Память воды

Ирина Ширяева, 2022

А что, если вода действительно имеет память? Тогда она хранит информацию гораздо большую, чем Всемирная паутина. Ведь вместе с током крови вода проходит через мозг каждого человека и запоминает все его знания, мысли, эмоции. К юному питерскому поэту Владу дежавю приходит осенью, вместе с дождями. Цепочка фейковых воспоминаний ведёт его к загадочным и опасным событиям.

«Письма любви»

Влад опоздал. Сперва задержался у репетитора, потом долго добирался на перекладных до проспекта Стачек.

Ну, что делать. В конце концов, он стремился не на представление, а на встречу с таинственной Викой.

Дворец он узнал сразу. Как будто проявилась, приобрела резкость картинка, маячившая в его голове. В результате многочисленных перестроек от лёгкого елизаветинского барокко Растрелли здесь мало что осталось. Архитектура здания тяготела теперь скорее к тяжеловатому классическому стилю — жёлтые стены, массивные белые колонны.

Влад узнал и высокие двустворчатые двери, и длинные деревянные ручки, украшенные на концах медными набалдашниками-шишечками. Причём стёртую ребристость ручки, на которую со странной привычностью легла ладонь, он узнал как будто даже на ощупь.

Шагнул в просторное фойе. А вот и то самое зеркало, огромное, в золочёных завитушках. Амальгама помутнела от времени, стёрлась и расслоилась по углам.

Однако в мутноватой глубине Влад совершенно чётко увидел своё отражение.

Своё! Уф-ф-ф… Уже хорошо!

Это обстоятельство подняло настроение и прибавило уверенности в себе.

— Вы куда, молодой человек? Надо отметиться!

Влад оглянулся. Из застеклённой будки на него подозрительно смотрел пожилой худощавый мужчина в чёрной форме охранника.

— Я… э-э-э… — замялся Влад. Но тут же нашёлся, ткнув в висящую на стене афишу: — Вот! На «Письма любви»!

— Поздновато что-то, — сомневающимся тоном заметил охранник. — Заканчивается уже.

— Так получилось… С Васьки добирался… — снова замямлил Влад.

Вот же блин! Человек изо всех сил рвётся на какую-то несчастную художественную самодеятельность, которая на фиг никому не нужна, а его ещё и не пускают!

— А там знакомая выступает. Вика Топалова, — добавил он для убедительности. Очень хочется посмотреть!

— Знакомая, говоришь? Ну ладно, — смягчился охранник. Видно, беззаветная тяга парня к очагу культуры тронула сурового стража. — Проходи.

Привратник щедрым жестом махнул влево от лестницы, и Влад послушно потопал в указанном направлении.

Просторные двойные двери с табличкой «Зрительный зал» обнаружились сразу, но они почему-то оказались заперты. Тихонько зарычав от досады и с трудом поборов желание пнуть преграду, парень пошёл дальше в поисках другого входа. Коридор загибался углом, за которым, как и ожидалось, оказались ещё одни двери.

Вкрадчиво скрипнув, створка подалась и впустила в душноватую, пахнущую пыльными драпировками и сладковатыми духами темноту. Понадобилось несколько секунд, чтобы сетчатка настроилась на полумрак.

Выяснилось, что припозднившийся зритель стоит у бокового входа, между сценой и первым рядом.

Народу в зале оказалось неожиданно много. Влад рассчитывал сесть где-нибудь сбоку, но обнаружилось, что все крайние места заняты. Зато первый ряд был практически свободен, если не считать двух вольготно расположившихся на просторе мужиков.

Впрочем, сидели они на самых крайних местах — вероятно потому, что один из них даже в сидячем положении смотрелся высоченным, под два метра. К тому же на макушке у него красовалась круглая шляпа-котелок. Вероятно, этот аксессуар в данном случае представлял собой не уличный головной убор, а элемент имиджа.

«Боярский, блин, — хохотнул про себя Влад. — Какая-то несчастная самодеятельность, а туда же — мнят себя богемой…»

Недолго думая, он потихоньку прошёл вдоль первого ряда и уселся посередине. На миг ощутил на себе недоумённые взгляды двух обитателей этого типа VIP-пространства.

Тем временем погас свет, и сцена на несколько секунд погрузилась в темноту. Затем вспыхнул прожектор и осветил правую часть подмостков.

В круге света стояла девушка, прижимая к груди толстую тетрадь в клеёнчатой коричневой обложке. Влад сразу узнал Вику — как не разглядеть с первого-то ряда! Да её и невозможно было не узнать — девчонки с такой яркой и цепляющей внешностью не каждый день встречаются. Правда, на фотографии Вика выглядела более цветущей. Сейчас она смотрелась очень бледной и какой-то осунувшейся. Что, впрочем, нисколько её не портило, а только придавало некой одухотворённой значимости.

Девушка ещё ничего не говорила и не делала — молчала, глядя куда-то поверх зрительских голов, обнимала, вероятно, дорогую ей тетрадь — а на юную актрису уже хотелось смотреть и смотреть. Она уже держала зал. Вероятно, это и называется харизмой.

Наконец Вика заговорила:

— Как давно я не заглядывала в свой дневник… — её слова упали в благодатно внемлющее пространство зала и проросли ещё более чуткой тишиной. — Всё моё желание излить что-то на бумагу исчерпывалось в письмах к тебе. Но от тебя уже давно нет ответа. Поэтому в качестве отдушины я снова взялась писать дневник. А получается, что опять обращаюсь к тебе. Что не могу иначе… — казалось, Вике было мало завороженного внимания зала. Её монолог рвался куда-то за его пределы — к тому единственному, которого не было здесь. — В дневнике я могу быть даже откровеннее — здесь можно писать то, что в письме вымарала бы военная цензура…

Юная актриса сделала паузу. И вдруг, опустив глаза на первый ряд, в упор посмотрела на Влада. Да, именно на него! И этот прямо в душу проникающий взгляд прямо-таки пригвоздил парня к сидению. Он ошарашено замер от такого неожиданно пристального внимания.

Но мало того! В упор глядя припоздавшему зрителю в глаза, Вика спросила с отчаянием и надеждой:

— Где ты? Что с тобой?

Спросила — его!

Влада аж холодный пот прошиб. Почему она именно к нему обращается? Да ещё с такой страстью, с каким-то как бы подтекстом? Потому, что он оказался в первом ряду? Или она чует, что он пришёл сюда не просто так? А может, хочет послать ему какой-то сигнал? Либо это тупо актёрский приём, а он навоображал себе невесть чего?

Тем временем круг света на подмостках расширился, охватив декорацию. Судя по всему, она обозначала помещение в военном госпитале. На авансцене стоял рабочий стол, над ним сбоку висел агитационный плакат: суровый солдат на фоне Медного всадника, протягивал зрителю винтовку, на красном знамени горел призыв: «Молодёжь, в бой за Родину!». В пространстве позади стола были натянуты верёвки с развешанными на них для просушки постиранными бинтами.

Вика подошла к столу и положила на него тетрадь. Только сейчас Влад обратил внимание, что одета она в мешковатый белый халат с завязками сзади. На голове у юной актрисы красовалась косынка, похожая на ту, что носили сёстры милосердия ещё в Первую мировую. В углу этого раритетного головного убора хорошо просматривался инвентарный номер — вероятно, так было задумано для антуража. Медсестричка, значит.

Вика взяла в руки одну из полос бинтов, которые лежали на столе, и принялась аккуратно скручивать её в валик, не прерывая своего печального монолога:

— Каждый раз, когда в наш госпиталь из эвакопункта привозят новую партию раненых, я бегу смотреть. Очень надеюсь увидеть тебя среди них. Надеюсь… и боюсь — ведь ранение может оказаться очень тяжёлым…

Вика закусила губу, под ресницами блеснули слёзы. Словно не желая, чтобы они пролились и показали её слабость, девушка поспешно подняла глаза и уткнула взгляд в солдата на плакате.

Влад поймал себя на том, что потихоньку с облегчением вздохнул. Вот-вот, пусть лучше к агитационному солдату обращается, чем к нему. А то у этой юной актрисы такой взгляд… всю душу выворачивает. Талантливая девчонка! Даже он, человек далёкий от лицедейства, это видит. Вот только как далеко простираются её таланты и насколько они опасны для него — пока неясно.

Девушка между тем шагнула к плакату и бережно провела ладонью по его кромке. То ли расправила завернувшийся угол, то ли погладила. Сквозь слёзы вдруг проклюнулась слабая бледная улыбка. Как будто она по ассоциации что-то вспомнила. Другой плакат, быть может?

— А знаешь, я каждый день, по пути на работу прохожу мимо старой, довоенной ещё афиши… — доверчиво поделилась Вика, и в её грусть впрыгнули весёлые искорки, замерцали.

Девушка вернулась к столу и принялась опять сматывать в рулончики марлевые полосы. Улыбка робко светилась на её лице. Как солнце в холодной воде — пришло Владу на ум знаменитое сравнение.

— Помнишь прикрепленные к каждому столбу фанерные листы с анонсом музыкальной комедии «Антон Иванович сердиться»? Фильм вышел накануне войны, и мы не успели его посмотреть. Ты ещё сказал, что когда вернёшься, первым делом поведёшь меня на эту комедию…

Девушка отодвинула в сторону готовые свитки бинтов, повернулась и шагнула назад — к тем прозрачным тряпочкам, что сохли на верёвках.

— Да, афиши всё ещё висят, — продолжала она говорить, снимая марлевые полосы. — И этот кусочек обещанного, но несбывшегося, отнятого веселья выглядит нелепо в обескровленном, едва дышащем городе… — Юркие искорки выскакивали из её голоса и убегали, пугаясь тяжёлых мрачных слов, боясь быть ими раздавленными.

Откуда-то потянуло сквозняком. Бинты заколыхались, полетели косо — словно снежные обрывки безжалостной пронзительной метели.

— Среди разрывов бомб и снарядов… подолгу дымящихся развалин… верениц замерших троллейбусов и трамваев… тёмных измождённых лиц в длинных очередях за хлебом… — говорила девушка посреди этой метели. — Людей, присевших на обочине, но так и не поднявшихся… «Пеленашек» на саночках… Сосущей стыни, гари, хруста выбитого стекла и кирпичной крошки под ногами…

В её голосе не звучало даже горечи. Это были усталые интонации человека, для которого шокирующие картины стали бытом. И потому эмоции по поводу жуткой повседневности давно выгорели, обесценились.

«Зима сорок первого — сорок второго, — определил Влад. — Смертное время».

— Но гулкие и размеренные звуки метронома — как сердце Ленинграда. Которое всё-таки бьётся, — в потухшем голосе робко блеснула не успевшая убежать искорка. — Наперекор всему.

Бинты успокоились и утомлённо повисли. Как изодранный в боях и пробитый пулями, но не опущенный флаг. Прожектор подсветил их красным светом.

Вика вернулась к столу и продолжила свою работу по сворачиванию бинтов в рулетики.

— Мы так и не узнали, на что так сердился Антон Иванович, — заметила она и покачала головой. — Но расстройство его было, конечно, мелким и суетным. Забавным — как почти все довоенные обиды. Что они значат по сравнению с сегодняшними горестями! — девушка улыбнулась печальной улыбкой, снисходительной по отношению к каким-то теперь для неё, должно быть, милым огорчениям. — Так хотелось бы верить, что скоро… или хоть когда-нибудь это всё закончится. Что мы выдержим. Выстоим. Что ты вернёшься, и мы пойдём всё-таки на эту музыкальную комедию. И узнаем, наконец, на что так смешно сердился этот добрый Антон Иванович…

Но тут же улыбка её съёжилась, сжалась — словно от холода — и сама медсестричка поникла. Оставила свои прозрачные тряпицы и принялась дышать на пальцы — согревать замёрзшие руки.

Влад поразился, насколько убедительно в тёплом и даже душноватом помещении юная актриса передавала сосущую всё нутро стынь. Со сцены вдруг и правда словно дохнуло пронизывающим холодом.

— Но вера порой сменяется отчаянием. Надежда тает вместе с порциями хлеба, выдаваемого по карточкам.

«Да, так и жили, должно быть, ленинградцы в то смертное время: качелями от безумного отчаяния — к едва брезжащей надежде, — подумал Влад. — И опять к отчаянию. И опять к надежде».

Тем временем юная медсестричка своим несдающимся тёплым дыханием как будто отогрела и воскресила кусочек пространства вокруг. И сама оттаяла.

— Неизменной остаётся только моя любовь. Она питает веру и надежду, не давая им истаять окончательно — сказала она просто и уверенно. — Она всегда будет со мной. И с тобой — на любой из твоих дорог. Она — будет! Что бы с нами не случилось…

Слова облаками плыли над полем ровно расчерченных зрительских рядов — дыханием, которое надеется долететь, приникнуть, воскресить…

Девушка погладила холодную обложку тетради (прямо видно было, что она прикоснулась к ледяной клеёнке, надо ж так сыграть это ощущение зябкости!). Положила на неё ладонь и тоже согрела своим теплом. Улыбнулась, принялась задумчиво переворачивать листы.

— Помнишь наш спор о законе сохранения энергии? — глаза её живо заскользили по строчкам раскрытой тетради. — Да, с физикой у меня всегда было плохо, — слегка фыркнула она. — Поэтому я придумала свою теорию — о законе сохранения энергии любви. Бывают ведь разные виды энергии, почему бы не быть такому? Просто он ещё не изучен, благодаря своей исключительной тонкости и неуловимости. Своей особости.

Вероятно, живо вспомнив тот давний спор и увлечённо его продолжая, Вика принялась взволнованно ходить взад-вперёд вдоль рампы. Она то утыкалась в тетрадь, то размахивала ею.

— Но, согласно закону сохранения, энергия любви где-то сберегается — в книгах, например, в письмах… А потом передаётся следующему поколению влюблённых. Новые влюблённые высекают свои искры и увеличивают количество энергии любви. Поэтому любви в мире постепенно-постепенно должно становиться больше…

Бинты на верёвках чуть колыхались, молочно белели загадочным туманом, создавая едва уловимый романтический флёр. Клубились облаком, готовым принять очертания воздушного замка — прибежища всех влюбдённых.

— Ты тогда, как отличник, смеялся над моей завиральной теорией. Но как поэт ты готов был со мной согласиться — я это чувствовала.

Внезапно Вика остановилась посреди сцены и посмотрела в зал. Влад замер в тревожном предчувствии. И предчувствие не обмануло. Девушка опять в упор посмотрела на него. Пронзила своим взглядом.

— Где ты сейчас? Ну отзовись же… Хоть как-нибудь!

Этот взгляд так отчаянно звал, так жадно тянулся к нему, так молил об ответе, что Владу вдруг нестерпимо захотелось откликнуться. Сыграть того, кого так ждала эта девушка.

Или впрямь стать им?

Стать и откликнуться… Откуда?

Этот странный порыв был настолько сильным, что Влад на миг утратил чувство реальности. Сцена отдалилась, тёмное пространство зала качнулось и поплыло…

…Очнувшись, он обнаружил, что лежит навзничь на снегу. Дышать было трудно, он с трудом хватал ртом холодный воздух. Попробовал пошевелиться — и чуть опять не потерял сознание от пронзившей всё его существо боли.

Слева… Снег под ним слева был горячим. Туда из его тела что-то уходило. И уже много ушло. Не подняться.

Звук боя слышался где-то позади и правее, кажется, там, где лесок. А он лежит на болотистой равнине.

Как — позади?! Выходит, атака опять захлебнулась? Значит, наши отступили, а он, раненый, остался на территории немцев?..

Впрочем, не всё ли уже равно…

Небо… Он видел только огромное и пронзительно-голубое небо. Равнодушно-ясное.

Андрей Болконский… Небо Аустерлица…Всё пустое, всё обман кроме этого бесконечного неба… Как некстати сейчас эта книжность… Зачем? Как глупо…Как глубоко засела в умном мальчике эта книжность… Что даже в такой момент…

Нет, не глупо. Наверное, Толстой тоже видел это небо… Когда стрелял и падал… Над Севастополем видел… А он видит сейчас — здесь… Меняются причины для человеческих распрей, а небо остаётся… Одно на всех… С одной на всех… истиной? Утешением?

С белыми облаками…

Люди в окопах читают белые письма от любимых… А потом бегут и убивают друг друга… Бросают белые письма, чтобы упасть на белый снег и уже не встать… Брошенные листки трепещут им вслед своими крылышками: зачем? зачем? И остаются без ответа. Темнеют от горя и превращаются в серые похоронки…

Письма не могут спасти. Но лягут белой облаткой на рану… Смягчат боль и горечь рокового часа…

Но что это?

Страшный, нарастающий свист… И сразу неподалёку — грохот разорвавшегося артиллеристского снаряда.

Зачем стреляют по этому пустынному снежному полю? На котором, вероятно, кроме трупов, никого нет? Артподготовка перед новым наступлением? Чьим? Чья это артиллерия — немецкая, наша? Откуда бьют?

Голова кружилось всё больше. Дыхание рвалось. Не понять.

Опять грохот. Он увидел грязное облако взрыва, поднимающееся к небу. Со всеми ошмётками земли, снега и человеческих организмов.

Казалось, будто это страшное облако собралось встроиться в вереницу плывших по небу безмятежно-белых собратьев. Стать одним из них. Нет, не притвориться, а именно — стать. Преобразиться.

И, прежде, чем прозвучал следующий взрыв, он понял, что с ним будет.

Он станет облаком. Частью этого мудрого неба.

И это совсем не стра…

Грохот взрыва.

… Очнулся Влад от громких аплодисментов. Пару минут усиленно соображал: где он и что происходит?

На сцене, взявшись за руки, кланялись улыбающиеся, раскрасневшиеся артисты. Вместе с ребятами на поклоны вышел импозантный моложавый мужчина — наверное, режиссёр. Ранняя седина и трость только придавали ему шарма.

По ходу, спектакль окончился.

Влад уже привычно потряс головой. Ну и вштырило! Он ведь и впрямь почувствовал себя частью того, что происходит на сцене. Да какое там — на сцене! От сцены он далеко улетел… В замёрзшее поле, взрывы, боль… и некое ощущение прозрения, что ли…

Выходит, он каким-то непостижимым образом стал частью сложного мира, созданного авторами этого спектакля. А всё из-за взгляда хорошенькой лицедейки. Если разобраться. Не, здорово у неё получилось, ничего не скажешь! Но как можно такого достичь? Это уникальная способность какая-то или актёрский талант?

Ведь для получения столь мощного эффекта… Для того то есть, чтобы он провалился куда-то между явью и навью… Она должна быть либо гениальной актрисой… Либо… Точно — экстрасенсом!

Интересно, Вика только на него так воздействовала?..

Влад оглянулся на зрительный зал. Народ восторженно аплодировал, даже нёс цветы и кричал «браво». Но такого ошарашенного вида, какой был, должно быть, сейчас у него, ни у кого из окружающих вроде не наблюдалось.

Вике, кстати, цветов досталось больше всех. Ну что ж, заслужила. Впечатлила — по-любому. Поразила!

Влад пожалел, что не догадался купить цветов. Это сильно облегчило бы знакомство. Ну что ж, будем обходиться тем, что имеется. Парень с энтузиазмом забил в ладоши и гаркнул во всю силу лёгких: «Браво!».

Получилось доходчиво — ведь он стоял почти вплотную к сцене. Принимавшая очередной букет Вика подняла глаза и остановила взгляд на нечаянном театромане.

Взгляд показался очень внимательным, несколько изучающим даже. Парень поспешил воспользоваться моментом и изобразил нечто вроде комического воздушного поцелуя, пытаясь жестами изобразить свой восторг и закрепить интерес к себе. Но не тут-то было! Лицо юной примы тут же поскучнело, а взгляд уплыл в недосягаемую даль — словно прощально махнувшая хвостом золотая рыбка. Тебе, типа, тут ловить нечего.

Как это нечего?! Можно подумать, он припёрся сюда по собственной воле!

Актёры тем временем спустились прямо в зал и смешались с публикой, среди которой, очевидно, было много своих — то есть персонажей, так или иначе причастных к лицедейству. А эта порода людей, как известно, склонна к демонстративному поведению. Поэтому в проявлении эмоций, по мнению Влада, местные заметно пережимали. Возбуждённо гомонили, экзальтированно жестикулировали и картинно закатывали глаза. Поздравления здесь выглядели нарочито бурными, а обнимашки — несколько манерными.

Влад проследил глазами за Викой. Её прочно окружили три парня — явно коллеги по студии. Один — тонкий азиат, другой — смазливый блондинчик в стиле юного Ди Каприо, явно крашеный, третий — маленький, с клоунской подвижной физиономией.

Ну вот. Всего-то, небось, три парня в студии — и все трое вокруг неё вьются, не подступишься.

Народ тем временем, гомоня, выплёскивался в фойе, поближе к воздуху и свету. Туда же перетекла Вика со своими кавалерами.

Влад последовал за ними. Встал в углу, неподалёку и принялся наблюдать исподтишка. Ждал удобного момента, чтобы подойти — а что ещё оставалось?

Он по-прежнему чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Хотя… Разве то, что актёр изображает на сцене — это жизнь? Так, слабое её подобие. Искусственная — правда, порой искусная — проекция.

И Влад, усмехнувшись, уточнил про себя, что он оказался чужим на празднике ИСКУССТВЕННОЙ жизни. От этого несколько высокомерного определения стало почему-то легче.

Но как ни старался шпион поневоле быть незаметным, Викины кавалеры всё ж-таки начали на него коситься — чего ты типа тут отираешься? Почувствовали что-то. А она ничего, ноль внимания. Ни разу не глянула даже в его сторону.

Однако Владу чудилось в этом равнодушии что-то нарочитое. Он бы даже так определил: девушка напряжённо старалась на него не смотреть. Почему? Считает его очередным прилипалой-поклонником?

Ладно, пусть он будет прилипалой. Да кем угодно! Хоть маньяком. А с Викой поговорить обязательно надо. Хоть что-то выяснить, а то сил уже нет терпеть эту заполняющую каждую его клеточку жуткую муть.

Вдруг все, кто наполнял фойе, дружно замолчали и уставились на дверь, ведущую в зрительный зал. Влад замер от недоумения и любопытства. Да что там такого интригующего могло произойти?

Оказывается, из дверей показалась довольно живописная компания. Посреди, опираясь на трость, шёл уже виденный на сцене режиссёр. Он что-то увлечённо говорил спутникам, разворачивая шапку густых волос с эффектной ранней сединой то к одному, то к другому собеседнику.

Справа от него шествовал вальяжный толстяк в очках, солидно и благосклонно кивавший речам режиссёра. Слева пристроился молодой высоченный, под два метра, весельчак, на макушке которого красовался пижонский котелок.

А, так это же они сидели в первом ряду — узнал Влад. Важные, судя по всему, гости. Теперь вот делятся своими судьбоносными впечатлениями от увиденного.

Толстяк мимоходом остановил свой взгляд на группке юных артистов, застывших посреди фойе. Уловил их вопросительные взгляды и ободряюще кивнул. А носитель котелка озорно подмигнул ребятам и как бы по секрету показал большой палец.

Артисты тут же засияли улыбками, начали радостно и смущённо переглядываться, почтительно провожая глазами персон с нечитаемым для Влада штрих-кодом.

Они прошли мимо, оставив зацепившиеся за обострённый слух клочки фраз:

–… Здесь вы, пожалуй, слегка пережали…

–… Но работа с актёрами — это, безусловно…

У двухметрового парня на спине чёрного балахона светились блестящим контуром ангельские крылышки. «Театральный небожитель, должно быть», — усмехнулся Влад.

Режиссёр, проводив гостей до высоких дверей парадного, вернулся в фойе. К нему тут же кинулись все артисты, которые были здесь. Окружили.

— Олег Николаевич, ну что? Ну что?!

— Ну как?

— Как я?

— А я?

— Как — всё?

— Ну-у-у, Олег Николаевич!

— Что сказали?

Влад растерялся. Положение усложнялось. Выцепить Вику из толпы жаждущих славы доморощенных артистов будет, пожалуй, даже труднее, чем отвлечь от трёх кавалеров.

Режиссёр тем временем что-то отвечал, улыбался. Влад уловил только, что он особо остановился на Вике.

— Молодец, Викуша. Вот хорошо же, что я дал тебе именно этот дневник. А ты ещё не хотела… Да, было трудно, не сразу нашли правильную сверхзадачу. Но всё ведь замечательно получилось! Тебя очень хвалили.

Вика в ответ горячо забормотала что-то благодарно-покаянное.

Сразу видно — юная прима. Ну, кто б сомневался — с такими-то способностями. Хотя… С какими — с такими?! Вот это и надо выяснить. Только — как? Задача, похоже, усложнялась с каждой минутой.

— Ну, давайте-ка лучше в студию поднимемся, — предложил режиссёр, с улыбкой отбиваясь от наседавших подопечных. — Там всё подробно и по порядку разберём.

— И чаю! — завопила какая-то девчонка. — Не знаю, как вы, а меня до сих пор мандраж бьёт!

Толпа юных артистов воодушевлённо ринулась вверх по мраморной лестнице. Влад растерянно смотрел им вслед.

И тут произошло странное.

Вика вдруг притормозила на ступеньках, отставая от остальных. Затем резко развернулась в сторону фойе и посмотрела на Влада.

Именно на него! Хотя толпа зрителей ещё не вполне растаяла, проявляя себя мельчающими островками, которые дрейфовали около гардероба.

Парень обрадовался и с облегчением шагнул было к лестнице. Ну конечно, Вика поняла, что он пришёл к ней! Так и должно быть, ведь она сама его как бы притянула…

Но ох, как он ошибся! Скользнув по Владу равнодушным взглядом, девушка тут же отвернулась и с большим интересом уставилась на лепнину в правом углу потолка.

Влад мигом замер в недоумении. Что за ерунда? И чего она там такого могла увидеть? Оживших ангелочков путти? Вспыхнувшие огненные знаки на манер «Мене, текел, фарес»?

Влад проследил было за взглядом девчонки, но тут его отвлекла новая странность в её поведении.

Он вдруг заметил, что левая рука юной актрисы живёт как бы своей, отдельной от хозяйки жизнью. Потому что рука эта поднялась, и её указательный палец воровато, но совершенно определённо ткнул в доску объявлений на стене фойе. Точнее, в большую пёструю афишу, которая красовалась на этом информационном щите.

« Театр дель арте… Имя в камне…» — успел ухватить Влад и поспешно перевёл глаза опять на Вику.

Девчонка в этот миг напоминала картину-аллегорию, которые так любил восемнадцатый век и смысл которых напрочь не понятен современному зрителю.

То есть палец Вики указывал на афишу, в то время как хорошенькая девичья головка была отвёрнута в прямо противоположную сторону. Да и остальные части тела миловидной лицедейки делали вид, что не видят, не слышат и знать не желают, что там вытворяет хиппующая левая рука и почему она не в ладу с остальным организмом.

Влад только глазами хлопал, наблюдая такую невообразимую пантомиму.

Пока он силился расшифровать сии странные знаки, Вики и след простыл.

«След простыл… Начал чихать, кашлять… У него поднялась температура, — рассеянно подумал Влад, невольно настраиваясь на линию абсурда.

И очень ярко представил себе ростовой мультяшный След с огромным носовым платком в руках.

Парень отправился к доске объявлений, чтобы рассмотреть афишу поближе. Созданный его воображением чихающий и кашляющий След увязался за компанию.

Афиша приглашала на премьеру спектакля «Имя в камне», который состоится в следующее воскресенье. Здесь же объяснялось, что это экспериментальный спектакль, который будет разыгран в духе итальянской импровизационной комедии дель арте.

Ну и на что здесь надо обратить внимание? Что имела в виду Вика? В чём суть?

В названии спектакля? На ум тут же пришёл фильм «Роман с камнем», который Влад видел, и фильм ему не понравился. Показался скучным и начисто лишённым фирменного остроумия Земекиса. В отличие от других фильмов режиссёра — «Назад, в будущее», например. Короче, если эти два каменных названия как-то и связаны, то уж слишком неуловимыми нитями.

Может быть, намёк кроется в этой самой комедии дель арте? Вот, написано даже, что не простая она, а с какими-то вывертами. Но откуда ж ему такие тонкости знать? Не, дело явно не в театральном жанре.

А скорее всего Вика просто послала ему как бы тайное приглашение на этот спектакль. Да, приглашение — это очевидно. Но почему тайное?! Что за странные знаки она ему подавала? Почему их кто-то не должен был видеть?

Да что там знаки! Девчонка вообще вела себя по отношению к нему крайне странно. То гипнотизировала со сцены — и добилась эффекта, что он обнаружил себя незнамо где. То демонстративно отворачивалась и делала вид, что в упор его не видит. То устроила на лестнице эту непонятную пантомиму.

Не, ну одно здесь всё-таки ясно: Вика не хочет, чтобы кто-то видел, что она обратила внимание на неожиданного зрителя. Очень не хочет! На виду открещивается от Влада изо всех сил. И в то же время потихоньку подаёт знаки. Как будто собирается что-то ему сообщить.

И какой из этого вывод? Да очень простой! Не надо пока проявлять инициативу и пытаться самому встретиться с Викой. Ведь при этом он может подставить не только девчонку, но и себя. Угодить в невидимую паутину. А она, судя по Викиному поведению, — есть! И пока неизвестно, как далеко эти силки раскинулись.

Значит, надо сделать так, как актёрка намекнула: просто прийти на спектакль. На это самое «Имя в камне». А там посмотрим.

« Всё равно я тебя найду!» — подмигнул Влад насморочно сопящему Следу.

Тот только потерянно чихнул вдогонку одинокому следопыту.