науки имеет своего рода «визитную карточку» — основную проблему, вокруг которой концентрируются усилия ученых, в русле решения которой возможны максимальные для своего времени научные достижения. Так, психологические исследования в XVII в. концентрировались вокруг психофизической проблемы, проблемы соотношения психики и физического мира, и даже проблема психофизиологическая, проблема соотношения психики и организма, ставилась учеными того времени как психофизическая. Успехи естествознания в XVIII в. послужили причиной выдвижения на первый план проблемы психофизиологической.

Представляется, что «нервом» психологических исследований и теорий периода так называемого кризиса психологии стала проблема биосоциальная. То, что душевные явления зависят от культуры, социального окружения, известно со времен античности. Уже в V в. до нашей эры софисты обратили внимание на зависимость душевных явлений от социально-исторического контекста. Поведение людей рассматривалось ими уже не только как следствие материальных причин, неотвратимых законов, царящих в природе, но и в его зависимости от мышления и речи. Язык и мысль полны условностей и пристрастий, изменчивы и доступны манипулированию. Софисты и позже Сократ положили начало пониманию души как культурного феномена. Линия исследований в русле биосоциальной проблематики может быть прослежена на всем многовековом пути развития психологической науки.

Выготский в качестве основного противоречия, вокруг которого шла борьба теорий во время кризиса психологии, называет противоречие между психологией естественно-научной, объяснительной, и спиритуалистической, понимающей, описательной. Путем к выходу из кризиса он считает разрыв с последней. Таким образом, раскол между двумя психологиями — психологией высших психических функций и психологией низших психических функций, сопровождавший развитие психологии на всех этапах и закрепленный в трудах Декарта, Канта, Вундта, — должен был быть преодолен «движением снизу», распространением естественно-научной методологии на исследования в области сознания и высших чувств. Работы Выготского тем не менее показывают, что он осознавал и другое противоречие, более глубокое и драматичное, чем противоречие между научным детерминистским способом мышления и телеологическим, которое он считал более уместным в литературе и искусстве. Противоречие, вокруг которого незатухающая борьба шла на всем протяжении более чем векового кризиса психологической науки.

«Надо нацело расстаться с недоразумением, будто психология идет по пути, уже проделанному биологией, и в конце пути просто примкнет к ней как часть ее. Думать так — значит не видеть, что между биологией человека и животных вклинилась социология и разорвала психологию на две части, так что Кант и отнес ее к двум областям» (Выготский, 1982а, с. 377). Напомним, что речь идет о том, что психология не должна существовать в качестве отдельной науки, но область ее должна быть разделена между биологией и социологией.

Проблема наследственного и приобретенного, изменяемости и неизменности человеческой психики стала центром психологических исследований ХХ в. как для теоретических школ, так и для практической психологии. Почти все важнейшие достижения психологии последнего столетия представляют собой варианты ее решения. Такова модель Фрейда, где четкое разделение и противопоставление биологического и социального является центральным моментом и представляет собой источник и причину развития и функционирования человеческой психики. Из неприятия представлений Фрейда об антагонизме биологического и социального вырастает неофрейдизм во всех его вариантах и затем гуманистическая психология, в контексте которых были предложены неантагонистические модели взаимоотношений биологического и социального. Нет нужды говорить, что для отечественной школы разработка биосоциальной проблемы была важнейшим и приоритетным направлением. Непосредственное и прямое отношение к проблеме биологического и социального в человеческой психике можно отметить практически во всех крупных разработках в области общей, возрастной, педагогической, дифференциальной, клинической психологии ХХ в.

Постановка проблемы ведущими школами психологии позволяет говорить об определенном социальном заказе, особенно ярко проявляющемся в системе постулатов, лежащих в основе теорий. Идеологическое значение обсуждения было настолько велико и напряжение в этой области настолько сильно, что собственно конструктивное научное обсуждение проблемы изменяемости человека, соотношения врожденного и приобретенного в процессе социализации практически прекратилось, в целом дискуссия между школами стала «затухать», разработка психологической теории велась в рамках отдельных школ, теоретические разработки которых сопоставлялись почти исключительно в практических прикладных работах, эклектически. Таким образом, идеологическая связанность школ в отношении подхода к важнейшей теоретико-методологической проблеме ХХ в. — биосоциальной — послужила важнейшим фактором раскола и так называемого кризиса психологии, продолжавшегося почти столетие, в результате которого психология распалась на отдельные школы, разделенные принципиальными различиями и противоречиями в отношении теории, методологии, самого понимания предмета науки, фактически перестала существовать как единая наука.

Примечания

1

White Anglo-Saxon Protestant — белый, англо-саксонец, протестант.

2

Владиславлев, получивший образование в Германии, как большинство российских интеллигентов досоветского периода, разделял веру Канта в нравственный закон, априорно данный человеку, он переводил сочинения Канта.