Финиш

Кейт Стюарт, 2021

Всю жизнь я лгал ради единственной цели – отомстить. На протяжении многих лет был скорее загадкой, нежели человеком. И так долго отрицал, что у меня тоже есть сердце. До нее. Пока она не заставила меня понять, что я уязвим и могу страдать, как любой другой человек. Мы поплатились за это. До сих пор платим. Но она все еще посягает на никчемное сердце безжалостного вора и циничного ублюдка, в которого когда-то влюбилась. Вот только я больше не тот человек. День ото дня я пожинаю плоды за ложь, которую произносил, и за ошибки, которые совершал. Знаю: это мой последний шанс. Я не хочу потерять ее снова, но темное прошлое вот-вот настигнет меня и уничтожит нас обоих. Возможно, мне стоит вновь стать тем парнем из прошлого. Ради нашего спасения. А может быть, уже слишком поздно.

Глава 8

Тобиас

Шестнадцать лет

— Выметайся! — визжит Виктория.

Я вытираюсь полотенцем и, выглянув из ванной, вижу стоящего на пороге спальни Доминика, который во все глаза таращится на мою голую девушку. Ухмыляясь, он и ухом не ведет на ее возмущения.

— Пошел вон, маленький извращенец! — Она крепко стискивает простынь, натягивая ее до шеи.

— Доминик, выйди, — рявкаю я.

Доминик продолжает стоять в дверях, из-за его плеча показываются въерошенные светлые волосы. Шон тоже с удовольствием ее рассматривает.

— Пошли прочь. — Повязав на талии полотенце, подхожу к парням и выталкиваю из комнаты, захлопнув дверь перед их носами. Поворачиваюсь к Виктории. — Извини, они юные любопытные идиоты.

— Врежь в дверь чертов замок, — набрасывается она на меня с упреками, скидывает простынь и поднимает с пола лифчик.

— Без надобности. Через неделю я уезжаю.

— Что? — Виктория смотрит на меня, вытаращив глаза. — Куда?

Прислонившись к двери, настраиваюсь на крайне неприятный разговор.

— Во Францию. В частную школу. Я же рассказывал тебе, что подал заявление.

— Ты уезжаешь через неделю, а говоришь мне об этом только сейчас?

Собираюсь с духом, прекрасно понимая, что сам виноват. Надо было думать, прежде чем заводить летние отношения.

— Я думала, Франция под вопросом.

Именно так и было, но французское происхождение отлично подсобило приему. Забавно, что именно французские корни в первую очередь побудили меня поставить такую цель.

А вот Виктория, кажется, считала, что у меня нет шансов.

— Да, думаю, такому парню, как я, иного и не светило, — язвительно отвечаю я.

— Я имела в виду другое.

— Да нет, именно это.

— Извини, — шепчет Виктория.

Подавляю гнев, зная, что эта шпилька в мою сторону прозвучала только потому, что Виктории самой было больно.

— Я не намеревался тебя обидеть.

— Хорошие парни так не поступают.

— Не смей винить меня в этом.

— Теперь не буду. Меня предупреждали.

— Пойду с ними разберусь. — Вытаскиваю из почти развалившегося комода штаны. — Скоро вернусь.

— Не утруждайся. — Виктория натягивает сарафан. — Я должна быть дома пораньше из-за того, что вчера задержалась у тебя. — У нее дрожит голос, и меня это не устраивает.

— Виктория. — Она смотрит на меня со слезами на глазах. — Я предупреждал тебя, что ничего серьезного между нами быть не может, потому что я могу уехать.

— Знаю. — Ее огорчение вызвано надеждой, что она станет исключением из правил. Но наши отношения были поверхностными, потому что я ничего ей не рассказывал. Виктория была идеальной кандидатурой для того, чтобы скоротать лето. Богатая и порой немного требовательная, но с добрым сердцем. Она хмыкает, застегивая босоножки. — Я считала себя счастливицей, встречаясь с тобой. Теперь желаю забыть об этом.

— Я позвоню тебе.

Она молчит.

— Я обязательно тебе позвоню.

— А зачем? Не вижу смысла, — качает она головой. — Удачи во Франции.

Виктория встает на цыпочки, чтобы поцеловать меня, отвечаю на ее поцелуй и выпускаю из объятий, когда она, отстранившись, нерешительно замирает, после чего открывает дверь.

— Мне нравится, что ты отсюда уедешь. Ты слишком хорош для этого города.

Смотрю, как она удаляется по коридору. Вскоре слышу, как хлопает входная дверь. Меня терзает вина, но, одеваясь, подавляю это чувство. Начиная с этого момента, все, хоть отдаленно напоминающее отношения, будет только мешать моим успехам. И это еще одна жертва с моей стороны, если хочу довести планы до конца. Я позволил себе отношения с Викторией, потому что в обозримом будущем она была моей последней девушкой. Одевшись, сердито иду по коридору и резко распахиваю дверь в комнату Доминика. На его кровати сидит Шон и переливает во фляжку водку Дельфины, возместив выпивку водой из бутылки. Пойманный с поличным, он лукаво улыбается и пожимает плечами.

— А что? Я уже несколько месяцев так делаю. Зато она не такая пьяная и меньше страдает от обезвоживания.

— Я запрещал вам соваться в мою комнату, когда она здесь.

— Да она всегда здесь, — говорит увлеченный игрой Дом, сидя в кресле-мешке, из которого уже вырос, и щелкает пультом. — Но сиськи красивые, я успел заценить.

Выбиваю из его руки пульт, и брат поднимает голову, приготовившись к моему гневу.

— Какого хрена с тобой творится? У тебя же есть мозги, — бурчу я.

— А еще, брат, у меня есть член. Я тоже кое-что подмечаю, — насмешливо парирует он на показуху — в основном для Шона, который подбирает пульт.

— Оставшуюся неделю проведешь, уединившись с ней в комнате? Мне нужно записываться на прием, чтобы постучать в твою дверь? — разражается он гневной тирадой, и в этом нет ничего странного.

— Сегодня вечером я собирался устроить вам поход, но теперь можете об этом забыть.

Дом едва заметно вздрагивает, но я знаю, что мои слова его задели. Шон вскакивает, откинув пульт в сторону и тут же забыв об игре.

— Я готов.

— Не готов, если так себя ведешь. — Поворачиваюсь к брату. — А ты веди себя с ней уважительно.

— Ты что, ее любишь? — спрашивает Дом скорее из любопытства, но нам нет нужды это обсуждать. В этом плане, как и во многом другом, он опережает сверстников. Хотя я уверен, что Дом еще невинен и повернут на том, чтобы изменить этот статус. Судя по вниманию со стороны женского пола, долго ждать не придется.

— Я рассказывал тебе, что говорил папа?

— Когда любишь кого-то, то никогда не должен в этом сомневаться.

Я киваю.

— Но даже если не любишь, относись к ним хорошо. Не нужно вести себя как гондон, даже если хочешь этого.

— Мудрый совет, брат. Буду рад, если на неделю закончишь с нотациями. — Дом смотрит на Шона. — Мы оба будем рады.

— Хочешь наглядный пример того, что может сотворить с женщиной дурной мужчина? — Я киваю в сторону спальни Дельфины. — Взгляни, черт возьми, на тетю.

Оглядываю мальчишек и вижу, что мои слова приводят их в чувство. Доминик закатывает глаза.

— Хочешь, чтобы я ее пожалел?

— Нет, хочу, чтобы понял, почему она так себя ведет.

— Это ее выбор.

— Точно так же, как ты сейчас решил вести себя как маленький невежественный ублюдок.

Дом в свои одиннадцать в два раза умнее меня, когда я был в его возрасте, и с ним в три раза труднее сладить. Отчасти виноват в этом я, ведь сам поделился с ним почти всем, что знаю.

— Всегда относись к женщинам с уважением. Они намного более развиты, чем большинство мужчин. Не отыгрывайся на них. Это признак слабости, а женщины не груша для битья. Они — святыня, и тебе нужно как можно скорее это уразуметь.

— Сколько их у тебя было в последнее время? — встревает Шон.

— Слушай меня внимательно.

— А у нас есть выбор? — умничает Дом, и я толкаю его на матрац, который стал ему мал. Последние несколько недель брат особенно вспыльчив, и теперь ясно почему.

— Брат, я уезжаю. Извини, что оставляю тебя с ней, но для нас так будет лучше. Ты должен мне довериться.

— Ага, нам будет гораздо лучше, когда ты окажешься за тысячи километров отсюда, — сухо констатирует он.

Обхватываю ладонью шею, чувствуя, как в груди разрастается боль.

— Вскоре ты поймешь причину.

— Да ни хрена я не обязан понимать!

Рывком поворачиваю его к себе, и Шон тут же вскакивает. Я редко даю брату затрещину, но реакция Шона показывает, как мы оба к этому относимся. Чувствую облегчение от того, что Шон вскидывается, готовый не мешкая встать на защиту Дома. Меня переполняет гордость, но я продолжаю говорить напористым тоном, смотря на Доминика.

— Думаешь, если бы я мог, то не взял бы тебя с собой?

— Нет, ты всего лишь уезжаешь на шесть-семь лет, потому что так для нас, видите ли, будет лучше.

— И шести недель не пройдет без встречи с тобой. Я уже тебе объяснял.

— Посмотрим, — бурчит Дом с явной обидой в глазах. Его, как и меня, пугает предстоящая разлука. Шон тоже как на иголках, но прикидывается дурачком и немного рисуется, чтобы скрыть обеспокоенность из-за моего отъезда. Единственное, что утешает, — они будут друг за другом приглядывать.

— Почему Париж? Почему так далеко? — спрашивает Шон, пока я перевожу взгляд с одного мальчишки на другого. Последние дни дома истекают, и это явно отражается на наших отношениях, что сейчас ставит меня в тупик.

— Верните ее бутылки и сразу же собирайтесь. Пора вам узнать.

— Что узнать? — спрашивает Дом.

— Что я все делаю ради тебя.

— Не вижу тут никакой логики, брат.

— А когда увидишь, запихну эти слова тебе в глотку. — Поворачиваюсь к Шону. — Иди за Тайлером и своим инвентарем и через полчаса возвращайтесь.

Шон открывает окно.

— Есть!

— Шон, — окликаю, и он замирает, перекинув одну ногу за окно, — почему не пользуешься входной дверью?

Он одаривает меня ухмылкой.

— Разве ж это весело?

Покачав головой, перевожу взгляд на брата, который с интересом за мной наблюдает.

— Куда идем?

— К моему месту.

Он замолкает. Дом годами умолял меня взять его с собой, но до сегодняшнего вечера я всегда отказывал. Один раз он за мной проследил, но на полпути я его засек и отволок обратно домой. Только в том месте я мог найти немного покоя, там хаотичные мысли и паника преображались во что-то более определенное. Там я мог осмыслить то, что подвергал сомнению. И до сих пор ни с кем не делился этим местом.

Меня переполняет страх при мысли, что я оставлю Дома на милость Дельфины в этой дыре, но он достаточно толстокожий, чтобы это вытерпеть, а его уверенность с лихвой покрывает другие недостатки — я в этом убедился. Возможно, тут я немного хватил лишнего из-за его поведения.

Запихиваю в сумку одежду на несколько дней, как раз в тот момент, когда со смены возвращается Дельфина, смотрит на нас обоих из коридора, а потом решает войти в мою комнату.

— Куда вы?

— В поход. Вернемся через несколько дней. Тебе что-то нужно?

— Ничего. — Она стоит в дверях, скрестив руки, и смотрит, как я собираюсь. — Спасибо, что оплатил счет за электричество.

Получив компенсацию в связи со смертью родителей, я договорился первый год во Франции оплачивать некоторые ее счета, но ни за что ей об этом не скажу. Для Дельфины это станет поводом уйти в загул, а она в последнее время пыталась держаться трезвой — во всяком случае, ведет себя чуть разумнее и уже меньше вспоминает о пагубных привычках.

— Ты справишься до конца месяца? — В третий раз складываю футболку.

С ним все будет хорошо. С ним все будет хорошо.

С досадой снова разворачиваю и начинаю заново, чувствуя на себе ее взгляд.

— Что?

— Даже если бы не справлялась, все равно не хочу ни цента из этих паршивых денег. Да я лучше помру от голода.

— Да, но меня это не устраивает. Не позволяй моему брату страдать из-за твоих предрассудков, — предупреждаю ее я. — Он достаточно настрадался.

— Зачем вам идти в поход?

— Нужно многое обсудить.

Она прикусывает губу, заходит в комнату и закрывает дверь.

— Ты уверен, что хочешь этого?

— Мы же уже все решили.

— И сообщаешь им только сейчас? Думаешь, они когда-нибудь поймут?

— Они присутствовали на нескольких собраниях. Я должен рискнуть. Им нужно начать уделять этому внимание. Они либо останутся в игре, либо выступят, но готов поставить на последнее. Дом гениален, но пока он еще просто ребенок.

Дельфина смеется.

— Как и ты.

Она не двигается с места, и это раздражает. Разворачиваю футболку, не в силах сосредоточиться на счете, пока за мной наблюдают. На висках скапливается пот, и меня жутко возмущает, что Дельфина стоит тут и следит за каждым моим движением. Чувствую, как начинает стучать в виске, когда подступает тревога.

— Что?

— Ваши родители бы гордились. — Я смотрю ей в глаза, в которых стоят слезы. За годы Дельфина стала мягче, скорее чувствительной алкоголичкой, чем злобной. — Я опозорила их тем, как справилась с их смертью.

Она редко признает свою вину. Что-то тут неладно.

Я подхожу к ней. Тетя — одна из самых красивых женщин, что я видел, но ее красота потускнела из-за жизни, которая лишила ее многих прекрасных черт. Она никогда не выстоит перед невзгодами, да и брата я никогда ей полностью не доверю из-за того, как она с собой обращается. Потому буду приезжать домой через каждые шесть недель и проводить все праздники и лето в Трипл-Фоллс. Ни за что не позволю Дельфине слепить из Дома свое подобие.

— Хочешь загладить вину?

— Я уже не жду искупления, племянник, — признается она, не смотря мне в глаза.

— Возможно, — соглашаюсь я. — Но, если ты говоришь искренне, — я понижаю голос, — traite-le bien^[16].

— Я пыталась с ним поговорить. — В ее голосе звучит надежда, и моя тревога немного стихает.

— Ему не нужен еще один друг. Сейчас ему как никогда нужен авторитет. Но ты должна заслужить его уважение, чтобы он к тебе прислушивался. Расскажи ему свои истории. Расскажи то, что рассказывала мне. Расскажи о своем прошлом. Это хороший способ заслужить его уважение. Sois ferme. Mais traite-le bien. Il te résiste maintenant. Les choses ne changeront pas du jour au lendemain, mais si tu restes ferme, il s’y fera. Fais cela et tu auras gagné ma confiance^[17].

— Ты стал намного лучше говорить по-французски, — замечает она.

— Знаю. — На какое-то время я подзабыл французский и подвел Доминика, не упражняясь с ним в родном языке.

— Самоуверенный засранец, — бормочет Дельфина, а потом с беспокойством на меня смотрит. Я перегнал ее по росту еще несколько лет назад. — Ты в этом уверен? Ты знаешь, с кем там связаться?

— Знаю. Знал уже давным-давно.

— Ладно. — Она забирает у меня футболку и вместо того, чтобы сложить ее, сворачивает и засовывает в мою сумку. — Так не помнется. Тебе все равно, но… — Дельфина пожимает плечами.

Перевожу взгляд с футболки на тетю, а потом вынимаю все вещи и скатываю их, как она показала.

— Мистер Всезнайка еще не все знает, — смеется она. — Это уважит твоего папу. Он много говорил…

— Разговоры. — Я раздраженно качаю головой. — Довольно разговоров. Я устал от разговоров, и если парни станут частью этого, — киваю в сторону комнаты Доминика, — то они должны узнать, что происходит. Он думает, я уезжаю подальше от этого места, от него. — Мне больно даже от этих слов.

— Я думала, ты уезжаешь подальше от меня, — ее самоуничижительный смешок говорит сам за себя. Это отдаленно напоминает извинение, но на большее рассчитывать не стоит.

— Мы долго продержались. — А это самые приятные слова, что я могу сказать по этому поводу. После жаркой ссоры между нами Дельфина стала стабильнее и начала снова проводить встречи. Сколь бы ни претили некоторые ее привычки, я немного восхищаюсь тем, как она себя ведет, насколько незыблемы ее убеждения, насколько бескомпромиссно звучит ее речь.

— Остальных ты не уведомишь? — Она имеет в виду основных членов собрания.

— Пока нет.

— Считаешь это разумным?

— Думаю, что, если провалю эту попытку, станет только хуже, если они будут об этом знать.

— Просто будь осторожен. Лучше не шути с теми людьми, которых ищешь, Иезекиль. Людьми вроде твоего отца…

— Дельфина, осторожнее, а то в твоем голосе прорежутся материнские нотки.

— Боже упаси, — шутит она, но в ее голосе и выражении лица есть искреннее беспокойство.

Дельфина не из тех, кто склонен к сентиментальщине, и потому уходит, но перед тем, как закрыть дверь, просовывает голову.

— Тобиас, у тебя все получится. Я знаю.

— Да, у меня получится. И у них тоже, — киваю на комнату Доминика. — Помяни мои слова. Они для этого рождены.

* * *

Сидя перед камином в кресле с высокой спинкой и занеся пальцы над клавиатурой, блуждаю по воспоминаниям о той ночи у костра, когда раскрыл намерения. Спустя почти неделю я крепко прижимал к себе младшего брата, едва сдерживая слезы, пока он пытался вырваться из моих объятий. Расчувствовавшись, я смутил его у всех на виду. Вспоминая тот день, стискиваю бархатные подлокотники кресла. Прихожу в себя, когда лежащий у моих ног Бо оживляется, навострив уши, а потом снова кладет морду на лапы. Когда пес снова приподнимается, слышу доносящийся из спальни слабый всхлип. В груди сжимается сердце, закрываю глаза и чертыхаюсь, когда ее отчаянный стон становится громче. Закрываю ноутбук и вскакиваю на ноги. Бо крадется следом, и мы быстро направляемся в спальню. Войдя в комнату, включаю лампу и смотрю на ее перекошенное от боли лицо, лоб, покрытый испариной, и подергивающуюся руку. Ночной кошмар? В любом случае я не в силах вынести эту картину. Когда мы были вместе, Сесилия будила меня легкими касаниями или тихим смехом, а я наблюдал за ней, гадая, что же ей снится, и ждал утра, чтобы об этом услышать. Сейчас совершенно иная ситуация, да и сны отличаются.

Когда с ее губ срывается всхлип, сжимаю кулаки, твердо вознамерившись снять это бремя.

В этом виноват я. Я же все и исправлю.

Сев на край кровати, наклоняюсь и целую Сесилию в висок, и она просыпается, но потом снова проваливается в сон.

— Dis-moi contre qui me battre, et je me battrai jusqu’à ce qu’ils disparaissent^[18].

Когда по ее щекам текут слезы, осторожно приподнимаю ее и прижимаю к своей груди, а ее руки безвольно висят по бокам.

— Dis-moi comment réparer cela. Dis-moi, mon amour. Je ferai n’importe quoi^[19].

У нее вырывается еще один всхлип, и она шевелится, а я крепко прижимаю ее к себе, пытаясь помочь.

— Ce n’est qu’un rêve, trésor. Je suis là. Je suis là^[20].

Сесилия истошно кричит во сне мое имя, и сердце сжимается, когда она начинает рыдать. Ее трясет, а по щекам текут слезы. Сцеловываю каждую из них, пока Сесилия пытается заговорить, но вместо того кричит и цепляется за меня.

— Все хорошо, Сесилия. Все хорошо. — От беззвучного крика ее тело дрожит, она царапает мне спину, а я целую ее лицо, губы, нос, висок, после чего шепчу ей на ухо.

— Я здесь. — Я не могу пообещать ей, что не случится ничего дурного, что в темноте не рыскают монстры, потому что это не так. Могу только попытаться защитить ее от них и от вреда, что может нанести дремлющее во мне чудовище. Наконец, придя в себя, Сесилия напрягается и всхлипывает, я отпускаю ее, и она смотрит на меня опухшими глазами.

— Расскажи мне.

— Не сейчас, — отвечает она хриплым голосом и отводит взгляд. — Видимо, я тебя разбудила?

— Нет, я работал за компьютером в гостиной.

— Не можешь уснуть?

— Отхожу от смены часовых поясов. Уверена, что не хочешь мне рассказать?

— Это просто сон. — Ее слова и поза лишают это мгновение интимности. Сесилия снова отгородилась от меня стеной. Пытаюсь прижать ее к себе, надеясь услышать признание, но отпускаю, когда она отстраняется, ерзает и встает. — Я в порядке.

Хватаю ее за руку, пока она не успела уйти.

— Не лги мне.

Сесилия напрягается и смотрит на меня через плечо. Возмущение. Оно ощущается так явственно, и она говорит холодным тоном.

— Как нагло просить меня о таком.

— Я в курсе.

— Хочешь честный ответ? — Она выдергивает руку. — На протяжении нескольких лет я переживала эти сны без тебя.

Ее заявление, дополненное резким хлопком двери, ведущей в ванную, дает мне понять мое место.

Я ей не нужен, но это я и так знал. Она стала независимой, самостоятельной, очень упорной и чертовски сильной. Она во мне не нуждается. С этим фактом придется жить и уважать ее за это.

Просто нужно снова заставить ее желать меня.

Когда несколько минут спустя она выходит из ванной, глаза ее сухие, а поза решительная, она смотрит на меня.

С вызовом.

Моя воительница.

Сесилия подзадоривает меня надавить на нее, но сегодня я этого делать не стану. Стягиваю через голову футболку и бросаю на пол. Сесилия смотрит, как я снимаю штаны и перешагиваю через них. Между нами несколько месяцев — по правде, лет — не было интимной связи, потому что я никогда не смогу себя простить за то, что от подпитанной джином ярости взял ее на столе. Больше всего на свете хочу стереть из памяти, как брал ее в последний раз, забыть это воспоминание, заменить ее протяжные мучительные крики стонами удовольствия. Но даже если бы Сесилия сняла закрытую фланелевую пижаму, я бы не стал с ней спать. Не когда вижу в ее глазах страх, настороженность, нерешительность. Но все равно в ней нуждаюсь и возбуждаюсь при виде чудесно сложенной и равной мне женщины, которой она стала. Сесилия подбирается, когда я подхожу к ней, сердитой, запутавшейся в чувствах, мучимой прошлым, которое не могу изменить, и ошибками, которые не могу исправить.

— Я тоже не знаю, что будет дальше, — шепчу я. — Не знаю, сколько понадобится времени, какие слова нужно говорить, какие поступки совершать. Сесилия, у меня нет планов, ни одного. — Хватаю ее за руку и веду обратно в постель. Сесилия молча ложится ко мне спиной, и я притягиваю ее к своей груди, обхватив руками.

Ее аромат, утешение от осознания того, что она в безопасности, немного затмевают боль от ее криков. Жду, надеясь получить объяснение, надеясь, что не стал причиной ее слез, но она молчит.

Время. Мой треклятый враг, невидимая сила, которую мне никак не сразить. Секунды для спасения брата, а теперь годы между мной и любимой женщиной из-за моих выводов и ошибок. Даже сейчас время показывает свою неприглядную сущность, издевается надо мной. Оно — главная причина возникшего между нами отчуждения.

Сесилия прожила без меня целую жизнь.

И что смешнее всего? Придется примириться со своим заклятым врагом, потому что время — единственное, что может нас исцелить.

— Ce rêve dans lequel nous sommes tous les deux. Emmène-moi avec toi^[21].

Сесилия берет меня за руку — ту, что лежит у нее на животе, и вскоре засыпает, взяв меня с собой. Просыпаюсь я в одиночестве.

Примечания

16

Хорошо с ним обращайся (фр.)

17

Стой на своем. Но хорошо к нему относись. Сейчас он тебя не уважает. За одну ночь его отношение не изменится, но, если останешься прежней, он прислушается. Сделай это, и я стану тебе доверять (фр.)

18

Скажи, с кем мне сразиться. Я буду сражаться, пока они не исчезнут (фр.)

19

Скажи, как мне все исправить. Скажи, любовь моя. Я пойду на все (фр.)

20

Это просто сон, сокровище. Я здесь. Я рядом (фр.)

21

Давай окунемся в этот сон вместе. Забери меня с собой (фр.)