Отторжение

Катя Райт, 2023

Рита Грейсон переезжает в другой город и идет в новую школу. Все складывается удачно: она быстро заводит друзей и набирает популярность в классе. Но у Риты есть один маленький секрет – ее брат Питер. Он ведет жизнь затворника и не выходит даже на задний двор. И все из-за ужасного шрама на пол-лица. Однажды под дверью Грейсонов возникает огненно-рыжий одноклассник Риты Шон. Он приходит, чтобы предложить Питеру дружбу. Шон – изгой в школе, и Рита не уверена в искренности его намерений.

Шон

Часто приезжаю сюда, на старую лодочную станцию у моста Чесапик Бэй. Надо свернуть с дороги прямо перед въездом на мост. Там тупик. Оставляю машину на обочине и дальше иду пешком. У воды — пара ржавых сараев, пара колымаг и раздолбанный пирс. Здесь пахнет сыростью, машинным маслом и железом. Здесь никогда никого не бывает. Стою обычно на пирсе или, как сейчас, у самой кромки воды и просто смотрю на мост. Огромный, он ведет как будто в другой мир. Сегодня почему-то думаю о Рое Виспоинте. И что он пришел мне в голову, как призрак, который является к своему убийце! Рой учился в нашем классе. Еще два года назад учился. Он был обычным мальчишкой. Мы с пацанами считали его слабаком. Вспоминаю почему-то, как он подошел однажды к своему шкафчику, открыл его, а мне приспичило подбежать и со всей дури заехать по дверце ногой. Она захлопнулась с металлическим грохотом. Чудом Виспоинт отдернул руку. А еще как-то мы поспорили, кто первый опрокинет поднос с обедом на Роя. Пытаюсь вспомнить, кто был зачинщиком. Воспоминания даются нелегко. Просто это был тот же, кто стоит сейчас и втыкает в мост, прячась за мыслями о бесконечности. Голоса звучат в памяти и вырываются из нее раскатистым эхом.

— Да ладно, поржем. — Это мой голос двухлетней давности, весьма мерзкий. — Всего лишь поднос! Мы же не бомбу ему подкладываем.

— Ничего страшного, — вступает Осборн Квинс. — Постирает дома шмотки.

И Джерри поддерживает нас, хотя, если бы его рубашку испортили, обидчик лишился бы рук.

— Ну что, по пять баксов. — Опять мой голос. — Кто первый, тот забирает банк.

— Откуда ты знаешь, что он прямо так и будет тебя ждать. — Ланкастер как будто хочет сдать назад. — Бегать за ним будем, что ли?

— Да не бегать! Получится, так получится, а нет — то и пусть. Ладно, это же просто шутка!

В тот же день поднос стоял на самом краю стола. Эта деталь не ускользнула от меня, а обед скользнул с моей стремительной подачи прямо на Роя. Потом ко мне подошла Мэри-Энн.

— Шон, зачем ты так? — Она взяла меня за руку и посмотрела как-то грустно.

— Да ну брось! Это же просто прикол.

— Это не смешно. Иногда ты просто невыносим, Фицджеральд. Ты же хороший, откуда в тебе столько этого говна!

— Какого?

— Ты знаешь. Мне кажется, у тебя все в порядке должно быть с самооценкой. Когда начинала с тобой встречаться, не думала, что тебе нужно будет кому-то что-то доказывать. Уж тем более с Роем.

И мне стало стыдно. С Мэри-Энн мне всегда становилось стыдно после дурацких выходок, особенно если она начинала отчитывать. А ведь только она и могла меня отчитать. Друзья всегда были на моей стороне, родители и половины из того, что происходит в школе, не знали, а Мэри-Энн никогда не молчала. Фразу «Какой же ты придурок, Фицджеральд!» ей иногда приходилось повторять по пять раз на дню. И все равно она была со мной, потому что каждый раз после того, как вызывала во мне чувство стыда, нежно целовала, обнимала или клала голову на плечо. Хотелось бы верить, что рядом с ней у меня получалось быть лучше, да только это все сказки.

— Почему кто-то становится жертвой, а кто-то — агрессором? — как-то спросила она. Мы сидели на лужайке перед ее домом и пили колу. — Почему ты позволяешь себе решать, кто хуже, а кто лучше?

— Да никто не хуже! — вырвалось у меня возмущенно.

— А если бы меня кто-то так же доставал, как вы Роя? — Мэри-Энн была мастером незамысловатых стратегий наступления.

— Если тебя кто обидит, не спущу. Если хоть слово кто тебе скажет…

— Да ладно, Шон, — она снова смягчилась, — никто меня не обидит. Просто если представить…

Но у меня не получалось представить. Потому что, когда тебе пятнадцать, у тебя же с представлениями вообще туго. Проще говоря, представления у тебя, какой бы ты ни был умный, сильно ограничены. Свой — чужой, сильный — слабый, победитель — неудачник. Нет полутонов, нет никаких усложнений. Как бы нам в школе ни втюхивали эти телеги про взаимопонимание, в пятнадцать лет почти нет шансов в этом преуспеть. Да просто некогда ставить себя на место другого человека, потому что собственная жизнь несется со скоростью света и только бы успеть поймать.

Рой ничем особенно не выделялся — был обычным, а мы доставали его. Через месяц после риторических вопросов Мэри-Энн он ушел из нашей школы. Как будто не из-за нас, конечно. Хочется верить, что не из-за меня, но не выходит. Почему действительно кто-то вообще позволяет себя травить? Почему кому-то приходит в голову травить других? Мне ли задавать такие вопросы…

Возвращаюсь домой, быстро делаю себе пару больших сэндвичей с беконом, говядиной, листьями салата, майонезом и кленовым сиропом. Быстро съедаю все, запиваю соком и закрываюсь в своей комнате. Мы почти никогда не ужинаем с родителями. Денег у родителей тоже не беру, да мне и не много надо — только на бумагу, клей и новые канцелярские ножи. Когда-то — кажется, в прошлой жизни — у меня был футбол. Мне нравилось бегать по полю, планировать, кричать, срывая голос, и падать почти без сил на скамейку в раздевалке после игры. Все пророчили мне спортивные успехи, да и звезда школы — предел мечтаний, чего уж там. Отец от гордости чуть не лопался. Но мне всегда нравилось и клеить макеты зданий из бумаги. Сидеть над трехэтажным домом ночами, выгибать подоконники и ступеньки парад — ных.

— Фицджеральд, ты вообще что, серьезно вот этими своими бумажками планируешь заниматься? — заявил как-то тренер во время школьной выставки талантов.

— Мне нравится.

— Твой талант — это футбол. — Тренер указал на растяжку с названием выставки. — А у тебя, я смотрю, слишком много свободного времени. Давай-ка добавим тренировок. Тебя университеты с руками оторвут.

И как-то макеты резко отошли на второй план. А потом и на третий. Потому что в перерывах между тренировками только и успевал дух перевести, домашку списать у Мэри-Энн да поглумиться над кем-нибудь между делом.

Зато теперь вот даже дверные ручки делаю. Маленькие такие, над ними приходится попыхтеть. Психолог сказала, это такой уход от действительности. Сказала, хорошо, что занимаюсь чем-то мелким и кропотливым, — это помогает не думать. Но на самом деле — фигня, это только провоцирует мысли. Когда бегаешь с мячом с утра до ночи, вот тогда мыслей ноль. Мне даже не снилось почти ничего, кроме схем и стратегий предстоящих игр. А теперь окно за окном, стена за стеной, двери, карнизы, ступеньки. Каждый вечер передо мной белый лист, с которого никогда не начать новую жизнь, и набор канцелярских ножей, которые одинаково легко разрезают как бумагу, так и кожу. Главное — надавить посильнее, чтобы лезвие проходило пластиковую подложку почти насквозь. Потом на каждой маленькой детали надо наметить желобки сгибов — надрезы, совсем не глубокие, как будто царапины, даже не до крови. Вчерашний шрам на руке ноет и то и дело задевает об острые края бумаги. Шрам — это на самом деле ожог. Такие случаются, когда работаешь в кафе, жаришь котлеты для бургеров. Такие ожоги — обычное дело для кухонных работников. Особенно для неуклюжих кухонных работников. Но совершенно не нормально для меня. Я делаю это специально. Однажды психолог спросила, как мне удается клеить такие точные макеты из бумаги и в то же время так неосторожно вести себя на работе. Пожал плечами.