Наблюдатель

Карина Сенн

Уолтер – мальчик, переживший похищение. Паранойя, лечение и препараты. Ночные кошмары о человеке, втянувшем Уолта и маленький город в свою смертельную игру. Как же сложится судьба Уолта в будущем? И спустя долгие годы, узнав о новых пропавших без вести, сможет ли он остановить череду смертей или же предпочтёт забыть обо всём, продолжая витать во лжи, в которой его жизнь никогда не подвергалась насилию?

2 ГЛАВА

Я часто ходил к психотерапевту и ещё чаще психолог приходил к нам домой. Мама хорошо знала его, поэтому все сеансы проходили в нашей столовой, ведь я никого не пускал в спальню. Он говорил, что моя скрытность тоже является проблемой, требующей решения. Но разве это проблема, а не отстаивание личных границ? Мне кажется, он ничего не понимал. Я звал его мистер Треволс, а он меня Мистер Большая Проблема. В шутку, конечно, но шутить он явно не умел. Мы разговаривали с ним обо всём, я отвечал на его дурацкие вопросы, рассказывал о детстве. Да, чаще всего он заводил разговоры о детстве, хотел что-то выудить из меня, чтобы, наконец, сказать родителям: « Да, я же говорил!» Но он напрасно старался. Однажды я сказал ему это в лицо.

— Вы напрасно стараетесь! — Он поднял брови, улыбнулся, закрыл блокнот.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Что нет у меня никакой детской травмы, мешающей жить.

— Твои родители рассказали мне о…

— Они много болтают, а вот смысла в их словах — ноль. Это же всё поверхностно. Вам-то не понять.

— Но ты ведь продолжаешь пить те таблетки, что выписал психотерапевт?

— Он много таблеток выписывает. — И это было правдой. Всего несколько дней я принимаю лишь одни, потому что остальные закончились, но мама должна выкупить мои лекарства на эти выходные.

— И ты пьёшь их?

— Приходится.

— Они помогают тебе? — Я помню, что задумался в тот момент. Помогают ли? Откуда я мог знать, если совсем не помню, как вёл себя до того, как начал их пить?

— Наверное. Но лучше бы их выписать моему отцу. Вот кому действительно нужна помощь.

Наши беседы порой подслушивала Бек, а потом пересказывала всё моей маме. Эту девчонку не ругали ни за что, поэтому она не знала границ в своём поведении. Когда я был помладше, то накричал на неё за то, что она вошла в мою комнату и разорвала тетрадь по математике, как за неё тут же вступились родители. Мол, ребёнок, что с неё взять?

Я открыл глаза, взглянул на часы. Я проснулся раньше будильника на пару минут. Люблю так делать, можно не торопиться вставать и прийти в себя, смотря в потолок или в окно, за которым светило солнце. Я слышал, как за дверью кто-то ходил, это мама, она уже давно проснулась и сейчас пускала воду в ванной. Я потянулся, лениво встал с кровати, открыл окно и сел на подоконник. На улице чирикали птицы, шелестела ещё бледно-зелённая листва. Воздух был тёплым, летним, согревающим. Весенний ветер забирался под мою белую майку, играл взъерошенными волосами. Переулки были пусты, на улице мало машин, людей вообще не было видно. В такое время всё только пробуждается, готовится к жизни. Я достал сигарету, зажигалку и закурил. Никто из этой семьи, даже Бек, не подозревали меня в этом деле. Мама до сих пор была уверена, что я пусть и потерянный ребёнок, но святой. Такой некий отшельник.

Было тихо, хорошо. Я бы всю жизнь провёл именно в этом времени. По дороге проехал белый небольшой фургончик, за моей спиной зазвонил будильник, я потушил сигарету и слез с окна. Дальше происходила типичная утренняя рутина, я провёл в ванной около часу, оделся. Всё как обычно, обычная белая футболка, штаны, кроссовки и чёрные наушники на шее. Мама позвала на завтрак, несколько раз постучавшись мне в дверь, я сказал, что сейчас спущусь, а сам выбросил все учебники и тетради из портфеля, оставив лишь недопитую бутылку, достал коробку из — под кровати, где лежала камера, и не только. И взял оттуда небольшую коробочку с пулями и старый пистолет.

На завтрак была яичница. Все уже сидели за столом, ждали только меня.

— Тебя подбросить до школы вместе с Бек? — спросил папа. Бек просверлила меня невыспавшимся взглядом и зевнула.

— Нет, я велосипед достал.

— Весна пришла значит? — улыбнулся он.

— Снег растаял, а значит, мне никто не запретит.

— Что с твоими волосами, дорогой? — спросила мама.

— Не высохли.

Ещё немного они поговорили между собой, спросили Бек о домашнем задании и о том, в какой магазин она хочет сходить после уроков. Прикончив яичницу, я сказал спасибо и, схватив рюкзак с полу, вышел из дома, волоча за собой велосипед.

Рассекать свежий тёплый воздух — вот чего мне так не хватало всю холодную зиму. Я проехал дом с задёрнутыми шторами — плюс ещё один человек с посттравматическим синдромом. По тротуарам прошла парочка школьников из начальной школы с огромными рюкзаками за спиной. Мне навстречу даже попался наш жёлтый школьный автобус.

— Куда катишь, придурок? — выкрикнул кто-то знакомый из открытого окна.

— К маме твоей, — никто не должен был испортить мне этот день. Поэтому, я засмеялся и завернул за угол, прямо к дому Мэдс.

Она ждала меня, сидя на крыльце. Полупустой рюкзак лишь видимость того, что она идёт в школу. Рваные легинсы, чёрная юбка, ботинки на шнурках и чёрная кофта с треугольным вырезом и рукавом чуть ниже локтя.

— Ты быстро сегодня.

— Где твой отец? — спросил я. Обычно, она боялась так нагло пропускать автобус.

— Ещё не пришёл.

— На кой хрен портфель тогда?

— Я же не могу вернуться домой с пустыми руками.

Мэдс села сзади, обхватила меня руками и, оттолкнувшись ногой от земли, мы отъехали от её дома.

Город у нас был маленький. После столь жутких событий количество жителей поубавилось, зато какое-то время сюда часто съезжались «туристы». Те, кому очень хотелось увидеть место, в котором жил наш городской убийца. На улицах, которые я проезжал, снимали криминальную документалку, в основном состоящую из «В этом доме жила эта жертва, в этом доме другая жертва, а прямо из этого окна вытащили ребёнка». Тогда я был ещё слишком мал, да и папа увёз меня из города на время съёмок, чтобы я не слышал ничего лишнего и не травмировал себя. Он волновался за меня больше всего на свете.

Мы проехали последние дома, чтобы выехать из Гемпшира понадобилось меньше десяти минут. Зелёные деревья мельтешили, мы завернули на узкую тропинку, один раз ветка хлестнула меня по лицу. Я остановил велосипед у холма, мы слезли с него и оба взялись за руль, волоча наш транспорт вверх.

— Как думаешь, что сделает твой отец, если узнает, где ты сейчас?

— Он, — я ненавязчиво улыбнулся, представляя его лицо, — приставит ко мне охрану и скажет, как плохо ты влияешь на меня.

— Ах, я, значит.

Идеальная поляна, идеальное место. Мы бросили велик на землю, я спросил Мэдс распечатала ли она то, что хотела. Она лишь коротко ответила да, после чего открыла портфель и достала плакат с очертанием человеческого тела.

— Спорим, ты задолжаешь мне?

— Задолжаю тебе? — я покрутил его в руках, всматриваясь в обведённые фломастером органы. — Казалось бы, ты никогда не была так глупа, но сейчас ты явно разочаровываешь меня, Мэдисон.

— Фу, Мэдисон… Я же просила не называть меня этим дебильным именем.

— То есть, твоим именем?

— Плевать, — она вырвала плакат из моих рук, достала скотч из портфеля и побежала к дальним деревьям. — Ну, что? Увидишь отсюда сердце, косоглазка?

Это был старый пистолет моего папы, он считал его нерабочим. Я редко стрелял настоящими пулями, их приходилось заменять чем-то другим, так же как сейчас. Мэдс стояла за моей спиной, согнулась, сощурившись, в ожидании, когда же я промажу. Но, к её сожалению, я, наверное, был самым метким в этой дыре. Обычно, мы стреляли по банкам, по стволам деревьев, бывало, мы приходили на эту поляну не одни, с другими ребятами, которых я не встречал в школе, а познакомился где-нибудь на одной из подпольных вечеринок в чьём-то подвале. Такие вечера были лучшими, я оставлял велосипед дома и мы доезжали до лесу на старой, ржавой машине. Родители обещали купить мне машину, когда я окончу школу, сейчас они называли это излишней роскошью. Говорили, что это не совсем безопасно.

Я выстрелил, бумага на дереве задрожала.

— Ты видишь, что там? — спросил я и Мэдс убежала. Сдёрнула плакат.

— Невозможно!

— Что?

— Прямо в цель.

Когда все мои ровесники занимались спортом или изучением наук, участвовали в городских соревнованиях, занимали места, становились гордостью школы — я просил своих родителей записать меня в стрелковый клуб. Его посещало совсем мало человек, по пальцам можно было пересчитать. Но мама была против. «Никакого оружия!» — окончательное решение. Теперь клуб распустили, и любителям пострелять пришлось отказаться от своего любимого дела. Когда я только перешёл из начальной школы в среднюю, в стрелковый клуб ходил мальчик, что всего на несколько лет был старше меня. Такой отстранённый, нелюдимый, всегда ходил один и после недавних страшных новостей, прогремевших на всю страну о школьном терроризме, я начал побаиваться его и сторониться, ведь люди с экранов уверяли, что именно определённый тип учеников способен на такое. Но, как говорится, не всегда опасность приходит оттуда, откуда ты её ждёшь. Опасность непредсказуема. Только повзрослев, я понял, как был не прав, опасаясь его, ведь внешняя оболочка не всегда показывает то, что внутри находится. Самых ужасных поступков можно было ожидать от кого угодно: от популярных спортсменов, от высокомерных отличников, от одиноких людей и наоборот чересчур болтливых шутников. Мы слепы, когда дело касается чьего-то внутреннего мира.

А что касается скулшутинга? Как по мне это будет продолжаться до тех пор, пока общество не поймёт, что жестокость порождает жестокость. Люди сами создают монстров. Люди и есть монстры.

Я выстрелил ещё раз, Мэдс стояла и ждала у этого же дерева, не боясь, что пули могут коснуться её. Она вытаращивала глаза, когда понимала, что я вновь попал в яблочко, лишь однажды я промазал, зацепил плечо нарисованного силуэта. Но меня это не огорчило, любой другой мог бы вообще в дерево не попасть.

Минут тридцать мы посидели на поляне, смотрели в небо, слушали музыку, что могла распугать кого угодно. Она сказала, что на днях хочет сделать татуировку в гараже Ру. Ру один из наших приятелей, что работал в видеопрокате.

— Что ты хочешь? — она пожала плечами. — Не знаешь? — удивился я.

— Может быть, это? — она открыла свой портфель, достала оттуда чёрную ручку и обхватила моё запястье своими пальцами. — Не смотри.

Я закрыл глаза, чувствуя, как чернила остаются на моей коже.

— Всё.

— Так быстро?

Я посмотрел на руку, затем ей в глаза.

— Ты не против, если это будут наши инициалы?

— Это… — я удивился необычному шрифту, которым она вывела две заглавные буквы. Выглядело красиво, завитки, сплетающиеся друг с другом линии. Наши имена переплелись на моём запястье — круто.

Всё, что я смог сказать, несмотря на моё восхищение такой простой идеей. Она усмехнулась, убрала ручку, надула большой пузырь из чёрной жвачки и вскочила с места.

— Почему именно это?

— Я хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне о нашей дружбе, когда мы вырастем. Всё же это один из лучших периодов моей жизни.

— Но у тебя нет ничего. Что тут хорошего?

— Научись радоваться мелочам, идиот.

Она дала мне подзатыльник и я, вскочив с места, побежал за ней.

Через час мы шли к неглубокому пруду, ещё через полчаса мы прыгали по узким, скользким кочкам, дабы перебраться на другой берег. Мы любили лес. Была в нём своя таинственность, свои секреты. Бродя по тропинкам, мы бросались друг в друга липким, ещё не везде растаявшим снегом, я заметил проглядывающие цветы и так пожалел, что не взял с собой камеру. Вдыхая свежий, слегка колючий воздух мы становились с ним единым целым. Такие моменты окрашивали округ Гемпшира разными цветами. Мне сразу вспомнилась история про одного отшельника, что 27 лет прожил в лесу и совсем не хотел возвращаться. Всё же его можно было понять.

Порой солнце уходило за тучи, тогда я тёр свои плечи руками. В одной футболке холодно, я слишком переоценил весеннее тепло. Верхушки деревьев качались, стволы скрипели. Скоро в нашей серой школе должны были закончиться уроки. Наверняка, когда я поеду домой, то встречу наш жёлтый, пошарпанный автобус. А когда переступлю порог гостиной, мама спросит меня, не замёрз ли я в одной футболке и выпил ли я с утра свои таблетки? Потом, скорее всего я пообедаю, конечно же, дождавшись из школы Бек. А затем они уйдут по магазинам, оставив меня одного за ярким экраном компьютера. Ну и пусть, у меня были дела поважнее. Нужно было разгрести завал в своей папке «школьный проект». Там хранилось слишком много мусора.

***

Всё случилось именно так, как я предполагал. Бек, довольная тем, как легко ей получилось выклянчить новое платье, собрала свои волосы в хвостики и метнула в меня такой хитрый взгляд. Такой взгляд победителя, что нечестно одержал победу.

— Наверное, мы вернёмся поздно, — предупредила мама, пересчитывая деньги в кошельке.

— Отлично, — сказал я, уткнувшись носом в тарелку. Я сидел так несколько минут, не шевелясь, плавно лаская взглядом своё запястье, на котором переплетались две большие буквы.

— Может быть, тебе прихватить что-нибудь? Хочешь куриные крылышки? Или может, зефир? Могу взять шкварки.

— Шкварки, — повторил я, не поднимая головы.

— Если нам хватит денег, мамочка, — злорадно пробубнила Бек.

— Скажешь отцу, что обед в холодильнике.

— Отлично.

Дома я всегда был немногословен и все, кроме меня и Бек, считали это проблемой. Но я думаю, что это вполне нормально. Разные поколения, недопонимание и прочая — прочая чепуха. Когда дверь за ними закрылась, по моей щеке пробежала слеза. Не то, чтобы мне было грустно, просто мне всегда тяжело давались минуты одиночества. Внутри начинало что-то сжиматься, может быть, это было моё сердце? Я знал, что вскоре кто-то вернётся, но в глубине души я боялся, что этого не случится. Они не придут ко мне, не вернутся домой. А я так и останусь сидеть в этой тесной клетке, из которой не было выхода.

Чтобы успокоиться, я расчистил папку, создав ещё несколько в ней. Отдельную папочку под глупые снимки с Мэдс. Другая папка с моим лицом, где я когда-то вёл свой якобы видео-дневник. Третья — снимки моих «моделей». Четвёртая — природа. Пятую я оставил пустой, нужно было лишь придумать, что поместить в неё.

Я прослушал последнее сообщение, пришедшее на домашний телефон, и узнал, что завтра к нам на ужин должна заявиться моя двоюродная бабушка. Мои старики уже давно были в раю, и я был слишком мал, чтобы сообразить хоть что-то, но некто продолжал рассказывать мне об их смерти. Ни один момент своей жизни я не помню так ярко, как тот самый год. Даже вчерашний день, прошедшее Рождество или рождение Бек не были настолько значимыми и глубокими.

Я допил последние капли водки и выбросил бутылку в соседский мусорный бак, пару секунд посмотрел на чужие закрытые шторы. Если и они умрут, то никто не узнает о их смерти, пока по району не разнесётся запах разложения. Порой одиночество имеет и такие неприятные минусы.

Вечером, когда стемнело, на моей криво заправленной кровати валялась Мэдс и крутила в руках моего самодельного робота. Я сделал его в одиннадцать из железных банок. Я сидел на подоконнике, распахнув белые французские ставни. Она всегда говорила, что снаружи мой маленький дом похож на дом из итальянских романов. Мама бы запищала от радости, услышав это, но я никогда не передавал ей этих слов, потому что маме никогда не нравилась Мэдс. Однажды она сказала, что я должен выбирать друзей с умом, я весь заискрился в тот момент, не знаю, что на меня нашло. Мы поругались, а после мама призналась, что видела Мэдс на парковке с сигаретой в руках. Меня всегда поражала некоторая логика. Почему-то многие взрослые автоматически считают человека плохим, если у того есть вредные привычки. К чёрту характер, человеческие качества…

— Помнишь ту яму? — спросила она, опрокидывая голову назад. Я понимал, о чём она говорит, но я покачал головой. — Уолтер, не прикидывайся дурачком, тебе то не понимать, — я пожал плечами, продолжая болтать ногами, высунутыми из окна. — Яма с трупами в старой мельнице.

Старая мельница находилась рядом с городом, совсем рядом с той поляной, где мы сегодня отдыхали. Но её всегда было сложно найти, потому что вход был завален старыми ветками, досками, а тропинки уже заросли высокой травой. Говорят, что рядом с ней есть несколько ям, уходящих глубоко в землю, залитых водой и совсем скрытых от посторонних глаз всяким хламом. Легко можно провалиться, если не прощупать дорогу палкой. В общем, то ещё болото.

— А-а, понял, — равнодушно ответил я. — Так, что там с ней?

— По новостям сказали, что её хотят засыпать, потому что она привлекает к себе большой интерес любителей пощекотать нервишки.

— Это ведь правильно.

— Да, но мы не успели сходить, — в горле стоял ком. Я был рад этой новости, но что-то продолжало терзать меня, стоило кому-то упомянуть это место.

— Жаль.

— Жаль? Ты обещал мне, кстати. Почти год обещаешь, — возмущалась она. — Все наши уже сходили.

— Кто наши?

— Наши из школы.

— В школе нет наших. Там все чужие.

— Ты зануда, Уолт. Таких ещё поискать надо.

Я посмотрел на дом с задёрнутыми шторами. В одной из их комнат включился свет, и я облегчённо выдохнул. Значит, все там были живы, должен признаться, что ни разу за свою жизнь я не видел хозяев этого дома. Чувствуя пробегающую прохладу по коже, я залез обратно в комнату и закрыл окно.

— Ты сильно хочешь побывать там? — спросил я.

— Да! — она тут же подскочила на кровати и сложила руки в мольбе. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — выклянчивала Мэдс.

Наверное, мой психолог назвал бы это неплохой идеей. Идеей смирения. Стоит лишь увидеть, встретиться со своим страхом лицом к лицу, как всё перестаёт казаться таким пугающим. А с другой стороны, эта идея могла пробудить все старые воспоминания, могла разорвать зажившие раны. Но что бы то ни было, мне хотелось проверить себя.

— Если на выходные ты свободна…

— Я всегда свободна, Уолт. Ты же знаешь, — довольная собой она опять завалилась на кровать и раскинула руки в стороны. — Ты даже не представляешь, сколько всего я перечитала об этом месте.

— Зачем тебе это?

— Это история моего города. Каждый день я хожу по улицам, где раньше ходил серийный убийца и запуганные местные жители. Не так много прошло с того времени, — я согласился с ней. Совсем мало для того, чтобы забыть. — Особенно, если дело касается такой трагедии.

— И что же пишут в интернете?

— Много всего. Я посмотрела целых две документалки, было жутко видеть свою школу и даже соседский дом. Оказывается, тогда он был так близко к моей семье и ко мне… — она задумалась. — Я смотрела сам судебный процесс, как он в наручниках входил в зал, — я ни разу так и не осмелился посмотреть на то, как выглядел похититель, человек из моих кошмаров. Я всегда был самым настоящим трусом. — Он улыбался, качался на стуле, смотрел в камеры, махал рукой женщинам. И он совсем не был похож на человека, что отнял у всего города жизнь.

— Разве такие люди должны иметь отличительную внешность?

— Не знаю, — она смотрела в потолок, нахмурив брови. — Мне кажется, что они должны пугать. А он напротив, говорил так, что хотелось верить каждому его слову. Будто он вводил всех в гипноз, убеждал в необходимости очищения. Ты слушал его интервью?

— Нет.

— С твоим-то интересом к таким областям, я была уверена, что ты не пропустишь самого главного злодея, — она была права. Я увлекался криминалистикой, увлекался психологическими портретами преступников, я мог днями и ночами читать огромные статьи, изучать места преступлений на картинках. Я знал всех посланников ада, именно так их мама называла, но я не смог прикоснуться к биографии этого человека. Мне не было интересно, мне было страшно увидеть что-то, что я не хотел, что не смог бы пережить.

— Так что он говорил на своих интервью?

— Много расплывчатости и неопределённости. Я не смогу передать это своими словами. Его спрашивали о его детстве, он рассказывал о нём. Спрашивали о зрелости, он рассказывал о зрелости, о своих отношениях с женщинами, с родителями, с окружающими. Он рассказывал о мальчике, — моё сердцебиение участилось, я раскрыл шире глаза. — Говорил о том, как хотел подарить ему вторую жизнь, воспитать по своим правилам. Он хотел создать, вырастить себе друга, потому что друзей он никогда не имел, — слёзы подступили к глазам, руки взмокли, я незаметно вытер их о спальные штаны. Мне хотелось, чтобы она прекратила, но и хотелось, чтобы она продолжала, поэтому я молчал. — Говорят, что этот мальчик прожил в заточении целых два месяца, и он был одним из немногих выживших. Говорят, что именно его отец помог полиции напасть на след.

— Невероятно, — все окружающие думали, что я скуп на эмоции, это не так. Просто я переживал всё внутри, а для диалога у меня всегда оставалась лишь пара слов.

— И всё, что ты можешь сказать? — возмутилась она.

— Мне его жаль.

— Не представляю, как маленький ребёнок мог пережить такое. Как ты думаешь, что с ним теперь? — я пожал плечами. Наверное, потому, что этот мальчик сам не знал, что с ним стало.

***

Я опять прятался за шкафчиками, мне не хотелось видеть своих одноклассников. Я опоздал на первый урок. Прошёл между рядами, Келли опять сидела у окна, что-то рисовала в тетради, она даже не подняла взгляд. Не оторвала ручку от бумаги. Сегодня на ней было тёмное платье, чёрный капрон, высокие сапоги и серый, длинный свитер на пуговицах, накинутый на плечи. Волосы, собранные в высокий, спутанный хвост, локоны спускались по позвоночнику, она наматывала серые волосы на палец, пока за окном шёл весенний тёплый дождь.

В столовой она сидела с кучкой придурков, что часто унижали не только таких, как я, но и девчонок, что ходили в очках или носили брекеты. Порой я думал, как же плохо, что одиннадцать лет назад похититель не набрёл на их дома, но потом я отбрасывал эти мысли, чувствуя себя ужасным человеком.

В столовой я часто прятал глаза, ни от того, что боюсь, а от того, что смотреть здесь ни на кого не хотелось.

— У меня есть сырки, — прошептала Мэдс, просовывая свою руку под мою.

— Спасибо, — я улыбнулся и зашуршал серебристым фантиком.

Голоса, голоса, смех и много шума. Мы сидели в конце большого светлого зала.

— Ты так и не стёр это? — она заметила, я натянул рукав на запястье.

— Не стёрлось.

— Значит, понравилась?

— А что если так?

— Если так, то Ру может принять и тебя, — она подмигнула, посмотрела на часы вдалеке, взяла пустой поднос в руки.

— Куда ты?

— У меня математика.

— Встретимся вечером?

В конце нашего расставания мы всегда спрашивали другу друга встретимся вечером? Эта фраза уже потеряла прямое значение, потеряла хоть какой-то смысл. Словно мы заменили знаменитое слово пока — на встретимся вечером? Мэдс помахала мне рукой, зная, что сегодня мы точно не увидим друг друга, и быстро убежала, гремя тонкими цепями на ботинках.

После уроков я стоял за белыми углами, когда коридоры были пустыми, когда Келли оставалась одна, я доставал камеру, присаживался на пол, вставал на цыпочки, ища нужный ракурс, и фотографировал её. Как она вынимала из шкафчиков тетради, как, смотря в маленькое зеркало, расчёсывала густой, спутанный хвост. Как салфеткой стёрла помаду, вернее еле заметный блеск на губах. Казалось, никто его не замечал, кроме меня. После школы она не вышла через центральный вход, она направилась на спортплощадку, где её ждал блондин в спортивной кофте, что обхватил её плечи своими огромными руками. Если они правда начали встречаться — то выглядели, как самая нелепая пара школы. Даже мы с Мэдс смотрелись бы куда гармоничнее. Но всё же я сфотографировал их. Как они сели на ровную, короткую траву. Как она, оглядевшись по сторонам, понимая, что никто не смотрит, положила голову ему на плечо, а вместо нежностей и романтики он лишь шлёпнул её по бедру, после пытаясь пробраться под платье. Пусть я и не был на её месте, но даже мне стало неприятно, настолько, что я отвёл камеру на высокие деревья.

Он не проводил её до дома, на этой же площадке, рядом с футбольными воротами, он вцепился в её губы, слишком грубо, тупо, а после сказал сухое: до завтра! Она шла по длинной, пустой улице в полном одиночестве. Серый свитер колыхал ветер, пока она пыталась распутать чёрные наушники. Когда она подошла к порогу дома, своего дома, Келли остановилась. Осмотрела окна, и вернулась на длинную улицу, села на высокий бордюр, спустив ноги на дорогу. Я понял, что у неё нет ключей, поэтому она достала из портфеля сэндвич и откусила большой кусок. Когда пошёл дождь, по её щекам побежала чёрная тушь, может быть, она плакала? Этого никто не узнает, кроме неё. Она думала, что совсем одна здесь. Но всё это время я был так близко, совсем рядом. По ту сторону объектива.

Я всегда был по ту сторону объектива, всегда боялся поменяться местами со своими моделями.

***

Дома меня ждали гости. Я остановился напротив своего окна, присмотрелся на живые силуэты в гостиной. Бек прыгала на диване, я видел силуэт папы и силуэт мамы, но там был кто-то ещё. Конечно, моя двоюродная бабушка, наверняка пришла вместе со своей хорошей подругой. Пока я добирался до своей улицы, начался настоящий ливень, поэтому я как мог, поправил мокрые волосы, дыхнул в ладонь, пытаясь понять, не пахнет ли сигаретами. Лишь после ступил на крыльцо и отворил входную дверь. Я зашёл со стороны кухни, которая была пуста, сразу скинул с себя мокрую кофту, оставаясь в такой же мокрой чёрной футболке.

Пустая лестница на второй этаж, я достал ключ из маминой вазы, открыл дверь спальни и скрылся в своей комнате. Никто не заметил, как я пришёл, это было к лучшему. Наверное, хотя мой телефон разрывался от сообщений папы. Он спрашивал, где я, а я, как самый ужасный сын, игнорировал его сообщения.

В ванной я взъерошил свои волосы полотенцем, пытаясь придать им хоть какой-то объём, выпил таблетку, что забыл взять с утра, переоделся, открыл новую жвачку. Кто бы видел взгляд отца, когда я спустился вниз в домашней одежде. Но отчитывать меня при гостях он не стал. Бабушка, что сидела в кресле, тут же бросилась ко мне, расправив руки. Я обнял её. Объятия всегда были такими нелепыми, странными.

— Уолтер! — протянула она моё имя, я улыбнулся, зная, что она скажет мне. — Как тебе не стыдно быть таким красивым? Ты заставляешь старую бабку краснеть, — она легонько похлопала меня по горячей щеке.

— А как же я? — простонала Бек, слезая с дивана. Она не могла пережить, когда хвалили кого-то кроме неё. Особенно, это касалось меня.

— И ты моя принцесса, — сказала бабушка и притянула мою сестру к себе.

— Минут через 10 мы будем ужинать, — протараторила мама, обращаясь ко мне.

— Отлично, тогда я через 10 минут спущусь.

— Это невежливо, Уолт, — она взяла мою руку, остановила в самом проходе.

— Пусть идёт, он только вернулся с учёбы, мальчику нужно передохнуть.

Я был благодарен бабушке за то, что вступилась за меня. На самом деле мне не нужно было уходить, но просидеть в окружении семьи, зная, что быть мне в центре внимания, я не смог. Поэтому и зашёл за стену, там, где лестница была, и сел на первую ступеньку, подперев тяжёлую голову рукой. У меня всегда был острый слух, особенно, что касалось подслушивания.

— Он всё ещё посещает врача? — спрашивала бабушка у моего папы, что беззаботно развалился на диване, пока его жена возилась на кухне.

— Да, конечно. Тот столько всего выписывает ему.

— И помогает? — отец замолчал, наверное, пожал плечами, подумал я.

— Кажется, что да.

— Но он больше не делает всего того, что раньше? — я слышал, что ей тяжело было подбирать слова для этой щепетильной темы. Поэтому, она сторонилась всех этих терминов и прямых упоминаний моих проблем.

— Нет. Уже года два как.

— А его память? — я ненавидел, когда они обсуждали меня за моей спиной. Но с другой стороны понимал их. Они волновались за мою жизнь больше, чем я сам.

— Тоже.

— Это хорошо. А психолог что?

— Говорит, что Уолт совсем не идёт на контакт. Не хочет, сторонится, обманывает в своих эмоциях даже себя самого. Ему кажется, что я ассоциируюсь у Уолта с тем, что происходило с ним в том заточении.

Я услышал тяжёлый вздох за стеной.

— Главное, чтобы всё, что он творил после него, не повторилось никогда. Иначе,…

— Иначе мы потеряем его.