Сватовство Миче. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть II

Ирина Фургал

Мой вечный страх оказался предчувствием потери. Гадая каждому, напророчил беду для всех. Защищая семью, вызвал осуждение, стал жертвой клеветы. Говорят, будто я не в себе и болен душевно… Как же мне, неопытному волшебнику Миче Аги, спасти свой город и младшего брата? Что сильнее: магия или доброе сердце, превращающее врагов в друзей? Не за него ли полюбила меня красавица Ната? Кто-то с корабля на бал, а мы с ней с бала на корабль, опасаясь мести врагов короля.

ГЛАВА 2. СПЛОШНЫЕ ПОТРЯСЕНИЯ

— Так и не приходили ещё, — сказала сонная служанка. — Ты, Миче, сам-то откуда? Почему ты их ищешь, если они у тебя?

Вот тебе и раз. Родители заночевали у меня, потому что кто же присмотрит за Рики в моё отсутствие. А меня всё нет, а они волнуются. Я побежал бегом. Из окна дома Мале меня окликнула мама Малька.

— Бежишь, Миче? Беги-беги. Где ты был?

— А где Лёка? — вместо ответа спросил я.

— Так у вас.

— Почему?

— Так все там.

Странно. Что там делают все? Вечеринка перешла в утренник?

— Я подойду попозже, — пообещала хозяйка дома.

Спрашивать: «Зачем?» — было бы невежливо. Я просто понёсся дальше. Но вот что интересно: дома никого не было. Совсем. И никакой записки. Наверное, мама и папа отправились домой и увели Рики, Малёк пошёл провожать Чудилу, и я со всеми разминулся. Но могли бы черкнуть пару строк. Я вздохнул. Сам виноват: не предупредил никого, что явлюсь лишь утром. Ха! А вдруг все ищут меня?

Устав биться над этой загадкой, и вообще, устав, я лёг и заснул, чтобы выспаться перед работой. Авось всё как-нибудь разрешится само собой.

*

— Спит, — сказали рядом со мной. — Просто невинный ягнёнок. Держи меня, Петрик, чтобы я его не побил. Я его побью.

— Погоди, послушаем, что скажет, — осадил Малька Чудила. — Эй, Миче, подъём!

— Чего? — спросил я.

— Мы тебя побьём, — сообщил мне Лёка.

— Не надо, — со стоном попросил я.

Я сел и схватился за голову. Все события этого утра и вчерашнего вечера вспыхнули в моей памяти обжигающим огнём. Это невозможно. Что творится!

— Ребята, что я наделал! Что я наделал, ребята, — запричитал я и даже побился немного головой о ковёр на стене.

Они переглянулись.

— Да ладно, — пожал плечами Малёк, — не так уж всё плохо. Хотя могло быть и хуже из-за твоей дурости, — добавил он.

— Я ему сто раз говорил: купи ребёнку ролики, — зачем-то вставил Чудила. — Говорил: купи и научи ребёнка кататься. Сам, говорил я, научи, чтобы было спокойнее. Чтобы дитё умело кататься и было как все. Я говорил: умение — это безопасность. Я даже говорил, что сам научу. Ты, Лёка, тоже говорил. Но Миче не разрешал нам купить Рики ролики, говорил, что поссоримся.

— Отстань, Чудила, — я повалился на подушку. — Ты всё об одном. Какие тебе ещё ролики?

— Кажется, он не о том, о чём мы ему толкуем, — догадался Малёк. — Кажется, с ним всё-таки что-то случилось. Ох, недаром Миче видели с Хротом.

— Да. Ещё ведь он подрался у Някки, на пристани, — напомнил Петрик. — Надо было доискать его до конца.

— Что я наделал? — спросил я у подушки.

— Слушай, говорят, Кохи очень сильно избит. Это ты его так?

— Вы спятили, да? — я снова сел. — Вы считаете, что я могу избить человека до такого состояния? Хотя нет. Могу. Его папочку.

— Ты был у Кохи? Ты его видел?

— Ты что, ходил туда с Хротом?

— И как он? Как Кохи?

Я застонал от жалости к своей вражине.

— Видал? — спросил Чудилу Малёк. — Вообще понять невозможно.

— И куда ты делся потом? — спросил у меня Петрик. — Где тебя только не искали!

— Зачем меня искать? — разозлился я. — Что я вам, дитё новорожденное? Куда я денусь? Я болван. Я идиот.

— Кто бы сомневался! — сказали мои дорогие друзья. — Конечно, болван. Драться на пристани! — они оба сели ко мне на кровать.

— Не дрался я!

— А что ты делал?

— Сделал предложение Нате!

— О! Ого! Ну и ну! — они пришли в восторг. — Наконец-то, Миче!

— Да, сделал, а потом не сделал!

Они опешили:

— Это как?

Пришлось рассказывать всё с самого начала, иначе они бы не отцепились меня. И когда я закончил, Малёк высказал своё мнение:

— Да. Идиот, — он сник и расстроился. — Обидел Нату и сам себе сделал плохо.

— Но как же мне быть?

— Есть только один способ. Броситься на колени и умолять о прощении. Всё объяснить.

— Но Корки… Пираты… Но я — анчу… Я боюсь… — лопотал я.

Чудила обнял меня и стал утешать, как я бы утешал Рики, если бы он совершил ошибку и плакал.

— Сколько я тебя знаю, Миче, ты всегда боишься, — говорил он. — Боишься и боишься, но живёшь нормальной человеческой жизнью. У тебя даже не получается как следует запугать Рики, потому что ты не веришь в плохое.

— Я верю. Я трус.

— Это не твоя вера, а вера твоих предков. Ната полюбила тебя за смелость.

— Нет, Петрик, нет. Откуда она, смелость-то?

— Читай выше, — хмыкнул Малёк и погладил меня по голове. Чудила напомнил:

— Смелость просто жить и всех считать хорошими.

— Я всех не считаю…

— Тс-с, — шепнул Петрик. — Брось это. Сегодня ты пойдёшь к Нате и помиришься. Или ты её не любишь? Может, просто ищешь предлог отвертеться?

Отвертеться? Ну уж нет. Я знал, что не могу без Наты. Не могу, не проживу без неё жизнь, даже если её, этой жизни, очень мало осталось. Я пойду и помирюсь.

— Может, сегодня сразу посватаюсь? — я вскочил. — Да. Сегодня. А вы будете сватами. Если сейчас пойти на рынок…

— Миче, сегодня не выйдет.

— Вы на службе? А почему вы не на службе?

Дзинь-дзинь!

— Ну вот, — сказал Малёк, глянув в окно. — Пытались предупредить. Но не успели. Сейчас он в обморок упадёт.

— Миче, — подскочил ко мне Чудила. — На самом деле всё нормально. Могло быть хуже.

— Хуже чего?

Я глянул в окно. Та мама и папа вкатили в ворота такой специальный стульчик на колёсах, а на стульчике сидел мой Рики. С забинтованной левой рукой, с перевязанной ногой и с головой в бинтах.

Ну и прав был Малёк. Я едва не хлопнулся в обморок.

*

В этот день я всё равно пошёл мириться с Натой. Но меня не пустили в дом! Дескать, барышня, меня видеть не хочет. Потом я подослал парламентёром Малька.

Ему было сказано, чтобы не лез, куда не просят.

— Ты объяснил ей хоть что-нибудь?

— Я успел вставить словечко, — кивнул Лёка. — Она ответила, что придёт навестить Рики. Всё.

— Если бы я снёсся раньше, мы бы сейчас не поссорились. Почему я не понимал, что люблю её? Я так сильно боялся? Но я и сейчас боюсь, — бормотал я себе под нос. Малёк на это реагировал болезненно. Он говорил Чудиле:

— Миче меня доведёт, и я его придушу.

Но Лёка ещё был самым милосердным из этих извергов. Все прочие ругали меня на чём свет стоит, и всё за ролики.

Может быть, кто-то не в курсе роликовой проблемы, так я расскажу.

Уже говорил, что наш город — это сплошные склоны. Он стоит на Иканке — такой широкой и низкой горе причудливой формы. Все улицы, даже поперечные, ведут вниз, и довольно круты. Иногда это сплошные трамплины, иногда вдруг упираешься в тупик — улица делает резкий поворот. У заборов ветвятся крыжовник, малина, ежевика, шиповник и розы. Всё чрезвычайно колючее. Есть такие места, где ты идёшь по дороге и видишь сверху дворы улицы, расположенной ниже. Представьте, как весело навернуться оттуда в чужой колодец. Взять, допустим, самокат. Запросто можно затормозить. А ролики? Как их остановишь? Ребята, гоняющие по улицам, как-то останавливают. Для меня это остаётся непостижимым. Спросите: «Миче, сам-то ты катался в детстве?» Нет, не катался. Ролики изобрели только что. Какому ослу это в голову пришло? Покажите-ка мне его.

А порой из-за поворота выворачивают повозки, выносятся всадники, выскакивают собаки. У оград торчат колышки — это бабульки привязывают к ним рогатых коз, саженцы и цветочки. Колышки бывают железными. Кое-где город заканчивается обрывом, крутым, каменистым, с узкими лестницами, ведущими вниз. Ну, и если мой очень младший брат не сумеет затормозить и свалится оттуда?

У всех приятелей моего Рики были ролики. Как их родители решились, я не знаю. Все эти дети лихо гоняли повсюду, а я обмирал от ужаса. Нет, нет и нет. Что бы ни говорили наши с Рики мама и папа. Папа, например, вообще на ровном месте упал. Я сказал, что поссорюсь с ними, если они купят ребёнку ролики, а старший доктор Шу, я знаю это, шепнул родителям, чтобы они не спорили со мной, не травмировали мою впечатлительную душу. Рики я велел смириться с тем, что роликов у него не будет, а друзьям пригрозил, если они вздумают подарить моему сокровищу этот кошмар, я не буду с ними водиться.

Ну и вот все они, кроме самого Рики, теперь зудели и ругали меня. Если бы я потратил пару дней на обучение ребёнка, забыв о нелепых страхах, ничего бы не случилось. А так он вчера втихаря поздно вечером встал на ролики соседского мальчишки и с непривычки, да ещё в темноте, навернулся как раз в том месте, о котором я рассказывал. С дороги в чужой двор, вниз. Результат — сломанная рука, сильно ушибленная нога, ежевичные колючки по всему телу, царапины, синяки и порез на макушке. Царапины я ему быстро заговорил.

Действительно, могло быть и хуже.

Даже ужасней.

Например, родители хотели меня проучить и отвезти моего Рики из Лечебницы к себе домой, но он поднял бунт и потребовал ехать к Миче. Мой ребёнок хотел показать, что не сердится на меня, а очень даже понимает и любит. Он заполз в мою постель, пригрелся и дремал себе. Очень моего ребёнка удручала мысль, что продолжение работы над серёжками для директора школы откладывается на неопределённое время из-за сломанной руки. Я обещал помочь, но Рики хотелось самому выполнить всё с начала и до конца. Тем временем мама и папа вытянули из моих друзей, отчего я такой совсем никакой, отчего где-то шлялся всю ночь и почему поссорился с Натой.

Ну всё, решил я, сейчас начнётся по новой. Но нет, родители, как и Натин папа, пожали плечами и сказали, что это моё личное дело. Никакого участия. Я вечно за них переживаю, а им всё равно.

— Это потому, — горько сказала мама, — что ты пишешь стихи и их же под свою же музыку распеваешь. Ты слишком чувствительный, прямо как девочка. Так нельзя. От этого твои несчастья. Дурь в голове.

Сговорились они, что ли, с дядей Тумой Мале? На днях я исполнял долг вежливости: по приказу отца навещал заболевшего начальника таможни. Пора запретить навещать болящих! Кашляя и чихая мне прямо в рот и в чай, который я для него приготовил, дядя Тума мне же ещё и выговаривал. Дескать, такой обалдуй я потому, что пишу стихи и клепаю золотые девчачьи цацки, и все мои несчастья от того же. Когда я спросил, где это у меня несчастья, и почему я их не замечаю, дядя Тума шумно высморкался раз пять и посоветовал мне не распускать сопли.

Можно углядеть высшую справедливость в том, что я не заразился и не улёгся в постель, и сопли не распустил.

— Клепаю золотые цацки, — подхватил я мамину мысль. — Да ещё и серебряные в придачу. Мужское ли это дело, мама? Или оно мужское только тогда, когда клепает папа, кормилец семьи?

От неё никак не ожидал обвинения в том, что писать стихи — это плохо. Помнится, она радовалась и гордилась, когда я притаскивал ей в коллекцию новый листок с рукописными четверостишиями, складывала в отдельный ящик. Может, мои стихи в последнее время недостаточно хороши? Но их с удовольствием печатает университетский журнал.

— При чём здесь твоя профессия, Миче? Ничего такого я не говорила. Но стихи и впрямь сочиняют странные люди. Однако, доктор Шу советует им потакать.

Вот как выбил маму из колеи несчастный случай с Рики. Вот до чего она на меня сердита.

Ловкач побыл у меня недолго. Пришёл, потолкался во дворе с сочувствующими соседями, послушал сплетни и испарился. Спешил куда-то. Он принёс хорошую новость: старый убийца Корк арестован за избиение старшего сына. Я очень сильно обрадовался: вот сошлют негодяя на каторгу — и никаких больше проблем. Может, моей семье не придётся покидать Някку.

Ловкач не выглядел довольным, когда сообщал мне такое прекрасное известие. Это отчего-то показалось мне подозрительным до последней крайности. Нет, я не сказал себе: «У Воки проблемы, оттого он так раздражён, сердит, даже груб. Отводит бегающие глазки, нервно поправляет очёчки и дёргает себя за белобрысые пряди. Помочь надо Воки». Я бы так сказал, если бы речь шла о Мальке, Чудиле или Шу-Шу. Но тут я подумал: «Дело нечисто. Всякий радуется, если негодяй получает по заслугам. Ловкач, похоже, не рад. С чего бы это?» Подумал, хотел попозже погадать, но меня отвлекли.

Вечером, когда все угомонились и разошлись спать, я выполз в свежий и влажный сад постоять и подумать в тишине. Голова у меня разболелась, и весь я был какой-то потрясённый и сам не свой. И, если я глядел на дом, то видел, что он горит, я видел пожар, и мне приходилось уговаривать себя, что это наваждение, мой вечный страх. Я отвернулся и стал смотреть на звёзды.

Отчего этот страх так усилился?