Штабная

Катерина Гашева

Повесть «Штабная» – первая часть трилогии «Декларация прав героя». Действие происходит в вымышленной стране, однако все подробности жизни в ней реалистичны и конкретны: выходят журналы, работают аптеки и рынки, во дворах играют дети, функционируют военные штабы… Правда, уже много лет в стране идёт гражданская война, но кто с кем воюет и за что – уже непонятно, словно это война с «условным противником».Повесть входила в шорт лист премии «Дебют» в номинации «Фантастика».

Глава пятая

— Первый раз — не время для приколов, мальчик наш вступил сегодня в школу, — раздалось сразу же, как Влад вошел.

Острил, разумеется, Плотва.

— У тебя рифмы неточные, — сказал Марк из своей обычной позиции на окне.

— А у тебя мозги неточные, — отозвался Плотва.

Влад молчал. Было уже почти утро. Сумерки затягивали комнату, тихо вибрировали панцирные сетки. Панцирная сетка — звучит как название бронежилета! Владу было пусто. Та пустота, которую он иногда ощущал раньше, прорвалась, разрослась и заполнила его всего.

— Ну? Говори, как она?

— Она… нормально она.

— И что? Ты с ней переспал?

— Отвяжитесь!

Влад лег и накрылся одеялом с головой, даже не разделся.

— Под меня косит, — констатировал Плотва.

— Да оставь его, — сказал Марк, — пусть страдает.

— Пошли вы!

— Не злобься, — Марк затушил сигарету и тоже лег.

— В траве сидел кузнечик, — сказал Плотва и зевнул, — японский контрразведчик.

— В рыло дам, — сказал Влад уже беззлобно.

Трое лежали на койках, а вокруг начинался рассвет.

Машка спала без сновидений внутри огромной мертвой коробки гипермаркета.

И Павел заснул. Он переборщил с самогоном, и Марку пришлось нести штабного на плече. Плотва всю дорогу отпускал шуточки.

— Кирилл, пожалуйста, давайте начистоту, — сказала Машка, как только он зашел, — мне правда важно знать, что вы за человек.

— Любопытство — грех штабиста, карьериста и юриста.

— Есть чистописание, а есть чистоговорение, — Машка улыбнулась, — говорят, его даже стали преподавать японским школьникам.

— Просят говорить начистоту?

Плотва сиял своей широкой улыбкой. Он сидел большой и нескладный — одни локти и колени — в кресле. И временами крутился то вправо, то влево.

— Вы ведь вундеркинд?

— Теперь принято говорить «вундер», а вы и до этого добрались? Ну-ну.

Плотва посидел немного, а потом разговор начался по-настоящему.

— Иногда мне кажется, что тебя воспитали не мы с папой, а синус с косинусом.

— Интегралы лучше, — Кирилл Плотвинин поцеловал маму в щеку, взял яблоко, нож и стал аккуратно счищать кожуру.

Ему в ту весну было четырнадцать, и через две недели он должен был окончить школу экстерном.

— Откуда в тебе это?

— В семье не без урода, такая вот порода, — Кирилл закончил с яблоком, вымыл под холодной струей стакан и сунул яблоко в жерло соковыжималки.

Ему было весело. До завтрака он уже решил одну интересную задачку и теперь ощущал приятное чувство законченности и заслуженного отдыха. Скоро оно испарится. Кирилл это уже давно понял, и нужно будет искать еще одну задачку.

Сок полился в стакан. Запахло кисло и приятно.

— Мам, а ты знаешь, что железо из яблока не усваивается? Потому что оно несвязанное. А усваивается, например, из кураги.

— Зачем же ты пьешь этот сок?

Мама закрыла крышкой что-то скворчащее.

— Потому что он вкусный. И потом, я не умею делать сок из кураги.

Кухня пахла свежестью. Маме как-то удавалось поддерживать этот запах, что бы она ни готовила.

— Ты куда-то идешь сегодня? — спросила она.

— Пока не знаю.

Кирилл уселся на стуле и стал пить. В школе дела ладились, его не обижали, но и не звали особенно с собой. Он и не рвался. Он думал о плоскостях. Мир состоял из плоскостей, и у них были свои законы, даже не законы, а за-ко-но-мер-нос-ти. Кирилл любил это слово.

В детстве он ходил с отцом на рыбалку. Сидел и рассматривал крючки. Загибы. Папа называл их «загогулины». Зато опасная плоскость крючка тоже была плоскостью. И это было здорово.

В аллеях были другие плоскости. И объемы. Кирилл бродил туда-сюда. И заглядывался на девушек. Они тоже чувствовали весну и улыбались загадочно, и на них уже не было тяжелых курток. Кирилл садился на скамейку и думал о плоскостях, мелких крестиках иксов в тетрадях.

— Дуры, — сказал кто-то и сел на скамейку, — напялят короткие юбки и думают, что могут вертеть нами, как хотят.

Это был долговязый студент — значок столичного вуза сверкал на солнце, такие значки называли «ордена».

Студент говорил в телефон. Мимо пробежала девушка в клетчатых шортах и ветровке, она явно спешила и держалась за свою сумочку так, будто сумочка помогала ей держать равновесие. На таких каблуках стоило держать равновесие.

— Чего пялишься, малявка? — спросил студент и сунул телефон в карман.

— Вы мне? — спросил Кирилл нарочно бархатным голосом.

— Тебе, тебе, — студент закинул руки за голову. — Вот шельмы, — сказал он в пространство и опять к Кириллу: — Ты тут сидишь и пожираешь глазами этих… вертихвосток.

Вдруг на лице у него заиграла широкая улыбка.

— Лидочка! — крикнул он, вскочил и кинулся вглубь парка.

Кирилл почему-то часто это вспоминал. Память у него была почти абсолютная. Жаль, что абсолютность распространилась в основном на цифры. Номер значка студента был сто шестьдесят девять.

Древние греки пользовались особым пахучим маслом, нюхали один раз, чтобы запомнить, а когда следовало возродить что-то в памяти, откупоривали бутылочку с тем же запахом, и все всплывало. Кирилл всегда хотел попробовать, но никогда не успевал открыть свою ладанку с запахом. Она так и лежала нетронутая во внутреннем кармане кителя.

— Что вы хотите услышать, Мария? — спросил Плотва. — Я поступил в ВУЗ без экзаменов в пятнадцать лет. Однокурсникам соврал, что по блату.

— Зачем? — заинтересовано спросила Машка.

Они общались уже около часа, и только теперь Плотва заговорил окончательно серьезно. Он все время озирался, косил глазом, то и дело начинал хохмить или хамить.

— Я их просчитал. Нет, вы прикиньте, приходит малек — и на тебе! Самый умный. Вундер! Вау-вау, как мы рады!

— А так легче?

— А блатных много. Они несчастнее, чем вы думаете. Я сказал, что меня выперли из школы, что отец купил аттестат. Конечно, они допетрили, но не сразу. Потом уже друзья появились. Мне пятнадцать было. Они, как прознали, что я деточка-ромашка-вундеркинд-промокашка, так сразу устроили мне просвещение. Мы жили в общаге на втором этаже. Общага была только для мальчиков, девочкам наш факультет жилья не предоставлял. Их и было-то мало, они жилье снимали, одна спала в газетном киоске, некоторых незаконно прятали в комнатах парни. Так что не мы в окна к ним лазили, а они. Они легкие, одна почти по стенам бегала. Мы простыню спустим, она вцепится, мы втянем. Веселуха! Мне мать, когда уезжал учиться, сказала: «Не высокомерничай и предохраняйся». Я так и делал. Короче, они тогда позвали девок-старшекурсниц, взяли алкоголя и напоили меня. Это теперь я свою дозу знаю в миллиграммах. А тогда… в общем, легли мы с этой девчонкой, ну как там первый раз — тык-мык. Она от меня в слезах сбежала. Говорит, никто меня во время секса «на вы» не называл. Соседи по комнате ржали до слез. Вот такой вот первый опыт, товарищ психоаналитик.

— Какой я психоаналитик, — Машка поморщилась.

Крысенок чем-то загремел внутри клетки.

— Крысы поведенчески очень нам родственны, — сказал Плотва.

— Я знаю.

— Ага, завели себе модель человека?

Машка пожала плечами и включила чайник. Чайник недовольно зашипел.

— А все-таки как вы тут оказались, Кирилл? Только не говорите: «стреляли».

Кириллу исполнилось восемнадцать к концу третьего курса. Они кутили до утра. В три часа ночи зазвенел колокольчик, привязанный к оконной раме.

— О! Кто-то пришел! Наверно, Лиза.

Они опустили простыню и втащили вдвоем на подоконник ночную гостью. Она была в сером плаще, длинной расклешенной юбке.

— Я вам принесла сигареты, вечно вам их не хватает.

— Лиззи, ты всегда знаешь, что принести.

— Не тортики же вам приносить, в самом деле, мальчики, — сказала она и улыбнулась.

И Кириллу стало нехорошо, как будто алкоголь ударил в голову сильнее, чем обычно. Он попытался понять, что с ним. Он привык анализировать свое состояние.

Лизу чмокнул в щеку рыжий сосед Кирилла, Костя. Лиза обняла и поцеловала девушек, которые сидели на кровати. Оказалось, они подруги.

— Кто она? — спросил Кирилл украдкой у Кости.

— Лиза? Пятикурсница. Восстановилась недавно.

Часа в четыре Кирилл вышел покурить. Балкон был на три этажа выше, и Кириллу пришлось подняться по пустой лестнице. Он подошел к металлическим перилам и замер. Светлый сумрак окутывал окраину. Весь район как на ладони. Все, что так уродливо или безразлично, когда оказываешься рядом, отсюда казалось правильным, прекрасным. Кирилл испытал нежность к трамвайному кольцу, тревогу за железнодорожную насыпь, страх за покосившуюся карусель на детской площадке.

Он курил без сигареты этот пьяный ночной воздух. Это время, воплощенное в белизну ночи. «Дурак», — думал он беспомощно. Сзади раздались легкие шаги.

— Я не помешаю? — сказала Лиза. — Ты, кажется, Кирилл, вундер и именинник?

Кирилл замер. Он так и не понял, помешала Лиза или нет. Она уже достала тонкие сигареты и чиркала зажигалкой.

— А ты, кажется, Лиза, приходишь из окна, гуляешь по карнизу?

— Ага. Я на пятом учусь, — она, наконец, зажгла сигарету, он так и не догадался дать ей прикурить. — Ух, сложно у нас учиться. Если еще раз отчислят, маман меня убьет.

— Картина неизвестного художника: маман убивает родную дочь.

Лиза засмеялась. Через две недели они уже встречались.

Он сидел на скамейке и говорил, он рассказывал ей о цифрах, а она улыбалась и слушала так внимательно, что останавливалось сердце.

— Лиза, наш мир, наше общество нуждается в новой системе исчисления. Точнее в старой, совсем древней. Было такое племя, где-то в южной Америке — нурди. У них было всего четырнадцать чисел, их хватало на все примеры, все алгебраические выражения, всю геометрию! — Кирилл захлебывался. — Это были сокращенные цифры. Ты видишь цифру и знаешь, как она получена в данном случае. Все зависело от наклона, от нажима, от маленьких черточек наверху. Одно число, но каждый может развернуть его предысторию. Это исторические числа. Это числа-люди со своей историей. Мир цифр.

Лиза наклоняла голову:

— Это как в гаданиях, да? Сложите месяц рождения и день, и год, пока одно число не выйдет?

— Да-да, примерно. Тогда все можно осмыслить в цифрах.

— И меня?

— И тебя. Но я не знаю пока.

— Ты и не знаешь!

Кирилл хочет что-то сказать. Лиза смотрит на него влюбленными глазами.

— Кирюш, ты сделаешь мне лабу?

— Так просто? — спросила Машка.

— Почти. Она вышла замуж. Я ее просчитал. Но не просчитал, как мне потом хреново будет. Пусто все. Экзистенцией накрыло по самое не хочу. И причина даже не в том, что она меня юзала, дело в том, что меня никто так не слушал!

— Я все понимаю, но почему? Почему в офицерский корпус?

— А-а… — Плотва довольно улыбнулся, растекся на кресле, — это клевая стори. Вам, Мария, понравится.

Машка не подгоняла его. Она встала, налила чай в крышку от термоса, поставила перед Плотвой.

— Я пришел к ним. Я ведь просчитал и их. Это как дважды-два, если тут живет вундер, значит, рядом есть контора. Я пришел и сказал…

Машка улыбалась, но она стояла к нему спиной, и Плотва не мог это видеть. Где-то внутри гипермаркета кричали, кажется, новобранцы играли в Зарницу.

— Пришел и сказал, отдавайте моей личное дело. Номер им назвал. Они забегали, забегали. Ну, я им устроил драму Шекспира и Шиллера. Вколол себе антилогик. Ну, тот, который тормозит процессы в мозгу. Пригрозил. Они испугались. Вдруг я мозг поврежду. А я у них под номером, будет недостача вундеркиндов. В моем личном деле нет упоминания о том, что я вундер. Так откуда вы знаете?

— Звание, завещанное мне мужем, дает мне доступ к информации. Даже к этой. И потом, я сопоставила.

Плотва кивнул своим мыслям.

— И вы колете себе эту дрянь? — спросила Машка тревожно, она уже снова сидела напротив Плотвы. На ее плече крутился крысенок.

— Она мне без надобности. Сегодня такая война. Каждый третий падет смертью храбрых. И разляжется на лаврах.

— А если новое оружие?

— Это не просчитываемо. И не логично.

Машка посидела без движения, на нее разом накатила усталость. Многотонная усталость, наверное, тоже досталась ей по наследству.

— Кирилл, зачем они хотят пустить вас в расход?

Лицо Плотвы не изменилось, но глаза помутнели, впрочем, это могла быть игра света.

— Ну что ж, значит у меня больше шансов пасть смертью храбрых. Вот и все. Разрешите идти?

— Идите.

Он встал и вышел. И ей показалось, что встало и вышло личное дело. Не человек. Картонная старая папка козырнула ей и исчезла за дверью, папка была пробита пулей.

Потом наваждение пропало.

Машке закрыла личное дело Кирилла Плотвинина, она не стала его дополнять, она не хотела никому упрощать работу.

«Увидеть войну и умереть», — думал он, пока шел к эскалаторам.