Страсть умеет лгать

Ирмата Арьяр, 2023

Никогда не знаешь наверняка, что тебя ждет на новой работе. Я получила фантастическое предложение. Координатор ролевых игр, что тут сложного? От меня требуется лишь общая эрудиция, знание языков и безукоснительное соблюдение договора. За это я получаю от корпорации “Колесо желаний” сказочную зарплату и ежегодный отпуск на мировых курортах.Но вкусный сыр в мышеловке оказался с иномирной плесенью!Как теперь вырваться из межмировой паутины? Провалить первое же задание? Влюбиться по уши? Нарушить договор? И заплатить неустойку ценою в жизнь? Ведь "Колесо желаний" крутится во всех мирах.

Глава 3. Семейка

Шум из нашей квартиры я услышала, едва войдя в подъезд. Истеричный визг сестренки Ларисы ни с чем не перепутать. Слышимость в панельной пятиэтажке, конечно, аховая, но все-таки не до такой степени. Там что, дверь открыта? Что происходит?

Я взлетела на четвертый этаж, никого не встретив.

Народ у нас отучен вмешиваться в чужие скандалы, особенно, после того, как самому ярому поборнику тишины пару лет назад Лариска заехала в глаз и заорала: “Насилуют!”. О том, что на ней пробы негде ставить, знал весь район, но сосед побледнел и ретировался. Если в семье не без урода, то у нас это не Дима.

С тех пор моя сестра совсем распоясалась, и если кого слушала, то только меня. И то потому, что больше никто с Димой не мог найти общего языка. Хоть и дрянь человек Лариска, и мать из нее никакая, но даже она понимала: ребенка у нее могут отнять и лишить ее родительских прав. А значит, и всех пособий, которые она тратила на косметику, шмотки и гинеколога.

Дверь была распахнута настежь, воняло пригоревшей кашей. На лестничной площадке стоял плохо закрытый чемодан, из которого торчал рукав голубой детской пижамы с динозавриками, и Димкин рюкзачок с привязанной к клапану зымызганной игрушкой неизвестного науке вида.

Крики доносились из глубины квартиры. Совершенно неинформативные: сестра сплошным потоком мата крыла бабушку.

Едва я вбежала в прихожую, ко мне под ноги, едва не опрокинув, свалилась из одежного шкафа костлявая фигурка и вцепилась изо всех сил в ноги.

— Мама Эль!

Только племянник звал меня Эль, больше никто. И да, он звал меня мамой чаще чем родную мать.

— Димуша! — я присела на корточки, обняла и поцеловала ребенка.

— Не отдавай меня мамке Ларе! — прошептал он мне на самое ухо. — Я не хочу никуда ехать!

Это еще что за новости? Куда Ларка собралась тащить ребенка на ночь глядя?

— Не отдам, солнышко, не бойся. Пусти на минутку, я твои вещи приберу и дверь закрою.

Забрав с площадки рюкзачок и чемодан, я запихала их в ванную, чтобы не мешались в нашей крохотной прихожей, взяла ребенка на руки и отнесла его на кухню. Это только с виду пятилетний Димка выглядел как перышко, а кость у него была тяжелая. Посадив его на табурет, достала из сумочки пачку кокосового печенья, вручила мальчишке, сняла с себя плащ, накинула на худенькие плечики и открыла окно, чтобы запах гари побыстрее выветрился.

Лариска не умолкала. Между руганью проскальзывали членораздельные фразы: что ей все надоело, что она губит молодость и здоровье, чтобы прокормить навязанного ей урода, что это бабушка и я виноваты во всех ее бедах, не надо было запрещать ей аборт, что она больше не хочет жить в тесной конуре с двумя бесполезными дурами, старой и старшей. Ничего нового.

Пока Димка вгрызался в печенье, я быстро плеснула в стакан воды, накапала туда успокоительного и достала из аптечки сердечные таблетки для бабушки.

— Пойду успокаивать твою мамку. Как доешь, спрячься под стол, это будет твоя корабельная каюта во время шторма, — я погладила ангельские кудри Димки.

Я еще из кухни не успела выйти, как мальчишка неловко, морщась от боли, полез под стол. Помочь бы ему, но там наверняка бабушка за сердце держится и воздух глотает — ни слова от нее я еще не слышала.

Лариса скандалила в нашей с бабушкой комнате. Дверь была открыта, и я сразу оценила масштаб катастрофы: бабушка была почти без сознания, полулежала в кресле и держалась за сердце. В комнате царил невиданный бардак: из шифоньера вывалены комом тряпки, Димкины книжки и краски сброшены с полки и раскиданы по старенькому ковру. А сестра, одетая на выход — в черную кожаную куртку, кожаные штаны и высокие сапоги-ботфорты, стояла спиной ко мне, уперев руки в бока и пинала раскиданную одежду, сбивая ее в грязный ком.

— Лара, ты совсем озверела? — спросила я, обошла скандалистку и, взяв бабушкину руку, вложила в нее таблетку и попросила: — Положи под язык после того, как выпьешь успокоительное. Осторожно, не расплещи.

Голова у бабули тряслась, руки тоже ходили ходуном, и пришлось придерживать стакан, чтобы не облить ее.

— Явилась! — грохнула позади сестра. — Нагулялась! Ты хоть денег в дом принесла или за спасибо всем бомжам даешь? Я одна за вас всех работаю, сидите на моей шее! Это вы меня на панель толкнули, обе!

— Не спорь с ней, — шепнула бабушка, приходя в себя. Но губы у нее были еще синие.

— Заткнись, — не поворачиваясь, бросила я сестре через плечо. Прекрасные семейные отношения. Вступать с ней в споры, пытаться достучаться до ее разумы было бесполезно. Ларка с пятнадцати лет, как ушла из дома, так и не вернулась в человеческое состояние. — Ба, давай скорую вызовем.

— Нет, нет, не надо, — схватила она меня за руку, — мне уже лучше. Не впервой, Машенька.

Я достала из тумбочки рядом с ее кроватью тонометр и надела манжету ей на руку.

Сестра замолчала. Не из милосердия, сочувствия или каких-то иных гуманных причин, нет. Понимала, что врач скорой — это официальный свидетель.

— Между прочим, я тебе сто раз звонила, — буркнула она, — ты даже трубку не брала! Что, влом с сестрой поговорить?

— Ни одного звонка от тебя не было, я проверяла. Ты что, решила бабушку в могилу согнать?

— Машенька, — прошептала ба. — Она Димочку отдает на усыновление.

— Что? — я развернулась на сто восемьдесят, обратив, наконец, взгляд на эту конченную стерву.

Она была очень красива. Конечно, если принять за канон красоты ботоксных барби с надутыми губами. Платиновые волосы, уложенные крупными локонами, глаза с яркими линзами цвета морской волны, точеный носик, пухлые розовые губы уточкой. Злость её уродовала до неузнаваемости. Сейчас передо мной стояла фурия.

— То! — выплюнула Ларка. — Нашлись добрые люди. И операцию моему калеке оплатят, и мне полтора миллиона отступных дадут. Студию куплю, мне пока хватит. Глаза бы мои вас больше не видели!

У меня перехватило горло. Какие полтора миллиона отступных? Так не делается! Уж я-то все изучила о процессе усыновления, когда обдумывала, как спасти племянника от его никчемной матери и ее стиля жизни. Увы, чтобы оградить его от всей этой ежедневной грязи, мне нужна была стабильная зарплата, полноценная семья и хорошая квартира с достаточной для жизни семьи площадью. Ничего из этого у меня не было даже в перспективе.

— Кто они? — с хрипом выдохнула.

— Не твое дело! Всё уже на мази, бумаги подписаны, деньги получу, как только мальчишку им привезу. А эта старая сука, — она бросила зверский взгляд на вытиравшую слезы бабушку, — вцепилась как бульдог, повисла на мне, вещи не отдавала, куртку мне порвала! — Лара скривилась и отряхнула рукав совершенно целой куртки. — Таксист, дерьмо, не дождался и уехал. А эти… которые приемные… уже звонили и ждут! Да я и без вещей им Димку отдам, нахрен им это рванье застиранное!

— Лара, подожди, какие бумаги? Покажи.

— Ага, щаз! Во, видела? — горе-мать покрутила перед моим носом кукиш, сложенный из сверкающих стразами огромных гелевых ногтей. — Ничего тебе не покажу! И ни копейки вы обе не получите!

Я по ее наглым вытаращенным глазам видела, что сестра лжет. Нет у нее никакого договора. Нет. И передача ребенка в приемную семью вот так, в девять вечера, не делается, а происходит в рабочее время, в присутствии чинуш из органов опеки. Тем более, когда ребенок — инвалид. Да там куча бумаг только по оформлению на другое лицо пенсии за инвалидность!

— Что за бред? — Я села на свой старый продавленный диван, потерла виски. — Никто не продает и не покупает детей, Лара!

— И продают, и покупают, наивняшка. Всё законно, официально, опека не придерется. Его берет семейная пара. Бездетная, богатая, им наследник нужен. Димка хоть и урод, а красивый и умный, в меня пошел.

— Богатые не будут брать инвалида на усыновление.

— Много ты знаешь! Короче, я пошла. Димка! Ползи сюда, паршивец! — завопила на весь дом сестра и повернулась к двери.

— Стой! — Я взвилась, схватила ее за отворот куртки. Сейчас точно порву, если дернется. — Не делай этого, Лара. Я… я уже нашла работу, у нас будут деньги на операцию для Димы.

— Врешь! — припечатала она, пытаясь вырвать куртку из моей хватки. — А даже если и не врешь, то когда еще эти деньги будут! Мой урод раньше сдохнет! Он каждый день мучался, пока ты за наш счет в Москве развлекалась, и сейчас мучается, а ты шляешься где попало и уже три месяца заливаешь нам, что работу ищешь! Думаешь, я не знаю, почему ты хочешь его на операцию везти в какие-то америки, как будто здесь ничего нельзя сделать? Я все поняла про тебя, моль хитровыделанная. Ты решила сама денег на нем заработать, решила сама его продать на ор… — она резко осеклась, покрутила кистью руки, подбирая подходящее слово, и промычала: — на опеку…

— Что ты сказала? — я взяла ее за плечи и встряхнула.

— Ларочка, о чем ты говоришь?! — всхлипнула в ужасе ба.

— Не верю я ей, вот о чем! — рыкнула Ларка, выворачиваясь из моих рук. — Короче, всё решено. У меня будут деньги уже завтра. У ребенка будет нормальная полноценная семья, здоровый позвоночник, сильные ножки и светлое будущее. А вы обе не имеете на него никаких прав. Я — его мать! Как захочу, так и сделаю. Ясно? Отцепись от меня, Машка, по-хорошему говорю. А то так вмажу, что станешь, наконец, красивая. С фингалом по собеседованиям ходить будешь.

Я отпустила ее и вытащила из кармана жакета телефон. Предупредила спокойно и сухо:

— Я звоню в полицию. Там разберутся, что за купля-продажа детей.

— В поли-и-ицию?! — заржала она. — Звони! Там все свои, прикормленные. Тебе жить надоело? Смотри, шепну слово крышакам, от тебя мокрого места не останется. А мальчики еще и развлекутся напоследок. Ты ведь, подозреваю, все еще девственница в свои двадцать три. Вот они порадуются!

— Лара! — шокированно всплеснула руками ба.

Я набрала номер и поднесла телефон к уху. Но сестра подскочила, ловко вывернула мне руку до хруста и, забрав мой мобильник, отбежала к двери и сбросила звонок. Спрятала руку с телефоном за спину. Знает, что драться с ней не полезу. Не на глазах ребенка, который слышит каждое слово.

— В общем так, овцы, — Лариса отступила еще на шаг в коридор. — Время уже позднее, ребенку спать надо. Даю вам время до завтрашнего вечера. Если не достанете мне срочняком пять миллионов, Димку больше не увидите.

— Ларочка, но как же, откуда нам… — пролепетала ба.

— Плевать, откуда, — вызверилось на нее это чудовище. — Давно могли бы найти способ, как мамкину квартиру из-под ареста вывести и продать. Нашли же вы способ, как ее сдавать втихую. Вот и думайте. Вы обе — бабы с почти высшим образованием, расшеперьте свои хваленые мозги. Чао!

— Мой мобильник! — напомнила я, уже внутренне приготовившись, что придется ловить, когда сестра швырнет его об стену.

Но Лара меня удивила. Подошла, сунула мне телефон в карман и пробормотала:

— Ладно, прости. И ты, бабуш, прости, что на тебя наорала. Достало все просто. И опять у меня язвы выскочили, от работы меня временно отстранили, лечиться надо. А тут такой случай. Полтора миллиона за полный отказ от родительских прав, фиг ли ушами хлопать.

“На органы,” — припомнила я оборванную фразу. По спине пополз ледяной озноб. Не верю я в добреньких бездетных миллионеров. С их деньгами они себе нормального ребенка выберут и усыновят. Или суррогатную мать купят. Никто не будет возиться с калекой, тем более, стопроцентный результат даже американский специалист не гарантировал.

А вот вариант, что на Лару, с пятнадцати лет вращавшуюся в криминальной среде, вышли черные хирурги — гораздо правдоподобнее. И ведь эта дрянь, доставшаяся мне в сестры, не признается в чудовищном замысле. Как спасти Димушу от его собственной горе-матери? Надо было раньше в опеку написать! Сейчас уже поздно.

Сестра сложила губы трубочкой, почмокала сочувственно:

— Что задумалась, Манечка? Тебе и надо-то всего посетить пять контор микрозаймов, и будут пять миллионов в кармане. Я тебе давно говорю. Ну, или почку продай. Или себя откупори. Правда, тебе и пяти сотен не дадут, страшила. Хотя… если тебя накрасить да приодеть… Хочешь, организую аукцион в интернете?

Внутри меня все задрожало от бешенства. Хотелось послать ее, но бесполезно: во всех местах она уже побывала, даже там, что мне и в кошмарах не снилось, ее ничем не проймешь. И я не должна уподобляться ей, — напомнила я себе. Но не удержалась, процедила сквозь зубы:

— Освободи нашу комнату от своего присутствия, Лара.

Она расхохоталась и ушла, хлопнув дверью.

Я вышла следом, убедилась, что сестра, даже не подумав, где сейчас ее сын, отправилась в свою комнату, заперлась и включила там телевизор, вывернув громкость до максимума. Бедные соседи. Правда, мне на миг показалось, Лара говорит с кем-то по мобильнику, но я не стала прислушиваться и отправилась на кухню за ребенком.

Димка сидел под столом, и в руке у него была зажата недоеденная печенюшка. Он посмотрел на меня огромными перепуганными глазами.

— Выходи, юнга, шторм закончился, — я помогла ему выбраться из укрытия. Обняла и прижала к себе крепко-крепко. — Не отдам тебя никому, даже не думай. Верь мне.

— Верю, — прошептал мой золотокудрый ангелочек. — Можно я сегодня буду спать на твоем диване?

— Конечно. Мы его разложим и представим, что это плот, плывущий по звездной реке, — и прошептала ему на ушко. — Мы уплывем отсюда, хорошо?

Дима глянул печальным взглядом взрослого, повидавшего жизнь и мудрого мужчины и солидно кивнул.

Я одной рукой держала прилепившегося ко мне мальчишку, а другой наливала воду для бабушки.

Мысли в голове скакали как бешеные кузнечики и даже затоптали полк тараканов. Те не выдержали конкуренции и сдохли. В первую очередь пала моя привычка относиться к младшей сестре как к младшей и беззащитной рыбке, которую я когда-то защищала во дворе и школе, несмотря на все ее пакости и манипуляции. Акула выросла и хочет жрать. Всегда и только жрать.

Во вторую очередь пал бастион “Мой дом — моя крепость”. Это не дом, это пороховая бочка. Здесь давно не безопасно, даже если не принимать во внимание, что с такой жизнью сестра неминуемо заразит нас всех какой-нибудь гадостью, начиная с герпеса и заканчивая непотребными “язвами”. У нас с бабушкой даже посуда под замком. И я уже привыкла все свои документы и деньги носить с собой, а на ночь запирать дверь на защелку, чтобы Ларка не стащила мой паспорт и не набрала кредитов. Бабушка по той же причине держит документы у соседки, Клавдии Петровны.

Надо забрать бумаги и бежать, пока не поздно. Лара обычно спит до полудня, не услышит. Это кстати, что чемодан и рюкзачок с Димкиными вещами так и остались неразложенными. Правда, Ларка может обвинить меня в похищении ребенка, но у меня есть оправдание: я спасаю малыша от заразной и опасной женщины низкой социальной ответственности. И все соседи будут на моей стороне.

Да. Решено.

— Мишель, — громко прошептала бабушка, когда мы с племянником вернулись в нашу комнату.

По моему первому имени она обращалась ко мне только наедине и только в самых серьезных случаях. Например, когда написала мне, чтобы я взяла академический отпуск и немедленно возвращалась в наш Урюпинск, потому что Диме стало хуже, а у нее уже нет здоровья таскать на себе пятилетнего ребенка.

— Все в порядке, она заперлась в своей комнате, — успокоила я, подав заплаканной женщине стакан с водой. — Накапай себе лекарство, я диван расправлю.

— Позже, все позже, дорогая. Нам надо поговорить. Димочка, почитай пока книжку, ты же умеешь. Вслух читай.

— Хорошо, — послушно, даже слегка заторможенно кивнул мальчик. Поднял с пола первую попавшуюся книгу, потом вторую, третью и со всей стопкой уселся на мой диван.

Ба вздохнула, словно только сейчас увидела разгром, но махнула рукой и показала мне на детский стульчик рядом с ее креслом.

— Присядь, — она поморщилась и потерла двумя пальцами грудь в области сердца. — Я должна тебе кое-в чем признаться, пока твоя ужасная сестра нас не слышит.

Можно подумать, это я ее такой воспитала. У нас с ней всего два года разницы.

Я начала было прибирать раскиданные вещи, но после такой прелюдии остановилась и села рядом с бабушкой, приобняв ее за колени и со страхом вглядываясь в любимое лицо, прекрасное даже в старости. Собственно, ее шестьдесят лет — разве это старость в современном мире?

Анна Афанасьевна в свое время была потрясающей красавицей, могла бы сделать карьеру в модельной сфере, но в СССР это было совсем непросто, индустрии красоты тогда не существовало, конкурсов красавиц не проводилось, секса не было… В общем, бабушка, с ее внешними данными не хуже чем у ее кумира Софи Лорен, сразу после школы выскочила замуж за вертолетчика, который таскал ее за собой по всему Союзу, безумно ревновал к каждому столбу и всячески портил жизнь.

В итоге их дочь и моя мама Анжелика толком нигде не училась, каждый год переводилась из школы в школу, если, конечно, в очередной дыре существовала школа. Но зато потом, вырвавшись из дома, поступила в училище на актерское мастерство. Ей прочили огромный успех. Мама унаследовала бабушкину внешность, как и моя сестра Лариса. Не повезло только тете Маше и мне, названной в ее сомнительную “честь”.

Надеюсь, признание бабушки не относится к ее здоровью. Если еще и ей потребуется операция, я свихнусь!

Она долго молчала, перебирая мои волосы и собираясь с духом. И с каждой минутой рвалась еще одна ниточка, державшая моей сердце в груди. Еще чуть-чуть, и оно оборвется в бездну.

— Ба, что случилось-то? — не выдержала я. — Не томи!

— Надеюсь, ты меня простишь, моя девочка… — прошептала она. — Так вот, Мишель. У нас есть деньги. Много.

— Что? — вскинула я голову. — Как это?

— Все просто. Московская квартира твоей матери была записана на тебя как на единственную наследницу. А Лариса сразу после рождения была прописана здесь, она к той квартире никаким боком, к счастью. Я, как твой опекун, продала ее через пять лет после исчезновения твоей матери, сразу же, как Анжелику по закону признали погибшей. На правах твоего опекуна я положила деньги в банк. К счастью, тогда еще не следили так строго за правами детей и можно было договориться за небольшую мзду… Мы все эти годы жили на банковские проценты, а я говорила вам, что квартира арестована, и я договорилась ее неофициально сдавать.

Я поверить не могла своим ушам! У нас есть деньги? Строго говоря, у меня? Но… Я покосилась на Диму. Мальчик увлеченно читал про себя, шевеля от усердия губами и водя по странице пальчиком. И шепотом спросила, показав на него взглядом:

— А как же он? Квартира… это же куча денег! То есть, ты давно уже могла помочь ему? Он же от рождения мучается, почти пять лет! Почему же ты…

— Дорогая, ты не понимаешь, — свела брови Анна Афанасьевна. — Во-первых, узнай твоя сестра о деньгах, она бы до них добралась. Ее бандиты пытками вырвали бы их у меня. Да я бы умерла если не от пыток, то от сердечного приступа! Во-вторых, посмотри на него. Чисто ангелочек. Если бы не его увечье, Лара сразу же отдала бы его на усыновление. А с увечьем он никому не был нужен, кроме меня. Никому! Ты поступила в университет и уехала, Ларисе он вообще ненавистен, она счастлива избавиться. А я, как я без него? Даже смотреть на него отрада! Но теперь, когда он подрос и еще больше похорошел, она даже для инвалида нашла усыновителей! Но я его выкуплю!

Усыновителей ли? Но эта страшная мысль уже отошла на второй план под натиском новой чудовищной боли.

Я, словно оглохнув, смотрела на говорившую что-то пожилую женщину, видела, как шевелятся ее сухие, слегка синеватые губы и кончик длинного носа, как дергается морщинистая шея, и уже ничего не слышала. В один миг моя горячо любимая бабушка, вырастившая и воспитавшая меня вместо матери, стала чужой. Посторонней. Стала женщиной, предавшей мое доверие, предавшей нас с Ларкой и, главное, маленького Димку. Она готова была потратить деньги, чтобы “выкупить” правнука, но не оплатить ему операцию… Не понимаю! Не понимаю! Хотелось орать, но горло онемело.

— А денег хватит? Выкупить… — как со стороны услышала я свой хриплый голос. Полногабаритные сталинки в Центральном московском округе всегда были в цене. Сколько же стоила мамина двушка семнадцать лет назад?

— Ах, дорогая… Ты не сердишься? — она попыталась погладить меня по голове, но я увернулась, сделав вид, что поднимаю с пола коробку Диминых красок. — Я всегда знала, что у тебя золотое сердце. Конечно, все эти годы инфляция опережала банковские проценты, но у меня хватило ума сделать валютный вклад. Из него, я брала на наши нужды: на твою учебу, на лекарства для Димы, на лечение моей младшей дочери и твоей тети Марии от алкоголизма, на лечение Лары от венерических…

— Ты каждый год ездила в санаторий на эти деньги, а не по бесплатным профсоюзным путевкам, — догадалась я и пересела подальше на диван.

— Ах, я уже и не помню таких мелких подробностей. Старею. Все может быть. Но несколько тысяч долларов еще точно есть. Хватит, чтобы выкупить Диму. Боже, как же это ужасно звучит! Как всё вообще ужасно! — она вынула белоснежный платочек из кармана элегантного шелкового халатика и промокнула глаза.

Да. Ужасно. Я закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы не сорваться и не завыть от отчаянья и тоски. Она точно врет, просто чувствую. Должно остаться больше. И бабушка их почти не тратила. Как Кощей над златом. Санаторий, лекарства — мелочи. Но Димка уже мог бы бегать и счастливо смеяться, а не кричать по ночам от боли в скрюченном тельце! А она… почему в нашей семье все такие эгоистичные твари? Я ведь тоже… с чего-то испугалась за свою шкуру и сделала ноги из единственной конторы, где предлагали нормальные деньги.

Я с трудом расцепила стиснутые зубы и спросила:

— Но ты уже давно не мой опекун, почему я слышу об этом вкладе только сейчас?

— Ах, дорогая, прости, но ты, наверное, забыла, что с тобой происходило пять лет назад. Когда тебе исполнилось восемнадцать, ты все лето была в такой депрессии, что мечтала уйти в монастырь. А скажи я о деньгах, ты ушла бы вместе с ними. Я не могла этого допустить. Как раз Лариса только-только родила Димочку, выяснилось, что у ребенка пожизненная травма… И потом… Я очень обиделась на Анжелику, что она не оставила матери ни копейки на содержание своих отпрысков. А ведь я ее вырастила, выучила! Разве я не имела права на ту квартиру? И разве я плохо распоряжалась этими деньгами?

Плохо распоряжалась. Очень плохо. Сидя на миллионах, ты морила голодом и держала в обносках из секонд хенда “отпрысков” — это слово застряло в груди, как осиновый кол, я едва могла дышать! — родной дочери, из-за чего нас травили в школе насмешками. Ларе нужен был врач и психотерапевт после ее первого мужчины. Сестра не рассказывала подробности, но там всё было кошмарно. И ты, Анна Афанасьевна, не открыла кубышку даже для того, чтобы спасти внучку и прооперировать правнука. Почему? Почему-почему-почему?!

Я молчала, но видимо, все было написано на моем лице, потому что родственница снова схватилась за сердце и жалобно всхлипнула:

— Не делай такое лицо, Мишель! Эти деньги мне и Димочке нужнее. Неужели ты заберешь их у нищей пенсионерки и у ребенка-калеки? Я заменила вам обеим и мать, и отца! Я заменила мать и отца Димочке! Не на мою же социальную пенсию вас всех содержать! Ты не представляешь, как жене офицера сложно найти работу в этих гарнизонах, в глуши, в тайге! А теперь моей ничтожной пенсии даже на квартплату не…

Ее прервал грохот: дверь распахнулась от пинка, и на пороге нарисовалась Лара с торжествующим оскалом. В поднятой руке она держала светившийся смартфон, экраном к нам.

— Я все слышала! Посмотри на свой мобильник, Машка.

Похолодев, я вытащила из кармана свой телефон, разблокировала… По нему шел звонок! От меня — к сестре! Когда же она успела провернуть этот трюк? Наверняка в то время, когда отобрала у меня трубку и потом опустила ее в мой карман. Она уже ловко сделала звонок на свой мобильник. Не семья, а воровской притон!

— Не только слышала, но и записала весь ваш разговор, — Лара потрясла своим мобильником и расхохоталась. — А не зря, не зря я целый спектакль разыграла! Такие тайны всплыли! Ты мошенница и воровка, бабуля. Завтра же я передам запись ментам, сидеть тебе до конца дней за подделку документов и кражу в особо крупном размере.

— Ларочка! — бабушка снова схватилась за сердце. — Что ты такое говоришь?

— А ты родную внучку и правнука грабишь. Деньги на бочку, короче! Это мои деньги. Мамка должна была ту квартиру оставить мне! Просто она дура ветреная, не успела впопыхах. Завтра жду пятнадцать миллионов. Мне, моему сыночку и отступные усыновителям. Не отдашь, будут тебе пытки. Но не волнуйся, мы на твои похороны скинемся. Хотя ты и этого не заслуживаешь. Димчик, ползи к маме. Будут у тебя новые ножки! В лепешку расшибусь, но будут! Иди ко мне, кому сказала!!!

Ребенок втянул в голову в плечи, аккуратно сложил книжки и начал сползать с дивана.

— Он ночует здесь, — я подхватила мальчика на руки, он сразу вцепился в меня и прижался всем телом. — Или ты ни копейки не получишь. Если ты всё слышала, то понимаешь, что я наследница, и больше никому распоряжаться моими деньгами не позволю.

Лара посмотрела исподлобья с такой ненавистью, словно мысленно сворачивала мне шею и топталась на костях, пнула какую-то цветную шмотку, валявшуюся на полу, и процедила:

— Ладно. Сегодня пусть ночует.

Повернулась и вышла, со всей дури хлопнув дверью.

Ненавижу ее. Ненавижу, жалею и чуть-чуть люблю. Если бы можно было содрать все ее душевные коросты, вправить мозги, вылечить так же, как Диму, но… Характер не исправить, а судьбу не излечить.

Из-за грохота я едва расслышала пиликанье смартфона, оповещавшего о новом письме в электронном ящике. Я даже не полезла смотреть, не до внешних связей, когда в доме и душе катастрофа.