Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы

Катерина Шмидтке, 2023

В 2009 году я поехала в Сирию учить арабский язык. В 2013 за несколько месяцев до того, как я должна была получить диплом, меня и мою одногруппницу из Польши арестовали и посадили в тюрьму. Я точно не знаю за что. В тюрьме мы провели полтора месяца, после чего вмешались наши посольства и нас депортировали.Мои сокамерницы просили рассказать о том, что я видела. Эту историю – дневник из сирийской тюрьмы – я публикую в память о заключенных, которые не выжили или пропали без вести.

Часть третья. Дневниковые записи и воспоминания из тюрьмы криминальной службы безопасности Алеппо с 21 марта по 9 апреля 2013 года

Нас подняли рано утром и велели собирать вещи. Мы попрощались с эфиопками. Горько было их оставлять. Помню, мы долго обнимались, пока мне прямо в уши полицейский ругался так, что в голове зазвенело.

Потом нас вывели в коридор и чего-то ждали. Шади попрощаться не вышел. Нам сказали, что он спит, но мне показалось, что это неправда. Он просто не мог или не хотел нас видеть.

Нам пришлось развлекать полицейских. Лишь после получаса нудного разговора о политике и о том, как все мы любим президента, нам дали сопровождение в виде двух молодых парней с пистолетами.

Мы вышли на солнечную улицу. Кристина тут же начала кокетничать с ребятами, я же им не доверяла и большую часть пути молчала.

На улице мы взяли такси. Я спросила у ребят:

— Вы везете нас в тюрьму?

— Нет! Ну что ты! — радостно ответил один из них. — Вас просто допросят и отправят в Дамаск!

Я не могла в это поверить. Между тем ребята сказали, у них нет денег на дорогу, и заплатить за транспорт пришлось нам.

В Амин Джинаи никакой допрос и не планировался, нас сразу отвели в тюрьму. Нас ждал не Дамаск, нас ждало халебское подземелье. И мы еще сами заплатили за такси, чтобы нас сюда доставили!

Мы спустились в темный подвал, то и дело проходя через решетчатые двери. Помню, я не могла идти и меня все время подталкивал в спину полицейский, тыкая кольтом, которым он хвастался товарищу в такси. От увиденного меня охватил ужас. На полу лежали грязные окровавленные люди. Они спали прямо в коридоре. Их было так много, что им приходилось лежать вплотную друг к другу. Они даже не были похожи на людей: в полумраке коридора казалось, что вокруг меня сплошная масса из шевелящихся, беспорядочно переплетенных частей человеческих тел. Все мужчины, лишь некоторые из них одеты, на остальных — только рваное нижнее белье. Когда-то белые майки и трусы от крови и пота превратились в буро-коричневые лохмотья, свисающие с истощенных от голода и побоев тел.

Резкий запах мочи, пота и плесени. Я замедлилась, чтобы попытаться найти в этом хаосе человеческий взгляд, но не смогла. Проход, по которому мы шли, был так узок, что мне приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о чью-то случайно высунувшуюся голову или ногу. Большинство заключенных спали, остальные смотрели опустошенным взглядом в темноту вонючих углов. Везде была безнадежность.

Широкий коридор продолжался, и за решетчатой перегородкой я увидела сидящего в стороне пожилого человека. Он прижимался к стене и громко всхлипывал. Втянув шею и поджав под себя ноги и руки, он изо всех сил пытался стать как можно меньше. Большие карие глаза были влажными от слез. Я много раз видела плачущих мужчин, но их слезы всегда были от боли из-за потери родных или друзей. Этот же человек плакал от унижения и страха. Он был жалким и хотел казаться еще более жалким, и тогда я еще не понимала почему.

Меня вытолкнули через очередную решетку в довольно широкий холл, а затем — в комнату офицера-управляющего. Там у нас забрали все вещи, кроме одежды. Охранники увидели мою золотую цепочку и решили предостеречь.

— В камере дюжина воровок, а мы за пропавшие вещи не отвечаем! — сказали мне.

Но я вспомнила, с какой легкостью в предыдущей тюрьме охранники украли сто долларов у женщины из Индонезии, поэтому цепочку оставила в сумке, а медальон с ликом Николая Чудотворца решила сохранить при себе.

Наши сопровождающие подписали какие-то бумаги и, стараясь не смотреть нам в глаза, быстро удалились.

В холле в это время начали пытать человека — того пожилого, что сидел, скрючившись, в переднем холле. Я не знала, что такое бывает! Я была так шокирована, что даже не могла взглянуть на этого беднягу. Я слышала только его крик и видела яркий блеск безжалостных глаз охранника, который вел допрос. Я поняла, что это конец.

Нас повели к единственной в этой тюрьме женской камере, которая выходила дверьми в холл, где происходили пытки. Пока охранник открывал нашу камеру, я обернулась.

Старика привязали к двум доскам, расположенным под прямым углом так, чтобы его ноги были задраны кверху. На конце вертикальной доски была приделана специальная деревяшка с кожаными ремешками, которые крепили стопы и не давали им разъезжаться. Высокий здоровенный мужик в белой рубашке изо всех сил хлестал заключенного пластиковой плетью. Это был один из наших охранников. Вокруг них стояло еще пятеро полицейских. Они дышали, их плечи шевелились, происходило какое-то движение, но я посмотрела им в глаза — там не было ничего живого. Неодушевленные глаза, которые ничего никогда не чувствовали.

Старик все кричал, но это не производило на охранников никакого впечатления. Все вели себя так, как будто это былрутинный допрос.

Нас втолкнули в камеру и закрыли дверь.

В камере прямо на холодном каменном полу спали четырнадцать женщин. Они лежали двумя рядами вдоль стен. Никаких окон, матрасов, подушек. Ни даже туалета. И, несмотря на это, в комнате было так тесно, что мы не сразу сумели найти себе место. Чтобы мы смогли присесть, нескольким женщинам пришлось поджать ноги. Некоторые заключенные проснулись, и мы познакомились. Но вскоре вся камера вновь заснула, а мы все сидели и слушали, как за дверью выл и давился собственными соплями человек, пытка которого подошла к кульминации.

Только через несколько часов камера ожила, и нам рассказали, как здесь живут.

Кормят один раз в день. Все одно и то же. Картофель, хлеб, оливки, масло, иногда добавляют хумус или лябне¹⁶. Никакой горячей пищи или напитков.

— Чай запрещен! Кофе запрещен! Кипяток запрещен! — сказали нам. — Хочешь пить — к твоим услугам вода из-под крана.

За тройную цену можно купить у охранников халвы. И я еще жаловалась на охранников из прошлой тюрьмы! Здесь четырнадцать женщин мечтали о том, чтобы доесть салат из чужой миски. Здесь спали на каменном полу и месяцами не видели солнца и неба!

Мы не знали, что думать и что говорить. Темная камера, выкрашенная в тошнотворно-желтый цвет, неработающий вентилятор, развешанное у стен нижнее белье и пара одеял — вот все, что у нас было. Тараканы, вши, платяные вши — бесплатное приложение.

Нас выводили в туалет два раза в день. Мне ничего, но женщины постарше ревели от боли в мочевом пузыре. Такие прогулки в туалет давали возможность проветрить помещение, где не было ни одного окна, а также набрать из-под крана воды для питья.

Режим дня был очень прост: в шесть часов утра отключают электричество на три часа. Во второй половине дня выдают еду. Пытки круглосуточно. Это все.

Заключенному полагалось лишь сидеть в камере. Или стоять, потому что для того, чтобы ходить, места не было. Никакого движения, никаких прогулок на свежем воздухе. Из разрешенной литературы — только Евангелие и Коран.

Сегодня неделя, как мы сидим здесь. Кристине удалось уговорить охранников вернуть наши тетради. Нахед, что спала теперь рядом со мной, дала мне стержень от ручки, и у меня появилась возможность писать. Это меня успокаивало так же, как Кристину — чтение цитат из научных книг.

Наша жизнь все это время катилась в пропасть. Все началось с ВИП-автобуса и отеля, потом была официальная тюрьма, и вот теперь мы оказались в тюрьме, в которой формально никого не было, а на деле сидело больше полутысячи человек. Здесь охранники не скрывали своих имен, потому что пожаловаться кому-то нет никакой возможности, так как все контакты с внешним миром запрещены. Каждые два дня здесь кто-то умирал в камере, но были еще те, кто умирал во время пыток, и об их количестве мне ничего не известно.

Еще неделю назад я жаловалась на охранников и условия содержания. Я опасалась депортации и не звонила в русское посольство. Теперь такого шанса нет и не будет. Мы думаем, что нас пристрелят как собак. Если я выживу и выйду отсюда, то первым делом избавлюсь от привычки постоянно жаловаться!!!

Сначала нас было шестнадцать, и все ныли, что не хватает места в двенадцатиметровой камере. Двенадцать метров на шестнадцать человек — это роскошь, точно вам говорю! Сейчас в нашей камере двадцать два человека, и это веселее.

Никакой дедовщины в камере нет. Женщин много, и разобраться в этом обществе с арабским укладом и его подводными камнями оказалось не так просто. Авторитет определялся сроком, проведенным в камере (так как никто не знал, сколько еще осталось сидеть), возрастом и статьей. Хотя если человек вел себя неадекватно, то его быстро опускали.¹⁷ Мы сидели недолго, никто точно не знал за что, но Кристине тридцать шесть лет, к тому же иностранки, поэтому мы заняли среднюю нишу.

В первые три дня было очень тяжело. И все бы терпимо, но порой не хватало простой человеческой доброжелательности. Некоторые из девушек возненавидели нас за светлые волосы и голубые глаза. Я несколько ночей боялась, что мне могут порезать лицо. Хотя, наверное, это была моя паранойя.

Я не могла ничего есть. Пытки, унижения и слезы людей — их было так много, что я просто не знала, куда себя девать. Мне было неловко признаваться Кристине, что мне не хотелось есть от шока, в то время как она говорила всем, что чужая боль ее совершенно не трогает. Она не бесчувственная, просто у каждого свой механизм защиты от происходящего. У нее — такой. Она пыталась быть сильной. Я тоже не хотела казаться слабой, поэтому никому ничего не говорила, и все решили, что я объявила голодовку. О чем немедленно было доложено начальству.

Вечером второго дня нас навестил начальник тюрьмы. Я в жизни не видела такую бестолочь. Округлый глупый противный полковник, который важно стоял у нашей камеры и спрашивал, как у нас дела и что мы хотели бы изменить. Такой дешевый цирк! Больше половины женщин в нашей камере не окончили пять классов и без оглядки верили каждому его слову.

— Я не видела солнца девять месяцев, — сказала одна из девушек. — Можно нам завтра хотя бы на пять минут выйти во двор?

— Дорогая! — широко улыбнулся начальник тюрьмы, видимо, все еще считая себя привлекательным. — Ты сама красивая, как солнце! Так зачем тебе видеть солнце? Правильно я говорю?

Девушка лишь растерянно улыбнулась. Одна польза от его посещения — проветрили комнату. И на том спасибо.

На следующий день в нашей камере соорудили туалет, огородив его стеной из бетона, в которой оставили проход со шторкой из простыни. Это сделали не из-за сочувствия к пожилым женщинам, которые никак не могли привыкнуть ходить в туалет по расписанию, как собаки. Вовсе нет.

Дело в том, что рыжеволосая красавица Айя соблазнила одного из охранников по имени Карим. Во время «вылазок» в туалет Айя всегда была последняя и подолгу засиживалась там. Причем не одна. Никто не знал, чем она там занималась с Каримом. Может быть, и ничем. Может быть, он оправдывал свое имя и был очень щедр¹⁸ с девушкой, потому что Айя, как ни парадоксально, выходила из туалета очень сытой и довольной собой.

История дошла до начальника, и он как настоящий восточный мужик пришел к выводу, что во всем виновата женщина. Охранника он увольнять не стал. Он просто посчитал, что если лишить нас доступа к общественному туалету, то и проблема будет решена. Логично! Посади женщину в клетку — и нет больше никакого харама!

Целый день все ворчали на Айю: места теперь стало еще меньше и никаких больше проветриваний.

— Совратить охранника! Надо же! — удивлялась Кристина. — Как у нее получилось-то? Она в туалет в парандже ходила!

— Да, — я тоже была ошеломлена. — Это высший пилотаж!

Я успела подружиться с одной девушкой. Ее зовут Зиляль. Я не могу ею не восхищаться. В свой двадцать один год она попала в тюрьму по статье «Терроризм». И проведя девять месяцев в этом подземелье, она не только не отчаялась, но и находила силы, чтобы подбодрить меня.

До ареста она училась в институте. В ее доме в соседнем подъезде жил начальник полиции, которого застрелили. В момент убийства Зиляль там и в помине не было, но, оказавшись на месте происшествия до появления скорой, она пыталась оказать первую помощь другим раненным. Так как ее родственники жили в Европе¹⁹, то этого хватило, чтобы выдвинуть против нее обвинение.

Зиляль очень добродушная и веселая. Здесь она чуть ли ни единственная из молодых девчонок, кто обучен грамоте. В Сирии нет обязательного среднего образования, поэтому, когда Кристина дала им Евангелие, они осмотрели книгу со всех сторон и отдали обратно. Только вечером Зиляль почитала им вслух.

Вечером того дня, когда нам установили туалет в камере, девушки были очень недовольны и завязалась потасовка: Фатима замахнулась на Айю. Поднялся шум.

Фатима сидела за проституцию, Айя — за воровство. И хоть Фатима не профессиональная проститутка (у нее есть муж и дети, а свое тело она продавала периодически, когда было совсем нечего есть), но все же в тюремной иерархии она занимала место гораздо ниже, нежели воровка, поэтому замахиваться на Айю у нее права не было вовсе.

Крик стоял долго, пока охранник не стукнул чем-то тяжелым о нашу дверь и сказал, что он идет в ванную комнату.

Тогда все разом замолчали и отошли как можно дальше от середины комнаты к стене. Некоторые взяли одеяла на руки и замерли.

— Почему охранник пошел в ванную? — спросила я у Зиляль.

— Ты умеешь плавать? — ответила та вопросом на вопрос.

— О да! — воодушевленно произнесла я и подробно начала описывать, как ходила в бассейн в Дамаске и какой он, где находился, кто еще там плавал, а главное — какими стилями я владею. Все девушки почему-то очень внимательно меня слушали. Я долго еще что-то рассказывала о плавании и хлорке с арбузным ароматом, как вдруг нас окатили водой. Все одеяла, что держали в руках женщины, вмиг были подняты над головами, а я тут же заткнулась.

— Ну вот теперь тебе и пригодятся твои умения! — широко улыбаясь, сказала мне Зиляль.

За дверью послышалось, как охранник поставил ведро на землю и взял следующее. Грянул новый залп и визг заключенных. Вода была очень холодной, почти ледяной. Зиляль и Патрон начали было ругаться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

16

Скисшая сметана.

17

Обращались неуважительно, давали худшую грязную еду, выделяли плохое место для сна.

18

Карим в переводе с арабского означает «щедрый».

19

В Сирии считают, что все люди в Европе богатые, поэтом их родственников могут арестовать в надежде сорвать куш. Выкупить человека из тюрьмы стоит около двадцати тысяч долларов, не считая проценты посредникам при отсутствии нужных связей.