Генетическая история философии со времен Канта. 1852

Карл Фортлаге

И пусть эта книга ищет свое спасение в мире. Ее цель – стать проповедью примирения сторон, мира. Будет ли она иметь ожидаемый успех? Можно подумать, что жители осажденной крепости сочтут более разумным объединить свои оставшиеся силы против врага, чем разрывать друг друга на части и тем самым полностью избавить противника от этой задачи.

Переводчик Валерий Алексеевисч Антонов

© Карл Фортлаге, 2023

© Валерий Алексеевисч Антонов, перевод, 2023

ISBN 978-5-0062-0831-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Карл Фортлаге (12 июня 1806 — 8 ноября 1881) был немецким философом.

Карл Фортлаге родился в Оснабрюке, Фортлаге преподавал в Гейдельберге и Берлине, прежде чем стать профессором философии в Йене в 1846 году (с 1846 года адъюнкт-профессор, с 1860 года почетный профессор), [1] эту должность он занимал до своей смерти. Первоначально последователь Гегеля, он обратился к Фихте и психологу Фридриху Эдуарду Бенеке, согласившись с его утверждением, что психология является основой всей философии. Фундаментальной идеей его психологии является импульс, который сочетает в себе представление (тем самым предполагая сознание) и чувство (то есть удовольствие). Разум — это высшая вещь в природе, то есть он божественен по своей природе. Бог — это абсолютное «Я», а эмпирические «Я» — это его инструменты.

Когда в Бесконечном одно и то же вечно течет, повторяясь, а тысячекратные своды мощно смыкаются воедино, тогда. радость жизни струится из всех вещей, из малейшей, как и. величайшей звезды, и все стремленье, и все боренье есть вечный покой в Господе Боге.

Гете.

Предисловие

Нынешний век — это век перемен и половинчатых мер, как в политике и религии, так и в науке. Поскольку повсюду сторонники прогресса предпочитают пользоваться половинчатыми мерами, мы видим, как они во всех областях подвергаются реакции, заимствующей силу своего давления из половинчатых мер тех, от кого это давление исходит. Так, в области политики мы видели, как конституционализм был растоптан абсолютизмом и сведен к бессильному подобию жизни, потому что последний не осмелился защищать свои собственные постановления, а отдал себя под защиту своих врагов. Так, мы видели, как рационализм, столь смелый вначале, скатился с религиозного поприща к слабой иллюзорной жизни, потому что был вынужден искать защиты под крылом враждебной ему ортодоксии от пантеистических идей нового мирового века, начавших вливаться в умы молодежи подобно свежим морским ветрам. По тому же закону впала в бесславное уныние и новая наука, начавшаяся с Канта и Фихте, потому что и она не решилась радикально и беспощадно провести в жизнь свой принцип — трансцендентальный идеализм, а сочла более целесообразным поставить себя под защиту могущественных врагов. Эти враги, с одной стороны, те же, что и в политической и религиозной сфере; с другой стороны, к ним в качестве желанной помощи присоединяется бездумное удобство поверхностного эмпирического реализма, который новая наука приняла во внимание в той же мере, в какой она всегда считала своим долгом устанавливать подобные разногласия с правящими силами в государстве и церкви. Следствием этого стало то, что новая наука так и не достигла ощущения своей полной силы по отношению к жизни и ее условиям, не позволила себе осознать свою могущественную связь, а со смиренным унынием цеплялась за противоположности школ, и таким образом опустилась до уровня публично терпимой, тихо ненавидимой Золушки, против которой нельзя было применять никакого оружия, потому что она никому не причиняла вреда.

Новая наука может достичь более высокого самоощущения, только если она осознает свои связи между собой ярче, чем раньше, и с этой целью возвращается к своим истокам. А они, как известно, берут свое начало не только от Канта, но и от Гегеля или Фриза, Гербарта или Фейербаха. Поэтому автору кажется, что для нашего времени было бы полезным показать яснее, чем до сих пор, как великие мыслители нашего недавнего прошлого опирались только на принципы, введенные в мир Кантом, столь же новые, сколь и нерушимые, и как органическая связь систем, которую до сих пор только отдельные школы пытались использовать для своей личной выгоды, распространяется на все целое.

Для нашего времени уже нецелесообразно с фанатическим ожесточением продолжать схоластические споры узких школьных систем, но тем более необходимо сохранить основательные умозаключения наших величайших мыслителей настолько знакомыми нам, насколько этого требует от образованного человека прочное и независимое убеждение. Если при ближайшем рассмотрении эти высочайшие пути мысли не окажутся столь раздельными и отчетливыми, какими они кажутся поверхностному глазу, то требуемая ориентация в них будет значительно облегчена. Последователи противоположных систем обнаружат точки соприкосновения, в которых откроется разумный и благоразумный диалог. Только когда систематизатор начинает уважать своего оппонента, он перестает быть педантом. Никакая последовательная система не разочаровывает разум, а вот неубедительные колебания и раскачивания, которые всегда теряют свои принципы из-за фактов и событий, — да. Против этого настало время всем системам восстать едиными силами, чтобы подготовить средства против позора, которым неубежденность и безверие осыпали отечество. Ибо философия, наука убеждений и убеждений, имеет это в своей власти, и она сама навлекает на себя бесчестие своего века, если не помнит своего долга.

Пока мы не забываем Канта и Фихте, пока мы не забываем людей, которые развили в зародыше предрасположенность нашей нации к высшей независимости, мы еще не потеряны. Давайте только решимся смело признать ту истину, что продукты эпохи Реставрации не превзошли в значительной степени достижений этих двух великих людей (истинных радикалов философии). Давайте хоть раз, после столь долгого учета опыта и конкретики, попробуем для разнообразия пофилософствовать со всей серьезностью, то есть абстрактно, как Кант и Фихте, и мы вскоре поймем, что и как много здесь поставлено на карту. Одно из первых преимуществ, с которым мы сталкиваемся, как только переходим от полуфилософии (конкретной и расчетливой) к полной философии (абстрактной и непреклонной), состоит в том, что мы сразу же осознаем те тесные связи между различными системами, понимание которых, как только оно одержит верх в широких кругах, должно заново поднять философию в нашем отечестве до того уровня, каким она была в начале этого века, до организующей и неотразимой силы. Ибо ясно осознанный принцип — самый твердый и самый неодолимый. Ничто не сулит нашему веку такого радикального исцеления от его всеобщего фундаментального зла, как ясно признанный принцип.

И пусть эта книга ищет свое спасение в мире. Ее цель — стать проповедью примирения сторон, мира. Будет ли она иметь ожидаемый успех? Можно подумать, что осажденные жители осажденной крепости сочтут более разумным объединить свои оставшиеся силы против врага, чем разрывать друг друга на части и тем самым полностью избавить противника от этой задачи.

Автор