Дама и лев

Касанова Клаудия

«…Казалось, что орнамент внутри круга, похожий на свернувшуюся змею, непрерывно вращается. Каждая извилина была ровно такой ширины, чтобы взрослый человек мог пройти по ней. Аэлис заглянула себе в душу: возможно, в искуплении она и не нуждалась, но чувствовала себя паломницей, как все те, кто приходит сюда, чтобы очиститься от зла, примириться с Высшим Существом, а значит, и с самим собой. Потом посмотрела себе под ноги и отыскала начало круга: дойти до конца, чтобы найти выход из своего лабиринта…»

Глава четвертая

И тут отверзлись врата ада. Озэр отбился от раненого в руку монаха, который, забыв о ране, пытался пронзить его кинжалом в сердце. Аэлис бросилась к окну с криком:

— Луи Л’Аршёвек! За Сент-Нуар! Нас атакуют!

Озэр отбросил нападавшего, на этот раз ударив его в бок клинком плашмя, тот застонал от боли. Рыцарь пока старался не наносить монаху тяжёлых ран, но берёгся и сам. Однако кто бы мог подумать, что в тщедушном теле Готье Суйерского таится столько ярости? Казалось, гнев придал ему сил.

— Мужчина ночью в спальне — странная компания для девственницы! — крикнул он.

— Не в каждой спальне из-под земли являются монахи с кинжалами! — ответил Озэр, приседая, чтобы увернуться от клинка, метившего в горло.

Суйер весь сморщился и выгнулся дугой, уклоняясь от меча Озэра. Пожирая взглядом дрожащую фигурку, не отходящую от окна, он воскликнул:

— Не бойтесь, мы уж сделаем из неё порядочную женщину… У, пёс проклятый!

Луи Л’Аршёвек появился в окне и, кинувшись на Суйера, пронзил его клинком, шепнув на ухо:

— Куда простому монаху тягаться с ариепископом, глупец!

Одно нескончаемое мгновение Аэлис казалось, что Суйер умрёт на месте: кровь хлестала из его груди, как будто клинок пронзил ему сердце. Но когда Л’Аршёвек извлёк кинжал, она увидела, что удар пришёлся немного выше, в плечо, и, хотя Суйер морщился от боли, рана была неглубока.

— Да ты мясник, — заявил Озэр, притворяясь рассерженным.

— Я тоже рад видеть тебя целым и невредимым, — воскликнул Луи со смехом.

— Пока все мы живы, надо бы убраться отсюда, а то того и гляди…

В это мгновение дверь в комнату распахнулась, и в неё ввалились четверо стражников, вооружённых булавами, в шлемах, прикрывающих лицо, и одетых в пластинчатые бригандины и кожаные камзолы. При виде сцены, представшей их глазам, они замерли в зловещем молчании, ожидая приказов господина. Старый Ришер Суйерский протиснулся между ними, растолкав их своим посохом, и уставился на простёртого на полу сына.

— Идиот! — сказал он только, затем холодным взглядом обвёл троих сент-нуарцев и приказал: — Чтобы на ней — ни царапинки. Остальных — убить.

Четверо солдат с рёвом бросились на двоих рыцарей. Озэр вонзил меч в шею одного, и Луи тут же отобрал у него булаву и изо всех сил огрел ею по голове второго, но сам вдруг издал вопль, и Аэлис тоже вскрикнула: третий стражник сумел задеть Луи мечом, и сквозь его красный бархатный камзол из раны, длинной, как след от хлыста, засочилась кровь. Озэр, тяжело дыша, обрушил булаву на головы двух оставшихся солдат. Он подтолкнул друга к окну, пока тот был ещё в сознании, поднял меч, встав между бежавшими на помощь товарищам стражниками и Аэлис с Луи и прошептал сквозь зубы:

— По моему знаку прыгайте в окно и постарайтесь не свернуть себе шею!

— Нет! — воскликнула Аэлис, нахмурившись. — Я вас не оставлю.

— Вот адское отродье! — выругался Озэр. — Нашла время спорить! Раз драться не умеете, учились бы молчать. Делайте, что я говорю!

Зловещий звук прервал их спор. Внезапно один из солдат упал, обезглавленный. Из его горла хлестала кровь, заливая пол, на котором всё ещё валялся Готье. Ришер с трудом остановил своего солдата, собравшегося кинуться на новиция.

— Клянусь бородой святого Павла! — слабым голосом пробормотал Л’Аршёвек. — У меня видения.

Я вижу воина там, где раньше стоял сундук, и готов поклясться, что это наш учёный травник. Этот вооружённый призрак действительно Рауль?

— Ты не ошибся, Луи. Но для расспросов времени нет. Прыгай! — сказал Озэр, подсаживая товарища на подоконник.

Л’Аршёвек взобрался на него из последних сил и тяжело рухнул наружу, рассудив, что упав с пятнадцати пье высоты, может сломать руку, но вряд ли покалечится более серьёзно. Он приземлился на бок и ушибся, но выжил. Сдавленный вскрик — и вот рядом с ним Аэлис, она приземлилась стоя и тут же подняла глаза к окну. Несколько мгновений не было слышно ничего, и девушка посмотрела на Луи умоляющим взглядом. Тот пробормотал:

— Mon compaign скоро к нам присоединится.

— Молю, чтобы Господь тебя услышал, Луи, — тихо проговорила Аэлис. Несколько бесконечных мгновений, спрятавшись в тёмном углу двора, Аэлис и Л’Аршёвек ждали затаив дыхание. Вдруг послышался мерный стук копыт: приближалась группа всадников. Аэлис вцепилась в раненого Л’Аршёвека, но тот едва дышал. Он вынул кинжал и, не говоря ни слова, отдал его Аэлис. Наконец всадники оказались перед ними; Аэлис не могла различить их лиц, но тот, что скакал впереди, был одет в цвета Суйеров. Воздух вокруг беглецов стал неподъёмным и вязким, как будто неизбежность всей своей тяжестью обрушилась на них. Аэлис, забыв препоручить себя Святой Деве, стиснула в кулаке рукоять кинжала. Глаза она опустила, чтобы не выдать своего присутствия испуганным блеском глаз. Копыта вороного уже топтали подол её рубашки. Она посмотрела вверх и обнажила клинок, который передал ей Л’Аршёвек. За её спиной прозвучал насмешливый голос раненого:

— Озэр, ей богу, ты стареешь. Десять лет назад ты бы не заставил ждать себя так долго.

Всадник, сидевший на вороном коне, наклонился вперёд, опираясь кулаками на шею лошади, и Аэлис убедилась, что Озэр был, помимо прочего, ранен в лицо и шею, так что волосы его стали красными, и одежда пропиталась кровью. Смотрел он так мрачно, что сердце Аэлис сжалось. Она взглянула на остальных всадников и по настороженным голубым глазам узнала аббата Гюга и его молодого новиция, только теперь он больше походил на воина и сжимал в руке длинный меч, с которого капала кровь. Он вёл в поводу ещё двух коней, и поперёк седла одного из них лежало недвижное тело. Аэлис зажала рот рукой, чтобы не закричать, узнав отца. Озэр спешился и сжал её руку.

— Он жив, но мы ещё в опасности. Соберитесь с силами. Мне понадобится ваша помощь и помощь Луи.

Аэлис кивнула, проглотив слёзы, подступившие к глазам, и вместе с Озэром дотащила кое-как раненого рыцаря до коня, на котором лежал её отец. Л’Аршёвек, то теряя сознание, то приходя в себя, сумел взобраться в седло.

— Аэлис, сядьте позади аббата Гюга. Накройтесь вот этим плащом. — Девушка, вся дрожа, взяла из его рук попону из грубой коричневой шерсти. Озэр пристально посмотрел на неё и добавил, обращаясь к остальным: — Мы должны как можно скорее добраться до леса.

— Вы с ума сошли! — воскликнул новиций недоверчиво. — Как вы собираетесь выбраться из замка? Неужели надеетесь, что перед вами распахнут ворота?

— Вам ли, мудрый травник, — ответил Озэр, с иронией глядя на окровавленный меч Рауля, — вам ли, внезапно превратившемуся из монаха в воина, сомневаться в том, что чудеса возможны? Следуйте за мной и рот на замок.

Всадники, во главе с Озэром, осторожно двинулись вперёд через двор. Вторым, сжав губы, ехал аббат Гюг с каменным лицом. Поводья он держал одной рукой, другая же покоилась на рукояти меча, спрятанного под сутаной. Аэлис, сидя верхом по-мужски, обхватив старого монаха за пояс, поджимала слишком явно белеющие в темноте ноги: плащ оказался коротковат. К счастью, под капюшоном было не разобрать, женщина она или мужчина. Новиций привязал к своему седлу поводья коня Л’Аршёвека, старавшегося из последних сил держаться прямо; почти безжизненные руки Сент-Нуара при каждом шаге ударяли коня по рёбрам. Слуги, жившие в замке, без сомнения встревоженные криками и звуками битвы, бросились на помощь своему господину, в двери кладовой и кухни высовывали носы только несколько малышей, детей прислуги. Их серьзёзные глазёнки молча следили за передвижением всадников и с любопытством поглядывали на недвижное тело, свисавшее с седла коня, замыкавшего процессию. Увидев двор в первый раз, Аэлис подумала, что он раза в три больше, чем в Сент-Нуаре, но теперь, под оглушительный топот стражников, бегущих вдоль бойниц по стене замка, и видя, какой медленной, почти торжественной поступью движется Озэр, она решила, что это не двор, а безбрежная пустыня. Капитан гвардейцев Сент-Нуара проследовал к огромным воротам, в которые они вьехали меньше суток назад. Двое стражников, обычно гревшихся по ночам у костра, на этот раз стояли, загораживая ворота и выставив копья. Тот, что был выше ростом, при виде кавалькады крикнул:

— Ни с места! Нынче ночь не для прогулок. В замке предатели, и приказано никого не выпускать без разрешения господина Суйера.

— Ну так и следуй приказу, но к нашему делу он не имеет никакого отношения, — отрезал Озэр. — Мы везём к лекарю раненого, с каждой минутой кровь его становится всё более мутной. Отвори ворота!

Стражник хмуро разглядывал ряд фигур, выстроившихся перед ним. Он презрительно сплюнул на землю, прежде чем ответить:

— Тот, кого вы везёте, скорее нуждается в святом причастии, чем в услугах травника. И здесь в замке есть отличные камины, у которых его можно было бы уложить. Мне нужны более веские причины, чтобы пропустить вас, — и он сжал зубы, а товарищ его обнажил меч.

Озэр рассмеялся, и на мгновение Аэлис показалось, что он сошёл с ума. Спина аббата стала прямой и жёсткой, как доска, новиций дышал едва ли не громче, чем сопел его конь.

— Добрый стражник, вы хоть и глупец, да верный слуга своего господина! Поцелуйте его кольцо и пропустите меня в конце концов. Я должен как можно скорее вернуть фамильную печать, а то сеньор Суйер не сможет ни продать ничего, ни купить, ни подарить, и вот тогда-то вы узнаете, что такое гнев истинного воина! — с этими словами он небрежным жестом протянул руку, и на ней блеснуло золотое кольцо с печатью дома Суйеров: стоящий воин, вонзивший в землю меч.

Детина уставился на драгоценность, выпучив глаза, и, глотая слюну, склонился для поцелуя. Тем временем его товарищ поспешил распахнуть ворота, подавшиеся со стариковским кряхтением, и пробормотал:

— Вы уж простите, господин. Времена смутные… Бандиты не дремлют…

— Так и есть, друг мой, но с такими сторожами, как вы, этому замку ничто не грозит, — воскликнул Озэр, пришпоривая коня и проезжая в ворота. За ним последовали аббат, новиций и Л’Аршёвек.

Они скакали всю ночь без остановки в кромешной тьме, положившись на инстинкт лошадей, и ориентируясь по воспоминаниям. В конце концов, когда тьма по одну сторону от дороги стала совсем уж непроницаемой, Озэр понял, что они достигли леса. От остановил коня и крикнул:

— Привал! Всем к лесу!

Лошади поднялись по пологому склону в чащу, и тут всадники спешились, привязав лошадей к высоким стволам. Озэр утер лицо свежей листвой. Влага, скопившаяся на них, смыла засохшую кровь с его неглубоких ран, но он знал, что ему надо как можно скорее обратиться за помощью, хотя уже перестал ощущать боль от более глубоких. Аббат Гюг помог спешиться Аэлис, а брат травник занялся ранеными, стараясь очистить их раны как можно лучше. Аэлис встала на колени рядом с отцом и взяла его за обе руки. Они были холодны. Лицо человека, которому она всего несколько часов назад бросила вызов, сейчас было бледным и безжизненным. Из его шеи и груди по рваной рубахе, поблёскивая, струилась алая кровь, и только поэтому Аэлис поняла, что он ещё жив. Она склонилась и, рыдая, обняла его.

Аббат Гюг отвёл взгляд от этой сцены и посмотрел на Озэра, прислонившегося к дереву, прикрыв глаза, как будто в дрёме.

— Побег организован блестяще, капитан.

— Спасибо, — процедил Озэр сквозь зубы, не пошевелившись.

— Вам, должно быть, пришлось приложить все силы, чтобы убедить сеньора Суйера одолжить вам кольцо, — бросил аббат небрежно.

Озэр открыл глаза, глянул на аббата и ответил с иронической гримасой:

— К сожалению, помешала спешка, — и добавил: — Старик упрям, так что встал между моим мечом и кольцом.

— Ради святого Бернарда! Уж не убили ли вы главу дома Суйеров… — воскликнул аббат в ужасе. При столь хрупком и неустойчивом мире в графстве его жителям только и не хватало, чтобы на них обрушился гнев покровителя Суйеров, Ротру Першского. Аббат облегчённо вздохнул, когда Озэр отрицательно покачал головой.

— Лишившись руки, люди обычно выживают… если рана быстро затягивается, конечно, — сказал Озэр, не сводя глаз с Сент-Нуара. Аббат перевёл дух. Рука — это тоже немало, но Суйер мог согласиться забыть об этом, если бы получил обещанное и какую-нибудь мельницу впридачу. Монах вздохнул и, скорее по привычке, перекрестился.

Новиций подошёл к нему, вытирая руки куском полотна, пропитанным кровью.

— Оба могут выдержать переезд; Сент-Нуар куда более плох, но он сильный. Однако отправляться в путь надо сейчас же.

Озэр кивнул и, стараясь не глядеть на Аэлис, произнёс:

— Лучше нам разделиться. Мы повезём домой Филиппа Сент-Нуарского. А вам, аббат, и Раулю надо возвращаться в Мон-Фруа. Сопровождать вас мы не сможем. Вы ведь понимаете, аббат?

— Разумеется, — ответил Гюг.

— А девушка отправится с вами, — добавил Озэр. — Ей сейчас лучше находиться под защитой монастыря.

Аэлис бросила на него мрачный взгляд и, гордо шагнув к капитану и аббату, заговорила:

— Погодите! Вы слишком поторопились, принимая решения за меня. Никто не может помешать мне остаться с отцом.

Мужчины переглянулись. Аббат откашлялся, а Озэр ответил:

— Я догадывался, что вы не захотите оставить отца.

— Что делает честь вашему уму. — Так что же? — отозвалась Аэлис.

— Сожалею.

— О чём?

Здоровой рукой Озэр дал девушке хорошую затрещину, и она упала, как подкошенная. Сзади раздался слабый смешок.

— Твои отношения с малышкой развиваются стремительно, compaign.

Озэр не прореагировал ни на шутку Л’Аршёвека, ни на красноречивый взгляд шокированного новиция. Аббат Гюг, напротив, даже глазом не моргнул. К нему и обратился Озэр:

— Сент-Нуар будет щедр к Мон-Фруа, если вы позаботитесь о его дочери.

— Сын мой, у служителей Церкви всегда найдётся приют для обойдённых Фортуной. Не стоит… — и он махнул рукой.

Озэр усмехнулся:

— Я и не говорил, что стоит. Но обещаю, что так и будет. А если вы не выполните вашего долга… — он взглянул на аббата, синие глаза которого сверкнули в темноте, как льдинки. — Ныне вы служитель церкви, а прежде служили мечу. Слова излишни.

Камин пылал, пожирая поленья из древесины каменного дуба, которые слуга то и дело подбрасывал в огонь. В ржавом котле кипела вода. Дымились два котелка поменьше, подвешенные на одном крюке, запах ромашкового отвара и отвара из успокаивающих трав наполнял большой зал замка Суйеров. Испуганная служанка в который раз прополаскивала окровавленные тряпки, а потный кузнец, держа наготове раскалённый металл, молча ждал приказов аптекаря Ранульда. От воплей Ришера Суйерского можно было оглохнуть.

— Отец, если вам не жаль моих ушей, то хоть ради чести нашего имени, держите себя в руках! — вскричал Готье в раздражении.

Он бросил мутный взгляд на аптекаря, продолжавшего прижимать зеленоватый пластырь к порезу, оставленному мечом Озэра на его плече. Клирик не мог шевельнуть рукой, острая боль не давала забыть о том, кто нанёс эту рану. Отцу пришлось, однако, ещё хуже. С едва скрываемым презрением сын слушал стоны и крики старика, чья правая кисть ещё валялась в луже крови у дверей зала, там, где Озэр с боем прорывался к раненому Сент-Нуару, боясь, что того прикончат. План провалился: не удалось ни лишить жизни Филиппа Сент-Нуарского, ни захватить его единственную дочь. Готье закрыл глаза, припоминая, как всё было. Капитан самоотверженно защищал своего господина, шут, дравшийся с ним бок о бок, тоже был на высоте. И этот бешеный новиций, разящий мечом не хуже тамплиера, оказался неприятным сюрпризом, картой, припрятанной в рукаве проклятого аббата. Все ещё заплатят за своё предательство, придёт время. Он плюнул:

— Уберите эту грязь! — и указал на отрубленную руку. Ришер Суйерский завопил вдвое громче, когда аптекарь приказал кузнецу снова прижечь рану калёным железом. Отвратительная вонь горелого мяса смешалась с запахом отваров. Пот струился по лицу старика, перекошенного больше обычного. Он был мертвенно бледен. По его знаку служанка поднесла бокал вина к его губам. Вино потекло ему в горло, но часть пролилась на пол.

— Идиоты. Вы все идиоты, — пробормотал Ришер. Казалось, он вот-вот потеряет сознание, но сила его желчной крови не дала ему этого сделать. — Тебе всего и надо было, что справиться с девчонкой. С девчонкой! Сразу видно, что ты в жизни не держал в руках меча.

— С девчонкой в комнате был Озэр! Эта сучка якобы давшая обет Христу оставаться непорочной, уже нашла того, кто согреет её ложе, даже прежде чем вы успели повести её к алтарю, — злобно прошипел Готье.

Он не знал, был ли темперамент девушки причиной присутствия Озэра в спальне, или тот выполнял приказ господина, охраняя свою подопечную, но ему нравилось терзать отца обидными речами. Если бы не рана, он сам прижигал бы калёным железом руку Ришера Суйерского. Старик запрокинул голову, и на мгновение все в зале замерли, будто дожидаясь безвременной кончины хозяина. В конце концов от открыл маленькие глазки и знаком попросил ещё вина. Готье вскочил: тревога не давала ему усидеть на месте. Уходило драгоценное время. Все слуги и воины замка чувствовали, что старик Суйер долго не протянет. И, как и они, все стервятники графства уже получили весть через своих шпионов. Может быть, в этом самом зале они и соберутся, чтобы решить, как отобрать у него то, что всегда ему принадлежало. Надо было обезопасить себя. В присутствии свидетелей, и чтобы комар носа не подточил. Смягчив выражение лица, он обратился к отцу:

— Воистину в нашем роду у всех горячая кровь! У нас у обоих тяжёлые раны, и оба мы должны за многое отомстить… И вместо того, чтобы решить, как действовать, мы теряем время на ругань. — Готье проследил за тем, какое действие оказали на отца его слова. Тот навострил слух, пробормотав что-то одобрительное. Старик ждал. Готье продолжил: — Несколько дней назад нас оглушила весть о гибели Жиля. Я единственный сын, оставшийся у вас, отец. Я в вашем распоряжении и перед всеми, живущими в замке, готов повторить эту клятву: я не оставлю оскорбления безнаказанным, во имя и ради чести нашего рода.

Он тяжело опустился на колени перед стариком, который не сводил с него глаз, выпрямившись в кресле. Готье осторожно взял искалеченную руку отца и изобразил, что целует культю, не касаясь её губами. Когда он поднял глаза, Ришер откашливался в платок, и Готье успел заметить кровь в мокроте. Он опустил голову, чтобы скрыть ликующую улыбку. Ждать придётся недолго. Теперь осталось только услышать ответ старика. Когда Готье вставал, кузнец поспешил ему на помощь, а аптекарь осмотрел его рану, чтобы убедиться, что она не открылась. Он слегка кивнул в знак благодарности. В конце концов, прислуга первой поняла, что власть меняется, и спешит встать на его сторону, подставляя паруса новому ветру.

Ришер Суйерский тоже когда-то знал толк в ловле попутного ветра. Он больше страдал не от того, что потерял руку, а от того, что означала эта рана: открытое столкновение с Сент-Нуаром началось с его поражения. Будь он лет на двадцать моложе, скакал бы уже, сжимая рукоять меча, чтобы с боем вернуть обещанное ему: девушку и земли, которые давались за неё в приданое — и доказать капитану Озэру, что тоже умеет владеть закалённым клинком. Служанка подала ему ещё вина, жгучего, как боль в руке. Он вздохнул. Оставалось утешаться вином: моложе на двадцать лет не стать, а единственный сын — мастак бормотать молитвы за колоннами епископского дворца и договариваться о цене со строителями соборов и торговцами пшеницей. Он прищёлкнул языком. Нельзя допустить, чтобы святоша без труда вновь стал полноценным Суйером. Руку он, может, и потерял, но рассудка не лишился.

— Сын мой, — сказал он Готье, внимавшему со смесью предупредительности и обожания на лице. — Сын мой, — повторил он, — ты вернулся ко мне в миг позора. Я был горд, что архиепископ оказал тебе доверие и поручил вести счета, но не стану отрицать, что без тебя в замке образовалась пустота, которую Жиль не сумел заполнить.

«Да потому что погиб! Треклятый старикашка, — с ненавистью произнёс про себя Готье, — ты ведь намекаешь на то, что, будь он жив, мне в нашей мерзкой семейке рассчитывать было бы не на что». Однако он овладел собой и продолжал прямо смотреть в глаза старику. Очередное унижение — цена, которую придётся заплатить за то, чтобы услышать остальное. Ришер тоже это знал.

— Благодарю тебя за клятву и надеюсь, что ты с честью выполнишь её, хотя она и уведёт тебя с пути служителя Господня, которую ты выбрал несколько лет назад. Я поговорю с епископом. Во-первых, не стану требовать назад того вклада, который сделал, когда ты ушёл в монастырь, и распоряжусь, чтобы Церковь получала половину арендной платы за буковый лес в качестве компенсации за потерю тебя. — Он помолчал. Надо было перевести дух. — Поручаю тебе вернуть похищенную печать Суйеров, привезти её мне и положить к моим ногам. Также ты должен привезти назад мою суженую, Аэлис Сент-Нуарскую, и меч, которым было совершено преступление: меч капитана Озэра. Когда эти три дара будут передо мной, и не раньше, ты получишь печать и станешь властителем замка Суйер.

Ришер машинально встал, опираясь на жуткую культю, забыв о боли, и вид стоящего старика, превратившего искалеченную руку в опору, производил сильное впечатление. Аптекарь сглотнул, служанка перекрестилась, а кузнец пал на колени. Готье, к досаде своей, не мог не восхититься: у старика был кураж. Он быстро обдумал ситуацию. Для него она была не так уж плоха. Вожделенного наследства, как это ни печально, можно было добиться, только выполнив три взаимосвязанных условия, что, возможно, было связано с риском, но он верил, что при поддержке достаточно многочисленного вооружённого отряда сможет сломить сопротивление крохотного гарнизона Сент-Нуара и забрать то, что требуется. Позднее можно будет решить, что из этого вручить отцу, а что оставить себе. К тому же, вполне вероятно, что старый Филипп уже скончался, и замок без хозяина сдастся на милость завоевателя. На его лице появилась довольная улыбка. В первую очередь надо распространить весть о том, что он собирается преследовать Сент-Нуара, чтобы все знали: кто не с Суйером, тот против него. А потом обрушиться на Сент-Нуар и захватить эту «вечную девственницу». Он подал знак служанке и вскоре рыцарь Ги уже стоял перед ним в ожидании распоряжений.

— Скачи немедленно в замок Ножен-ле-Ротру. Граф должен узнать о том, что произошло.

Ей снилось, будто она бежит по соляной равнине, лежащей на пути в замок Суйер, изо всех сил спасаясь от толпы всадников в капюшонах, звонящих в колокольчики, какие положено носить прокажённым, и колотящих в бока лошадям белыми, изъеденными болезнью ногами. От холода кожа её покрылась мурашками, во рту пересохло. Когда она открыла глаза, то увидела сводчатый белокаменный потолок кельи. Сквозь узкое длинное окно лился утренний свет, и она поняла, что находится в Мон-Фруа. Снова ей пришлось подчиниться чужой воле. Аэлис зевнула, протёрла глаза. Она лежала на тюфяке из некрашенной шерстяной ткани, набитом соломой. Кто-то снял с её ног ботинки и аккуратно поставил их у двери. Она привстала, огляделась и подумала: по крайней мере от Суйерского кошмара её отделяют многие лье. И, возможно, лучше укрыться за стенами цистерцианского монастыря, где её никто не будет искать хотя бы пару дней, а за это время она успеет прийти в себя, набраться сил и отправиться домой, в Сент-Нуар. Ей не хотелось признавать правоту Озэра, хотя она чувствовала, что побуждения у него были самые благие. Более того, это был умный тактический ход: беглецам лучше разделиться, чтобы сбить преследователей с толку. Бросить её в пути, чтобы спасти господина. Воспоминание об отце, истекающем кровью, заставило её содрогнуться, и она вскочила с лежанки. Надо было узнать, как он, поговорить с аббатом. Она умылась водой из глиняной миски, стоявшей рядом с ботинками. Причесалась, как могла, поправила цепочку на талии и толкнула тяжёлую дубовую дверь. Оглядевшись, в одном из концов длинного коридора она обнаружила широкую лестницу. Спустилась, ища выхода во внутренний двор, с которого можно было бы разглядеть покои аббата, но вместо этого оказалась под прицелом нескольких пар удивлённых глаз. Запах малахитовых чернил, шафрана и других трав, варящихся на огне калефактория, не давал дышать. Перевести дух можно было разве что около больших окон (без стёкол, разумеется), освещавших рабочие места переписчиков. Она находилась в скриптории, и монахам, разумеется, непривычно было видеть юную деву, расхаживающую между их драгоценных манускриптов. Аэлис смотрела на них, не зная, что сказать. Её желудок, лишённый пищи с прошлого вечера, решил самостоятельно высказаться, и громкое бурчание раздалось под сводами зала. Монахов такое явное проявление человеческой слабости заставило залиться краской, а двое самых старых постарались спрятать улыбку. Лицо Аэлис тоже стало малиновым. В таком положении их застал Рауль.

— Госпожа, я могу проводить вас в столовую мирских братьев, — тихо пробормотал он за её спиной.

— Спасибо, — благоразумно ответила она.

Уничтожив большой ломоть хлеба, пропитанного мёдом и кружку козьего молока, Аэлис обрела голос:

— Чем закончилось путешествие? Я ведь почти ничего не помню, — усмехнулась она.

Монах посмотрел на неё искоса, как будто боясь, что её белая кожа произведёт на него слишком сильное впечатление.

— Мы погрузили вас на моего коня, после того как вы… ослабели. Потом скакали без остановки, пока не прибыли в монастырь. Аббат велел мне стеречь вас, пока он не сможет с вами поговорить. Он занят делами Мон-Фруа; здесь ничего не делается без его советов и указаний.

Аэлис смотрела на новиция. Он только что произнёс самую длинную фразу, которую она от него слышала за всё время знакомства. Она с любопытством рассматривала ссадины на его лице, следы вчерашней стычки, и спрашивала себя, что заставило его прийти к ним на помощь. Но прежде — самое главное.

— Как себя чувствовал мой отец? Вы сказали, он выживет.

— Вчера он ещё был жив, хотя едва дышал. Всё зависит от того, насколько быстро его привезли в Сент-Нуар и хорошо ли там о нём заботятся.

— В том, что привезли его быстро, мы можем не сомневаться. Озэр, если надо, пролетит над горами, — воскликнула Аэлис, не задумываясь. Она сама удивилась собственной уверенности, но у неё не возникало ни малейшего сомнения, что так и будет.

Лицо Рауля окаменело. Он сказал:

— Вы забыли, что капитан Озэр везёт раненых, и, как бы ему ни хотелось взлететь, у него камень на шее. Мы договорились, что, как только они прибудут, пришлют нам весточку.

Их разговор был прерван появлением двоих мирских братьев, возвращавшихся с реки и из ближайших мастерских. Они несли овечьи кожи, ещё пахнущие известью, готовые для раскроя, чтобы стать страницами новых манускриптов, и большой тюк только что выстиранных зольным мылом ряс. На их лицах отразилось удивление, когда они увидели женщину в своей трапезной, но Рауль был одним из приближённых аббата, и мирские братья удалились, не сказав ни слова. Аэлис поняла, что её присутствие — исключительный случай в жизни монастыря, и приняла решение. Ей не хотелось чтобы из-за помощи, которую аббат оказывал отцу, у него были неприятности. Она вышла из трапезной в узкий коридор, который соединял помещения, предназначенные для мирских братьев и внутренний двор. Надо попросить у аббата коня и вернуться в Сент-Нуар одной. Рауль шёл за ней.

— Госпожа, не знаю, куда вы идёте, но аббат приказал мне следить, чтобы с вами не случилось ничего дурного. Мне было бы проще выполнять его приказ, если бы вы не покидали территории монастыря.

— Опять запреты, новиций? — отозвалась Аэлис. И пошла вдоль каменной стены по направлению к церкви.

— Просьбы. Мольбы, — поправил он её. — Просьбы людей более мудрых, чем вы. Девушка обернулась к нему, не скрывая раздражения.

— Я начинаю уставать от этой странной жизни, которую едва знаю, — воскликнула она. — Особенно, если советы мне дают те, кто прикидывается монахом днём и оказывается солдатом ночью. Вы и для этого найдёте объяснение?

— Моё послушание состоит в защите аббата, — ответил Рауль.

— Да? Но вы почему-то забыли сказать об этом с самого начала, — саркастически заметила Аэлис.

— В тот момент разумнее было промолчать, — ответил новиций, краснея.

— Вижу, что монастырская жизнь, такая непорочная и ясная, становится в некоторых случаях смутной и загадочной, если вам это в данный момент подходит, брат-воин, — сказала Аэлис. — Так почему же мне не брать с вас пример? Я хочу к отцу, и теперь, когда непосредственная опасность миновала, рассудок не советует мне оставаться.

— Рассудок редко даёт советы, дитя моё, — сказал аббат. Он неожиданно появился в дверях церкви и уже устало хромал по направлению к ним. — Он всего лишь указывает нам пути и чертит карты. Неблагодарная задача человека — решить, по которым путям идти и вступать ли на запретные.

Аэлис обернулась и бросила изучающий взгляд на аббата, фигура которого ясно очерчивалась на фоне освещённой церковной двери. Не смотря на хромоту и слабость, казалось, что душа его пребывает в полной гармонии с тихим журчанием фонтана посреди внутреннего двора, и смуглый цвет его лица сливался с цветом каменных стен. Этот человек, без сомнения, вдохнул жизнь в монастырь; она никогда не смогла бы сделать столько, ни для Бога, ни для людей. Ей всего лишь хотелось самой выбирать свой путь, и, найдя его, возможно, так же беззаветно посвятить ему жизнь, как аббат — своему ордену. Или просто продолжать жить и искать. Она не могла отделаться от воспоминания об отце и от ощущения, что ей обязательно надо оказаться рядом с ним. Убеждённость, что её дочерний долг — следовать за отцом, придавала ей сил.

— Аббат Гюг, — сказал Рауль с облегчением, — мы вас искали.

— Вы, Рауль, возможно и искали меня, — ответил аббат добродушно, — но Аэлис из Сент-Нуара искала ворота.

— Это правда. Поймите: мой долг — быть с отцом, — ответила девушка.

— Нет, ваш долг перед самой собой оставаться живой и здоровой. И это ваш долг не только перед собой, но и перед теми, кто сражался за вашу жизнь, и один из них — ваш отец, — возразил аббат с внезапной твёрдостью в голосе. Он смягчил тон и добавил: — Ждите, пока прибудет вестник из Сент-Нуара. Прошёл уже целый день с тех пор, как мы разделились. Через несколько часов мы узнаем, стоит ли отправляться в путь…

— Узнаем, умер мой отец или нет, — взорвалась Аэлис. — Как бы то ни было, Озэр и его гвардия защитят Сент-Нуар, и там, рядом с ними, моё место. Ни одни стены не защитят меня так надёжно, как стены моего дома.

— Ах, да вы ещё под впечатлением прошлой ночи, когда всё решали звон мечей и кровь, оросившая землю, — вздохнул аббат. — Жизнь, к счастью, этим не ограничивается.

— Что вы имеете в виду? — спросила Аэлис.

— Пойдём в мои покои, дочь моя. Ваши кости моложе моих, мне надо сесть. Рауль, оставьте нас, — приказал аббат.

Существование отдельных покоев аббата свидетельствовало о том, что не вся жизнь цистерцианцев сводилась к аскезе и затворничеству, особенно, с тех пор, как труд мирских братьев превратил орден белых монахов в один из самых богатых и могущественных во Французском королевстве. Однако по-прежнему колонны внутренних дворов цистерцианских монастырей возводились прямыми и лишёнными всяческих украшений, а нефы их церквей заливал ровный прозрачный свет, не проходящий сквозь тысячи разноцветных стёклышек. Единственное место, где пробивались робкие признаки процветания, были покои, в которые вошли Аэлис и аббат, его официальная резиденция, где он принимал гостей наивысшего ранга, не привыкших к суровой монастырской дисциплине. Здесь, в скромной кладовой у аббата было достаточно вина и пищи, чтобы подкрепить силы усталого епископа или графа. Он даже мог предложить им посидеть у камина, а не у общей жаровни и поставить перед ними пюпитр, на котором они могли бы писать свои послания и приказы. Пока аббат наливал разбавленное водой вино в два деревянных бокала, Аэлис с любопытством осматривала комнату; в углу, в шкафу, укрытые хлопчатобумажным холстом, лежали книги, и было их столько, сколько она ни разу в жизни не видела. Корешки из тёмной кожи, казалось, скрывают все тайны мироздания.

Садитесь, госпожа, — сказал аббат, указывая ей на одно из деревянных кресел, стоявших у огня.

Аэлис взяла бокал из рук старца. Отблеск пламени, тепло которого было так кстати в столь ранний утренний час, падал на длинные и узкие каменные плиты пола. Аэлис решила, что лучше помолчать. Без сомнения, аббат собирался увещевать её, как это делали все, и она приготовилась выслушать его. Смирившись с неизбежным, она сделала глоток из бокала.

— Что вам известно о вашем мире, Аэлис?

Девушка удивлённо подняла взгляд. Старик стоял спиной к ней.

— Я вас не понимаю, отец.

— Я имею в виду эти земли, замки, стоящие неподалёку от Сент-Нуара, я имею в виду вашего отца и его воинственное семейство. Что вы знаете? Что он рассказывал вам? — он обернулся к ней и снисходительно взглянул на неё. И не ожидая ответа, продолжил: — Я угадаю. Ничего. Абсолютно ничего.

— Я знаю достаточно, — сказала Аэлис, надувшись, как маленькая девочка.

— Достаточно знаний не бывает, — ответил старик. Он серьёзно взглянул на неё, взвешивая то, что собрался сказать. Он не знал, правильно ли поступает, но ему было ясно, что воля девицы из Сент-Нуара не столь податлива, как воля других юных дев, чьё замужество означало более чем просто брак, и необходимо было убедить её. Он мысленно пожал плечами: ну не удастся, так не удастся. Всегда можно найти другой выход. Это был ещё один урок, извлечённый им из пребывания на Святой Земле.

Он заговорил, обдумывая каждое слово:

— Сент-Нуар и Суйер — владения, которые отличаются одно от другого, как день и ночь: первое богато пшеницей, водой и пастбищами, из недр второго добывают иное богатство: медь, железо и соль. Ваш отец и старик Суйер отличаются не меньше, ведь у первого есть супруга, способная дать многочисленное здоровое потомство, тогда как второй потерял любимого сына, а жены у него нет, — он помолчал, чтобы убедиться, что Аэлис слушает его со всем возможным вниманием. От упоминания о прежнем суженом глаза её наполнились влагой, но это не были слёзы тоски. Аббат продолжил: — Однако обоими владеет одна страсть: сделать свои семьи самыми могучими в графстве. Это желание до сих пор вело к постоянным стычкам между ними, к тому, что они то и дело мерялись силами, тратя свои сбережения и создавая слабое и ненадёжное равновесие. Мы в Мон-Фруа всегда с опаской следили за стычками между Сент-Нуаром и Суйером: мы боялись, что один из них наконец одолеет другого, и тогда вспыхнет огонь мести. В каком-то смысле, хорошо, что ни один не брал верх, и тем более хорошо, что, приближаясь к закату жизни, оба, Суйер и Сент-Нуар, пожелали мира. В противном случае графство Першское ждали бы печальные последствия. Ведь мир не кончается этим крохотным скромным клочком земли. Как наш орден следил за стычками между Суйером и Сент-Нуаром, так же наблюдал за ними и некто более могущественный, чем мы. Знаете, почему? — Аэлис отрицательно покачала головой. — В это странное время, в которое вам суждено жить, наш король Людовик VII существует в тени своего собственного вассала, более могучего и богатого, чем он. Я говорю об английском короле Генрихе Плантагенете. Его владения во Франции, благодаря браку с Алиенорой Аквитанской, прежней супругой Людовика существенно превосходят размерами земли, прилегающие к Иль-де-Франс. Окружённый врагами, Людовик был вынужден искать союзников, где только можно. Потому он женился на Адели, дочери могущественного графа Тибо Блуаского, и отдал ему руку своей дочери Аделаиды, тогда как другая его дочь, Мария, также прижитая с Алиенорой — жена Генриха Шампанского, брата Тибо. Понимаете?

Аэлис растерянно моргала.

— Боюсь, я не успеваю следить за ходом вашей мысли, — призналась она.

— Потому что трудно проследить за нитью паутины, — пробормотал аббат почти про себя. — Паутины, тщательно сплетённой безвластным королём, чтобы защититься от ударов тех, кто хотел бы сломить его. Так заключают мир и развязывают войны: с мечом в одной руке и брачными узами в другой. И в то же время Генрих Плантагенет тоже слаб. Разве может быть силен король, вынужденный глядеть во все глаза на четыре стороны света, чтобы убедиться, не изменили ли его вассалы? На севере — его собственная земля, Англия, но и там Шотландия и Уэльс то и дело затевают мятежи. И двух лет не прошло, как он подавил один, и, хотя его сын Иоанн Безземельный там наместник, на всю страну можно ручаться за верность королевской семье всего лишь четырёх городов. К югу — бароны его своевольной супруги; как и она сама, Аквитания не в восторге от власти Плантагенета. На западе — беспокойные бретонцы, всегда готовые воевать; а на востоке — интриги графа Фландрского, пытающегося натравить всех остальных баронов королевства на того, кто ему не по вкусу. Нелёгкие времена и для королей, и для их вассалов.

— Но при чём тут я? — лекция аббата начинала утомлять Аэлис. — Что мне за дело до интриг сильных мира сего, когда мой отец при смерти и всего в одном дне пути отсюда? И кому дело до хозяев замков?

— Никому бы и не было дела, если бы Сент-Нуар и Суйер не граничили и с империей Плантагенета, и с землями, подчинёнными Людовику, — воскликнул Гюг Марсийский с той же страстью, с какой прежде обезглавливал неверных у врат Иерусалима. Заворожённая блеском его глаз, Аэлис взяла свой бокал обеими руками и сделала большой глоток. Аббат, казалось, не видел её. — Никому бы не было дела, если бы судьба не распорядилась так, что Сент-Нуар и Суйер без конца воевали, и эта вражда оказывалась так выгодна всем, ведь они обращались за помощью то к одной, то к другой стороне. Никому бы не было дела, если бы между двумя семьями установился длительный и прочный союз, позволявший обоим замкам жить в мире, если бы обе крепости были неприкосновенны, ворота — заперты, ведь именно эти замки контролируют въезд и выезд из Нормандии во Французское королевство и не позволяют анжуйцам и капетам атаковать друг друга через эту лазейку, это единственная земля, имеющая хозяев, которую оспаривают друг у друга уже многие годы оба короля. Никому не было бы дела, если бы господа Суйера и Сент-Нуара присматривали бы друг за другом. Никому, если бы не было безвластия, если бы никто не в состоянии был бы склонить весы в пользу одних или других. Так что до сих пор никому и не было дела до вас. Но сегодня глаза всех, кто защищает границы того и другого королевства устремлены сюда. Многие хотят, чтобы состоялась свадьба, о которой договорились Суйер и Сент-Нуар, ибо она гарантирует нейтралитет обеих семей ещё на одно поколение вперёд, и приложат всё усилия к достижению этой цели. Вы привлекли к себе внимание сильных, а это всегда рискованно.

Аэлис смотрела на него с изумлением и ужасом. Она представляла себя пешкой на шахматной доске, но ей и во сне не могло привидеться, что короли, слоны и ладьи были и в самом деле реальными фигурами, а если так, она пропала. Она постаралась унять дрожь в руках. Голос аббата едва доносился до неё.

— Дочь моя, понимаешь ли ты теперь, почему тебе лучше остаться здесь на некоторое время? В этом монастыре тебя никто не станет искать. Сент-Нуары никогда не покровительствовали нашему ордену, мало кто может вообразить, что потерянное сокровище — здесь.

У Аэлис кружилась голова, свет из окон, казалось, затопил комнату, ослепляя её. Она закрыла глаза, а когда открыла их, смуглое морщинистое лицо старика показалось ей маской.

— А вы, аббат Мон-Фруа, чего добиваетесь вы?

Монах встал. Его белое облачение казалось одним из камней в стене комнаты.

— Я? Для себя ничего, всего — для конгрегации. — Он остановился. — Вы нездоровы?

— Спать хочется… — пробормотала Аэлис — и потеряла сознание.

Толкнув входную дверь в покои аббата, Рауль увидел, что девушка лежит на полу перед камином, всё ещё с деревянным бокалом в руке. Розовое вино пролилось на её белое льняное платье. Он бросил на аббата вопросительный взгляд. Тот, сидя за столом, скреплял своей печатью какое-то послание.

— Она спит. У нас есть несколько часов, — сказал Гюг, не вдаваясь в объяснения. Новиций кивнул, почтительно опустив глаза. — Следи, чтобы никто не выходил из моих покоев и не входил в них. Никто не должен её видеть, ты понял?

— Да, отец мой.

— Возьми письмо. Отправь монаха, которому доверяешь, в Труа, и пусть передаст его лично в руки.

— Да, отец мой.

Рауль повернулся, чтобы идти, но замешкался у двери, в сомнениях. Аббат встревожился.

— Что с тобой?

— Её уже видели, отец мой.

— Что ты имеешь в виду? — Гюг Марсийский медленно встал, опираясь обеими руками о столешницу.

— Перед девятым часом она спустилась в скрипторий, и переписчики…

— В скрипторий? — недоверчиво воскликнул аббат. — Ты позволил ей войти в скрипторий?

— Я ей не позволял, — слабо запротестовал Рауль. — Она сама туда пошла.

— Отлично. Отлично. Если сама пошла, то нам не о чем беспокоиться, так ведь? — раздражённо бросил Гюг. — Может, она ещё куда-нибудь сама пошла? Руководить хором, например, пользуясь тем, что наш кантор, мучимый зубной болью, вынужден был отправиться в лазарет?

— Ну…

Аббат готов был испепелить Рауля взглядом. Вспомнив совет аптекаря, обеспокоенного его внезапными вспышками гнева, которые могли плохо отразиться на здоровье, он принялся читать «Отче наш». Остановился на словах «in caelo et in terra⁷». Новиций дрожал, как осиновый лист. Аббат жестом велел ему следовать за собой. Юноша набрался смелости:

— Затем я проводил её в трапезную мирских братьев, потому что она была голодна. И тогда, пока она завтракала, несколько мирских братьев… — он глубоко вздохнул и выпалил, — принесли туда кожи и облачения и видели её. Они тут же вышли, — добавил он скороговоркой и искоса глянул на аббата. Тот снова сел за стол. Вернее, рухнул, уронил голову на руки, пальцы которых были соединены, как будто для молитвы. Рауль однако подозревал, что он не молится. Через некоторое, показавшееся ему бесконечным, время, аббат заговорил:

— Позаботься о том, чтобы письмо дошло до адресата. И, Рауль, сразу же возвращайся и с этого мгновения не оставляй её одну. Ни на секунду. Ясно тебе?

— Да, аббат, — пробормотал новиций.

Когда юноша затворил за собой дверь, аббат встал, налил себе бокал вина, на этот раз не разбавив его водой и не подсыпав наркотика, который добавил в питьё Аэлис. Он посмотрел на спокойное лицо девушки, выпил вино залпом, и тепло, разлившееся в горле, возродило его надежды на лучшее. Вести из Сент-Нуара не замедлят прийти.

Рено, гигантский страж южной бойницы замка Сент-Нуар, с трудом поднялся, держа в правой ручище обкусанную куриную ножку, и, продолжая жевать, с любопытством уставился в даль. Миндальный соус стекал по его подбородку, а одна капля упала на кожаный панцирь. Только он собрался перекусить, как заметил тучу пыли, которая приближалась со стороны гор по дороге на Суйер. Всадников, судя по всему, было немного, но они во весь опор неслись к замку. Группа уже миновала посёлок, и когда он смог различить цвета всадников, то завопил во всю силу своих лёгких девиз семьи:

— «Сент-Нуар навеки»! Нас атакуют!

Потом он затрубил в рог и бегом спустился по левой лестнице. Запыхавшись, подбежал к воротам, где уже ждал отряд солдат. Кузнец вышел, вооружённый тяжёлой дубиной с железными заклёпками, и даже грумы схватили копья и щиты. Послышались удары металла о металл: всадник бил в ворота, но не тараном, а своим мечом. Воины удивлённо переглянулись, ведь прежде нападающие на Сент-Нуар не имели обыкновения стучаться в ворота. Рено поднялся в надвратную башню и увидел, что всадник упал без сил с коня на землю, всё ещё сжимая в руке меч. Перекинутые через седло второго коня, два тела оставляли за собой кровавый след. Солдат перекрестился и закричал:

— Открывайте, открывайте скорее! Дорогу хозяину замка! И приведите священника!

Дама Жанна с горечью всматривалась в бледные черты своего супруга. Владелец земель Сент-Нуара оставался без сознания, пока Мартен осторожно накладывал мази, чтобы снять отёк вокруг ран, особенно вокруг сквозной колотой раны на груди. Меч пронзил грудь и вышел со спины. Клирик приказал, чтобы в зал принесли побольше сена и соломы и постелили около очага, посчитав, что не стоит нести раненого по крутой лестнице в супружескую спальню. Вместо этого надо было скорее начать лечить его прямо здесь. На потный лоб мужа Жанна положила кусок белого льняного полотна, смоченного холодной водой, следуя советам монаха, а он смочил пересохшие губы Сент-Нуара подогретым вином и настоем розмарина. Патриарх не реагировал, и Мартен в отчаянии смотрел на простёртое перед ним тело: он бы многое отдал за то, чтобы исцелить господина. Нужен был цирюльник, человек знающий толк в крови и флегме, в надлежащем их соотношении, умеющий вскрывать нарывы. А его оружие — Библия, псалтырь, а не пестик и ступка, не хирургические инструменты. Если бы он знал, что делать, даже решения Турского Собора⁸, запретившего священнослужителям заниматься медициной, не помешали бы ему спасти сеньора. Слеза покатилась по его щеке. Заметив её, Жанна даже не попыталась скрыть презрения:

— Брат Мартен, не думаю, что ваша скорбь пойдёт больному на пользу. Филипп должен прийти в себя. Сделайте для этого всё, что необходимо, — она обернулась и взглянула на двоих, лежавших дальше от огня, как им и было положено по рангу. Прищёлкнула языком и добавила: — И помолитесь ещё, чтобы эти не принесли нам в дом какой-нибудь заразы. От них и прежде было мало пользы.

— Госпожа, я предложил бы вам самой помолиться в часовне о скором выздоровлении вашего супруга. Если только вы не соизволите разделить мои бдения и провести ночь здесь, — ответил монах, возмущённый холодностью Жанны. Она изогнула бровь и, не проронив ни слова, вышла из зала, волоча по полу длинные рукава своего блио. Мартен ополоснул руки водой и продолжал чистить рану в груди, рану, которая больше всего тревожила его. Он предпочитал оставаться с ранеными один, и чтобы ему помогали только слуги, при всём их невежестве и предрассудках, чем чувствовать, как Жанна заглядывает ему через плечо, считая часы до того, как муж проявит признаки жизни, вернее, признаки смерти. Пусть это звучит чудовищно, но Мартену и в самом деле начинало казаться, что дама Жанна желает трагической развязки, и именно то, что Сент-Нуар никак не умрёт, вызывает её тревогу. А то с чего бы она надела этот головной убор из красного бархата шитого золотом, подобный венцу королей и императоров.

— Чтоб ей состариться в ожидании, — услышал он свой собственный злобный шёпот.

— Вы со мной говорите, отец? Вздрогнув от неожиданности, Мартен посмотрел на раненого господина, но тот оставался недвижим. Монах перекрестился и вынул чётки. Без сомнения, голос был знаком небес, указующим на скорое выздоровление Сент-Нуара.

— Отец, мне что, к Сатане воззвать, чтобы вы наконец обратили на меня внимание? — вновь раздался голос за его спиной. Мартен открыл глаза и обернулся. Л’Аршёвек приподнялся, опираясь на деревянную банкетку. Мартен покрыл ему рану на руке двойным слоем льняного полотна, пропитанного отваром обезболивающих трав, привязав его шнурком, чтобы не сполз.

— Лежите тихо! А то снова откроется этот жуткий разрез, что у вас на плече, — монах заставил воина снова лечь и улыбнулся с облегчением: — Рад, что со мной разговаривал не Сатана, к тому же, приятно убедиться, что вы идёте на поправку, Луи.

— Спасибо, брат. Клянусь, что я тоже рад. Когда отворились ворота, я было подумал, что святой Пётр явился встретить нас, странно только было, что от него пахло курицей и миндалём, — Луи оглушительно расхохотался, и острая боль пронзила его плечо. Он заметил строгий взгляд монаха. — Простите, отец Мартен.

— У тебя, Луи, язык слишком длинный, а разум коротковат, — сказал Озэр, открывая один глаз и пытаясь улыбнуться. — Но сегодня я вознесу благодарственный молебен за то, что Господь решил вновь спасти твою шкуру, уж не знаю, зачем.

— Очевидно, ему известно, что у меня слишком много грехов, и если я умру, не успев искупить их, отправлюсь прямиком в ад.

— Да, так оно и есть.

Озэр повернул голову и спросил у священника:

— А как наш господин Филипп? Пришёл в себя?

— Нет. — Мартен не смог скрыть озабоченности. — Не знаю, что делать. Не решаюсь пустить ему кровь, ведь я не цирюльник, а те снадобья, что у меня есть, похоже, не действуют.

Озэр встал и в два прыжка оказался рядом с Сент-Нуаром. Он положил руку на лоб господину и осмотрел рану.

— Он весь горит, и компресс не помогает. А рана не затягивается. Она зияет так же, как когда этот пёс Готье вонзил в него кинжал.

— Монах? — спросил Л’Аршёвек. — А казалось, он вообще лишён мужских признаков… — Он вновь поймал осуждающий взгляд отца Мартена.

— Видно, не совсем, раз сумел удержать кинжал. Но у нас ещё будет время поговорить, — сказал Озэр и указал на раненого. — Сейчас самое важное — он. Отец, вы должны вызвать хирурга. Почему, кроме вас, все бросили раненого хозяина замка? Вы ведь не заупокойную служите: здесь должно быть человек пять в вашем распоряжении. А где же дама? — тон Озэра сделался совсем уж мрачным.

Мартен отвёл взгляд и ответил:

— В часовне, молится, по крайней мере, я на это надеюсь.

— Она всегда была очень набожна, — произнёс Л’Аршёвек елейным голосом.

— Замолчи, Луи! — сказал Озэр. — Сейчас не до шуток.

— Как же вы правы, мой капитан, — сказала Жанна льстивым тоном. Если она и заходила в часовню, её молитва была короче некуда, сказал себе отец Мартен, потому что теперь она была уже не в красном, а в скромном белом льняном платье, а жемчуга исчезли из её кос, теперь спрятанных под белым головным убором. У неё был вид ангела, спустившегося с небес, хотя в руках она несла сосуд, пахнущий вином и серой. Мартен сморщил нос. Он слышал о многих снадобьях, приготовляемых на основе демонической субстанции, но ему и в голову не приходило, что дама Жанна умеет готовить что-то подобное. Дама ухитрилась рассмеяться так, что это не походило на оскорбление её лежавшего без чувств мужа.

— Отец Мартен, вы уж простите меня. Я предпочла сходить на кухню и приготовить снадобье, чтобы сбить жар у моего супруга, вместо того, чтобы пасть к ногам Господа, скорбя о том, что я не могу быть полезной ему, — тон её был нежен, но слова оставили горький осадок в душе монаха. — И сердце моё возрадовалось оттого, что к рыцарям возвращаются силы.

— И не пристало никакой заразы! — со смехом добавил Л’Аршёвек.

— Госпожа, признаюсь, мне возвращает надежду ваше присутствие рядом с господином Филиппом. Ваши заботы, без сомнения, принесут ему большую пользу, — произнёс Озэр почтительным тоном.

Дама Жанна вгляделась в его лицо, но не нашла на нём ни следа издёвки или подозрительности. Она бысто присела в реверансе и встала на колени в изголовье раненого. Трое мужчин смотрели на белую фигуру, склонившуюся над телом Сент-Нуара. Озэр и Л’Аршёвек переглянулись и решили посекретничать.

— Надо послать гонца в Мон-Фруа. Если всё благополучно, Аэлис через два дня будет здесь, — сказал Озэр.

— Хочешь, чтобы я поехал? — спросил его Луи.

— Нет, ты слишком слаб, да и мне не до скачек.

Но лучше бы посторонним не знать, что дочь Филиппа одна путешествует по графству. Суйеры не замедлят явиться.

— Ты преувеличиваешь. Им тоже нужно время, чтобы залечить раны и собраться с силами, как и нам, — возразил Л’Аршёвек.

— Ты забываешь об этом, — Озэр поднял мизинец, на котором сияло золотое кольцо с печатью Суйеров. Он перевернул печать к ладони и драгоценность снова превратилась в безобидный с виду золотой ободок. — Нам надо готовиться к войне.

— Проклятье. Как будто у нас во Франции ещё недостаточно войн, — пробормотал Л’Аршёвек. — Однако ты прав. Надо послать кого-нибудь в Мон-Фруа. Кого бы ты хотел отправить?

Вместо ответа Озэр взглянул на отца Мартена, и тот, почувствовав, что на него смотрят, в свою очередь взглянул на них вопросительно.

— Что-то случилось, рыцари?

— Воистину, добрый отче, мне кажется, что случилось очень многое. Или вам мало? — Л’Аршёвек рассмеялся и, подмигнув, подал монаху знак, чтобы тот подошёл. Когда он приблизился, рыцарь взял его за руку и шепнул на ухо: — У нас для вас поручение, друг Мартен.

Примечания

7

(лат.)…и на земле, как на небе.

8

Турский Собор в 1163 г. запретил монахам изучение права и медицины, и отдал приказ в течение двух месяцев возвратиться в свое аббатство под страхом отлучения.