Рецепт счастья от доктора Тины

Ирина Степановская, 2012

Что знает больной о больнице? Палата, койка, лечащий врач. Но это лишь сцена. А за кулисами – ординаторская, операционная, патологоанатомическое отделение. Вот там-то и разыгрываются самые интересные представления. Сразу трое мужчин окружают на больничной сцене Тину Толмачёву: старый друг Аркадий Барашков, эпатажный остроумец Михаил Борисович Ризкин и бывший коллега Ашот Оганесян, приехавший наконец из Америки. Но есть и еще один – тот, кто украшает чужую внешность, но прячет от людей свою душу. Как обрести доктору Толмачёвой рецепт собственного счастья?

6

— Насколько я понял, ты всю сознательную жизнь после окончания института занимался функциональной диагностикой, — сказал Михаил Борисович Ризкин, поворачиваясь от своего микроскопа к сидевшему за соседним столом новоиспеченному коллеге Владику Дорну. Разговор их происходил в просторном и светлом кабинете заведующего патанатомией. Но сама обстановка в комнате Владику не понравилась. Такое было впечатление, что это не кабинет, а квартира. Причем квартира старого холостяка — так много в ней было собрано разноплановых вещей разных эпох. Старинный резной шкаф красного дерева с книгами и банками с заформалиненными препаратами соседствовал одновременно с дорогими кожаными креслами и дешевым навесным шкафчиком от допотопного кухонного гарнитура. Здоровенная пальма в деревянной кадушке, к которой бы очень подошли семь мраморных слоников из пятидесятых годов, каким-то образом уживалась с прекрасными микроскопами и отличным компьютером на старом письменном столе, заваленном картонными планшетами со стеклами микропрепаратов, толстенными книгами, атласами и медицинскими журналами. В дальнем углу кабинета с потолка свисала красная боксерская груша, и пара боксерских перчаток висела на огромном гвозде, вбитом в стену под портретом Ипполита Васильевича Давыдовского. Зато на подоконниках красовались разнообразные и самые модные представители флоры из современных супермаркетов.

— Это верно, я занимался диагностикой. — Владик сидел, склонившись над окуляром хорошего цейсовского микроскопа, и пытался отличить в двух препаратах, предложенных ему Ризкиным, ткань миокарда от ткани почки. Он выглядел точно так же, как тогда, когда работал в «Анелии», но здесь, в тиши патолого-анатомического отделения, его внешность гораздо более органично вписывалась в профессию, чем прежде. Никто с первого раза не смог бы определить во Владике принадлежность к эскулапам. Скорее он мог бы напоминать актера или, на худой конец, журналиста — такими свободными были его манеры, такой непринужденной одежда. Да и вся фигура, посадка головы, мягкие волосы, спускающиеся по шее легкими волнами, и, самое главное, совершенно несерьезный взгляд не позволяли пациентам относиться к такому доктору со всей серьезностью и доверием. Да, проблема была еще в том, что и сам Владик тоже не относился к своим бывшим пациентам со всей серьезностью. Он проработал не так уж мало — лет пять после окончания института, а пациенты до сих пор представляли для него некую абстракцию или, лучше, живую иллюстрацию определенного заболевания, описанного в учебниках. И еще Владик терпеть не мог носить медицинские халаты.

— Ну, я так думаю, наверное, вот это все-таки почка, — наконец, после довольно длительного созерцания, сказал он, доставая со столика микроскопа один из двух препаратов и протягивая его Михаилу Борисовичу. — То, что я пытаюсь здесь увидеть, все-таки больше напоминает клубочки, чем все остальное. Во втором препарате ничего похожего нет. Посмотрите сами.

— Оставь стекло у себя на планшетке, — небрежно махнул в его сторону Ризкин. — Я и без микроскопа на свет вижу, что этот препарат — действительно почка. — Ризкин встал со своего места, подошел к Владику и сел рядом. — А скажи, почему ты так долго сомневался? Ты совсем забыл гистологию?

— Да я ее и не знал никогда, — Владик не видел смысла кривить душой. — Я должен вам сказать сразу, что я не очень хорошо учился в институте. Мне было неинтересно. Я вообще больше хотел заниматься компьютерами.

— А зачем тогда ты в медицинский поступал? — удивился Ризкин.

— Тогда конкурс в медики был небольшой. Денег у моих родителей не было, а в армию я не хотел еще больше, чем в медицину. Вот мой младший брат, так тот просто одержим биологией. А я — нет.

— Он тоже врач? — Ризкин положил свою руку Владику на плечо, слегка навалился. Его рука была горячая, тяжелая, но небольшая. Даже суховатая, тонкокостная. Горячая волна обдала через свитер Владиково плечо. Владик это отметил, но вида не подал.

— Нет, Сашка пока студент. Биофака.

Ризкин руку не убрал, и Владик внутренне напрягся. «Не хватало еще, чтобы этот мой теперешний шеф оказался приставучим гомиком». Михаил Борисович заметил это, усмехнулся. Встал и отошел подальше от Владикова стола.

— Вот тебе еще два стекла. Что это за ткани?

Владик положил стекла под объектив.

— Ну, первое сразу видно — кожа, — быстро определил он. — Ее трудно не узнать — семь слоев эпидермиса. Это я помню. А вот второй препарат… Тоже различимы несколько слоев. Но не пойму, что это… Мне кажется, я вообще такое никогда не учил, — он повертел стекло на столике, — не знаю. Честно признаюсь.

Михаил Борисович опять ухмыльнулся:

— Это, дорогой мой, кора головного мозга. Перефразируя широко известную ранее фразу — «Мозг — всему голова».

— Ага, — сказал Владик и тоже ухмыльнулся: — Я понял вашу иронию. Конечно, всему голова. Особенно в том случае, если у больного острый и распространенный инфаркт миокарда. От которого он, собственно, и помер.

Ризкин внимательно на Владика посмотрел. «Шустрый мальчик. Не глупый. Может быть, с ним будет интересно работать». А вслух сказал:

— Ты частично прав в своих рассуждениях, но лишь частично.

Владик помолчал.

— Почему частично?

— А потому что, чтобы инфаркта не было, человеку и нужен мозг. Чтобы соображал лучше и волновался меньше. А также чтобы умеренно ел, правильно пил и в меру занимался физкультурой.

«Вот ты-то, по-видимому, все это делаешь правильно, поэтому инфаркт тебе не грозит», — подумал Владик.

— Не грозит, — угадал его мысли Ризкин. — У меня в молодости был туберкулез. А у больных туберкулезом инфаркты встречаются редко.

Владик обалдел. Не часто встретишь человека, который спокойно так заявляет о своем туберкулезе. Надо хотя бы надеяться, что туберкулез остался в прошлом.

— Вот у больных сифилисом — гораздо чаще, — между тем свободно продолжал Михаил Борисович.

— Почему? — спросил Владик.

— Мне нравится, что слово «почему» является основным в нашем разговоре, — в который раз уже ухмыльнулся Ризкин. — Чем чаще задает патологоанатом себе и другим этот вопрос, тем лучший он специалист.

— Но все-таки почему?

— А потому что у больных туберкулезом конституция не та. Во всяком случае, я так думаю, — поддразнил он Владика.

— А у тех, кто болеет сифилисом, — та? — уточнил Владик.

— По-видимому, да, хотя это еще не доказано, — подтвердил Ризкин. — Просто мой опыт подтверждает некоторую закономерность в течении этих заболеваний. Кстати, можешь вон ту баночку поглядеть, — Михаил Борисович наугад ткнул пальцем вверх и вбок в сторону шкафа. — Вон там, на третьей полке, как раз стоит прекрасный препарат аорты, и как раз она была взята от больного сифилисом.

Владик встал и вежливо подошел к полке.

— А сам сифилис здесь тоже видно? — спросил он.

— Сифилис — нет, я просто этот случай хорошо знаю. Сам вскрывал десять лет назад. Поэтому и знаю. Но, кстати сказать, аорта у больных сифилисом отличается от аорты, измененной атеросклерозом.

— Больному это, наверное, все равно? — повернулся к Ризкину Дорн.

— Это покойнику уже все равно, — прищурился на Владика Михаил Борисович. — А больному — не все равно. И врачу — не все равно. Особенно хирургу, который эту аневризму, к примеру, оперирует.

— А почему? — опять невольно спросил Владик.

— Ну, как же… — хитренько посмотрел на него Ризкин. — Заразиться ведь можно сифилисом во время операции, если, к примеру, доктор случайно палец себе порежет…

— А, ну да… — пробормотал Владик и почувствовал, что ему очень хочется спросить, а может ли заразиться сифилисом порезавший себе палец патологоанатом. Но он не спросил. Решил, что сам посмотрит в Интернете.

— Ты Интернетом можешь пользоваться, конечно, — вдруг сказал ему опять к месту Ризкин. — Но имей в виду — настоящий интеллигентный врач имеет пристрастие к книжке.

«Да он дьявол какой-то. Угадывает буквально все!» — подумал Владик и вдруг вспомнил Барашкова, с которым раньше работал, и его любовь все время заглядывать в литературные источники. Но если Аркадий представлялся ему стареющим идиотом, то относительно Ризкина Владик вдруг решил, что ему, кажется, должно понравиться у него работать.

— Ну, что ж, — Михаил Борисович посмотрел на настенные часы-ходики с глумливо улыбающимся котом на циферблате и хлопнул в ладоши: — Пойдем-ка в прозекторскую. Там нас уже наверняка ждут.

— Трупы? — спросил Владик не без внутреннего содрогания. Он вспомнил, что в институте как-то умело избегал занятия в секционной. Не считая нормальной анатомии, конечно. Но нормальную анатомию изучают на первом курсе, разве там препараты? Заформалинены так, что слезы из глаз текут. На настоящие человеческие тела даже не похожи. Так — учебный материал для студентов. А тут… Владик задумался: «Тело человека, который несколько часов тому назад был живым. Может быть, боролся за жизнь. Наверное, не думал, сюда поступая, что здесь умрет…»

— Фу! — поморщился Михаил Борисович. — Нас ждет санитар Павел Владимирович, родственники больного и история болезни. А если родственники захотят, еще и специалист по художественному бальзамированию.

— Кто?

Михаил Борисович сделал неопределенную гримасу.

— Специалист по художественному бальзамированию. Так у нас в прейскуранте записано. Что-то вроде косметолога для умерших. Зовут Вова. — Он передал Владику увесистую папку: — На, держи. Я уже ознакомился, а тебе предстоит изучить.

— После вскрытия?

— Нет. Всегда надо — до. Чтобы знать, что искать в секционном материале. Сегодня сделаем исключение, но только один раз. Переодевайся, и пошли.

Владик посмотрел непонимающе:

— Во что переодеваться?

— В исподнее. Снимай всю свою одежду и напяливай казенную. Тебе уже подобрали по размеру. — Михаил Борисович достал из шкафа два новых хирургических комплекта. Кинул Владику. Тот ловко поймал.

— А почему два? Чтобы в одном не заразиться?

— Ага, — ухмыльнулся Ризкин. — Чтобы не заразиться, руки будешь мыть после секции тщательнeй. А два комплекта — чтобы не простудиться. В секционной прохладно. Температуру всегда там держим пониже. Чтобы не пахло! — наклонился он к Владику с шутливой и одновременно страшной гримасой.

«Не вырвало бы меня», — подумал Владик, натягивая хирургические штаны. Он шел на секцию в первый раз в жизни.

— Пойдемте, — сказал он Ризкину и незаметно сунул в карман пачку ментоловой жвачки. Михаил Борисович, выходя, галантно пропустил его вперед себя в дверь кабинета. Они долго шли по коридору, и, пока шли, Владика вдруг осенило:

— Послушайте, Михаил Борисович, а вы туберкулезом тоже при вскрытии заразились?

— Что?

— Ну, наверное, вскрывали больного туберкулезом и не знали об этом…

— О чем вы, мой юный друг? — как можно дольше тянул паузу Ризкин.

— Ну, о том, что он болен… Не все же больные знают, чем они больны?

— И не могут рассказать о своей болезни доктору, лежа на секционном столе…

— Нет, ну я серьезно!

— И я серьезно. Если до секции бывали случаи, когда пациент еще мог встать с секционного стола и что-то рассказать, то после секции — уже никогда…

— Ну, не шутите, Михаил Борисович!

— А я не шучу. Вон, в газетах все время печатают случаи: «…пациентка такой-то больницы внезапно очнулась и, к своему ужасу, обнаружила себя в морге. Она встала с секционного стола и пошла к дверям. Все, кто в это время был в секционной, попадали в обморок».

— Ну это-то как раз, я понимаю, газетная утка… А вот насчет туберкулеза вы так и не ответили.

— Почему это утка? — вытаращился на Владика Михаил Борисович. — Сейчас придем, а наша пациентка… У нас ведь пациентка сегодня?

Владик заглянул в историю болезни, которую держал в руках, и растерянно сказал:

— Да…

— Ну вот, мы к ней подойдем, а она как затрясется, как завоет…

Владик аж передернулся:

— Хватит вам меня пугать Михаил Борисович…

— А насчет туберкулеза, — сказал Ризкин, — действительно, я тогда много вскрывал больных с туберкулезом. Они его из лагерей привозили и с этим туберкулезом еще потом лет двадцать-тридцать жили. И я, конечно, мог бы заразиться от них, но заразился скорее всего от своего приятеля, с которым мы вместе пили, курили и гуляли по девочкам дни и ночи напролет. Но и то, я думаю, не заразился бы, если бы у меня конституция была другая.

— А… у меня, как вы думаете, конституция какая? — опасливо спросил Владик.

Михаил Борисович серьезно на него посмотрел:

— Честно тебе скажу — не знаю. А впрочем, есть для тебя разница, чем лучше заразиться — СПИДом, сифилисом, туберкулезом или триппером?

«Триппером вроде бы безопаснее», — подумал Владик.

— Ох, видно действительно ты патанатомию совсем не знаешь, — покачал головой Ризкин. — Придется с тобой серьезно заниматься. — Они очутились перед плотно закрытой дверью с надписью «Секционная № 1». Владик остановился.

— Открывай дверь, пришли, — замогильным голосом сказал Михаил Борисович. Владик постоял секунду и открыл дверь.