Музыка Рода Человеческого

Итан Малик Планк, 2018

В период проведения юношеского музыкального конкурса бесследно исчезает подающая большие надежды участница. Она становится пленницей в специально оборудованном подвале, где по указаниям расчётливого похитителя ей придётся помочь ему в написании его лучшего музыкального произведения. Ведь похитил её не кто иной, как всемирно известный Композитор, страдающий душевным расстройством. Полагаясь лишь на свою интуицию, она пробует возможные варианты спасения своей жизни, но каждый обдуманный шаг приближает её к настоящему знакомству с похитителем и разгадке главной его тайны.

Глава пятая

Есть только две формы жизни:

гниение и горение.

Максим Горький

В эту ночь Глории снился жуткий сон, в котором она лежала на спине во дворе на чём-то жестком, подставив своё юное тело утренним лучам солнца. Откуда-то справа от неё были слышны голоса знакомых ей людей, которые толпились у стола с барбекю. Смотреть на их спины не было никакого желания, поэтому в их сторону голову она не поворачивала. Из-за яркого света Глория закрыла глаза, позволив себе отстраниться от этого мира, растворившись в истоме.

Несколько раз к ней подходила мама, интересуясь, не нужно ли ей чего, но каждый раз Глория притворялась спящей. И откуда в ней столько холода по отношению к матери? Она была в гостях, поэтому на всё происходящее ей было по-детски наплевать, тем более на такие мелочи, как скоро будет готова еда, помещён ли алкоголь в холодильник.

— Я думаю, что мы для каждого отрежем тот кусочек, который пожелает, — послышался до боли знакомый голос откуда-то сверху.

Глория открыла глаза, но из-за солнца смогла увидеть только очертания чьей-то головы.

— Мэтт, что пожелаешь? — обратился всё тот же голос сверху к какому-то гостю.

— Давай я помогу? — прозвучал противный женский голос с другой стороны.

— Хорошо. Просто передавай тарелки и принимай заказы, кто что хочет.

— Мэтт пожелал с косточкой, — чуть ли не смакуя каждое слово, произнесла женщина, подавая чистую стеклянную тарелку.

Толстая женская рука с пухлыми пальцами резко обхватила голову Глории, словно арбуз, и с силой повернула влево. От неожиданности Глория открыла глаза. Взмах мужской руки откуда-то сверху, короткий звук металла, и что-то горячее Глория ощутила на своем затылке. Боли не было. Лишь панический страх овладел всем её телом; оно не хотело слушаться. Осознав, что её голова находится возле огромного резака, она закричала что есть силы, но её никто не услышал.

— Смотри, можно сделать вот так, и она никуда не скатывается, — ухмыляясь, произнёс женский голос, вернув голову Глории в исходное положение.

Из-за надреза на затылке голова словно зафиксировалась на поддоне огромного резака.

— Мистер, что вы делаете? — откуда-то снизу прозвучал голос какой-то девочки.

Женщина с толстыми руками похлопала прямо по глазам Глории и улыбнулась обладательнице милого голоса.

— Мы готовим мясо, — ответил мужчина. — Попробуешь это блюдо?

— Нет, — буркнула девочка. — Я не голодна и совершенно не хочу есть.

— А как зовут такое милое создание? — поинтересовалась женщина, облокотившись на голову Глории.

— Меня зовут Бенни.

«Бенни, твою мать!» — выкрикнула Глория, узнав по имени одну из своих знакомых. Но Глорию снова никто не услышал. — «Бенни! Безмозглая ты тварь, неужели ты не видишь, что за дерьмо тут творится?»

— Ты куда-то вроде бы бежала, не так ли? — не успокаивалась с вопросами женщина.

— Я играла с ребятами в прятки, но меня быстро нашли.

Я жду следующего кона. Филипп лучше всех спрятался. Мне кажется, его никогда не найдут.

— Филипп? — настороженно переспросил мужчина.

— Да, Филипп, — ответила девочка, звонко смеясь.

— И где он сейчас? — спросил мужчина, обхватив ладонью рукоятку резака.

— Да он на дереве, — ответила смеющаяся Бенни, указав пальцем на одну из веток дерева, под которым совершалось убийство Глории.

— Ловкий мальчишка, должно быть, — подвёл итог мужчина.

Глорию затрясло и, не ожидая от самой себя, прикусила руку женщине, но та продолжала стоять, как ни в чём не бывало. Тогда Глория завыла от безысходности что есть силы.

— А почему ты не с родителями? Ты вроде бы была вон с той девушкой? — Какой-то мужчина указал пальцами в толпу взрослых.

— Я ушла от них сразу же, когда они начали обсуждать современную школьную жизнь. Да что они смыслят в современных детях? — по-взрослому рассуждала Бенни.

«Ты тупая мразь, — зашипела Глория, прокусывая до крови, как ей казалось, руку толстой женщине. — Я ненавижу тебя, ты всегда была тупой и слепой».

Бенни убежала, даже не дослушав того, что хотела сказать женщина, которая продолжала прижимать рукой голову Глории.

— Фрай! Тебе какую часть? — обратился мужчина к

взрослым.

— Мне, пожалуй, грудку, если не сложно.

— Конечно, не сложно, Фрай.

«Фрай? Папа?» — подумала Глория. — «Папа, нет! Папа!»

Женщина снова неожиданно отвела руку в сторону, обхватив голову Глории слева, и повернула её до предела вправо, в сторону толпы.

Глория обратила внимание, что мужчина с ножом вообще не прикасается к ней. Она открыла глаза, хотела увидеть отца или изверга, который издевается над нею. Губы разомкнулись, из груди снова стал выходить истошный вопль, просящий о спасении, но всё было напрасно. Через долю секунды она сквозь режущий нутро звук металла, увидела в отражении окровавленного ножа своё изуродованное лицо.

Свежий ломоть плоти её лица, состоящий из части лба, переносицы и небольшой части носа, со шлепком упал на поддон резака. Дальнейшая его судьба осталась ей неизвестной — мешал нож перед глазами. Но через мгновение она услышала скрежет лопатки по столу, которой, видимо, поделили окровавленное месиво и отправили в барбекюшницу.

Мужчина, по всей видимости, не собирался останавливаться, поэтому, опередив свою напарницу, спросил следующего гостя.

— Дженнис, что пожелаешь?

Кровь заливала девочке глаза, а все звуки с этой секунды стали слышаться с бесконечным эхом.

Дженнис обернулась в их сторону, перед этим поинтересовавшись, что заказал Фрай, и попросила то же самое.

— У Дженнис хороший вкус, — заметила женщина с противным голосом.

— Просто они не знают, что мы вкусно готовим, — пошутил мужчина.

«Дженнис, Дженнис», — повторяла Глория имя, пытаясь понять, почему оно, как и Фрай, до боли знакомое, но страх и невыносимые звуки в ушах не давали ей сосредоточиться.

Лезвие ножа двинулось вверх, издавая противный скрежет от прикосновения к оголенным костям на лице Глории.

Они же оставляли тонкую белую полоску, не запачканную свежей кровью, на поверхности ножа. Часто моргая, чтобы хоть как-то очистить от крови глаза, Глория снова увидела проблески солнца. Кровь сочилась из ран и, стекая, обжигала ещё не израненные участки головы. Девочка увидела группу взрослых… Среди них — Фрая, стоящего к ней спиной, и силуэт хрупкой молодой женщины, которая поворачивалась в её сторону. Это была Дженнис, её мама!

— Мама! Мамочка! Нет! — завопила Глория. — Не делай этого! Ты же меня…

Лезвие ножа резко ушло вниз. В ушах застыл звук металла по костям. Заляпанное кровью изображение исчезло из глаз. Лезвие, как по маслу прошлось по её глазам, захватив снова часть лба, переносицы и носа.

Глория проснулась разбитой и испуганной. Её настроение было хуже некуда. Композитор какое-то время любовался спящей девочкой и был свидетелем того, как она тяжело выходит из сна. Пока он и не подозревал, что эти минуты будут лучшими за сегодняшний день, потому что, кое-как позавтракав и придя в себя, Глория испортит этот день и себе, и ему.

Композитор всё понимал и многое прощал, но он был рождён обычным человеком, не наделённым клубком стальных нервов. Поэтому он тоже сдавался и, резко выключив у себя микрофон, срывался в пустоту своего кабинета. Его утончённая натура пренебрегала наведением хоть какого-то порядка на своём столе. Но это место, вернее, весь тот хаос, творившийся здесь, был для него священным.

Для него тут было всё на своём месте. Поэтому в минуты максимального негодования и стресса, мужчина был каждый раз близок к тому, чтобы устроить буйство красок с последующим уничтожением и разрушением всего содержимого стола об книжные стеллажи.

Единственное, что не мог бы понять Композитор, почему с первого дня пребывания здесь ей стали чаще сниться ночные кошмары.

Диалог между ними начался с неуместных и ненужных, как считал мужчина, слёз на лице девочки. Причиной же этих слёз была истерика от непонимания того, что она делает, почему нет других вариантов решения проблем. Почему он так мало откровенен с ней, почему не отвечает на её вопросы, игнорируя их или просто переводя тему. Не прекращая плакать ни на минуту, дрожащим голосом она рассказала о своих страхах, после последних сновидений, пожаловалась на странное самочувствие, на ощущение паники и тревоги.

Но Композитор был непоколебим и равнодушно спокоен.

Именно так, и уже в который раз так, казалось Глории.

— Мистер, я лишь хочу найти какую-нибудь альтернативу, — плача, произнесла девочка, выгибая спину и шею.

— Мы идеально работали, Глория. Разве ты не помнишь?

— настаивал на своём Композитор. — Ты же прекрасно знаешь, как я не переношу твои слёзы…

— Нытьё, да? — перебила Глория. — Нытьё, так и скажите.

— Глория…

— Вы держите меня, чтобы я только работала на вас, — снова перебила мужчину пленница. — Работала, работала, работала.

На последних словах её крик перешёл на истошный вопль.

— Девочка моя, осталось совсем немного.

— Я только и слышу, что осталось чуть-чуть, осталось самую малость.

— Пожалуйста, прекрати плакать.

— Я врастаю в это чёртово кресло, — чуть ли не по слогам, глядя в камеру, произнесла Глория. — Я испражняюсь перед камерой. Я, в конце концов, голая! Что вы за моральный урод, издевающийся надо мной? Вы старый ублюдок, не понимающий ничего! Вы делаете только себе и мне хуже.

Мужчина замер, чувствуя, как каждое обидное слово

вонзается в его грудь, как нож. Он всё прекрасно понимал и был согласен с ней, но он не мог понять, как слово, способное, если не убить, то ранить, может сойти с губ ребёнка, совершившего чудо в написании музыки.

Глория опустила голову, и мужчина увидел, как из её

глаз потоком льются слёзы. Они падали на её голые ноги, увлажняли кожу и стекали вниз. Её голос дрожал, но через эту сломанную дрожь она просила отпустить её, просила сделать так, чтобы она помогла ему и поскорее дописала композицию.

— Свежий воздух всегда идёт на пользу, — произнёс мужчина, когда Глория перестала дрожать. — Возможно, я ошибаюсь, ведь мне это всего лишь кажется, но прогулки на свежем воздухе прибавляют сил и освежают мысли. Вчера было уже поздно и, когда я возвращался домой с прогулки, думал над твоими словами.

Глория подняла глаза на камеру.

— Ты как всегда права, как права и твоя музыка, что переделывает, изменяет, рушит, стирает, исправляет и лечит мои мысли, моё звучание, мои идеи. Ты все делаешь по-своему.

Я признаю, я мало сговорчив с тобой, потому что я весь погружен только в работу или потому что я такой. На мне нет масок, я не пытаюсь быть кем-то. Твоя музыка словно написана человеком, который пережил то, что пережил я. Мы изначально так условились. Мне изначально так и нужно было. Мне нужно, чтобы ты думала за меня. И у тебя получается. И ты снова права.

— Что вы имеете в виду?

— Вчера на прогулке я думал о тебе. И мне было страшно. Мне страшно, что на доработку могут уйти ещё месяцы, если не годы. Основное и самое трудное мы напишем в ближайшее время, а дальше… — Композитор запнулся.

— Дальше? — повторила девочка.

— Я отпущу тебя.

Глаза Глории забегали по крышке пианино, словно вместо него это были глаза собеседника. Ей было мало услышать это. Она чувствовала, что предложение не закончено.

В отражении её глаз мужчина увидел искру.

— Я отпущу тебя в ближайшее время, — закончил он. — Я хочу тебя отпустить.

Глория опустила глаза и хотела что-то сказать, но вместо этого лишь разомкнула губы и растерянно произнесла:

— Вы этого не сделаете.

— Я обещаю тебе.

— Вы это не сделаете, — более настойчиво повторила

Глория. — Вы могли меня отпустить, но не отпустили. Вы не отпустите меня, потому что вам страшно.

— Глория, дорогая… — попытался перебить её мужчина.

— Вам страшно даже то, что исходит из моих рук. Вам страшно от мною сказанных слов.

Она резко подняла глаза на камеру. Он всем телом почувствовал как она пронзает его взглядом.

— Ваша судьба будет зависеть от меня, и вы это прекрасно понимаете.

— Ты не представляешь, как я бы хотел сейчас оказаться рядом с тобой, чтобы просто посмотреть на тебя и убедить, что я говорю правду. Я знаю, как был тысячу раз не прав, совершив над тобой такие деяния. Ты ангел для меня, ты моё спасение и до конца жизни буду винить себя за всё содеянное. Главное пойми меня.

— Вам не хватит смелости. Отпустив меня, вы будете дрожать. Не кормите меня обещаниями.

— Нет, — мужчина закивал головой, не понимая её холодного тона и нежелания быть спасённой. — Я исполню его. Я отпущу тебя, как только мы всё закончим.

— И вы не боитесь последствий?

— Последствий? Ты даже не знаешь, как меня зовут.

— Я знаю вашу музыку, мистер, а она ваше все — ваше имя и ваша жизнь.

Композитор, прислушиваясь, замер, провожая дрожь по спине от её последних слов, звучащих особым холодным, металлическим эхом в груди.

— К тому моменту будет уже всё равно.

— Что вы имеете в виду?

— Я пишу её больше двадцати лет, моя дорогая. Для меня создание и написание этой мелодии — главная задача в жизни.

Глория изменилась в лице. Закрыла глаза и, сильно зажмурившись, начала отрицательно качать из стороны в сторону головой.

— Вам проще убить меня. Всем от этого будет проще.

— Нет.

Она откинула голову и снова заплакала.

— Ты слишком юна, чтобы всё это понять. Если я убью…

— Композитор запнулся. — Мне с этим жить до конца жизни.

Я понял, что зря затеял это всё.

Прежде чем открыть глаза, Глория долго просидела неподвижно, но когда она всё-таки разомкнула их и отвела взгляд на монитор, её резко передёрнуло. Композитор вывел фотографию. Часть чёрного рукава от пальто и мужская кисть руки держала белый лист блокнота, который прикрывал обнажённую её, спящую в разложенном кресле.

На листке бумаги чёрным маркером было написано: «Я обещаю».

— Прости, я этого не должен был делать, — произнёс

мужчина, тут же убрав изображение.

— Зачем? — процедив каждую букву, спросила Глория. —

Зачем вы это всё делаете?

Мужчина молчал. Он устал от этих разбирательств, от её усталости и стресса, но в то же время он понимал её и прощал.

Неожиданно он вспомнил недавнее прекрасное утро

Глории, когда она, сидя в только что сложенном кресле, отходила от сна, а он будил её нежной, свежей мелодией, написанной ею накануне. Проснувшись в то утро, она была милой, податливой и послушной. Она была прекрасней всех на свете. И он не ошибся в этот раз, положив руки на клавиши своего синтезатора и начав играть отрывок из своей композиции, фрагменты которой были написаны Глорией.

Через пятнадцать минут она через силу заставила себя позавтракать ягодным джемом и молоком, после чего началась работа, которая часто прерывалась очередными истериками или просто сидением в кресле с застывшими на клавишах руками. Сдвинуть с мёртвой точки такое положение вещей Композитор не мог, прикладывая все усилия и используя всевозможные приёмы. Пришлось даже вспомнить практику преподавателя, но и это не дало нужных результатов. Глория будто уходила в себя. Её словно подменяли: взгляд угасал, руки не слушались. Но снова в работу она включалась так же неожиданно.

Обедать она тоже не хотела, но обед был необходим. После него Композитор решил не мучить ни себя, ни её. Поработав над новым материалом несколько часов, мужчина предложил поесть, насильно заставив её плотно пообедать.

Этот приём пищи был для неё отправной точкой того, что засело в её голове и не давало покоя второй день. Но сейчас она ощутила острую необходимость идти к своей цели. Глория решает, во что бы то ни стало, не заснуть.