Песня любви Хрустального Паука. Часть II. Книги Юга

Кирилл Баранов, 2023

Окончание романа «Песня любви Хрустального Паука» – «Книги Юга»!Продолжение приключений музыканта Сардана и его ворчливых спутников. В поисках источника, призывающего духов в человеческий мир, они отправляются из Крайнего Севера далеко на Юг, где штормят океаны и грохочут пушки, где льют бесконечные дожди и бродят демоны, где хулиганят драчливые скелеты и стонут от голода ожиревшие падишахи. На Юг, где ветер играет с волосами Сююрин. На Юг, где решится судьба всего мира!«Песня любви Хрустального Паука» – самостоятельный роман из цикла о приключениях музыканта Сардана.Книга содержит более полутора десятков иллюстраций!

Часть третья. Демоны и их родственники

1

Сардан аккуратно снял с Кюимеи доху и теперь с кислой гримасой разглядывал торчащую из плеча шаманки стрелу. Лес шелестел и пел свои песни, а красно-золотистые листья осин тихо спускались с веток и падали на ноги Кюимеи. Она была без сознания.

Ашаяти насупилась, с оскорбленным видом уселась подальше и повернулась спиной, а Джэйгэ всё ходил где-то в кустах шиповника и искал тропу. Когда он наконец вернулся, Сардан попросил его помочь вынуть стрелу — сам музыкант не знал, как к этому подступиться. От каждого стона раненой шаманки его самого как будто хлестали по лицу.

— Ооюты убивают своих врагов, а не спасают их жизни, — сказал Джэйгэ, кинул на Кюимеи презрительный взгляд, а потом развернулся и опять скрылся в осенней листве.

Сардан угрюмо посмотрел ему вслед и прикусил губу. В конце концов согласилась помочь Ашаяти, и вдвоем, трясущимися руками, перепуганные и смущенные, они вытащили стрелу из плеча Кюимеи. Из раны вытекло несколько капель темной крови — и не больше. Но и от этого Ашаяти стало тошно, и только закончили — она поспешила убраться обратно к костру, а Сардан принялся накладывать на плечо шаманки мази из аптечки в своем ящике. Вскоре кровь остановилась. Музыкант кое-как перевязал рану тканью, в которую прежде была завернута треснувшая от морозов «флейта весны».

Мазь жгла рану. Кюимеи морщилась, стонала, но в сознание не приходила.

По ветке над головой пробежала огненно-рыжая белка, остановилась и глянула на пришельцев внизу черными глазками. Ашаяти подскочила, и белка бросилась наутек, неловко взлетела по стволу и выронила орешек. В кустах прыгали и порхали сероватые птички и переговаривались мелодичным речитативом, совсем как в опере. Шумел ветерок, пахло соснами и сырыми осенними листьями. Ничего в этом ярком лесу не напоминало те волшебные ледяные просторы, по которым брели Сардан, Джэйгэ и Ашаяти какую-то неделю назад. Впрочем, кто его знает, как давно это было? В тех местах не было ночей.

Когда Джэйгэ вернулся, они натянули между двумя каарзымами шкуру и положили туда шаманку. Сардан долго возился с шаткой конструкцией, подтягивал ремни, ходил кругами и всё думал, что еще можно сделать, но так ничего и не решил.

— И долго ты собираешься ее таскать? — спросила Ашаяти. — Куда мы вообще теперь идем?

Сардан задумался, развел руками.

— Бандиты из Ургылура говорили, что рабов увели на юг, — сказал он и посмотрел на Джэйгэ. — Но юг большой. На юге от Ооюта — весь мир.

— Они пошли в Кокотук, — сквозь зубы проговорил Джэйгэ. — Улус у Большой Реки. Лодки Ланхрааса по реке увозят рабов.

— Ты знаешь дорогу?

— Я туда не доходил, — сказал Джэйгэ. — Но в лесу есть дорога через ущелья. Она проходит через Ургылур и наверняка приведет в Кокотук.

Когда нагруженные и связанные каарзымы спустились в ущелье — настала ночь. На рассвете поднявшийся ветер подхватил опавшие листья, и они, путаясь в обсыпанных ягодами шиповниках, полетели кругом цветастыми брызгами. Вскоре выяснилось, что дорога в ущелье завалена камнями. Они были увиты корнями старых деревьев и, облепленные ягелями и лишайниками, бугрили дорогу. Каарзымы еле тащились, фыркали, недовольные стянувшими их ремнями, и Сардану то и дело приходилось их успокаивать — неловкое движение могло вышвырнуть шаманку из носилок.

Через пару дней, когда они кое-как поднялись на невысокое взгорье, музыкант обернулся и увидел совсем недалеко склон, по которому не так и давно спустились в ущелье. Из-за камней и носилок, которые приходилось поддерживать на завалах, они плелись как улитки, и Сардан не знал, что с этим поделать. А Джэйгэ всё чаще поглядывал на шаманку, и всё мрачнее был его взгляд.

— Из-за проклятой дочери людоеда мы опоздаем в Кокотук, — сказал он наконец. — Когда она умрет — мы пойдем быстрее.

— Нельзя спасать одну жизнь, жертвуя другой, — сердито ответил Сардан.

Джэйгэ холодно посмотрел на него, отвернулся и плюнул в траву.

На взгорье росли большие фиолетовые цветы. Лепестки их, размером с ладонь, медленно и мягко развевались на ветру, и казалось, что по земле текут сиреневые волны. Ашаяти вышла вперед, и Сардан заметил у нее на голове корону, найденную в развалинах Ургылура. Драгоценные камни безжизненно мерцали на солнце.

— Голову не давит? — спросил Сардан. — Оно же весит, наверное, как ведро с помоями.

— Если не больше! — отозвалась Ашаяти и принялась поправлять корону. — Уже вся голова в мозолях. У тех, кто такое носит, вместо головы полено должно быть.

— Так сними, зачем ты мучаешься?

— Красиво же, — Ашаяти помолчала и посмотрела на Сардана. — Красиво?

Сардан так серьезно уставился на Ашаяти, что даже скривился от напряжения.

— Не знаю, — сказал он после паузы. — Ничего не вижу. Чарующее сияние твоих волшебных глаз застилает от меня эти скучные бриллиантики с изумрудиками.

Ашаяти заулыбалась.

— Глаза есть у всех, — сказала она протяжно. — А бриллиантики с изумрудиками только у самых-самых.

— Каких «самых»? Самых прыщавых? Самых протухлых?

— Не надо завидовать, видела я одну принцессу, — Ашаяти улыбнулась краем глаза. — Она хорошо зажигала мужские сердца.

— Да, великая куча благородных господ сгорела в пламени ее страсти.

С цветущего склона они спустились в лес и скоро наткнулись на речку. Джэйгэ ловко вспрыгнул на зеленоватый от мха валун и долго что-то выглядывал в воде. Потом неторопливо снял с плеча лук, прицелился, как всегда неспешно, и выстрелил. Стрела скрылась в воде. Сардан смотрел за Джэйгэ в недоумении. А тот соскочил с камня прямо в реку и поднял со дна стрелу. На наконечнике болталась рыба.

— Ох, — тяжело вздохнула Ашаяти, — когда мы ели в прошлый раз? Года три назад?

— Так давно, что я теперь и не вспомню, как это делается.

— Ну и хорошо, мне больше останется.

Вечером, после ужина, Ашаяти скрылась в кустах, а Сардан полез разглядывать рану Кюимеи. Шаманка стонала и привлекала к себе сумрачные взгляды Джэйгэ. Сардан прочистил рану и заменил мазь. Вскоре вернулась Ашаяти — она искупалась в реке, и была теперь мокрой, чистой, посвежевшей. Волосы, за последнее время отросшие до лопаток, липли к телу. Глаза сияли в ночи.

— Щупаешь, — сказала она, глядя на то, как музыкант возится с плечом шаманки.

— Щупаю, — подтвердил Сардан.

— А лучше бы сторонам смотрел, вдруг кинжал прилетит.

— Надо же пощупать.

— Кинжал тебя в лоб пощупает.

Сардан уложил Кюимеи и снова перевязал ей плечо, потом увидел, что несколько пальцев на ее правой руке искривлены.

— У нее два пальца сломано, — сказал Сардан.

Морщась так, будто это ему больно, он кое-как выправил пальцы и привязал к ним прутья.

— Можешь сильно с ней не усердствовать, — сообщила Ашаяти, вертевшая в руках собственные волосы — она думала не завязать ли их в косичку. — Я ее в любом случае потом надвое переломаю, когда очнется.

— Аши, эта корона плохо на тебя влияет, — сказал Сардан.

— А как болит! Она такая тяжелая, что, кажется, через пару дней мозги выдавит.

— Это и происходит со всеми королями. Но тебе-то что? Всё равно мозгами не пользуешься.

— У меня они хотя бы есть, в отличие от…

Она не договорила, вскочила, схватила лежащий у дерева лук и, выгнувшись, направила куда-то вверх. На ветках в полумраке сидели две большие птицы. Перья их были такими крошечными, что походили скорее на шерсть, из клювов торчали клыки. Птицы не шевелились и как будто не дышали, но зачаровано таращились на пламя костра.

— Не стреляй, — сказал Джэйгэ. — Это окын.

— Опять эти шаманские птицы? — расстроилась Ашаяти. — Надеюсь, как прошлый раз не начнется?

Джэйгэ посмотрел на птиц исподлобья и отвернулся.

— Люди говорят, — сказал он, — что шаманы абааса превращаются в окын, чтобы ходить по Среднему Миру. Шаманы ждут, когда дыхание всех людей станет темным, когда в печени людской останется одно зло. Тогда абааса взберутся на землю из Нижнего Мира.

— Хм, — фыркнул Сардан, — что ж они?.. Вполне пора.

— Дурные, — покачала головой Ашаяти. — У нас, когда у соседа крыша падает, все стараются подальше отойти, чтоб не завалило.

— Они придут, когда останутся только руины, — сказал Джэйгэ.

— Зачем? Горшки побиты, молоко скисло — поживиться нечем.

— Среди руин — вкусные трупы.

— Бе, ну им виднее, конечно.

2

Дырявым пестрым полотном лежал Кокотук в широкой равнине у залива Большой Реки — так называли в Ооюте Аривади. Река эта спускалась с островерхих ледяных скал на северо-востоке, пересекала Ооют и растекалась по Ланхраасу, распадалась бесчисленным множеством притоков по его равнинам и холмам и, в конце концов, исполосовав карту страны, прикасалась к океану. В Ланхраасе Аривади поклонялись как божеству — по реке путешествовали чаще, чем по земле, и лодок в Ланхраасе было больше, чем лошадей.

Сам Кокотук оказался городом просто колоссальных размеров. По большей части он был выстроен в ооютских традициях — с длинными, приземистыми домами, изредка, впрочем, в несколько этажей, что редко встречалось на севере. А по окраинам стояли рассеяно легкие юрты. Их хозяева приходили в Кокотук весной, а в середине осени или несколько раньше — возвращались в приграничные с Ланхраасом южные земли. Так было и сейчас — на входе в город Джэйгэ столкнулся с караваном кочевников. Навьючив доверху стонущих каарзымов, они уходили лесными дорогами.

Жители Кокотука, как, впрочем, и обитатели других крупных улусов, не считали себя, в строгом смысле, ооютами. Жившие на границе двух стран, впитавшие их культуру и традиции, они мнили себя отдельным кокотукским народом, ни на кого не похожим и никому ничем не обязанным. Никакого деревянного замка, обязательного для ооютских городов, здесь не было. А еще жители Кокотука не видели необходимости чтить законы ни Ооюта, ни Ланхрааса, отчего улус потихоньку превращался в убежище для беглых разбойников, мошенников и работорговцев.

А теперь наводненный беженцами с севера Кокотук и вовсе шумел как полный пьяных варваров трактир. Люди спасались от очередной разрушительной войны между жадными князьками, уходили с земель, где жили поколениями, и скитались степями и лесами, потому что негде было найти пристанище. Толпы нищих шлялись городскими улицами, заглядывали бесцеремонно в дома и гонялись за петухами.

Джэйгэ удалось найти хорошую юрту на краю улуса, и вскоре, по просьбе Сардана, он привел туда знахаря, чтобы тот осмотрел Кюимеи. Костоправ был не слишком стар, вряд ли ему было сильно больше сорока, но его нескончаемая борода производила солидное впечатление, и музыкант даже подумал, что где-то в ней спрятаны лекарства. Сделав дело, Джэйгэ побежал на поиски Сююрин.

Улицы волновались. В кабаках с самого утра гремели чаши и шипело пиво, пьяницы спорили ни о чем и упоенно били друг другу морды. За несколько минут Джэйгэ дважды увернулся от выпадавших из дверей выпивох. В один из трактиров вторглась гурьба бешеных детей, и там всё заревело и загрохотало. Тащились по разбитой, залитой лужами дороге караваны перегруженных каарзымов, быков и южных лошадей. Мужчины у дороги продавали охотничьих птиц и неприязненно поглядывали на тех, кого их товары не интересовали. Мимо таскались банды груженых ведрами с водой женщин, отбивались от снующих всюду поросят и звонких собак. А от необъятного кокотукского рынка шумело так, будто там схлестнулась в кровавом бою кавалерия — то драчливые торговцы рубились за покупателей дешевых овощей и шкур.

В порту вообще совершался шабаш. Тысячи беженцев наседали на портовых чиновников, на капитанов и купцов, в надежде приютиться на каком-нибудь из кораблей, отплывавших в Ланхраас. Бежавшие из Ургылура боялись, что хазитская армия последует за ними на юг. Всюду вспыхивали и гасли ожесточенные споры и кровавые потасовки, ни с того ни с сего за ворчанием и бубнежом следовали кулачные удары, а за грозным рыком — слезы. Несколько человек влезли на крышу портовой конторы, где заперлись перепуганные бюрократы, а широкая женщина неподалеку дралась с лодочником за весло.

Джэйгэ протолкался сквозь толпу до канцелярии. Дрожащие от ужаса чиновники так спешили забаррикадироваться, что не пустили внутрь даже собственного начальника, и тот сидел теперь отрешенно на крыльце и курил. Он рассказал Джэйгэ о том, что пару дней назад в Кокотук и правда зашел караван из Ургылура, но в тот же день погрузился на последний корабль и двинул на юг.

— В этом караване были рабы? — спросил Джэйгэ.

Он помрачнел, хотя и готовился в душе к тому, что не застанет Сююрин в Кокотуке.

— Все мы рабы, парень, — спокойно произнес чиновник и стал ковырять трубку ногтем. — И ты раб, и я раб, и пленники твоего каравана, и его хозяева.

— Я не раб! — воскликнул Джэйгэ.

— Но бежишь за караваном, будто у тебя поводок на шее…

Джэйгэ сдвинул брови и обернулся, посмотрел на толпу.

— Когда новый корабль? — спросил он.

— О, кхе, — хозяин порта закашлялся. — Кто знает, парень? В Ланхраасе готовятся к дождям. В этом месяце капитаны уже не поплывут. Большая Река капризна. Она разольется, и кто захочет разбиться о камни?

Джэйгэ выругался и свирепо посмотрел на воющую толпу. Мимо проковылял мужчина с разбитым носом.

— А эти что бесятся, если никто не плывет? — спросил Джэйгэ.

— Ищут лодочников, парень. Легкий сампан или лорча пройдут там, где увязнет тяжелая джонка. Если не выскочат на скалы или не потеряются в поле, конечно. Но лодочников мало, а людей много.

Хозяин порта встал, потянулся, зевнул и стал заглядывать в окна своей же конторы, а Джэйгэ пошел дальше — искать сампан.

И пока он толкался в толпе, уклонялся — не всегда удачно — от внезапных тумаков, знахарь в юрте осматривал раны Кюимеи. Он сопел, ворчал, бесцеремонно тыкал раны пальцами и вздыхал. Потом уложил шаманку на бок и долго тер порезы какой-то жидкостью, прикладывал мази, листья, плевал, растирал и мазал снова. А найдя синяки на руке Кюимеи, решил осмотреть всё тело. Когда знахарь принялся стаскивать с шаманки одежду, Ашаяти подскочила и показала Сардану на выход:

— А ну брысь отсюда! — сказала она.

— Что? Почему? — растерялся музыкант.

— Тут сейчас будут непристойности.

— Я создан для непристойностей.

— И готов ради них умереть?

Сардан развел руками и вышел из юрты. По дороге шатались торговцы, слуги и лентяи, бегали за щенком дети, женщины, рассевшись прямо на траве, штопали одежду. Сардан потянулся, зевнул солнцу и подумал, что непристойности, если очень постараться, можно найти и самостоятельно. Где-то поблизости наверняка сыщется хороший кабак с озорными девицами. Он улыбнулся собственным мыслям и не заметил, как позади, из юрты, высунулась голова Ашаяти.

— Куда пошел? — сказала он. — Тут стой, никуда не уходи.

— Да я, в общем и целом, и не собирался, — промямлил Сардан.

— Вот и стой, пока не позовут.

Голова исчезла в юрте.

— Тут сломано, — сказал знахарь и прикоснулся к ребрам шаманки, но говорил он на ооютском, и Ашаяти ничего не поняла. — В груди силы нет, в пальцах нет, в ноге нет, — знахарь показал три пальца. — Смотрят в землю. Стрела остановила ее дух, но не остановила жизнь. Я дал ей сукердым-мазь и ярым-траву. Она больна, но она не человек, она — шаманка, поэтому ее дух вернется. Раны исчезнут, как волчьи следы в метель.

Доктор встал и вышел, оставив не понявшую ни слова Ашаяти в полном недоумении. Впрочем, она не стала ломать голову и тотчас обо всем забыла. Ашаяти завернула Кюимеи обратно в шкуры и, когда вернулся Сардан, размяла шею, потянулась, выгнулась и тяжело вздохнула.

— Жди тут, — сказала она, — а я пойду погуляю. Надоело сидеть.

— Э? — кисло протянул Сардан. — А мне, значит, нельзя было?

— Я же не по бабам пойду!

— Да ты за порог выйдешь — сразу в драку полезешь!

— Не полезу, — махнула рукой Ашаяти. — Я сегодня чуточку добрая.

Когда она ушла, Сардан уселся на пол и завертел головой от скуки. Он глянул на серое, измученное лицо Кюимеи, на длинные ресницы ее раскосых глаз, на резкий тонкий нос и сжатые бессознательно от боли губы, а потом перевел взгляд на лежащий рядом с шаманкой посох. Тот был завернут в шкуры, чтобы не привлекать внимания посторонних. Сардан некоторое время разглядывал сверток и не решался прикоснуться к нему, словно бы какая-то неведомая сила окружала посох и отталкивала человека. Наконец он перегнулся через Кюимеи и взял сверток в руки. Внутри что-то звякнуло. Сардан вздрогнул и непроизвольно отшвырнул посох в угол. Ему показалось, будто тень в том углу уплотнилась, стала куда темнее, чем прежде. Стены юрты зашевелились. Задвигалось что-то в воздухе, будто тонкие струйки дыма, взявшегося непонятно откуда, пытались собраться в нечеловеческую фигуру. Сардан скинул крышку ящика с музыкальными инструментами и уже запустил было внутрь руку, но внезапно всё рассеялось. Угол, куда закатился посох, освещали лучи солнца, проникавшие через входную щель. Успокоился ветер.

Сардан выдохнул с облегчением.

К тому времени Ашаяти обошла смердящую лужу перед юртой и пошла потихоньку корявыми улочками Кокотука. Вдоль дорог сидели, стояли, галдели и дрались пришлые и местные хулиганы, отчаянно спорили в кабаках забулдыги, обхохатывались женщины. Ашаяти остановилась, чтобы пропустить сутулого старика, тащившего за собой двух быков. Животные проваливались во влажную землю и еле ворочались. Ашаяти заметила, что окружающие замолчали или зашептались — и все смотрят на нее. Она обернулась для верности, чтобы убедиться, что взгляды не приковывает к себе кто-то позади. Нет, вся улица таращилась на нее с любопытством и даже восторгом. Ашаяти решила, что жители Кокотука восхищены не ее красотой и обаянием, а чувством опасности, которое порождает ее зловещий облик, — и самодовольно усмехнулась. Она давно забыла про корону на голове…

Она прошла мимо оружейной лавки и невольно задержалась у торговца тканями и шкурами. Тот, глядя то поверх ее головы, то на драгоценные мечи на поясе, потирал в предвкушении руки и любезничал на языке, которого Ашаяти не понимала. Ткани у торговца были по большей части из Ланхрааса — легкие и с богатым прихотливым орнаментом несколько приглушенных тонов. Ашаяти, привыкшая к пестроте одежд Матараджана, без восхищения осмотрела товар и, к разочарованию торговца, цыкнула презрительно — и пошла дальше.

Всеобщее внимание начало ее нервировать.

Ашаяти ускорила шаг и притормозила только у рынка, где купцы препирались с покупателями на таких повышенных тонах, будто затевали драку. Ашаяти принюхалась. Пахло жареной рыбой с какими-то специями. Сладкий, несколько кисловатый запах распространялся по рынку и смешивался зловещим образом с ароматами столпотворения, со зловонием испорченных овощей, немытых быков и каарзымов. Ашаяти сунула руку в карман и нащупала найденные в Ургылуре монеты. Она быстро прошла мимо навесов с горшками и кувшинами, и, двигаясь за ускользающим запахом, вышла на берег реки.

И остолбенела…

На кострах жарилась вовсе не рыба, а гигантские ооютские пауки! Ашаяти затошнило. Она отшатнулась и поспешила прочь.

Не успела она отойти от рынка, как впереди опять разорались. Ашаяти насторожено приблизилась к толпе, и толпа, завидев корону, стала рассасываться. С подозрением поглядывая кругом, Ашаяти пошла на вопли. Где-то впереди грохотали кулаки, но когда Ашаяти добралась до места, потасовка закончилась. Разгоряченные дракой мужчины подняли на Ашаяти дикие физиономии и отступили перед короной. А под ними, на сырой прибрежной земле, лежал с разбитым лицом Джэйгэ.

3

Ашаяти с презрением посмотрела на спешно расступавшихся вокруг Джэйгэ мужчин. Опустив головы, они бросали на нее смущенные взгляды. Толпа вокруг шепталась, и путь, по которому пришла сюда Ашаяти, потихоньку затягивался людьми.

Джэйгэ пошевелился и кое-как сел. Толпа ждала. Положившие на пол Джэйгэ мужики с огромными кулаками попытались затеряться среди бесчисленного множества людей, но, наткнувшись на человеческую стену, нерешительно затоптались на месте. А корона лучилась на солнце, отстреливалась бликами. Ашаяти медленно достала из ножен меч, и толпа так же медленно, со вздохами, с шепотом, отступила еще на пару шагов. Меч Ашаяти впечатлил народ не меньше короны, его сверкающий золотом орнамент, кровавые рубины, змея на рукояти и зловещие символы на лезвии. Ашаяти нашла свои мечи глубоко в руинах старинного замка — в руках оплавившейся от огня статуи рыцаря. Многие годы оружие это служило роскошной декорацией в зале для пиршеств, где лилось по полу вино и люди, похожие на животных, изнемогали от оргий и обжорства. И вот теперь клинок, уже отведавший крови в последние месяцы, вместе с царской короной на голове Ашаяти засиял совершенно по-новому, величественно и высокомерно. Второй такой же меч скрывала доха.

Толпа всё пятилась.

— Кто первый? — спросила Ашаяти и вызывающе уставилась на драчунов, что еще нависали над Джэйгэ.

Никто не понял ее слов, но загадочная матараджанская речь восхитила толпу.

Ашаяти обернулась и царственный облик на мгновение померк от появившегося на ее лице недоумения.

— Какие-то они вялые, — сказала Ашаяти. — Что с тобой случилось?

— Лодку искал, — прошептал Джэйгэ.

— Украсть?

Джэйгэ утомленно посмотрел на Ашаяти.

— Нанять, — сказал он.

— Ничего не понимаю.

Из толпы вывалился подобострастно согнутый лодочник, подвинулся к Джэйгэ и что-то живо зашептал ему на ооютском языке. Разбрасываясь извинениями, он пытался разузнать кто эта властная чужеземка и всё поглядывал украдкой с льстивой улыбочкой на Ашаяти. Джэйгэ отстранился в некотором замешательстве и наконец увидел на голове Ашаяти корону, а потом и восторженные взгляды людей. Джэйгэ сказал несколько слов, толпа ахнула и зашепталась снова. Согнутый лодочник упал на колени.

— Что с ним? — недовольно спросила Ашаяти.

— Предлагает нам свой корабль, — сказал Джэйгэ.

Корабль, впрочем, оказался лишь одномачтовым сампаном с навесом у кормы, а из команды, кроме угодливого капитана, было еще два сонных матроса. В течение часа Джэйгэ продал каарзымов, а потом вместе с Сарданом перетащил завернутую в шкуры Кюимеи на лодку. И пока музыкант и коронованная Ашаяти наблюдали за приготовлениями к отплытию, Джэйгэ рыскал по рынку и покупал припасы, стрелы, ножи и шкуры. Всё это погрузили под навес. Ашаяти хотела было пристроиться рядом, в тени, но обнаружила среди провианта жареных пауков, затрепетала, едва удержалась чтоб не выпрыгнуть за борт и отсела подальше к носу.

Сампан отплыл от гудящего Кокотука в сумерках и заскользил тихими водами Аривади. Засыпавшие реку цветастыми листьями леса осеннего Ооюта высокой аркой смыкались над головами. Среди ветвей сверкали зелеными глазами большие неприкосновенные птицы окын. Со зловещим интересом разглядывали они одинокую лодку, а когда она скрывалась в листве, озадаченно вытягивали шеи. Матросы с тревогой посматривали на птиц и шептались.

— Что они там? — спросил Сардан.

— Морские люди говорят, что окын — злые духи. Они провожают живых по Большой Реке в последнее плавание. Окын никогда не уходят отсюда. Они всегда здесь: и ночью, и в грозу. Люди говорят про окын разное, но никто не говорит хорошего.

— Что случилось на берегу? — подобралась ближе к корме Ашаяти. — Что ты такого про меня наговорил? Там, по-моему, кто-то даже в обморок упал.

Джэйгэ пожал плечами:

— Я сказал им, что в Кокотук пришла Кровавая Хатын. В Ланхраасе ее называют Ят Инунима. Давно, говорят, жила где-то в горах такая принцесса. Когда ее прогнали враги, принцесса пропала и, говорят, ходит теперь по земле, и всё гибнет вокруг нее. Там, где она ступает — остаются кровавые следы. Об этом много лет говорят. Правда или нет — кто знает? Люди боятся Ят Инунима, но очень почитают ее. Говорят, была у нее добрая душа и смотрела она на человека как луна, без злобы и зависти. Но кунданы, горные люди Ланхрааса, смирились с завоевателями ланхрами. Ят Инунима не простила предательства своего народа и хочет его извести. В Ооюте принцессу называют Кровавой Хатын, и старые говорили, что она жила в улусе Кымсыкуль. Потом Саркана Сета напали на Кымсыкуль, и от большого улуса осталось мало. Здесь говорят, что если человек сделал зло, то Ят Инунима придет за ним и съест его печень. Поэтому видевшему зло платят золото, чтобы он не рассказал ничего Кровавой Хатын.

— Какие доверчивые люди. Ладно еще кровавая, — сказал Сардан, — но чтобы принцесса…

— Кажется, у нас лодка перегружена, — обиделась Ашаяти. — Слишком много людей, надо бы кое-кого за борт выкинуть. С камнем на шее, желательно.

— Ой, простите великодушно, Ваше Величество! Простите глупую дерзость поганому оборванцу! Угрожать кровавой расправой беззащитным людям — это ведь так по-королевски! У тебя уже, кстати, весь лоб посинел от этой короны.

Ашаяти сняла корону и потерла макушку.

— Тяжелая работа — быть прекрасной принцессой, — пожаловалась она.

— Не надорвись, — согласился Сардан.

Ночью в сияющем озере звезд поплыли луны. Маленькая Руни скользила над горными хребтами и бросала красноватые отблески на листву. Вскоре лес расступился, и река потекла по бескрайней равнине. Повсюду, до самого горизонта, гнулась волнами от легкого ветерка высоченная, больше человека ростом, слоновая трава, и сероватые ее колоски плескались в лунном свете серебряным морем. Кое-где сквозь траву пробивались тощие, голые деревца, а далеко на горизонте виднелись заросшие тучами силуэты скал. Заросли тамана вдоль берега тянулись к бортам лодки.

Вспыхивали и медленно гасли цветные крапинки светлячков.

Только через несколько дней лодка проплыла мимо первой рыбацкой деревушки. Многоэтажные, похожие на пагоды, дома на сваях далеко вдавались в широкую реку, нависали над ней невысокими башенками, а у воды с удочками сидели рыбаки, жевали бетель. Дальше за деревней встретили крошечный плот — всего на одного человека. Мужчина в длинной юбке ковырял дно реки веслом, а ногой помогал себе грести.

Ближе к вечеру попалась еще одна деревня, а на следующий день третья — эта и вовсе перегородила течение, и сампану со сложенной мачтой пришлось пробираться под сваями.

— Как же здесь большие корабли проплывают? — спросил Сардан.

— Говорят, ходят другими притоками, — перевел Джэйгэ слова одного из матросов.

Пейзаж изменился лишь много дней спустя. Холмы подступили к реке, а вместо высокой травы повсюду теперь росли суховатые кусты и невысокие деревца. На пологих склонах видны были запустелые селения, а внизу — остатки какой-то древней дороги, заросшей кустами и травой. Деревенские дома выглядели покинутыми, косились в разные стороны, ветер и время не жалели их крыши и стены, зато всюду встречались высокие, этажей по шесть-семь, храмы. Потрепанные пагоды щетинились торчащими балками, просвечивали острыми дырами, но окружены были строительными лесами, лесенками, канатами, по которым ползали люди в юбках, грохотали молотками, пилили, шумели как могли. Слоны таскали огромные бревна, глухо топали на всю равнину. Но стоило грохоту затихнуть за склоном очередного холма, как среди кустов и травы вновь вырастала полуразвалившимися домиками сонная, как будто совсем безлюдная деревушка, с битыми крышами и пустыми птичниками.

Ашаяти с недобрым интересом разглядывала склоненные башни домов и выискивала на улочках людей. Мужчины и женщины Ланхрааса ходили в белых или зеленых юбках с небогатым орнаментом у каймы, жевали бетель и мало разговаривали. Женщины, часто с цветастыми кольцами на чуть вытянутых шеях, таскали в коромыслах воду от реки к холмам. Их распущенные волосы шелестели среди высокой травы, и Ашаяти, унылая и раздраженная, случайно склонила голову за борт, увидела свое отражение и помрачнела еще больше. Ее волосы лежали на голове птичьим гнездом. Отражение пугливо колебалось в легких волнах, отбегавших от бортов сампана.

Ашаяти исподлобья глянула на занятых своими делами моряков, на задумчивого музыканта, злого Джэйгэ, бросавшего колючие взгляды на руины вокруг, еще немного придвинулась к борту, неловко распустила совсем уже длинные волосы и свесила их к реке. Скованная и смущенная, она принялась полоскать волосы в воде — скручивала их, выжимала, а потом снова посмотрела на свое отражение. Она подумала, что даже деревенские старухи выглядят красивее нее, у них не такая жесткая, не такая потрепанная в походах кожа, не такие колючие скулы… Внезапно проплывший по отражению Ашаяти клок волос вывел ее из самоуничижительной хандры. Ашаяти подняла голову. Сардан срезал ножом выросшую во льдах бороду и швырял ошметки прямо в реку. Он вообще предпочитал не иметь на физиономии лишней растительности, но редко видел свое отражение и потому так же редко вспоминал о своем внешнем виде.

— Хватит в реку мусорить, — неожиданно резко сказала Ашаяти.

Сардан остановился и в недоумении посмотрел на нее, на ее аккуратно уложенные мокрые волосы и улыбнулся.

— Что тебе? — насупилась Ашаяти.

— Красивая ты. Как журчащий среди цветущих колокольчиков ручеек.

— Иди давай, отвернись, — Ашаяти страшно покраснела и махнула ногой, но до музыканта не достала. — Ручеек…

Вскоре по берегам реки встали высоченные ворота, раньше полностью перекрывавшие течение, а сейчас раскрытые настежь, облупившиеся.

От ворот далеко в степь, до самых холмов, отходили каменные стены, а за ними рос мангровый лес. Причудливо извивавшиеся деревья переплетались ветвями и стволами, застенчиво тянулись к небу. Жуткие ходульные корни их, как паучьи лапы, царапали борта лодки, вздымались лесными сводами над головами, мешали парусу. Лес захватил всю долину, но не смог одолеть каменистые холма. Где-то в ветвях, среди ярких, почти желтых листьев прыгали и заливались трелями птицы. Сардан улыбался, предвкушая лесную прохладу — последние дни пути солнце жарило невыносимо, особенно это ощущали те, кто долгие месяцы провел в снегах крайнего севера. Ашаяти вообще никак не решалась расстаться с теплой дохой. Она боялась, что сейчас снова обрушатся холода, а потому изнывала от жары и обливалась потом.

Но когда до опушки было уже рукой подать, капитан что-то сказал матросам и те остановили лодку у берега.

— Что случилось? — спросил Сардан.

Джэйгэ долго слушал объяснения капитана, а потом тот и оба матроса спрыгнули на берег и скрылись в кустах.

— Морские люди говорят, что в лесу живут духи, — сказал Джэйгэ после паузы. — Но я плохо понял их слова. Они говорят ооютский язык неправильно, ломают слова, путают звуки.

— Куда они пошли?

— Дать подношения духам.

Наступила ночь, и в угрюмой серости кустов на берегу Сардан увидел зеленоватый огонек. Он то появлялся, то исчезал, а вскоре со стороны огонька вернулись капитан сампана и матросы. Но только с рассветом двинулись дальше.

Толстые и кривые корни мангровых деревьев торчали из воды как храмовые колонны, вместе с шапкой шумящей листвы нависали над лодкой непроницаемым для солнца зонтом. Матросы убрали мачту и аккуратно гребли веслами. В сыром полумраке под корнями назойливо и ехидно жужжали комары, по ветвям ползали насекомые и ящерицы, а внизу воняло болотом. На ночь лодку привязали к толстому корню прямо посреди реки. Матросы и капитан как будто опасались приставать к берегу и поглядывали на лес с тревогой и как бы украдкой, — чтобы об их беспокойстве не узнали пассажиры. В темноте на палубе поставили простую жаровню, огонь которой бросал бледные отсветы на посеревшую листву. Лес хищно шумел, скрежетал, щелкал, квакал, рычал.

На следующий день совсем стемнело. Лишь изредка удавалось Сардану разглядеть небо сквозь переплетение ветвей и листьев. Ночной шум немного поутих, но лес всё равно полнился трескучим гомоном бесчисленных миллионов назойливых насекомых, которые всё что-то резали, рубили, пилили, свистели и фальшивили арии. Несмотря на полумрак, жара поднялась до того невыносимая, что Ашаяти избавилась от ооютской одежды и осталась в цветастой тунике и шароварах. Она долго разглядывала свои искусанные комарами руки и устало чертыхалась.

Когда река расширилась, матросы стали грести медленнее, чтобы не столкнуться с идущей навстречу лодкой. У той не было парусов, она была узкой и длинной, как морская змея. Обе лодки остановились, прислонившись к корням мангровых деревьев, и капитаны долго о чем-то переговаривались, вздыхали и понимающе кивали, нескромно тыкали пальцами в своих пассажиров и качали головами.

— О чем говорили? — спросил Сардан, когда лодки разошлись и продолжили свой путь.

— Ни о чем, — сказал Джэйгэ. — Впереди тучи.

Сардан посмотрел на скучающую Ашаяти, а потом надолго отвернулся к мокрому лесу. Он и не заметил, как Кюимеи открыла глаза — впервые после падения Ургылура. Она прищурилась, осмотрелась в полном недоумении — и вдруг вскочила на ноги! Но тотчас вскрикнула от боли и упала на одно колено. Всё произошло так внезапно, что Ашаяти завизжала в ответ, отпрянула и едва не выскользнула за борт. Подскочили и матросы, один даже выронил весло.

— Где тангыыр!? — закричала Кюимеи и бросилась шарить руками по тюкам под навесом.

Ашаяти аж покраснела от злости, стиснул зубы Джэйгэ.

— В том свертке, — Сардан показал пальцем.

Кюимеи схватила завернутый в шкуры посох, небрежно развернула верхнюю часть с лезвиями, но спохватилась и спрятала обратно. Тяжело дыша, дрожащая и смущенная, она села на палубу возле навеса и попыталась собраться с мыслями. Озадаченные матросы жались к бортам, пока капитан сампана вылавливал весло.

— Кто-нибудь трогал тангыыр? — прошептала Кюимеи.

— Э, — протянул Сардан задумчиво и посмотрел на Ашаяти.

Та пожала плечами.

— Я брала его рукавицами, — сказала она. — А потом завернула в шкуру.

Кюимеи открыла было рот, но ничего не сказала, прислонилась к фальшборту. Она спрятала посох под тюком в ногах и исподлобья посмотрела на лодку, на необычный лес над головой, на матросов и, наконец, на Сардана, Ашаяти и Джэйгэ. А те молчали и недоверчиво разглядывали ее.

— Раны болят? — спросил Сардан, чтобы как-то спугнуть враждебную тишину.

— Как всегда, — ответила Кюимеи, взглянула наверх, но за ветвями не увидела неба. — Где мы? Жарко.

— Мы постеснялись тебя раздевать, пока ты была без сознания, — сказал Сардан, и Ашаяти иронично фыркнула. — Остальные давно сняли ооютские шубы.

— Мы в Ланхраасе? — догадалась Кюимеи.

Сардан кивнул, а Ашаяти нехотя помогла шаманке стащить тяжелую шубу. Кюимеи обливалась потом и кривилась от боли по всему телу.

— Что вам от меня надо? — спросила она.

Ашаяти показательно придвинулась поближе к Кюимеи, выпятила меч у бедра и чуть не врезалась макушкой в висящие над лодкой корни.

— Я тоже хочу знать ответ на этот вопрос, — сказал Сардан. — Может, всё станет понятнее, если ты объяснишь нам, наконец, что это за посох и что ты хотела с ним сделать?

Кюимеи удивленно подняла брови, а потом отвернулась и принялась стирать с рук пот.

— Разве отец вам не говорил? — спросила она.

— Намеками. Мы не шаманы, чтобы их понимать. И не ооюты.

— Он знал больше меня.

— А ты знаешь больше нас.

Кюимеи сумрачно посмотрела на Сардана и дотронулась до посоха пальцами.

— Дайте пить, — сказала она.

Музыкант спохватился, протянул женщине кувшин с водой, а потом полез во вьюки за едой. Руки шаманки дрожали.

— Отец нашел обломки тангыыра в руинах на севере, — сказала Кюимеи. — Он принес разломанный веер и мешочек древних юкши с рунами. Юкши — внутренности тангыыра. Отец сделал новое древко сам. У него были древние записи, наверное. Я видела большой переписанный свиток, но отец мне ничего не показывал. Он не говорил со мной много. А когда занялся тангыыром совсем другим стал. Он пугался всего, злился. Отец видел мир чужими глазами. Тангыыр стал его хозяином, — она помолчала несколько секунд. — В мире много слов, и в людях много мыслей, но мы не знаем их всех. Знавшие давно исчезли. Об иэзи тангыыр никто не говорит слов, — она подняла сверток. — Но каждый шаман слышал их. Очень древние слова, позабытые в Ооюте. Позабытые в целом мире. Я знаю мало, отец молчал мне. Я пыталась узнать мысли других шаманов, стариков, знающих прошлые жизни, но я боялась спросить прямо, а на неясные вопросы получала неясные ответы. Я боялась даже писать им сама, это делал почтальон. Я искала свитки в библиотеках, когда отец посылал с поручениями, вы знаете об этом… Тангыыр — хозяин иэзи, хозяин духов, как вы, чужеземцы, их называете. Он манит их, и они жаждут его. Тангыыр повелевает духами, как утопленником повелевает вода, как ветер повелевает цветами в степи, как снег севера повелевает жизнью. Тангыыр — тойон духов. И кто держит в руках тангыыр — держит в руках всех духов Среднего Мира.

— Я перечитал сотни, даже тысячи свитков во многих библиотеках артели, — сказал Сардан, — и никогда не встречал ничего похожего. Неживое вещество не привлекает духов — это один из тезисов, с которых начинается обучение артельных музыкантов.

— Ваши инструменты привлекают.

— Но не сами по себе, а через музыканта. Бывают, конечно, и такие, что создают волны прямого воздействия, пластины, колокольчики, но они ограничены некоторыми пространственными колебаниями, они взаимодействуют не с духами напрямую, а через разрывы в материи, куда те стремятся попасть. Но лишь живое притягивает духов из междумирья.

— Тангыыр тоже живой, в некотором смысле. Юкши в его древке наполнены не только иэзи Нижнего и Верхнего Миров, но живыми сущностями людей, живших многие столетия назад.

— Которые были заключены в сэргэ, как я понимаю.

— Да, сэргэ хранят иэзи наших предков.

— Вот для чего вы разбивали сэргэ — чтобы найти юкши.

— Нет, чтобы наполнить сущностями те, что внутри тангыыра. Никто не знает, что такое юкши, и где их отыскал отец мне неизвестно. Сущности умерших людей связаны с иэзи, они дают посоху силу. Но отец не успел заполнить юкши, в Хин Сык пришел Устыыр.

Сардан задумался.

— Когда-то давно в артели проводились очень спорные исследования о духах, зарождающихся непосредственно в нашем мире, о призраках, но ни к чему конкретному ученые мужи так и не пришли. Но что дальше? Что ты хотела сделать с помощью этого посоха?

— Я хотела? — возмутилась Кюимеи. — Я ничего не хотела! Я не касалась тангыыра, пока вы не пришли в Хин Сык. Я не более чем женщина, дочь шамана! Я делала, что мне говорят, и не имела права ничего хотеть.

— А твой отец?

— Он хотел знать, чего можно хотеть, — Кюимеи горько усмехнулась. — Вы не понимаете силы тангыыра, вы не шаманы! Птицы не понимают людей. А люди не понимают рыб… Старики говорили, что тангыыр создал из жизней будущих людей первый шаман. Другие, что его уронил с небес великий хаасан Багарчаахлы. Много говорят, но всё молча… Зачем говорить, чего не бывает? Шаман старых времен Хаан Быгык пытался собрать тангыыр самостоятельно, он знал о посохе всё, но многие поколения не могли разобрать его записей на древнем языке. Недавно кто-то всё же сумел их прочесть, и оказалось, что старый шаман так и не сумел создать посох! Все шаманы Ооюта молчали, узнав об этом… На много дней не осталось у них слов и мыслей. А потом отец нашел таблички еще более древние, чем весь Ооют. Он прочитал их, он построил свой тангыыр. Он искал сущности людей в сэргэ. Мой отец был большим шаманом — он создал тангыыр! Никто другой не смог этого сделать. Но имя отца пропало, осталось в снегах, и никто его не узнает. У него было темное дыхание, и он был самым большим из шаманов, но и он не закончил тангыыр. В юкши до сих пор мало силы. Тангыыру нужны новые иэзи, однако и сейчас посох может всё, чего способен желать человек Среднего Мира. А когда юкши наполнятся силой, тангыыр будет повелевать всеми мирами. Ни один человек не в силах пожелать того, что сможет дать ему посох.

— И ты хотела владеть этой силой…

— Силой тангыыра желал владеть шаман, что привел вас с волками в Хин Сык, — стиснув зубы, процедила Кюимеи.

— Не верю, — сказал Сардан неуверенно. — Устыыр — белый шаман и…

— Не бывает белых шаманов, музыкант! — перебила Кюимеи. — Не бывает ни черных, ни зеленых, ни розовых. Бывают шаманы — и всё! Внутри у них дыхание, светлое или темное, как у каждого человека. Внутри у них красота добра и жажда зла. Внутри у них ненависть и любовь, и жизнь, и смерть… Белыми ооюты называют тех, кто живет состраданием. Но и оно не вечно. Когда внутренняя сущность шамана полна пустоты, когда вокруг холод и тьма, вместо любви человек тянется к ненависти, вместо сострадания к жадному своекорыстию. Ночью и днем всё разных цветов — и небо, и глаза, и кровь. Устыыр был хорошим шаманом. У него было светлое дыхание. И у моего отца оно было когда-то светлым, но тангыыр победил свет. Стремление к свободе и небытию сильнее любви и сострадания. Устыыр хотел быть хозяином тангыыра, а хозяин не может дышать светом. Устыыр погубил свое дыхание, а я убила его тело.

— Что?! — воскликнул Сардан. — Ты убила Устыыра?!

— Только тело, музыкант. Устыыр — шаман. Он не исчез до конца. Он будет преследовать тангыыр и дальше. Он помнит свои желания. Он получил свой покой, но снедающая его жажда покоя не даст ему этого понять.

Сардан почесал висок и с прищуром посмотрел на Ашаяти. Та ответила долгим взглядом.

— А что же ты? — сказал музыкант после паузы. — Тоже собиралась стать хозяйкой посоха?

— Хозяйкой? Я? — Кюимеи печально усмехнулась. — В ооютском языке нет такого слова, музыкант. Быть хозяином — привилегия мужчины. Женщина рождается слугой. Женщину могут звать госпожой, хатын, из вежливости к тойону, но не к ней самой. Хозяйка, — она медленно произнесла это слово и замолчала надолго. — Сколько тьмы несет с собой несправедливость!.. Как много обездоленных хотят занять место своих угнетателей! Всю мою жизнь на меня смотрели свысока. Даже слуги, даже дворовые собаки. Скажите мне, музыкант, как я могу желать того же другим? Спросите вашего мрачного друга. Нищий почтальон, он глядел на меня надменно и с презрением — потому лишь, что я женщина. Всего-то женщина, что посмела встать у него на пути! Эту мысль я вижу в его глазах. Будь я хозяйкой, меня презирали бы и рабы. Музыкант, думаете я желаю кому-то моей судьбы? Как мало мыслей у вас в голове! Как много в ней пустоты… Одно желание знала я в жизни — избавление. И вечную тьму всему сущему! Но я женщина… И мне нельзя жить желаниями. Я не Устыыр.

Лодка проплыла под толстым изогнутым корнем и царапнула бортами его бесчисленные отростки. Скрип оборвал речь Кюимеи, и несколько секунд среди гудящего леса слышался лишь плеск весел. Все ждали, когда шаманка снова заговорит, а она не горела желанием продолжать.

— Я желала разрушить тангыыр, — наконец сказала Кюимеи.

— И что же случилось? Не сломался? — сыронизировала Ашаяти.

— Если разломать тангыыр, парень, сила иэзи помчится гибельным потоком по Среднему Миру. Погибнет всё — города и целые страны.

— Надо же, — пробормотал Сардан. — Тогда почему не выкинуть его куда-нибудь подальше? Закопать, например, швырнуть в бездонную расщелину, в глубокое озеро?..

— Где бы ни оказался тангыыр, он будет звать к себе всех, кто пожелает им воспользоваться. И всех он подчинит своей воле.

— Что же тогда?

— Тангыыр нужно разобрать так же, как его собрали. Старые шаманы говорили, что древний тангыыр обрушил половину Верхнего Мира, и хаасаны разделили посох на части. Только так можно заставить замолчать его зов, другого пути я не знаю. Тысяча лет нужна, чтобы растворить юкши в большой воде, в озере или море. На тысячу поколений это море станет ядом, и каждый прикоснувшийся к нему превратится в чудище более ужасающее, чем абааса. Юкши нужно утопить в соленом озере, до которого не добраться никому из живых, но в Ооюте нет соленых озер.

— Можно что-нибудь придумать. В Янаре есть озеро в глубоком разломе, куда не спуститься ни одному человеку. Еще одно, кажется, было в Сармарии. Его берега наверняка засыпаны скелетами — пустыня вокруг на несколько месяцев пути. И всё?

— Нет, древко нужно расщепить, щепки растолочь и сжечь, а пепел закопать в глубокой яме. Говорят еще, яму эту необходимо залить до краев кровью, но не думаю, что это правда.

— Ну как же, зачем на полпути останавливаться? — подала голос Ашаяти. — У тебя много крови.

— Короче, нужна глубокая яма, — отмахнулся Сардан.

— Но не такая глубокая, что достанет до Нижнего Мира.

— Тут уж не угадаешь. Всё?

— Да.

Сардан задумался. Джэйгэ, во время разговора угрожающе косившийся на Кюимеи, подскочил, стукнул кулаком по планширу, а потом выхватил меч и нацелил лезвие шаманке в лицо. Та дернулась вбок, но уперлась спиной в тюки с припасами.

— Каждое твое слово — яд, лисица! — зло сказал Джэйгэ. — Черная ты внутри, и все слова твои черные. Всё в тебе — ложь! Хитрым притворством хочешь спасти свою голову! Но я вижу твое темное дыхание глазами, что дал мне твой отец! Ты пепел лисица, ты — ночь! Люди для вас, шаманов, трава под ногами, вода в кадке! Много лет губила ты Сююрин… Много лет мучила ее, будто она старый вол, будто она рваная тряпка, а не человек. Каждый раз возвращаясь в Хин Сык я видел ее в слезах. Я видел новые шрамы на ее руках. Она разучилась улыбаться, а в глазах не осталось жизни!

— А много ли ее осталось в моих? — произнесла Кюимеи, взглянула на Джэйгэ украдкой и быстро отвела взор. — Ты думаешь я имела больше Сююрин? Твои глаза не видели цепей, почтальон, но они рвали на части мою шею. Ты презираешь тех, кто поднимает плети, а я не могла их не поднимать, потому что мои руки — чужие руки. Я чужая сама себе и принадлежу другим. Меня понуждали и соглашались за меня! Ты думаешь меня не наказывали, почтальон? До крови, до потери сознания? Ты думаешь, меня не унижали? Ты думаешь, что хочешь думать, а глаза, что дал тебе мой отец, видят то, что хотят видеть они. Дочь для шамана — разочарование жизни и его наказание. Вся ненависть отца первой приходилась на меня, на дочь, что родилась вместо сына. Потому что у шамана не бывает больше одного ребенка. Ведомый на казнь свободнее меня. Северная собака, что тащит упряжь под ударами хлыста, имела больше воли! Сююрин могла мечтать о том, что ты когда-нибудь вернешься и заберешь ее с собой, а у меня не было и мечты…

Среди листвы над головой заискрилось небо. В тишине жужжали насекомые, отрывисто кричали птицы, будто в шутку звали кого-то.

— В моей душе тьма, почтальон, тебя не обмануть, — сказала Кюимеи вполголоса и с каждой фразой всё больше переходила на шепот. — Я не высокий хаасан, сошедший из Верхнего Мира. Мое дыхание — злой ветер, мое сердце в узорах рубцов, мое тело горит от жажды выплеснуть ненависть, которую взращивал во мне весь этот мир. Выплеснуть — и затопить ею города и деревни. Как видишь, почтальон, я такая же, как и ты…

Сардан аккуратно отодвинул клинок Джэйгэ от лица шаманки. Кюимеи отвернулась к борту и опустила взгляд. Джэйгэ также не выдержал давления тишины, нервно впихнул меч обратно в ножны и ушел на нос лодки.

До самого вечера, пока не стемнело совсем, Сардан разглядывал артельные карты, хранившиеся свертком в углу ящика с инструментами. Он что-то вспоминал, отмерял пальцами и, подняв голову, долго думал и смотрел на темнеющие за листвой небеса.

Вечером лодка снова пристала к торчащим посреди реки корням мангрового дерева. Капитан разжег пламя в жаровне, а матросы рассыпали на плитках тлеющие щепки, кислый запах которых отпугивал мошкару, и вскоре все легли спать. Назойливо журчала река и шлепались о борта сампана нахальные волны. Лес хрипел и завывал.

Ашаяти встрепенулась среди ночи, открыла глаза. Губы чесались от комариных укусов, опухла левая щека и скула. Огонь в жаровне погас. Матросы спали на носу лодки и жалобно сопели. Ашаяти хотела уже было махнуть рукой, в надежде распугать дерзких насекомых, но вдруг заметила висящую над лодкой тень. Черный силуэт толстой змеюки медленно спускался к палубе с ветки.

4

Темный силуэт беззвучно приближался к голове Кюимеи и всё вытягивался, как капля. Ашаяти шевельнула мизинцем в поисках рукояти меча, но вспомнила, что ближайший лежит у сложенной дохи, и чтобы его схватить, нужно долго и шумно двигать всей рукой. И в этот несчастный миг голова Ашаяти наполнилась мыслями… А нужно ли вообще искать меч? Ведь что бы ни спускалось сейчас с дерева, нацелилось оно на гнусную шаманку. На женщину, которая дважды покушалась на жизнь Ашаяти и неизвестно еще что задумала натворить в будущем. На женщину, которая умеет превращаться в дым и поднимать мертвых. На женщину, в конце концов, которая причастна ко всему тому, что случилось в последнее время и к страданиям многих людей. Стоит ли такую спасать? И не лучше ли подождать, пока эта нравственная проблема решится сама собой? Нужно ли мешать неизвестному чудищу изничтожать зло? Ведь бездействие не убийство?.. Наверное…

Не будет ли ничегонеделание тоже поступком, который приведет к убийству? Ведь именно этим занималась сама двуличная шаманка, долгие годы наблюдавшая человеческие муки и пальцем не пошевелившая… И если сердце Кюимеи полно боли за свои деяния, то хуже ли она, чем бессердечная Ашаяти, собравшая бесстрастно наблюдать за гибелью другого человека?..

Ашаяти протянула руку и дернула за штанину валявшегося рядом Сардана. Лучше было, конечно, разбудить Джэйгэ, от него в бою больше толка, но после перебранки с Кюимеи он надулся и улегся на носу.

Музыкант вздрогнул и хрюкнул. Только он разлепил глаза, как вдруг выгнулся весь и со всей дури махнул ногой у лица Ашаяти. Девушка вскрикнула от неожиданности, голень музыканта коснулась ее волос и врезалась во что-то мягкое позади. Хлопнуло, чавкнуло, и что-то шумно плюхнулось в воду за спиной Ашаяти. Та и подумать не могла, что второе чудище зависло над ее головой!

Шум воды расплескал тишину. Вскочили моряки, вскочил Джэйгэ и, еще не проснувшись, шатнулся к колчану со стрелами. Кюимеи взвизгнула и отпрянула от нависшей над головой тени.

— Нага! — воскликнул капитан.

Змея метнулась на зазевавшегося матроса — тому не посчастливилось уснуть рядом с Кюимеи. Матрос закричал, свистнул соскользнувший с веток хвост, и чудище вместе с человеком вывалилось в реку. Сардан успел разглядеть, что, несмотря на значительную ширину, длины в змеюке было метра два, не больше.

Все бросились к бортам, а второй матрос и вовсе выхватил из-за пояса нож и сиганул в воду. В ночи разволновалась черная река, забарахтались неясные силуэты. Кто-то вскрикнул раз, другой, потом что-то зашипело так свирепо, что стоявшие у планшира невольно отступили вглубь палубы. Снова крики, плеск и удары по воде. Капитан, живо следивший за происходящим и бегавший туда-сюда от носа до кормы, выхватил из воды и втащил на борт сначала одного матроса, а потом и второго.

Разожгли потухшую жаровню и ахнули — тело матроса, на которого накинулась нага, было исчерчено мелкими ранами, из которых на палубу струилась кровь. Пока Сардан спешно перерывал свой ящик, раненого уложили возле огня. Музыкант набросал в ногах оставшиеся у него мази, быстро осмотрел порезы и снова полез в ящик за перевязкой. Матрос стонал и брыкался, поэтому Джэйгэ и капитан держали его за руки и грудь. Кюимеи с интересом взяла одну баночку с мазью, понюхала, взяла вторую, третью.

— Вот, — сказала она, — помажь этим.

Сардан обернулся и покачал головой.

— Это для инструментов, — засомневался он. — Людей ей не мажут.

— Ну и дураки. Мажь этой. А потом этой.

Сардан исподлобья посмотрел на Кюимеи, пробурчал что-то хамское и всё же нанес немного мази на рану на груди матроса. Кровь в порезах вспенилась, зашипела и перестала течь. Сардан замазал остальные раны, для верности посыпал порошком от паразитов и как сумел всё перевязал. Раненый матрос успокоился и вскоре заснул.

— Кровь наги, — сказала Кюимеи, как будто это что-то должно было объяснить музыканту.

Капитан, второй матрос и Джэйгэ поставили весла и пустили сампан дальше по реке. Ночью они часто и тяжело бились бортами о корни деревьев, но и когда небо посветлело — внизу оставался опасный полумрак. Все бросали тревожные взгляды на угрюмый лес, повсюду мерещились тени и глаза холодных оттенков. Шумный прежде лес зловеще молчал, и удары веслами о воду предательски разносились как будто на весь мир.

Сардан услышал какой-то шепот. В полумраке он не сразу понял, что это сидящий у левого борта второй матрос разговаривает непонятно с кем, повернувшись к лесу. Он то замолкал, то снова говорил, повторял одни и те же фразы. Сардан переглянулся с Джэйгэ. От этого шепота в тишине сырого леса по всему телу бегали мурашки.

— Он говорит с натами леса, — перевел Джэйгэ слова капитана. — Это всё, что я понял.

Река вскоре разделилась надвое, более узкий приток скрылся в листве. То же самое произошло двумя часами позже. Капитан не обращал на притоки внимания и правил лодку по центру реки. А та, казалось, мельчала, и к полудню из воды выступили кусты. Они торчали отовсюду, свешивались с деревьев, жесткими прутьями лезли из темной листвы леса, росли пучками прямо в воде. Капитан остановил лодку, оглянулся и понял, что пропустил какой-то из притоков. Но возвращаться не было желания, а темный лес позади враждебно молчал.

Лодка потащилась по траве. Кусты с нервирующим скрежетом царапали борта, хватали за волосы, а однажды Сардану привиделась в переплетении трав чья-то костлявая рука с длиннющими пальцами.

В листве над головой мелькали оранжевые и красноватые пятна — то птицы-носороги облепили верхушки деревьев. Напряженно молчаливые, они вертели головами, а порой, захлопав крыльями, срывались с ветвей и исчезали в лесу.

К вечеру, когда у горизонта появились первые луны, мангровый лес остался позади и вокруг снова лежала заросшая полевыми цветами равнина. Река так раздалась в стороны, что с одного берега с трудом можно было разглядеть другой. На склонах голых гор мерцали огни, темнели башни домов и плавучие острова, на которых выращивали рис.

Среди ночи лодка причалила у рыбацкой деревушки, куда капитан со вторым матросом отнесли раненого. Когда Сардан встал и собрался шагнуть за борт, капитан поспешил его остановить.

— В этой деревне живут пираты, — сказал он шепотом, и Джэйгэ перевел. — Местных они не трогают, но любят чужеземные драгоценности, — капитан кивнул на Ашаяти, прятавшую под шкурами корону.

И всё же на следующее утро, когда лодка продолжила свой путь по бесконечной Аривади, далеко позади замаячил силуэт. Крохотное суденышко, палуба которого была скрыта от любопытных взглядов тканями, неспешно двигалось у самого берега, тонуло в разросшейся траве и кустах, не отставало, но и не догоняло. Впрочем, преследователи не слишком осторожничали и часто выбирались из душного укрытия — всего до единого в черном, обвешанные оружием и заросшие волосами, как обезьяны. Они свирепо поглядывали на сампан впереди и с хищными улыбками отирали со лба пот.

— Кто это такие? — спросил Сардан.

С его зрением тяжело было разглядеть преследователей.

Капитан ответил, а Джэйгэ перевел:

— Бандиты. Где-то услышали о пассажирах.

— И чего они ждут?

— Капитан говорит, впереди засада. Нападут вместе.

Джэйгэ перебрался на корму, достал лук и, натянув тетиву, стал целиться. Но целился так долго, что заморосил дождь, который вмиг сменился ревущим ливнем. Поднялся яростный ветер, и капитан с матросом бросились складывать мачту. Травы и кусты по берегам реки припали к земле, согнулись одинокие деревца.

И снова по краям от реки появились высокие железные ворота и каменные стены, покрытые темным плющом. Река пенилась, плевалась и дыбилась шипящими волнами мутной воды. Она подхватила робкий маленький сампан, понесла его боком и едва не вывернула на берег. А там, в запутанных зарослях травы, чернели мертвыми окнами руины гигантского города — большие многоэтажные дома с колоннами поблекшего красного цвета, пагоды, каменные дороги и полуразвалившийся купол из цветного стекла, в ранах которого проглядывали кости ржавого металлического каркаса, серые деревья и кусты. Прятавшиеся от дождя под куполом птицы были последними жителями погибшего города. Сардан открыл рот от удивления и совсем позабыл о льющемся за шиворот дожде. Он никогда не видел таких высоких городов, но и сейчас ничего толком не успел разглядеть — где-то рядом сверкнула молния, грохнул гром и одновременно с ним лодка врезалась в поваленное на берегу дерево. Сампан завертело, снова подхватило волнами и на палубу шлепнулась пена! И вдруг ливень прекратился… Так внезапно, что еще несколько минут всем казалось, будто он по-прежнему идет. Река продолжала беситься и брызгаться, а наверху, через порезы в тучах, рвались солнечные лучи.

Капитан и матрос кое-как сумели выровнять сампан и вернули на место парус. И когда закончили, у берега показалась пиратская лодка: свалившимся от ветра деревом ее раскололо напополам, разбитую корму унесло по реке, а нос торчал из травы. Незадачливые пираты вылезли на камни у берега и, красные от позора, стыдливо сели к реке спиной.

— Бестолочи вшивые! — крикнула им вслед Ашаяти и погрозила кулаком.

Пираты понурили головы. Их товарищи, до сих пор преследовавшие чужеземцев, замедлились и отстали.

— Не злитесь на этих людей, — сказал капитан через Джэйгэ. — Они не самые худшие из людей. Каждый второй в Ланхраасе когда-нибудь был пиратом. Все хотят выжить… И не самое большое зло выжить золотом тех, у кого его и так много.

— И правда, — согласилась Ашаяти.

К вечеру, когда на вишневом небе показались луны, окружающая равнина потихоньку перешла в глубокую низину, в то время как сама река осталась на прежней высоте и теперь бежала по искусственному каналу. Он выступал далеко над землей и вился прихотливо по широкой долине — над рисовыми полями, цветущими лугами и лесами. Перегнувшись через планшир можно было дотронуться до каменных краев канала. Внизу копошились люди с мотыгами, унылый бык тащил крестьянскую телегу, с песнями возвращались в родную деревню гуляки. Когда стемнело совсем и золотая Саяни поплыла среди звезд, в рассеянных по склонам гор деревнях зажглись свечи — как будто вспыхнули где-то вдали светлячки. Было тихо. Мягко плескалась река да поскрипывали колеса внизу. Огромный, живописный мир окружал маленький сампан, и казалось, что лодка парит в небесах.

Канал извивался и тянулся куда-то далеко-далеко — за горы на горизонте.

— Волшебная красота, — прошептал Сардан. — Первый раз такое вижу.

Среди ночи снова обрушился ливень и вмиг затопил палубу. Сардану с Ашаяти пришлось лихорадочно вычерпывать воду кувшинами, пока Джэйгэ и моряки пытались справиться с парусом и рулем. Порывами жестокого ветра лодку швыряло к краям канала и ежеминутно грозило вышвырнуть в долину. А там, внизу, грязные лужи быстро превращались в темные озера. Вода бурлила, пенилась, среди волн кувыркались обломки деревьев и кустов. В блеске молний Сардан разглядел мужика, который тащил упиравшегося быка по склону горы. Канал содрогался от грома. Вода в нем не накапливалась, а через отверстия выплескивалась в долину водопадами струй. Внизу, среди водоворотов пены, уже не различить было ни полей, ни садов — всё оказалось под водой. Вскоре канал, выступавший прежде метров на двадцать над равниной, стал опускаться ближе к земле и почти поравнялся с ней так, что вокруг сампана теперь шумело штормовое море. Волны его взрывались брызгами о края канала и обрушивались на лодку. Второй матрос и Джэйгэ наконец сняли мачту и вцепились в фальшборт, чтоб удержаться на палубе. Капитан снял пробки, закрывавшие узкие шпигатные отверстия, и ухватился за руль, но теперь лишь для того, чтобы не вывалиться за борт. Большие волны сих пор не дотягивались до сампана, а разбивались о края канала и взмывали над палубой разъяренными драконами. Сардан помог Ашаяти забраться под навес на корме, где, вцепившись в тяжелые тюки, пряталась Кюимеи, а вскоре к ним пролезли и остальные.

Ливень не прекращался весь следующий день, и река несла потерявшую управление лодку всё дальше по мутной воде, и если бы не хитро устроенные края канала, то она давно разбилась бы о камни или жестокие волны. На третий день ливня разошелся ураган. Он содрал часть шкур с навеса, расковырял планшир, раскурочил короткий бушприт и всё порывался вышвырнуть сампан из канала в ревущее море. В это время люди под навесом на корме как могли укрепляли свое крошечное убежище, цепляли крюками и гвоздями шкуры, которые вырывал из рук ветер, и не решались выглянуть наружу.

Лишь на четвертый день, когда ураган снаружи как будто бы утих, а дождь перестал грохотать и сыпался теперь с мелодичным звоном, Сардан просунул голову в сшитую два дня назад щель. Вода все-таки поднялась выше уровня канала, и неуправляемая лодка неспешно плыла правым бортом вперед по мутной грязи беспокойного моря.

5

Назойливый дождь моросил беспрестанно, ветер, не такой и сильный, дергал истрепанный парус, пока Джэйгэ и матрос ставили мачту. Капитан возился с рулем, а потом долго стоял на носу судна и разглядывал горы впереди. Лодка сидела глубоко и вяло покачивалась на волнах темного моря. Мимо бортов плыла трава, кусты, ветки и стволы деревьев, обломки кровли крестьянских домов, а однажды Сардан заметил голову животного — большой олень проплыл среди пенящихся волн и с трудом выбрался на склон горы. А еще дальше впереди покачивалась на воде потрепанная беседка — такие ставили у дорог для отдыха путников.

Капитан вернулся на корму.

— Нужно плыть на запад, — сказал он. — За тем склоном деревня, переждем ливни там.

— Это надолго? — спросил Сардан.

— Начинается время дождей, — пожал плечами капитан, а его слова взялась переводить Кюимеи. — Вода поднимется до холмов, поэтому корабли не отплывали из Кокотука. Дожди будут идти недели две или три, а потом нужно ждать, пока вода спадет. Месяц пройдет, не меньше.

— Я не буду ждать месяц! — вспылил Джэйгэ. — Вам заплатили золотом! Везите нас дальше!

Только он это сказал, как лодка поднялась на гребень небольшой волны и склонилась на левый борт. Джэйгэ схватился за мачту, чтобы не вывалиться в воду.

— Нам нужно пристать к берегу, — сказал капитан.

Джэйгэ подошел к борту, посмотрел сначала на высокие горы далеко впереди, потом на волны.

— Тогда я поплыву сам, — заявил он.

— До дна уж точно, — покачал головой Сардан. — Представляю, как плавают ооюты. В шубах подо льдом. Но я не понимаю, почему нельзя идти дальше на юг? — спросил он капитана. — Это же настоящее море, плыви куда хочешь!

— Вода грязная, всюду ветки и заторы. Глубина непостоянна и легко сесть на мель. Мало того, дождь будет усиливаться, скоро опять начнется шторм, сильнее прежнего, а сампан совсем разбит, — капитан развел руками. — Если доберемся до берега — и то хорошо. А ущелье на юге во время разливов закрывает дамба.

— У Аривади много притоков. Наверняка где-то можно обойти это ущелье.

— Нет, в горах всюду дамбы. Их построили много лет назад, в старые времена. Дамбы перекрывали реку в сезон дождей, чтобы она не выходила из берегов, как сейчас, и не портила урожай. Раньше не было голодных… Но идут годы, некоторые дамбы разломались, другие не запираются, за ними некому следить, починить их не умеют и слишком дорого. Некоторые закрыты, и их не могут открыть уже много лет… Что же, короли не едят наш урожай и не гибнут от наводнений. Дамбы не развлекают королей, и они не желают отказываться от драгоценностей и балов ради крестьян. Река теперь часто разливается такими морями по горным долинам. Вода здесь поднялась так высоко потому, что ворота позади, которые мы проплывали, не заперты, а ущелья перекрыты. И откроют их лишь когда закончатся дожди.

Сардан что-то промычал и долго смотрел на горы в отдалении. Джэйгэ злился и пыхтел.

— А если причалить и обойти дамбы по горам? — спросил Сардан.

— Это злые горы, — покачал головой капитан. — Люди там не ходят.

— Почему?

— Много лет назад в Ланхраасе жили жестокие люди. Они сунули всех королей в реку, а вместо храмов и садов строили дома, где дышали ядами, плавили камни и ковырялись в людских животах. Они поставили дамбы на Аривади и Большой Канал, по которому мы плыли, и много странных домов, куда теперь боятся заходить. Эти люди не признавали натов и богов. Они прокляли эти горы. Боги там не живут, и люди сторонятся.

Сардан задумался.

— Но по горам можно пройти мимо дамбы?

— Кто всходит на гору — назад не возвращается.

— Я и не собираюсь возвращаться, — сердито сказал Джэйгэ. — Я пойду.

— Мы, — поправил его Сардан.

Капитан пожал плечами. По просьбе музыканта он подвел сампан к горным склонам и вскоре отыскал небольшую бухту, окруженную тиковыми деревьями. Несколько дней назад никакой бухты здесь не было и деревья росли на невысоком холме. Мутная и затянутая травяным покрывалом вода засыпана была сорванными с веток листьями.

— Вы пойдете с нами? — спросил Сардан у Кюимеи.

Она посмотрела на него с саркастичной улыбкой.

— Вы предлагаете мне выбор? — поинтересовалась она.

— Да, однако если решите остаться в лодке, я всё равно заберу посох.

Кюимеи привстала, держась за планшир, и вздрогнула от метнувшейся по всему телу боли.

— Пойду, — сказала она серьезно.

Лодка причалила в зарослях. Джэйгэ первым соскочил в воду и сразу запутался в затопленной наводнением траве.

Капитан еще несколько минут рассказывал Сардану как найти дамбу и добраться по ней до деревни на другом берегу, даже что-то рисовал в грязи, скопившейся на палубе. Потом посмотрел с тревогой на перебирающуюся к деревьям Ашаяти и добавил:

— Не ходите на вершину, держитесь склона.

Сардан кивнул, помог израненной Кюимеи выбраться на берег и оттолкнул лодку от кустов.

Лес был засыпан камнями, скатывавшимися с гор вместе с землей. Первое время пришлось продираться через бурелом и стелившиеся по земле заросли липких кустов. Ашаяти царапала руки о колючки и беззвучно ругалась — она вынуждена была тащить с собой еще и бесполезную корону. Дождь то усиливался, то пропадал совсем, но в густом, непроходимом лесу его как будто не было вовсе. Кюимеи опиралась на тангыыр, а он на каждом шагу погружался в грязь, и шаманка падала раз за разом то на одно колено, то на два, и Сардану приходилось приподнимать ее, потому что вставать самой ей было тяжело и больно.

Стоило сделать пару шагов, как ноги путались в колючих кустах и траве, или путь перекрывали поваленные деревья, или кто-нибудь проваливался в лужу. Пару часов утомительной ходьбы спустя все четверо совершенно выбились из сил и устроились под раскидистым баньяном. Ашаяти поежилась от посыпавшихся за шиворот капель и оживилась только когда Сардан стал доставать из котомки еду. Девушка потянулась от редкого удовольствия и коснулась рукой ветки. И отпрянула — ветка оказалась толстущей змеей, лениво свисавшей с дерева! Ашаяти резко кувыркнулась и едва не закопалась в грязи. Змея сонно посмотрела на девушку, потом на застывшего Сардана и, не проявив особенного интереса, снова уставилась в землю. Ашаяти обернулась. Со всех окружающих деревьев свисали утомленные, равнодушные к людям змеи. Ашаяти передернуло, а Сардан запихнул еду обратно в сумку, и все вместе поспешили прочь. Еще долго ковыляли они по завалам валежника. Вскоре среди кустов вновь стали появляться камни, а через час или два лес деревьев и вовсе остался позади, а его место занял лес громадных валунов. Когда-то давно они прикатились сюда с вершины и так и остались, уткнувшись в скальные ярусы, деревья и в другие валуны. Земля под ногами перемешана была с камешками поменьше, острыми, как шипы. Идти по ним было жестокой пыткой, каждый шаг отстреливался болью по всему телу. Сардан скрипел зубами и поглядывал на далекую вершину, куда запрещал подниматься капитан лодки. А там был тихий лес…

Джэйгэ замедлил шаг и старался идти не поднимая ног, чтобы не ступать на камни, а распихивать их. Дождь, недавно почти прекратившийся, пошел опять. Кюимеи споткнулась и припала рукой к высокому валуну, с которого лил поток темной воды. Сардан поспешил на помощь, но шаманка отмахнулась от него и пошла дальше. А Джэйгэ, напротив, остановился. Склон впереди обрывался крутой стеной. Джэйгэ и Сардан подошли к краю, рискуя свалиться в пропасть от хлеставшего с вершины потока воды. А падать было далеко — деревья внизу казались не больше человеческого пальца!

Сардан оглянулся. Если спускаться — выйдешь к бушующему морю. Да там и не пройдешь — дамба перегораживает склон, а чтобы пройти на другой берег, ее нужно пересечь поверху. Кроме как к вершине идти больше некуда. Что же там такое, о чем предупреждал капитан?.. Джэйгэ снова посмотрел в пропасть и, не говоря не слова, двинулся на вершину горы.

6

Резкие порывы ветра искрили дождем. Тучи мрачнели, трещали паутинами молний и грохотали так, что метавшаяся среди сполохов птица никак не решалась спуститься к земле. Если эту груду костей можно было назвать птицей. Она даже крыльями не шевелила — на них всё равно не было перьев, гнилые кости покрывали шипы.

Птица нырнула в тучи. Ударом ветра ее швырнуло вниз и где-то рядом бахнул гром. Птица забарахталась, завертелась в падении и выровнялась над самыми деревьями. Лодка, которую она преследовала последние дни, пропала, как и сама река. В пенистых волнах серо-коричневого моря мелькали обломки деревьев, кустов, а где-то совсем далеко плыл по воде темный парус с простым орнаментом и сорванная бурей с дома на холме кровля. Молния выстрелила в море, зашипела серая пена. Птица снова поднялась к облакам — злым ветром внизу ее давило к воде. Некоторое время она скользила среди туч, а потом сложила крылья и ринулась вниз.

В этот раз она увидела мачту. Парус был убран, и крошечный сампан брезгливо болтало по волнам, казалось, море хочет сбросить его с себя, как присосавшегося паразита. Птица скользнула над водой, поднялась и налетела на одного из матросов. Тот закричал, а второй отшатнулся в ужасе, свалился на нос лодки. Когти вонзились в грудь. Другой моряк вскочил на ноги, схватил весло и замахнулся им на птицу, но ветер вырвал оружие у него из рук. Птица зашипела и с легкостью вышвырнула первого матроса в море. Второй отступил опять и сам чуть не вывалился за борт. Он рыскал взглядом в поисках какой-нибудь дубины или кинжала, но кругом валялись только веревки и канаты.

Птица уселась на навес на корме. Со сложенными крыльями размером она была больше человека. Ее черные, клубящиеся черным дымом глаза уставились на перепуганного матроса — тот остолбенел и неожиданно рухнул на палубу без чувств. Птица расправила крылья и умчалась в небо. Тех, кого она искала, в лодке уже не было.

7

В небе шевелились тучи и ожесточенно поливали землю дождем, и ночь, черная и безлунная, трепыхалась ранами молний. Сардан еле тащился сквозь мокрые джунгли на вершине горы. Под ногами что-то квакало и чавкало, ветер нахально ерошил листву, дергал ветви деревьев. Остальные следовали по пятам за музыкантом. Стоило кому-то неуверенно шагнуть в сторону, как он тонул в темноте ночи, и всем приходилось его искать. Сардан несколько раз пытался разжечь факел шипением, но ветер с дождем мигом гасили пламя.

Ближе к полуночи путники отыскали отверстие у корней темного баньяна и спрятались внутри. Дождь, как дикий зверь, беспрерывно царапал дерево, шуршал и хлюпал, над головой проносились раскаты грома, и джунгли скулили, рычали и визжали. Что-то трещало в кустах неподалеку.

Сардан первый проснулся от шороха. Он выглянул в сумрачный лес — рядом с убежищем метнулся в кусты тигр, зашлепал где-то там по лужам. Сардан второпях притянул к себе ящик с инструментами, хотя чем он мог пригодиться? Так из последних сил удерживает в руках оружие окруженный врагом воин. Лес шипел и извивался, как будто сделан был из змей.

Вскоре снова двинулись в путь. Сардан шагал впереди и поглядывал на небо виноградного цвета. Ни солнца не было наверху, ни птиц, ничего. Никаких ориентиров.

— Куда мы идем? — спросил Джэйгэ.

— На восток, — сказал Сардан не слишком уверенно. — Я слежу за ветром.

Джэйгэ не понял и пожал плечами. Он никогда не забирался так далеко на юг.

К полудню шумный лес понемногу притих, успокоился. Или затаился. Дождь нудно моросил, лился тонкими, насмешливыми струйками по большим листьям, брызгалась под ногами грязь.

Сардан обошел кругом необычайно ровный валун, весь заросший мхами, и полез через кусты. Ветки приходилось распутывать, они цеплялись за угловатый ящик на спине; музыкант без остановки чертыхался и вдруг остановился, уткнувшись в каменную стену бледно-красного цвета. Сардан прикоснулся к ней, содрал немного налипшего плюща. Стена была высоченной, этажей в пять. Музыкант прошел вдоль нее и оказался на каменной дороге. Она заросла мхом и травой, засыпана была листьями, ветками, камнями, бочками и каким-то искореженным металлическим мусором. Дорога спускалась в небольшую низину и исчезала между высокими, в три, четыре, а то и пять этажей домами, с бесчисленными балкончиками, колоннами, дверями и застекленными окнами таких размеров, какие Сардан видел разве что во дворцах южных князей.

— Непостижимо, — прошептала Кюимеи. — Какие создания жили здесь? И когда?

Изрезанная морщинами трещин дорога в глубине низины ныряла в лужи, а выбравшись обратно на возвышенность, ветвилась среди заросших мхами строений. Дома были выстроены из красных латеритных кирпичей со множеством деревянных деталей, теперь подгнивших и рассыпавшихся. Тиковые колонны подпирали балконы и террасы, широкие фризы украшены были выцветшей резьбой, мерцали блики цветастых стекол. Все дома до единого были высокими — не меньше трех этажей в высоту, и в большинстве своем сужались пирамидально кверху.

У широко распахнутых дверей, в заваленных какими-то ржавыми трубами кустах, возилось семейство маленьких обезьян. Несколько поодаль, в тени ветвистого дерева, отдыхали олени, а под ногами шуршали грызуны. Сардан прошел по замусоренной лужайке к одному из домов, встал на цыпочки и заглянул в окно с побитыми стеклами. Внутри в беспорядке валялась простая деревянная мебель, на полу рассыпаны были металлические сосуды, на столах — битые колбы и пробирки. В некоторых содержалась какая-то выцветшая труха. Сардан зашел было в дверь, но тотчас поспешил обратно — изнутри разило кислой тухлятиной.

На следующей улице стены домов закрывали свисавшие с крыш лианы, обросшие листьями размером с человека. За узкой площадью стоял невысокий дом, наверху которого приделан был металлический купол. В прорези торчала толстая металлическая труба, совсем ржавая. Кюимеи остановилась и подняла с земли растрепанную книгу. Страницы исписаны были непонятными символами.

— Как много слов, — сказала Кюимеи.

Сардан посмотрел ей через плечо.

— Похоже на аракан, — сказал он. — Южный язык, на котором говорят в Ланхраасе и соседних странах. Впрочем, я его не знаю, но буквы похожи.

Он прошел к стене и сунулся еще в одну дверь. По полу темной комнаты разбросаны были сотни, даже, наверное, тысячи книг. Книгами были заняты и огромные, до потолка, стеллажи. На полках у другой стены стояли запутанные в паутину металлические приборы с крутящимися ручками и линзами, а позади них — опять колбы. На стенах чем-то черным выведены были непонятные символы.

— Никого нет? — почему-то шепотом спросила Кюимеи.

— Кроме мышей, — сказал Сардан.

Он прошел за угол и сунулся в темный проем. Дверь, разрубленная и расцарапанная, валялась на ступеньках. Все окна трехэтажного дома были выбиты, рамы выломаны — намеренно, ожесточенно. Внутри такой же бардак, как и всюду. Мебель искромсана топорами, а посреди комнаты валялся скелет. Сардан отшатнулся и увидел на стене нарисованный углем символ — два слитых треугольника, большой сверху и под ним поменьше.

— Символы кхе, — процедил музыкант.

— Что это? — Кюимеи выглядывала из-за его плеча.

— Здешняя вера. Нет ничего губительнее невежества, этот удивительный город тому лишнее доказательство.

Чтобы обойти залитый лужами перекресток, они свернули на извилистую узкую улочку. Там, в траве, лежала поперек дороги разбитая давным-давно двухколесная повозка. Борта ее заросли красно-белыми цветами.

Ашаяти подняла голову. Тучи мчались в кавалерийском наскоке. Ашаяти заморгала и прикрылась ладонью от надоевшего до невозможности дождя. Помогла бы какая-нибудь шапка, но с каждым днем в Ланхраасе становилось всё жарче, и вместо того, чтобы надевать, хотелось что-нибудь снять.

— От этого дождя из меня сейчас грибы прорастут, — устало пожаловалась Ашаяти. — Давайте куда-нибудь под крышу залезем. Может, скоро перестанет?

— Сейчас посмотрим, — отозвался Сардан.

Он взошел по лестнице на крыльцо первого попавшегося дома и шагнул в прихожую. В полумраке видно было пыльное кресло и камин у дальней стены. Старые дрова в топке побелели от паутины.

— Можно… — сказал было Сардан и осекся, застыл.

Ашаяти нетерпеливо надавила ладонями ему на спину.

— Что ты стал? — проворчала она.

Сардан попятился.

— Здесь кто-то есть, — прошептал он.

8

— Кто там? — тихо спросила Ашаяти и украдкой сунулась к мечу.

— Давай назад, — ответил музыкант и вытеснил девушку обратно под дождь.

— Кто? — не унималась она. — Человек? Зверь?

Кюимеи прижала к груди посох и отступила.

— Ни то, ни другое, — сказал Сардан. — Не знаю, не видно в темноте. Пойдемте отсюда скорее.

В волнении они поспешили вниз по улице, а вместе с ними бежала по дороге дождевая вода. Музыкант заметил, как тихо стало в городе. Шелестел дождь да шлепали по лужам шаги — и всё. Молчали прятавшиеся птицы, ничего не шуршало, не жужжало, разве что скрипнет порой разломанное окно, а потом бухнет ветром о косяк.

Дождь стал усиливаться, как будто заторопился вместе с перепуганными людьми. Задребезжали от капель металлические пластины на кровлях.

— Уйдем из города до темноты, — сказал Сардан. — Нехорошая здесь тишина. Как будто таится перед прыжком.

Они перебежали одну улицу, вторую, пересекли заросший сквер и оказались на широком проспекте. У стены круглого дома, под металлическим фонарем, стояла большая, почти в человеческий рост, бочка — грязная и подгнившая, но закрытая крышкой. Сардан шарахнулся в сторону.

— Что ты шатаешься? — процедила Ашаяти.

— Это гроб! — воскликнул Сардан и прижался к стене у дороги. — В таких здесь хоронят людей!

— Прямо посреди улицы? — не поняла Ашаяти, но грохочущий ливень заглушил ее слова.

Капли сыпались на город огромные и теплые, как будто где-то наверху продырявился гретый тазик. По дорогам текли потоки мутной воды с мусором и листьями, а дождь обрушивался сплошной стеной, за которой ничего было не разглядеть.

Джэйгэ вырвался вперед и побежал по улице со всех ног. Остальные спешили за ним, но Кюимеи не рассчитала силы, поскользнулась и упала на колени. Сардан помог ей подняться. Вскоре наткнулись на груду обломков — несколько перевернутых телег снесло водой и навалило вокруг комья травы, кустов и веток. Поток нес по дорогам доски, тряпки, книги и бочки — как правило разбитые и пустые. Гробы были повсюду: стояли у стен, валялись во дворах, плавали в лужах, лежали раскуроченные на лестницах и в траве. Дождь свирепел, и воды в городе потихоньку прибывало, а отводные каналы были забиты мусором.

— Теперь понятно, как сюда нанесло столько гробов, — сказал Сардан.

Пробравшись через завалы, они бросились было дальше, но внезапно Джэйгэ остановился — так резко, что чуть не упал. Сардан промахнул мимо него на пару шагов и тоже замер. Дорога впереди была перегорожена камнями и резными колоннами обвалившегося здания, вокруг которых плевалась и пенилась загаженная гнильем вода. Поток уже поднялся почти до колен, пришлось спешно возвращаться к предыдущему повороту! Скользнувшая по воде доска с силой треснула Ашаяти в колено, и девушка едва не бултыхнулась в поток. Кюимеи и вовсе отпрыгнула к стене. Ей показалось, что в воде кто-то проплыл.

— Пойдемте! — сказал Сардан и схватил Кюимеи за руку. — Нужно укрыться в доме!

Они пошли против потока, свернули за угол и взбежали по крошечной лестнице в двери высокого — в четыре этажа — дома. Вода плескалась в прихожей, а где-то в сумрачных коридорах пищали крысы. Сардан потащил всех к лестнице на второй этаж, но на крошечном пролете они снова наткнулись на бочку. Запечатанная крышкой и вся обклеенная листками с заклинаниями, бочка стояла в холодном полумраке и делила лестницу пополам. Сардан остановился, Кюимеи уткнулась ему в спину.

— И как по-твоему это сюда заплыло? — спросила снизу Ашаяти.

Ветер гулял где-то наверху — в темных коридорах второго и третьего этажей.

— Еще успеем найти другой дом, — еле слышно сказала Кюимеи и потянула Сардана за рукав.

Но не успели… Вода добралась до нижних ступенек лестницы, а в коридорах ее натекло почти по пояс. И если по первому этажу еще можно было пройти, то снаружи, на улицах, — воды было по горло. Делать было нечего…

Они взошли по лестнице и боязливо протиснулись мимо зловещей бочки. На втором этаже отовсюду капало, носился с глухим ревом ветер и скрипел обломками дверей. В комнатах всё было разгромлено — мебель как будто носороги перетоптали. Кюимеи пугливо жалась к еще светлым кое-где стенам и дышала рывками, а Сардан подумал, что каждый новый шаг дается ему с усилием, как будто где-то в глубине души он противится движению вперед, как будто трусливая часть его личности толкает его назад и убедительно оправдывает свое мнение. Ашаяти и вовсе казалось, что кругом не душная южная парилка, а северный мороз, от которого бегают мурашки и леденеют волосы.

Далекий конец коридора тонул в скрипучем мраке. Ашаяти сама не поняла, когда вытащила из ножен меч. Джэйгэ сжимал в пальцах кинжал. Сардан двигался первым, воровато заглядывал в двери и наконец, после нерешительных размышлений, вошел в большой зал. В высоту он был, вероятно, на два этажа, и музыкант подумал, что тут могли бы проводить балы. Большая наружная стена, не считая узких перегородок, сделана была из цветного стекла, побитого кое-где и осыпавшегося. Внутри было пусто, разве что у стены горой навалены были переломанные столы и лавки. Сардан вышел на середину зала. Снаружи грохотал ветер, дождь брызгал в дырки окон.

— Останемся здесь, — сказал Сардан, осматривая серые стены. — В большом зале тайком не подберутся.

— Кто не подберется? — хмуро спросила Кюимеи.

— Никто.

— Зато как подберутся — потом не спрячешься, — возразила Ашаяти.

— Хоть время будет. В маленькой комнате не знаешь, кто стоит за дверью в шаге от тебя.

— Здесь узнаешь, но легче тебе от этого не станет, — парировала Ашаяти.

В центре зала сложили доски и развели костер, а обломками столов и лавок завалили дверь, соорудив целую баррикаду.

— Сторожить будем по очереди, — сказал Сардан, когда кое-как перекусили. — Сначала я, потом Джэйгэ, потом Ашаяти.

— Почему я последняя?

— Чтобы выспалась. Тяжелее всего придется Джэйгэ.

— Я не буду спать, — проворчал тот.

— А я? — спросила Кюимеи.

— Если будешь сторожить ты — не уснет и Ашаяти, — сказал музыкант.

Ашаяти фыркнула.

Когда все улеглись у костра, Сардан прошел к разбитой мебели у стен и в груде мусора нашел отломанную дверную ручку. Он вернулся к костру, достал нож и попытался вырезать из ручки шамейху — «поносный» свисток, без которого чувствовал себя как без одежды. Получалось так себе, хотя в артели обучали музыкантов мастерить примитивные инструменты самостоятельно, но в этом случае Сардан не мог даже проверить, что у него выходит — в шамейху не свистнешь без последствий для окружающих. А если говорить точнее — именно печальными последствиями можно определить удался ли свисток.

Дождь вскоре унялся и журчал теперь по карнизам и стенам. Сардан отложил нож и слушал. Снаружи шуршали капли, шлепались музыкально на стекла, и булькал на улицах внизу водный поток. И среди этого шороха что-то заскрипело, зацарапало, как будто собака когтями по полу. Сардан сжал нож и приподнялся. Скрежетало где-то близко. Ашаяти и Джэйгэ тоже встали — они и не спали почти.

— Что? — прошептала встревоженная Ашаяти.

— Звук, — еще тише ответил Сардан. — Слышите?

Проснулась Кюимеи. Все слушали. Скрежет не прекращался и нарастал.

— В углу, — шепнул Сардан.

Свет вялого костра не доставал до дальнего угла комнаты. Сардан взял из огня палку и хотел было швырнуть ее в темноту, но перепугался грохота, положил ее на пол и пихнул ногой. Палка истерично заскрипела, проехала метра два и потухла. Сардан беззвучно выругался.

— Я сделаю, — сказала Кюимеи.

Она вытащила из шкур тангыыр, поставила его лезвиями на пол и что-то проговорила. На полу медленно проступили светящиеся красные пятна и бросили легкие отсветы на стены. Таких же духов Сардан видел в артели Эрээсина и принял их поначалу за кровь. Они тускло мерцали и сонно шевелились.

В покрасневшем углу никого не оказалось. И, как в насмешку, снова заскребло — громко и совсем близко.

— Наверх! — сорвался шепот Сардана. — На потолок!

Кюимеи торопливо подняла посох и зашептала те же слова, что и прежде. Красные светлячки выступили на потолке, выхватив из темноты висящих там чудищ.

9

Птица скользила над джунглями. Порывы ветра бросали ее к трепещущей листве, ливень бушевал жестокими вихрями, и птица, отчаянно скрипя костями, вынуждена была часто взмывать выше туч.

Переждав немного в солнечном свете, она снова ныряла в сполохи молний, со взрывами грома проносилась над пьяно шатающимися деревьями и всё искала следы людей, и всё никак не могла найти.

Внезапно среди джунглей вырос большой красный дом — за ним еще один, и еще. Птица свалилась на крышу, заскрежетала когтями по камню и сунула голову в черную трещину в кровле. И тотчас отпрянула, осмотрелась, прошла по крыше и остановилась на краю. Мертвый город таял в тумане дождя. Но птица знала, что преследуемые где-то здесь. Она их нашла…

Птица выгнулась и захрипела, оглушительно громко — но неслышимо для человеческого уха. Вдруг в пелене дождя показались черные крапинки: десятки, а может и сотни чахлых птиц с горящими недобрым светом глазами вспорхнули над городом и закружились вокруг той, что их призвала.

10

Они висели под потолком, как летучие мыши. Ростом с человека, черные, волосатые, клыкастые, физиономии в волдырях, с россыпью крошечных паучьих глазок.

— Что это? — прошептала было Ашаяти, но взвизгнула на последнем слоге, потянулась неуверенно к мечам.

— Тайэ, местные веталы, — сказал Сардан, глядевший на потолок исподлобья. — Трупоеды.

— Можно не бояться?

— Почему?

— Мы не трупы.

— Пф, так и ты мясо не сырым ешь!

Тайэ посыпались с потолка.

Ашаяти на стала и пытаться вытащить мечи, всё равно не успела бы, а вместо этого вынула из кармашка в рукаве кинжал. Но только выставила его перед собой, как что-то полоснуло по запястью, и кинжал звякнул о пол. Ашаяти вскрикнула и упала на одно колено. Спрыгнувший с потолка тайэ растопырил над ее головой длинные сверкающие когти, по получил плечом от Джэйгэ и с вытаращенными глазами засеменил в толпу своих сородичей.

— К двери! — крикнул Сардан, а сам потянулся к ящику с инструментами, но отпрянул, чтоб увернуться от промахнувшего рядом тайэ.

— К двери, которую ты завалил?! — вспылила Ашаяти.

Она вынула наконец меч и с силой рубанула приблизившегося к ней трупоеда по шее. Или туда, где шее было бы самое место. Меч отскочил со звоном.

— Они железные! — растерялась Ашаяти.

Сардан не расслышал. Он ухватил ящик с инструментами за лямку и рванул к выходу. Там и правда всё завалено было обломками мебели, досками и мусором. И пока музыкант мешкал в раздумьях, Джэйгэ и Ашаяти промчались мимо и ловко юркнули в узкие щели между столами и лавками. Даже Кюимеи опередила его — швырнула в отверстие посох и растворилась облаком дыма!

— Вот проныры скользкие, — с досадой произнес Сардан, — мне бы вашу молодость…

— Лезь давай! — закричала из коридора обеспокоенная Ашаяти и протянула через баррикады руку.

— Скорее! — торопил Джэйгэ.

Кюимеи появилась из дыма в коридоре и подняла тангыыр.

Сардан попробовал сунуться в щель, но в тот же миг под ним обломилась доска. Если постараться, в дыру можно было еще кое-как влезть самому, но совершенно немыслимо было протолкнуть в нее ящик с инструментами.

— Может, вы ко мне? — кисло улыбнулся Сардан. — Я вас так люблю, хитрецы, расцеловать прямо хочется!

Сзади топало и скрежетало.

Сардан обернулся и впопыхах схватил какую-то палку. Тайэ не замедлили шаг — что им палка, когда от них мечи отскакивают? Сардан приблизил конец дубины к губам и зашипел. Палка вспыхнула, и тайэ отшатнулись.

— Брысь, ну! — крикнул им Сардан и замахал факелом.

Тайэ не послушались. Ближайший ударом когтей выбил из рук музыканта горящую дубину, та стукнулась о стену и погасла. Сардан попятился, споткнулся о перекрывшие дверь завалы и небрежными рывками перетащил ящик с инструментами со спины на живот — вместо щита. Тайэ навалились на него со всех сторон — в полумраке замелькали когти, несчастный ящик заохал и затрещал. Сардан пытался отбиться беспорядочными взмахами рук, но когти исцарапали ему запястья. Музыкант отступил к стене, дыхание сбилось, и воздуха в комнате как будто стало меньше, а кругом мельтешили крошечные глазки, слюнявые клыки. Сардан оглянулся и различил дверь с другой стороны зала. Она, кажется, была заперта, о ней забыли и не завалили. Сардан двинулся к двери, держась спиной к стене. Он упрямо отталкивал наседавших чудищ плечом и чувствовал уже, как по рукам, щекам и груди течет кровь и всё тело горит от боли. Ящик криво висел на одной лямке. Здоровый глаз видел только фейерверки кровавых брызг. Сардан уже и стену не чувствовал. Кровь повсюду. И когти. Даже удары он перестал ощущать, так много их было. А когда добрался всего-то до середины стены — силы закончились. Дальше не пробьешься… Он нашарил рукой самодельную шамейху, свистнул, но как будто еще и раззадорил этим тайэ. Сардан вздохнул устало. Он не чувствовал ног и стал заваливаться на живот, на ящик, — и вдруг задел пяткой какой-то металл на полу. То ли отвалившаяся от чего-то пластина, то ли люк. Обувь скрипнула о ржавчину. Звук так внезапно врезался в вопли зубастых тайэ, что те отпрянули в смятении. Тишина на какое-то несчастное мгновение остановила бойню, разве что из завалов за дверью продолжала что-то кричать Сардану ошеломленная Ашаяти.

Музыкант злорадно ухмыльнулся и чиркнул пяткой по металлу. Тайэ отступили еще на шаг.

— Что такое? — протянул Сардан. — Уши вянут?..

Он принялся злостно шаркать ногой — пяткой, носком, то ритмично, то сбивчиво, то изо всех сил, то еле слышно — и отмечал про себя как морщатся чудища от каждого звука, как дергаются, как мечутся в панике. Тайэ шипели и переглядывались, пучили красные глаза и хрюкали всем хором. Сардан наконец нашел какую-то систему — стукнул ногой по металлу, потом скрипнул дважды носком, стукнул еще раз и снова скрипнул. Жавшиеся в первых рядах тайэ жалобно завыли, как будто молили злого музыканта прекратить пытку. А тот сыграл только вступление своего мерзкого рондо! С каждым мгновением скрип у него получался всё ехиднее, всё звонче был удар. Музыкант разошелся в веселом танце, и засверкали в темноте злобные глаза ошалевших тайэ. Довольный собой Сардан усмехнулся и с изо всех сил врезал по металлу, надеясь финальным аккордом разогнать чудищ по углам.

Но что-то хрустнуло внизу…

Земля ушла из-под ног — все-таки там был люк, старый, ржавый, теперь вот расколовшийся напополам! Сардан с воплем полетел в темноту, да еще и в падении задел ящиком край ямы. Ящик отскочил и ударил музыканта в челюсть.

Ашаяти в ужасе отпрянула от заваленной хламом двери.

— Что случилось?! Эй?! — крикнула она и сунулась было обратно в щель, через которую выскочила в коридор. — Отвечай, придурок! Я тебе сейчас рожу сломаю!

Она так разволновалась, что позабыла обо всем на свете, даже об оставленной у догоревшего костра короне.

Джэйгэ схватил Ашаяти за руки и вытащил обратно в коридор. В щелях засветились злобные глазки тайэ, от их хриплого дыхания темнело в глазах.

— Уходим! — сказал Джэйгэ. — Его сожрали!

Ашаяти развернулась и таким смертоносным взглядом посмотрела на Джэйгэ, что тот отшатнулся и припал к стене. И вдруг где-то в дальнем конце коридора заскрипело, зашуршало. Ашаяти мигом пришла в себя — будто ледяной воды за шиворот набрала. Джэйгэ выпрямился, и все трое уставились в темноту. Коридор урывками освещался светом из дверей и разбитых окон, а остальное тонуло в упругой темноте. Что-то мелькнуло на свету. И исчезло. Мелькнуло опять — и снова пропало.

Скрежет нарастал.

Внезапно из темноты вынырнули фигуры тайэ, бежавшие по потолку коридора! Кюимеи взвизгнула. Джэйгэ взял ее за предплечье и, не видя ничего в полумраке, рванул было по коридору, но одумался и заскочил в ближайшую комнату. Ашаяти протиснулась следом и заперла дверь на засов. Джэйгэ придвинул к проходу разбитый стол и помчался дальше, в следующую комнату, потом дальше, еще дальше — сквозь бесконечные двери. В коридоре на него с потолка обрушился тайэ. Джэйгэ ткнул чудище кинжалом, но лезвие скрипнуло о кожу — и оружие выпало из рук. Тайэ прыгнул на беззащитного противника, но отвалил в сторону и бахнулся о стену — это Кюимеи что было сил врезала ему посохом через порог. Тайэ взбесился! Он заревел, завизжал, ударился о стену и принялся царапать ее когтями, испуская при этом изо рта и ноздрей зловонный дым.

Джэйгэ поднял кинжал и побежал к лестнице. Он так разогнался, что не увидел в полумраке пролета запечатанную бочку и врезался в нее грудью. Бочка медленно завалилась на бок, с душераздирающим грохотом поскакала по лестнице — и разбилась о стену! И тотчас из обломков выпрыгнул тайэ — этот был совсем дикий, да еще и на две головы больше остальных, весь от пяток до макушки в прыщах, с колючими рогами и большущими крыльями за спиной! С нижней ступеньки чудище взлетело к Джэйгэ, а тот ударил кинжалом наудачу. И снова лезвие соскочило с жесткой кожи, и тайэ замахал когтями, как помешанный. Джэйгэ вынырнул из-под ударов, запрыгал по лестнице обратно наверх, но на последней ступеньке столкнулся с выбегавшей из-за угла Кюимеи. Шаманка споткнулась от неожиданности и влетела головой вперед в какую большую комнату. Бежавшая последней Ашаяти не придумала ничего умнее, как подхватить Джэйгэ за шкирку и потащить следом, пока дерганый почтальон парировал удары тайэ.

Джэйгэ подцепил дверь ногой и захлопнул ее перед носом у чудища, но тайэ не смутился, порубил гнилые доски когтями и влез в комнату вместе со всеми. Кюимеи в смятении обернулась. Комната оказалась угловой, с огромными битыми окнами на две стены, а единственную дверь загородил хрюкающий тайэ.

Джэйгэ перекувыркнулся и вскочил на ноги. Ашаяти беспорядочно молотила чудище искрящимся мечом, но эти удары не оставляли на теле тайэ и царапин. Джэйгэ хотел было вмешаться, но каким-то легким и неуловимым ударом когтя тайэ сбил лезвие с его кинжала.

— Ударь его посохом! — закричал Джэйгэ перепуганной шаманке.

Кюимеи отступила к окну и как будто не расслышала обращенных к ней слов. Ошеломленная происходящим, она замерла с открытым ртом, не в силах понять, что от нее хотят.

Но тут позади свистнуло. В окнах появилась неясная тень, и Кюимеи закричала от боли — в ее плечи вонзились когти! Огромная птица, вся из шипастых костей, бесновалась снаружи и пыталась вытянуть Кюимеи из окна. Шаманка заизвивалась, завизжала истошно, застонала. И когда Ашаяти повернулась к ней в недоумении, через разбитые окна в комнату ворвалась целая стая мелких птиц — черных, как чернильные кляксы, с горящими глазами, с клювами-кинжалами. Тучей окружили они Ашаяти, Джэйгэ и даже обескураженного тайэ.

Злобная птица клюнула Кюимеи в голову и рывком вытащила за плечи в окно, но удержать не сумела. Шаманка заболтала руками, бултыхнулась со второго этажа в мутный поток под окнами и выпустила из пальцев посох.

Ашаяти же кое-как отбивалась от стаи назойливых птиц и тайэ одновременно и потому не заметила потери Кюимеи. Джэйгэ вообще остался без оружия и защищался окровавленными ладонями, локтями и ногами. Съежившись, он попятился к окну, и, когда ткнулся спиной в раму, Ашаяти обернулась и ударила его в грудь плечом. Джэйгэ ахнул… Ударом его выкинуло в окно, а следом прыгнула и сама Ашаяти, но неудачно задела оконную раму и расцарапала ногу об острый карниз.

Кюимеи в истерике шарила под водой руками в поисках посоха. Огромная птица плюхнулась рядом и нырнула в поток с головой.

Вода поволокла Джэйгэ по улице, он попытался приподняться, забарахтался и внезапно закричал от боли, коснувшись валявшегося на дне тангыыра. На ладонях тотчас вздулись жуткие волдыри. Птица обернулась, взмахнула было крыльями, но Ашаяти сбила ее под воду ударом меча. Сверху зазвенело стекло — это тайэ выскочил в окно следом за остальными. Он явно метил приземлиться на голову Ашаяти, но та откатилась в последний миг, и чудище смыло волной.

Кюимеи подбежала к Джэйгэ, вырвала из его изуродованных ладоней посох, подняла его остриями вверх и стукнула набалдашником внизу по земле. Вода взорвалась облаком брызг. Ударной волной разметало птиц и перевернуло вверх ногами тайэ.

— Бежим! — крикнула Кюимеи.

11

Сардан провалился в темноту и шлепнулся в грязь. Что-то в спине удивленно хрустнуло. Музыкант вскрикнул от боли, но сразу заткнулся и посмотрел наверх, однако люка, в который провалился, не увидел. Что-то рычало и царапалось в непроглядной тьме.

Сардан закряхтел, перевернулся со слезами на глазах и спешно пополз по какому-то проходу. Где-то рядом быстро капала вода и шуршал поток. Сардан нащупал рукой мокрую, липкую стену, встал на ноги и как мог быстро заковылял вперед. Но тут же остановился. Зашуршало очень близко. Заскрежетало. Музыкант прилип к стене и услышал свое тяжелое, рваное дыхание, попытался унять его, успокоиться, даже рот руками зажал — всё без толку. Еще и фыркать стал.

Шум затих и Сардан поспешил дальше. Под ногами хлюпало — там во тьме то ли большая лужа, то ли целая река. Ладонь шарила по стене и неожиданно махнула в пустоту — дверь в коридоре. Сардан заглянул внутрь — в комнату проникал слабый свет снаружи, в окна под потолком лениво текла вода. У стены грудой валялась мебель, а под наклоненными столами в углу лежала гора длинных подзорных труб. По полу были рассыпаны осколки колб, пробирок, стаканов, в слякоти валялись загадочные приборы с переключателями и циферблатами.

Сардан поплелся дальше и вскоре опять потерял стену коридора — проход расширился, а под ногами вместо воды зачавкала грязь. Музыкант остановился и прислушался. Ветер свистел в дальних комнатах, текла монотонно вода — и позади, и впереди. Сардан постоял минуту, потом опять нашарил рукой стену и наткнулся на висящий факел. Снова прислушался, затем поднес факел к губам и тихонько зашипел на него. Факел вспыхнул. Сардан стоял в широкой овальной комнате. Вся она заставлена была гробами — и закрытыми, с заклинаниями на них, и расколотыми на части. Одни стояли прямо, другие валялись в лужах на боку. Сардан отшатнулся и врезался на дырявую бочку спиной. По телу пробежали мурашки. Музыкант застыл так резко, что заныла побитая спина. И тотчас сверху зашипело… Дрожащий от ужаса Сардан приподнял факел негнущейся рукой. Под потолком висели тайэ — целая дюжина, а то и больше. Потные и до того волосатые, что под шевелюрой не разглядишь гадких прыщей, разве что клыки торчат, да блестят камешки глаз. Тайэ попадали с потолка и окружили музыканта. А тот от страха разучился шевелиться…

Тайэ пучили на музыканта глазки, приглядывались то с одного бока, то с другого, пофыркивали, похрюкивали и переглядывались с опаской, когда натыкались на горящий факел. А потом вмиг потеряли ко всему интерес и разбрелись по комнате. Сардан боялся и моргнуть, только зрачки его следили за чудищами. Те слонялись поначалу у стен, а после собрались у груды бочек и стали лениво перехрюкиваться. Сардан шевельнул рукой. Тайэ не отреагировали, и тогда музыкант немного осмелел и двинулся потихоньку между гробов, а сердце у самого лупило в грудь что было силы, засопел предательски нос, забулькало что-то в животе, и вообще — захотелось чихнуть. Тайэ уныло шатались на расстоянии вытянутой наполовину руки.

Сардан юркнул в коридор и торопливо зашлепал по прибывающей воде. Под ногами как будто журчал ручеек, и бежал он откуда-то впереди — может быть, где-то там выход из подземелий. Сардан невольно глянул на землю. В воде отразилась копна волос. Длинные, давно не стриженые в глуши волосы помойными лохмотьями закрывали лицо, и среди путанных локонов видны были лишь отблески огня в глазах и нос. Сардан вздрогнул, перепуганный своим видом — до того он был похож на тайэ.

Пф, с обидой подумал он, за своего приняли…

Хорошо еще, бороду срезал, а то бы и чудища засмеяли.

Сардан ускорил шаг и на первом же повороте столкнулся с тайэ. Тот висел под потолком вниз головой и едва не получил факелом по физиономии. Сардан пошатнулся, спешно протиснулся мимо сонного тайэ и со всех ног бросился по коридору. И снова поворот, и снова ручей превратился в вязкое болото, а за углом опять потекла вода. Бесконечный коридор, петляющий лабиринтом — есть ли вообще выход?.. Сардан остановился. Позади скребло и шуршало, и теперь не так дежурно и лениво, как прежде — скребло настойчиво, сердито! Музыкант так мчался, так грохотал по воде, что шагами своими и дыханием заглушил гомон подземелья. И мрачные коридоры наполнились воплями!

Сардан побежал широкими шагами. Тьма позади него скрежетала и резала ножами — с каждым мгновением громче и ближе! Нескончаемый коридор вечной кишкой тянулся под городом и как будто не думал заканчиваться — сворачивал легкомысленно туда-сюда, мокрый, заросший травой.

Сардан на бегу сунул руку в ящик с инструментами, выудил оттуда пузатую флейту дагбыш — редкий северный инструмент, на котором никто толком не умеет играть — и дунул в отверстие. Заревело мужественно что-то похожее на вопли боевого рожка. А шуршание позади стало только громче. Сардан уронил непонятную флейту обратно в ящик. Кто ее вообще туда засунул? Дагбыш можно найти разве что в артелях Ооюта и Великой Нимы, но и там этот инструмент считается экзотическим. Никто не кладет его в обычный набор…

В коридорах злобно рявкнуло. Музыкант невольно обернулся, и свет факела лег на орду бегущих по потолку тайэ. Разинутые пасти, с клыков капает слюна!

Сардан споткнулся, заболтался между стен и задел копавшейся в ящике рукой маленький барабанчик понг-донг. Легкий хлопок отразился от стен. Тайэ разом остановились. Так резко, что задние ряды налетели на передние, где-то в глубине коридора перемешались в свалке вонючие волосатые тела. Сардан воскликнул злорадно, остановился и опасливо посмотрел на тайэ. Те не двигались и недоверчиво глазели на музыканта. А он не мог вынуть двуручный инструмент из ящика, потому что некуда было всунуть факел, разве что в зубы — но это если очень хочется волосы подпалить. Сардан потер мембрану барабана. Тайэ напряглись, втянули головы в плечи. Тогда музыкант стукнул по понг-донгу несколькими пальцами. Чудища отступили на шаг, захрюкали и замотали головами в поисках самого смелого. Еще удар — и еще шаг назад. Сардан победно усмехнулся и со всего размаху влепил ладонью по мембране. Тайэ в ужасе бросились кто-куда, целыми гроздьями попадали с потолка в мутную тухлую воду, завизжали, заорали друг на друга и переплелись кучей мала.

Музыкант оставил тайэ заниматься своими делами и поспешил прочь, но на ходу всё же постукивал скачущий в ящике барабан. Впереди показался серый свет — снаружи светало, но небо до сих пор закрывали тучи. Сардан швырнул факел куда-то за спину, вынул наконец понг-донг и стал бить по нему без передышки. Туннель закончился непредвиденно скоро, Сардан сходу запутался в залепивших вход кустах и покатил неудержимым шарабаном по заваленному буреломом склону, заскользил с мусорными потоками, закувыркался в грязище. Он вскочил на ноги, снова упал, завертелся и вскочил опять, чуть не врезался в дерево, грохнулся на колени, опять было вскочил, но перецепился через колючки и покатился со склона как бревно. Кувыркаясь, он стукнулся обо что-то бедром и много унизительных ударов спустя вывалился на узенький берег бушующей Аривади, — и хорошо еще, что не бултыхнулся в воду. Позади завывал сотней глоток хрюкающий лес. Среди листвы мельтешили волосатые тела, оскаленные пасти с безобразными клыками.

Приподнявшись кое-как, Сардан разглядел качающуюся на сердитых волнах шхуну. Она стояла у раздолбанного причала на самом берегу, в окнах на корме светились огни. Дождь то моросил, то рушился водопадами. Сардан перепрыгнул завалившуюся пальму и побежал по ломанным доскам причала. А позади из леса вываливались орды остервенелых тайэ, визжали, орали, плевались. Сардан поборол в себе желание обернуться, едва не упал в воду от проломившихся досок и сиганул на шхуну. Чудом уцепившись за выступы в бортах, он быстро взобрался наверх и перевалился через фальшборт. Позади орало и рычало — но ему теперь было всё равно…

Ненадолго, впрочем.

Сардан открыл глаза, встал и попятился вдоль палубы, окруженный толпой ходячих скелетов! Пустые глазницы вытаращились на музыканта!

Впереди всех бежала Кюимеи. Джэйгэ еле поспевал следом, весь скрюченный от боли в ладонях, а последней хромала ушибленной ногой Ашаяти. Они спустились вместе с мутным дождевым потоком по узкой улочке, обежали горы перебитых бочек и помчались по заросшей серыми деревьями площади. Над головой метались птицы, норовили клюнуть или в макушку, или в глаз, а лучшего всего — в шею. Птицы так стремительно ныряли с высоты на беглецов, что каждый раз мазали и комично плюхались в пенистый водный поток, путались там в гниющей траве и кустах. Кюимеи на мгновение задержалась перед каменными завалами, но быстро пришла в себя, перескочила по разбитой колонне и поспешила дальше. Костлявая птица показалась у крыш и устремилась к шаманке, а скорее к тангыыру в ее руках. Кюимеи заметила тень и вовремя отшатнулась, а Ашаяти метко швырнула в птицу кинжал. Тот, конечно, не мог разрубить костей, но застрял где-то в крыльях, и сбитая с толку птица с воплями влетела в окно дома через улицу, расколошматила раму и загремела внутри.

Очухавшийся после неудачного приземления на воду тайэ тоже постепенно настигал беглецов. Он хлопал крыльями где-то над крышами и бросал на землю зверские взгляды.

Кюимеи продралась через негнущиеся кусты у повалившейся башни, оббежала по косой дорожке яму и двинулась вниз по косогору. Водный поток сбивал с ног, Кюимеи поскользнулась и чуть не упала в болото. Мимо прокатился Джэйгэ и запутался в траве, но ловко вскочил на ноги и побежал дальше. Город наконец уступил серым джунглям. Земля засыпана была толстыми листьями.

Беглецы неслись по склону, спотыкались о пни и корни, путались в ветвях и кустах, падали, катились, вставали и бежали снова — быстрее, чем прежде. В мрачных бесцветных зарослях дождем стрел мелькали черные птицы. Они барахтались в листве и, врезаясь в деревья, брызгали перьями. Лес полнился их гневными, надрывными воплями. А выше всех парил в небесах крылатый тайэ.

Никаких сил не осталось. Кюимеи еле держалась на ногах и просто съезжала с горы вместе с грязевыми потоками. Всё внимание Джэйгэ занимали руки, болевшие так, будто их били топором.

Закончился и лес. Ашаяти зашлепала по липкому болоту среди разбитых потоком деревьев и облепленных грязью кустов и вскоре вышла к реке. Превращенная наводнением в поток вонючего гноя Аривади грохотала и шипела, плевалась горячими брызгами и дыбилась пенными холмами.

Ашаяти обернулась. Мелкие черные птицы стремительной тучей падали на застывших на берегу путников. Их громадная костлявая хозяйка с застрявшим в крыле кинжалом снижалась рывками, а нетерпеливый тайэ наматывал круги.

Джэйгэ так близко подошел к берегу, что капли пены падали ему за шиворот. Безоружный, с кровоточащими ладонями, он только и мог, что отступать. Ашаяти еле дышала и как могла отбивалась от привязавшихся к ней птиц, а Кюимеи отчаянно силилась что-то сотворить, тянула посох к небу на вытянутых руках, кричала шаманские заклинания, но не могла перекричать волнение. Тангыыр молчал.

Тайэ с растопыренными когтями рухнул перед Кюимеи, забрызгал шаманку грязью. Ашаяти обернулась. Никакой надежды… И минуты не продержаться!..

— Прыгайте в воду! — не слишком уверенно крикнула Ашаяти.

— Эйээх, сама прыгай, дура, — застонала Кюимеи.

Вдруг откуда-то со стороны большого озера заревел боевой рожок.

Птицы вокруг Ашаяти смешались, одни камнями попадали в реку, другие поспешили подняться повыше. Над болотом откуда ни возьмись замельтешили горящие стрелы, едва не проткнули Кюимеи. Вслед за стрелами из кустов полезли самые настоящие скелеты! Тарахтящая, как колеса по мостовой, гора серых суетливых костей накинулась на ошалелых птиц, на изумленного тайэ. Закрутился в бешеном танце неистовый водоворот костей, перьев, мечей, визга и хохота, звона и рева! Скелеты схватили тайэ за крылья, а он вырвался с воплем и стал махать в возбуждении руками. В лужи полетели сбитые ребра и пальцы, а мимо Джэйгэ прокатился гогочущий череп. Птицы то поднимались над толпой, то обрушивались вниз все вместе, а потом обсыпали одного из скелетов и попытались утащить его в небо за руки и ноги. Слившаяся в бесформенное тело масса перьев и костей заизвивалась над головами и осела обратно к земле. Скелеты не остались в долгу, завертели беспорядочно широкими южными мечами, завертели неумело, но лихо и скорее насмешливо, как пьяницы на театральной сцене. Перья посыпались дождем. Костяная птица наконец свалилась с неба и вцепилась когтями в тангыыр, вознамерившись выдрать его из рук шаманки. Дружная ватага скелетов тотчас облепила птицу и принялась с хохочущим ожесточением оттаскивать ее от Кюимеи. Птица рассвирепела, взмахнула крыльями и вышвырнула скелетов в реку.

Сквозь шум битвы вновь прорвался гнусавый звук боевого рожка. Он рассеял птиц, завертел их ураганом. Беспрестанно пятившаяся от врагов Ашаяти напоролась спиной на Кюимеи, которая рычала зверем и боролась с огромной птицей за посох. Ашаяти взмахнула мечом, чтоб срубить чудищу голову, и не заметила, как из гурьбы скелетов позади выбрался тайэ. Обросший смердящим мусором, он заревел и сшиб Ашаяти с ног рогатой головой. Девушка вскрикнула, а ее драгоценный меч упал в вязкую грязь. Ашаяти перекатилась на спину и выставила перед грудью длинный кинжал, но и его не удержала в руках после небрежного удара когтей. Доставать второй меч было некогда, поэтому Ашаяти полезла в рукав, где хранился один из ножей, но вспомнила, что тот давно застрял в крыльях костлявой птицы. Ашаяти мысленно выругалась.

Чудище раскрыло пасть. По клыкам потекли вонючие слюни, и, когда Ашаяти невольно закрыла глаза от этого гнусного зрелища, что-то пискнуло после мощного удара, а потом затрещало поваленное много лет назад дерево.

Ашаяти открыла глаза.

На месте гнойного тайэ обнаружился непонятно откуда взявшийся женский зад! Его обладательница, в легком не по погоде цветастом платье с орнаментальными россыпями, стояла к Ашаяти спиной и беспечно поправляла прическу! Она пыталась уложить непослушные локоны так, чтобы они не прикрывали маленькие изящные рожки на ее голове и элегантные кольца с цветными камнями в ушах. По ее коже легкого сиреневатого оттенка даже капли дождя сбегали грациозно, а хвост с сердечком и колючей иглой на конце, высовывавшийся из разреза в платье, назойливо и игриво болтался перед носом обалдевшей Ашаяти.

Женщина обернулась и улыбнулась. А потом выпустила из пальцев длиннющие когти — ничуть не меньше тех, которые были у тайэ. Он как раз выбрался из расколотого дерева, куда его, по всей видимости, только что уронили, заорал от негодования, замотал руками и побежал благодарить обидчицу. Та не смутилась, запросто насадила чудище на свои роскошные когти, подняла в воздух и с легкостью уложила в лужу. А потом уселась сверху и принялась истязать несчастное страшилище, молотить, шинковать — и всё с каким-то хитрым прищуром, и всё с какой-то издевкой. Тайэ взревел от боли, извернулся, выскользнул, но вместо того, что бежать куда глаза глядят, снова ринулся на свою мучительницу и на этот раз все-таки сбил ее с ног. Женщина повалилась на кусты и как будто запуталась в них когтями. Тайэ хрюкнул и полез сверху, задергал в предвкушении крыльями. Злодейка брезгливо скривилась и вдруг плюнула чудищу в глаз! Тайэ заверещал, скрючился весь, скукожился и пока проклинал своих жестокосердных богов, женщина подцепила его ногами и выбросила в бушующую за спиной реку.

Скелеты тем временем навалились на костлявую птицу всей оравой. Птица сопротивлялась натиску отчаянно: одному сшибла клювом челюсть, другому половину ребер ударом крыла, третьего столкнула в болото, и всё это — дергая из рук Кюимеи посох. Но силы были неравны… Птица вскрикнула, взвилась в воздух, разметав нападавших по кустам, и полетела обратно к лесу.

Из валежника наконец выбрался измотанный Сардан. Одежда его была раскромсана в совершенные лохмотья, но бессердечная Ашаяти не удостоила музыканта вниманием. Она вскочила и, не в силах сдержать возмущения, ткнула пальцем в женщину с когтями, печально счищавшую грязь с раздавленного тайэ цветочка.

— Гадкая демоница! — воскликнула Ашаяти. — Ты откуда взялась?!

— О, — сказала Шантари, а именно так звали демоницу, и с притворным удивлением посмотрела на Ашаяти. — Кто это у нас тут такой чумазенький? Кажется, я узнаю этот комок грязи, — демоница подошла к нахмурившейся Ашаяти, взяла нежно за подбородок, посмотрело проникновенно в глаза и лизнула в щеку! Ашаяти вздрогнула, задергалась в тесных объятиях и застонала.

Сардан выпучил глаза от удивления, даже рот раскрыл, только и того, что язык не вывалил.

Демоница облизала Ашаяти щеки и нос, отстранилась и снисходительно улыбнулась.

— Да жри уже дальше, — обиделась Ашаяти. — Что мне теперь…

— А меня как-то по-другому встречали, — расстроился музыкант и провел ладонью по своим разодранным одеждам. — Хотя я тоже чумазенький!

Ашаяти посмотрела на него исподлобья.

— Ты вообще зачем еще живой? — разозлилась она. — Чего тебя-то еще не сожрали? Стоит тут… Трясет… Понятно, чем вы там занимались, пока нас в клочья драли!

— Пф, нашла кого обвинять, — сказал Сардан. — От меня одни лохмотья, а тебе вся награда.

— Награда?! Меня тут сейчас… Сам ты лохмотье! — Ашаяти скривилась и провела кулаком по слюнявой щеке.

Шантари самодовольно улыбнулась. Она познакомилась с музыкантом и его неугомонной подругой много месяцев назад при весьма кровожадных обстоятельствах, но эта, совсем другая и не менее возмутительная история уже описана в одном из старинных свитков, найти который не составит особого труда (впрочем, не стоит забывать, что цензура Матараджана зарисовала крамольные абзацы). Достаточно упомянуть, что Шантари не слишком искренне и скорее игриво считала Ашаяти своей любимой невольницей, хозяйничала скелетами, пускала в ход когти по любому поводу и, самое главное, нервно реагировала на любые прикосновения мужчин — нервно до крови. До смертоубийства!

И сейчас Шантари счастлива была видеть старых товарищей.

— Так, так, а это что у нас за зверушка, — демоница увидела Кюимеи и облизнулась.

Шаманка вздрогнула и в страхе прижала посох к груди, попятилась к реке. За спиной величественной Шантари сгрудились уцелевшие скелеты, клацали зубами, а остальные шлепали по болоту в поисках потерянных костей.

— Абааса! — прошептала Кюимеи и взвизгнула. — Демон!

— Какая-то невежливая у вас подруга, — пожаловалась Шантари.

— Вам еще повезло, госпожа, — сказал Сардан. — Когда мы с ней познакомились, она тыкала нас ножом.

— Глупости. Когда мы познакомились, я хотела вас съесть.

— До сих пор хочешь, — проворчала Ашаяти.

Шантари многозначительно улыбнулась.

— Съесть?! — воскликнула Кюимеи.

— С потрохами, — подтвердила Ашаяти. — С тортами и вином.

— Кого и съесть, — сказал Сардан, — а кого и так…

Шантари улыбнулась мечтательно и наконец обратила взор на Джэйгэ. Тот отвел взгляд и отшатнулся.

— Демонические падишахи! — воскликнула Шантари. — От меня отшатнулся мужчина!

— Да от тебя и смерть отшатывается, — сказала Ашаяти. — К сожалению.

— Это неслыханно! — Шантари артистично покачала головой. — Что вы делаете с моей нежной демонической душой?! Этот мир сломался! Все должны меня любить! Сейчас я как ночные небеса, потерявшие луну! Молодой человек, подойдите ко мне!

Джэйгэ опять попятился и попытался больными руками снять с плеча лук. Ашаяти расхохоталась.

— Госпожа, не терзайте бедного Джэйгэ, — вступился за товарища Сардан. — В его сердце есть место лишь для одной женщины, а вот в моем его хватит на всех!

— Как же оно в тебя, бедненького, помещается? — буркнула Ашаяти, дотронулась до облизанного демоницей носа и понюхала палец.

— Сам не знаю, — покачал головой Сардан. — Силой моей любви можно охватить весь мир, сдавить его в крепких объятиях, но, бывает, мне кажется, что женщинам не нужна никакая любовь, и их нежные поцелуи можно заполучить лишь в обмен на звонкую монету.

— У тебя нет денег.

Сардан развел руками.

12

Карета тихонько катила по вьющейся у склона холма дороге. На козлах скучал скелет, развлечения ради тарахтел зубами и уныло поглядывал на буйные воды Аривади внизу. За деревьями еще видны были мачты шхуны — судно стояло на приколе, где его застало наводнение, и не могло теперь ни вернуться, ни двинуться дальше, в столицу, потому что ущелье впереди перекрыли дамбы. По черепу кучера шуршал легкий дождик, стреляли под колесами камешки.

Шантари, Ашаяти и Кюимеи сидели на лавке с одной стороны кареты, а Джэйгэ и Сардан — с другой. Дождь вымочил шелковые занавески на окнах и царапал крышу. Мужчин и женщин в карете разделяла деревянная стойка, препятствовавшая случайным прикосновениям коленей. В случае с Шантари эта предосторожность была оправданной и говорила не о непорочности хозяйки кареты, а лишь о ее нежелании пачкать ткани на стенах человеческой кровью. Насмешливая демоница, суккуб по рождению, впадала в смертельную ярость даже от самых невинных мужских касаний и в бешенстве могла разрубить напополам целый мир. Впрочем, в последнее время она стала относиться к собственным слабостям с иронией и сейчас озорно поглядывала на музыканта, на Ашаяти и вертела пальцами хвост.

В ушах демоницы мерно раскачивались серьги с переливчатыми камнями, в волосах, у самых рогов, вдеты были шпильки с золотыми лепестками, а на шее лежал узенький витиеватый браслет, за обладание которым любая королева была готова удавить собственных детей. Похожие браслеты были и на руках Шантари.

Ашаяти сдвинула занавеску и выглянула наружу. Шхуна уже почти скрылась за холмами позади, но если приглядеться, то на марсовой площадке еще можно было увидеть двигающийся скелет.

— Хорошо жируешь, — сказала Ашаяти. — Кареты, корабли…

— Оно само падает к моим ногам, — улыбнулась Шантари.

— Еще и скелетов новых где-то выкопала.

— В наше время их и выкапывать не нужно. Куда ни глянь — повсюду валяются.

— Особенно там, где появляешься ты.

— Там, где появляюсь я — скелеты исчезают, потому что отправляются следом за мной.

— Чем ты их так привлекаешь?..

— Чарующей улыбкой и природной добротой.

— А еще когтями и пытками.

— Что вы делаете в Ланхраасе, госпожа? — спросил Сардан, а сам не мог взгляда оторвать от игриво болтающегося хвоста. — Мы договаривались встретиться в Сайранганаре, но не дождались ни вас, ни Цзинфея. Артель направила меня в Ооют, поэтому мы не могли мешкать.

— Семейные заботы, — демоница поскучнела, выставила ладонь под дождь и с легкой улыбкой засмотрелась на стекающие по запястьям капли.

— Что случилось? Неужели вас опять отыскали демоны?

Сородичи Шантари были не в восторге от того, что она бежала из дома, и не оставляли попыток ее отыскать и возвратить семье.

— Расскажу когда-нибудь потом, — улыбка Шантари стала совсем унылой. — Или лучше — никогда. Когда думаю о своих бедах, у меня на голове волосы лезут, глаза закатываются и очень хочется кого-нибудь разорвать на части. И чтоб в лицо кровью било. И чтоб… О, что-то вы какие-то бледные… Кстати говоря, что же такое случилось с господином Цзинфеем? Он потерялся где-нибудь? Или заблудился в простынях? Или его наконец-то повесили? Он ведь, помнится, имел достаточно оригинальное мнение о законе и не очень дружелюбно к нему относился.

Цзинфей был еще одним приятелем демоницы и музыканта, знаменитый матараджанский ученый, который, впрочем, был знаменит в первую очередь своими преступлениями.

— Об этом я ничего не знаю, — сказал Сардан. — В последний раз мы видели его вместе с вами и потом, уже в Ооюте, подумали, что вы вместе и сбежали.

— Как гнусная парочка хихикающих любовничков, — добавила Ашаяти.

— О, такой жизненный поворот был бы для господина ученого несколько губительным, — задумчиво произнесла Шантари.

— Неужели ты до сих пор боишься мужчин? — усмехнулась Ашаяти.

— Боишься? — удивилась Шантари. — Разве тигр не дружит с оленем потому, что боится его?

— Тигр не визжит как психопатка и не болтает лапами, когда к нему жмется маленький зайчик.

— Это вот этот по-твоему зайчик? — Шантари кивнула на Сардана, и тот наконец оторвал взгляд от хвоста и неловко улыбнулся.

— А чем не похож?! — не понял музыкант. — Госпожа, ради вас готов стать кем угодно! Хоть зайчиком, хоть кроликом, хоть…

— Скелетиком?!

— Э…

— Ты не разгоняйся, — сказала Ашаяти и кивнула на Кюимеи. — Нельзя иметь двух господ, а кое-кто здесь еще не давал свободы своему песику.

— Да вы что?! — восхитилась Шантари. — А вы, девушка, времени зря не теряете.

Кюимеи съежилась и прилипла к стенке кареты. Она так боялась ехидной демоницы, что не могла себя заставить и голову повернуть в ее сторону.

— Что вы там опять набедокурили? — спросила Шантари. — Что за драка была?

Сардан стал пересказывать Шантари всё произошедшее с тех пор как он и Ашаяти оказались в Ооюте. Демоница слушала вполуха, кивала невпопад и как-то машинально строила музыканту глазки, отчего тот сбивался, путался и заикался, а сама сиреневатая Шантари краснела спелой клюквой и, осознав, что делает, спешно отворачивалась к окну. Кюимеи поглядывала на Джэйгэ. Тот сидел, сдвинув брови, стиснув зубы, и пустым взглядом таращился в небо. А потом, насмотревшись, вынул из карманов руки, покрытые темно-фиолетовыми волдырями, и растерялся, не зная куда их сунуть еще, чтобы унять кошмарную боль. Тогда Кюимеи прервала рассказ Сардана на самом неинтересном месте и попросила у него мазей, которыми принялась растирать волдыри Джэйгэ. Тот не сопротивлялся, но поглядывал на шаманку угрюмо и неприязненно. Впрочем, Ашаяти, давно наблюдавшая за настроениями бывшего почтальона, отметила про себя, что враждебность Джэйгэ становится день ото дня какой-то отстраненной, ненаправленной ни на кого конкретного. Даже на ненавистную шаманку он смотрел теперь со злостью ровно такой же, с какой и на всех людей вообще.

Музыкант с интересом наблюдал за тем, что делает Кюимеи. Он знал, что одна из этих мазей хороша при ожогах, но остальные использовались только для преобразования звука музыкальных инструментов или привесок. Была еще одна мазь для ран, но она куда-то вывалилась за время долгих странствий. Кюимеи использовала три мази из четырех, потом вынула из кармана крошечный костяной амулет и вложила Джэйгэ в ладони.

— Сожми их, — попросила она.

Джэйгэ скривился от боли, но всё же соединил ладони. Кюимеи приблизила к ним лицо и прошептала несколько слов. Через несколько минут волдыри потекли на пол кареты гадкой кашицей, а ладони Джэйгэ стали легкого розового оттенка.

— Лучше? — спросила Кюимеи.

— Немного, — ответил Джэйгэ шепотом. — Как будто их кинжалами пробило.

— Ты умер бы, если бы не иэзи твоих глаз. Тангыыр видит в тебе половину человека.

— Каких слов ты от меня хочешь, лисица? — проворчал Джэйгэ. — У меня нет для тебя благодарностей.

— Я не виновата в твоих страданиях. Ты прикоснулся к тангыыру, ты сделал свое дыхание темным, пустил сумрак в свою сущность. И боишься выйти на свет.

Кюимеи запнулась и подумала, что и сама переполнена мраком. Она сделана из мрака, она вообще не человек, в котором тьма и свет борются от рождения до смерти. Она — тьма.

— Не я дала тебе эти глаза, — прошептала Кюимеи.

Джэйгэ отвернулся и снова уставился в окно.

— Ты говоришь, что посох так опасен для того, кто человек хотя бы наполовину, а сама берешь его голыми руками, — сказал Сардан. — Кто же ты? Иэзи? Дух?

— Я — шаманка, — ответила Кюимеи.

Джэйгэ смотрел в окно на плачущие серые облака, на унылые, склоненные к земле деревья с бесцветными листьями, на поникшую, умирающую траву и могильную грязь по краям дороги. Туман бродил по запустелым полям и поднимался на взгорья, гулял в сырых падях. Нудил равнодушный дождь и равнодушным был серый мир. Серыми были и полевые цветы.

И вдруг Джэйгэ понял, что никогда больше не увидит ничего другого…

Никогда больше в его мире не будет красок — без Сююрин. Никогда больше он не взглянет в ее белые глаза, не увидит ее вьющихся среди сладких яблонь волос и ее мягкую, несколько смущенную, но всё же насмешливую улыбку, не увидит ее притворную холодность, не увидит, как она обернется, чтобы в последний раз посмотреть на него — единственного человека, что тянулся к ней все эти мучительные годы. Он больше ничего не увидит. И если случится так, что она будет стоять рядом с ним, будет прижиматься теплым плечом к его истерзанному телу — он всё равно не увидит ее. Его мир будет серым и дождливым всегда.

— Что ты думаешь? — спросила Кюимеи. — Зачем бежишь за ней? Когда догонишь ее — ты умрешь!..

— Ты говоришь с иэзи, лисица, — сердито прошептал Джэйгэ, — ты слушаешь хаасанов и водишься с абааса. Но что ты знаешь о людях? Сколько у тебя мыслей? Откуда тебе знать, как любить человека? Любить сильнее страха смерти! Моя жизнь — Сююрин. Если я буду не с ней — пускай меня не будет нигде.

— Может быть, глаза можно излечить? — осторожно поинтересовалась Шантари.

— Нельзя, — ответила Кюимеи. — Старые не молодеют, и реки не текут вспять.

— А что там была за птица? Такой интересный скелет…

— Это Устыыр.

— Что?! — воскликнули Сардан и Ашаяти одновременно. — Как Устыыр? Он стал птицей?

— Не птицей, не зверем. Устыыр исчез, он не человек больше. Не иэзи. Он земля под ногами, облака над головой. Он мокрые листы здешних деревьев и волны на реке. Шаманы называют эту птицу хаыршах. Каждый шаман связан с хаыршах через иэзи его сущности, связан с сущностями Верхнего и Нижнего Миров, как связаны цветы в поле и муравьи на деревьях. Когда умирает шаман — умирает тело. И если шамана хоронят должным образом, то иэзи его тела перемещаются в хаыршах и позволяют птице странствовать между мирами. Часть сущности Устыыра живет в хаыршах.

— Что это значит? Сознание Устыыра передалось птице?

— Нет, Устыыр мертв, но часть его побуждений Среднего Мира, часть его стремлений и сущности вместе с иэзи стали частью хаыршах. Эта птица состоит из сущностей многих шаманов. Сущности и силы могущественных шаманов далекого прошлого и будущего стали частью хаыршах. Их мысли владеют теперь птицей. Мысли травы и кустов, мысли гор и морей, мысли всего, к чему вы можете прикоснуться руками и всего, к чему не можете. Это чудовищное создание.

— Это для меня как книжки читать, — заявила Ашаяти. — Я ничего не поняла.

— Много людей погибнет, когда ведомый страстью Устыыра хаыршах заберет тангыыр. Если не вообще все.

— Вот это друзья у вас, — сказала Шантари. — Кто такой этот Устыыр? У него зуб болит? Встал не с той ноги и хочется кого-нибудь убить? Хотя и у меня такое бывает…

— Я не могу знать желаний Устыыра. Я видела его лишь несколько раз и никогда не говорила ему слов. Никому не ведомы мысли шамана, но каждый из нас томим одной жаждой. Каждый шаман имеет мысль, которой нет у других. Вы должны знать это. Шаманы — не люди. Часть нашего тела и нашей сущности — иэзи. И эти иэзи, как мы наполовину они, так и они наполовину мы. Наполовину люди. Через иэзи мы чувствуем Средний Мир, мы слышим и видим Нижний и Верхний Миры. Камланием мы обращаемся к иэзи всех миров и ко всему живущему, ко всему умершему и не родившемуся. Мы люди Среднего Мира лишь наполовину. Потому нас нельзя победить, и потому наша жизнь соткана нитью страданий. Наша жизнь — кровоточащая рана в том месте, где нет второй половины. Мы разорваны на части. Мы живем в Среднем Мире, и в Нижнем Мире, и Верхнем одновременно, мы повсюду, как деревья, с которых ветер сорвал листья и разметал по свету. И наши раны болят. Они болят каждый миг нашей жизни. Каждый вздох шамана несет ему страшную боль. И чем больше иэзи нас окружает — тем сильнее, тем невыносимее страдания. Когда иэзи слишком много, боль может забрать у шамана разум. В Ооюте такие поля есть и такие рощи, ущелья и селения — куда не зайти ни одному шаману. Иэзи живут в таких местах. И если шаман прикоснется к ним, то умрет от боли. Иэзи — часть нашей сущности и наша сила. Благодаря им нас боятся, превозносят и презирают. И они — наше проклятие. Иэзи обрекают нас на вечные страдания. И мертвым шаманам не найти покоя. Все три мира ненавидят нас. И мы не принадлежим ни одному из них. Все три мира разрывают нас на части. Мы повсюду — и нигде. Тангыыр может это изменить, может избавить шаманов от проклятия.

— Как? — спросил Сардан. — Чего хотел Устыыр? Подчинить духов? Стать королем шаманов?

— У меня нет таких мыслей, — Кюимеи покачала головой. — Я не видела дыхания Устыыра. Жажда покоя и добра вырастили в нем желание владеть тангыыром. Но его путь к добру шел по дороге зла. Хаыршах живет мыслями Устыыра. Он хочет тангыыр, чтобы призвать иэзи всех миров. Он заточит их всех в тангыыре — и уничтожит навсегда.

— Зачем?! — не понял Сардан.

— Терзающее шаманов проклятие боли исчезнет вместе с иэзи. Мы живем с этой болью с рождения и каждый день проклинаем свою жизнь. Вы не знаете этих чувств, но можете их понять. Суньте руку в костер, и у вас останется лишь одна мысль, как вынуть ее обратно. Шаманы в костре всем телом и не могут его покинуть.

— Ну так отдай ему посох и всё, — сказала Ашаяти.

— Вы не понимаете. Иэзи — часть мира, часть сущего. Они часть всего, и без иэзи нет жизни. Уберите стены — крыша свалится на землю и убьет всех под ней. Нельзя просто вынуть из тела больную печень. Нельзя отсечь голову и не убить человека. Вместе с иэзи — погибнет мир. Города падут под землю, океаны затопят степи, холодные реки проглотят деревни, разломятся горы. Люди, хранящие в своей сущность крупицы иэзи, такие люди как Джэйгэ или музыкант, непременно погибнут. Человек не живет без сердца. А земли, рек и гор нет без глаз, которые их видят, без рук, которые к ним прикасаются.

— Без мозгов люди вполне уживаются, — не согласилась Ашаяти.

— Уж ты-то знаешь, — кивнул Сардан.

— Мир обратится в руины, — закончила Кюимеи.

— А что шаманы? — спросил Сардан. — Что случится с вами, если в вашем теле так много иэзи?

— Кто знает такие мысли? Кто не видел зимы, тот не знает какой холодный снег. Боль сильнее страха, а шаманы не боятся смерти. Кто хочет жизни, где есть одна боль? Вы, люди, ищете счастья в чужих глазах, а мы в избавлении. У шаманов всего одна мечта.

— И у тебя?

— Я слабая шаманка. Я почти не занималась камланием и никогда не брала в руки бубен. Отец ничему меня не учил. Иэзи не смотрят на меня, и мои чувства слабы. Чем могущественнее шаман, тем сильнее его боль, — она помолчала пару секунд. — Мои глаза видели руки отца. Они были изуродованы шрамами от ножей и зубов. Так он пытался одолеть одну боль другой.

Карета проехала через небольшую рощицу на склоне и оказалась на окраине заброшенного города. Высокие дома чернели пустыми окнами в зарослях кустов, сквозь трещины в толстых латеритных стенах протискивались из тьмы ветки деревьев, как трава сквозь кости брошенного в степи скелета. Потрепанные серые листья трепыхались под дождем, уныло тянулись к земле тусклые цветы. На холме стоял дом с обвалившимся наполовину стеклянным куполом, а позади него высились длинные трубы. Карета свернула ко дворам. За оградкой поскрипывали какие-то непонятные металлические конструкции, а дальше Сардан увидел разбитые качели. За городом обуглившимися трупами лежали руины древних мануфактур, давно покинутые и забытые. А некоторое время спустя среди заросших полей показалась деревушка с хлипкими домиками из древесной коры. В отличие от красноватых громад города, в этих нищих шалашах жили люди. За ставнями мелькал огонек, пугливые струйки дыма скромно поднимались из труб. Прямо по заросшему полю шла старуха и тащила за спиной корзину с дровами.

И внезапно среди поля вырос лес — гнетуще бесцветный, высоченный, трепыхающийся нищенскими лоскутами листьев. Между деревьев шевелились безобразные волосатые существа с длинными тонкими лапами и бесформенными прыщавыми физиономиями. Настороженные звери переползали с ветки на ветку и провожали карету бессмысленными взглядами.

— Какие замечательные страшилища, — прервала затянувшееся молчание Шантари.

— Прямо возле деревни, — добавил Сардан.

— А что вы хотите, господин музыкант, и чудищам надо где-то жить, — сказала Шантари. — Они-то многого не просят — деревце, кустик, они и без дверей уж как-нибудь обойдутся. Были бы двери — всё равно бы не запирали, — она подумала и продолжила с горькой улыбкой: — Хотя чудища, конечно, бывают разные. Кому-то хватит и маленькой норки, а самым гадким подавай золотые дворцы с канделябрами. Я недавно была на юге Ланхрааса и сейчас возвращаюсь в Чауянати. По реке не проплыть! Всё запружено ботами, джонками, баржами каких хотите размеров и высот — все тащат лес, бревна! Вывозят даже пни и гнилой хворост, всё вообще. Весь юг — пыльная пустыня. По берегам Аривади — полумертвые деревушки, заросшие поля цветут обреченно и печально — и никакого леса! Мы плыли неделю и не видели ни одного деревца. А местные ланхры и кариты с холмов рассказывали мне, что еще лет тридцать назад вместо сухих лугов и пустынь росли джунгли. Как раз тогда, после многих лет изгнания, к власти в Ланхраасе вернулись короли, и повсюду двинулись армии лесорубов. На бревна ломали и мануфактуры прежних времен, мастерские, которые стали никому не нужны. Мы проплывали мимо останков одной из них — там повсюду разбросаны инструменты, все эти молотки, клещи, наковальни. И ни души вокруг… На старых верфях, где тридцать лет назад строили грандиозные корабли, нам не смогли починить руль на шхуне, потому что не нашлось умельцев — деды умерли, а молодежь научилась разве что деревья рубить… Пока в Чауянати не затихают танцы, некому следить за руинами, за дамбами. Аривади с каждым годом всё дальше выходит из берегов, смывает деревни и последние посевы. А потерявшие леса звери юга стадами уходят на север и толпятся в здешних рощицах, как драгоценности в королевской сокровищнице. Где раньше бегал тощий вепрь на один лес, теперь под каждым кустиком клыкастое чудище. Шагнешь беззаботно — сунешь ногу кому-нибудь в пасть.

— Какому-нибудь тайэ, вроде тех, что напали на нас в лесном городе, — сказал Сардан.

— Стыдно признаваться, но эти дикари дальние родственники демонов. Хотя между людьми и шимпанзе, в конце концов, тоже ощутимое сходство.

— Мне кажется, эти тайэ больше похожи на матараджанских веталов.

— Веталы бывают разные, дикие и не очень. В Матараджане некоторые из них вертятся в аристократических кругах, есть даже знаменитый писатель. Пишет исторические романы, хотя сам неграмотный и всё выдумывает. Но с удовольствием поносит в книгах предыдущую династию, поэтому его много печатают. В какой-то степени и веталы наши родственники. В каждой семье должен быть свой дуралей. Родством с маками и орангутангами тоже не особо возгордишься.

— Что?! Твои родственники — макаки? — хихикнула Ашаяти.

— Не макаки, а веталы, — терпеливо объяснила Шантари. — Не родственники, а представители одного отряда. А макаки — это твои родичи.

— Ни одной макаки в семье еще не было! — возмутилась Ашаяти.

— И у меня, — подтвердил Сардан, — но некоторые называли макакой меня.

— Бабуином, — поправила Шантари.

— Голозадым, — добила Ашаяти.

Сардан посмотрел на нее и улыбнулся.

— Что? — насупилась девушка.

— Хочет сказать, что ты сама та еще мартышка, — расшифровала взгляд музыканта Шантари.

— И почему же не говорит?

— Боится.

— Правильно делает. Бабуин.

— Какие вы ядовитые, — расстроился Сардан и отвернулся к окну. Он долго молчал, а потом заговорил так внезапно, что Шантари выпустила из пальцев хвост: — Я никогда прежде не был в Ланхраасе, но слышал много рассказов о красочной стране Великой Реки, вода которой отражает обсыпанные гуавами и лимонами деревья, где на берегах стоят величественные красные города и люди под вечно голубым небом не бывают голодны. Но мои глаза не видят ничего кроме серости. Такой же серости, как и повсюду — куда ни пойдешь. У каждой птицы свой цвет, а страдания у людей одинаковые.

— Что поделать, сияние прежнего Ланхрааса теперь заперто в сокровищницах королей и купцов, — сказала Шантари. — Дети толстосумов расплясывают лесное золото на балах Сенегримы и Ракасинги, растрачивают в развратных кутежах добытое разорением Ланхрааса, а когда закончится лес и здесь больше нечего будет взять, вся эта братия, все эти короли и хозяева чужих жизней — все вместе потекут за моря, кутить и разорять другие несчастные народы. У таких нуворишей нет родины, их совесть, семья и боги — золото, и они умеют находить золото во всем. Вы знаете, сколько было в Ланхраасе школ? Тысячи. А теперь осталась одна — в столице, в Чауянати. Сэкономленные на школах средства сияют в министерских сокровищницах. А сколько было лечебниц? Мануфактур? Мастерских? Еще недавно Ланхраас был богат и силен, он жил как умирающий аскет, который в последние мгновения жизнь захотел перепробовать всех жизненных удовольствий. Мастера сооружали невообразимые механизмы, изучали звезды, спускались на дно океанов, они построили каналы и дамбы на Аривади, которым завидуют Матараджан и Великая Нима, с их постоянными наводнениями. Поля плодоносили и в Ланхраасе не было голодных! Возводились театры и концертные сцены. Поэзия старого Ланхрааса — вершина человеческого искусства! А их корабли из металла? Они резали северные льды! И в один миг всё рухнуло под давлением человеческой алчности. Всё, что осталось от былого великолепия — руины и кости. Нет больше мануфактур, лечебниц, школ. Новая поэзия неинтересна и сочиняющим ее поэтам. А видели бы вы театры!.. Впрочем, еще наглядитесь. Печально, что нынешний Ланхраас не совсем понимает кем он стал. Он продолжает жить прошлым, продолжает воображать, будто по-прежнему сияет, как и много лет назад, и полагает даже, что достижения прошлого, подвиги тех давно ушедших людей, с их возвышенными мечтами и ценностями, — это подвиги ожиревших королей нашего времени. Как будто не люди прошлого, а он, новый Ланхраас, танцующий на костях, накормил обездоленных и вырастил прекрасный сад…

— Может быть…

— Нет, господин музыкант. Сада больше не будет. Люди больше его не хотят. Они разучились видеть красоту.

13

Птица провалилась сквозь паутину ветвей и рухнула в траву. Моросил надоедливый дождь, струился по листьям, шумел вразнобой. Хаыршах пошевелился, но встать не сумел. По лесу медленно ползла сизая, почти прозрачная река. Миллионы крошечных духов стлались по земле, просачивались через широкие деревья, кружились легкомысленно в ветвях. Птицу скрючило от боли. Она содрогнулась и все-таки сумела перевернуться. Кинжал Ашаяти, застрявший в костях крыльев, выпал на землю. Обессиленная давящей болью птица поползла прочь. Черепом вперед продиралась она сквозь сплетения трав и кустов, всё равно куда — лишь бы подальше от этого сизого потока!..

Птица поскользнулась на луже и камнем покатилась по склону, стукнулась о ствол одного дерева, о пенек другого. Хрустнули голые кости, из груди выскочило ребро и потерялось где-то в зарослях. Птица кувыркнулась с обрыва и рухнула на берег взволнованной реки.

Хаыршах поднял голову. Духи остались позади. С серого склона сползала серая грязь и лилась в серую реку под серыми небесами. Птица встала и подошла к воде, глянула на свое отражение. Клюв разбит, в черепе трещина, зато черные глаза живо клубятся, пыхтят ядом.

Птица заклокотала, захрипела, и объятый ужасом мир услышал ее жуткую песню. Из придавленных к земле кустов, из-под камней и переломанных корней поваленных деревьев полезли на свет извивающиеся черви.

14

На въезде в Чауянати, столицу Ланхрааса, карета замедлила ход и потащилась сквозь прорывавшуюся в город толпу. У высоких золотых ворот со страховидными чудищами на башне шатались беззаботные стражники в сложных чешуйчатых доспехах с красноватым и золотым орнаментом, донимали прохожих — нахально копались в торговых повозках, растаскивали по карманам всё приглянувшееся, с мерзкими шуточками щупали мужчин и женщин и стегали плетками тех, кому «не к лицу хитрая морда». Совсем интересных уводили за угол, где угрожали, плевались и вымогали взятки. Собравшиеся у ворот крестьяне, ремесленники и мелкие торговцы все как один были тощие, оборванные, грязные от бесконечных дождей, зато каким разнообразием типажей отличались от них стражники! Толстые и тонкие, высокие и низкие, заросшие и лысые, чистые и чумазые, старые — и даже дети лет по двенадцать, не больше. Эти мелкие вели себя особенно нагло — лыбились с надменностью скудоумных королей и, довольные своей малолетней властью, подгоняли дрожащих от холода крестьян пинками.

— Что за балаган тут? — Сардан выглянул из окна и едва не получил локтем в лоб. — Ой… стражи намело, как мусора ветром.

— Тут всегда так, — сказала Шантари. — Посмотрите на музыкантов у стены? Они играют торжественный королевский марш.

Трое тощих оркестрантов в углу исполняли что-то запутанное и очень пьяное.

— Почему они голые? — проворчал недовольный зрелищем Сардан. — Их как будто из борделя выгнали.

— Возьмусь предположить, что одежда для них слишком большая роскошь, — сказала Шантари.

Лошади остановились совсем. Отовсюду гомонили, но Сардан не мог разобрать ни слова — только Шантари понимала местную речь. В стены кареты постукивали локтями, шуршали плечами. Где-то рядом стражники таскали за рукава протестующего мужчину, тот отбивался ногами, и толпа рассеивалась водоворотами при каждом пинке.

— Это надолго, — сказала Ашаяти.

— Нет, нас сейчас пропустят, — невесело улыбнулась Шантари. — Но сначала помнут хулигана.

— Что там случилось?

— Стража обыскивала корзину дубильщика и раскидала по земле всю кожу. Дубильщик стал сопротивляться, и его обвинили в неуважении к страже и королю.

— Так их никто не уважает, — развел руками Сардан.

— Вот они и надеются исправить это кулаками.

Джэйгэ косо поглядывал то в окно, то на демоницу, нетерпеливо скрипел ногтями по стенке кареты.

Вокруг пастуха с козами собралась целая делегация. Загибая пальцы, напряженно морща лбы, досмотрщики силились пересчитать животных, матерно спорили и нервничали от насмешливых взглядов. Стражники умели считать лишь до пяти, а коз было девять. В конце концов стадо разделили и большую часть, несмотря на нерешительные протесты пастуха, увели куда-то за угол.

Разъяренный разбитым при осмотре кувшином сборщик пальмового масла махал руками и остервенело рвал одежды — себе и окружающим. Дальше у стены стражники с копьями стучали древками по головам торговцев солью. Те, затравленные и покрасневшие, что-то лебезили быстро-быстро, дергали руками и не знали куда спрятать дерзкие взоры. Стражники смотрели на торговцев с такой злобой, что даже презрительные взгляды их как будто рычали.

— Вон те, у стены, пожаловались на высокие поборы за въезд в город, — сказала Шантари. — Стражники не стушевались и обвинили ябедников в подстрекательстве и измене. Теперь выбивают признание — откуда подговорили жаловаться, из Сенегримы или из Ракасинги? Когда торговцы умоляют прекратить избиение и говорят, что им больно, стража допытывается — откуда вас подговорили сказать, что вам больно, из Сенегримы или из Ракасинги? Когда торговцы просят не забирать весь их товар и все деньги — вы сами можете догадаться, что говорит стража. В любом случае, потом и этих обвинят в неуважении к королю.

К музыкантам, игравшим торжественный марш, присоединился еще один, с барабаном, и музыка над площадью загремела с новой силой — диссонантная и такая рыхлая, будто ее тоже били ногами. Вопли стенающей толпы звучали хором в этой трагикомичной опере.

Карету Шантари, дорогую и внушительную, с золотой отделкой, со скелетом на козлах, пропустили без досмотра. Стража на воротах почтительно посторонилась.

Чауянати жался к узкой бухте на берегу океана. Столичные дома были традиционно многоэтажными, и каждый верхний этаж обязательно строился уже нижнего. Крыши с башенками венчали шпили с фигурками натов, местных духов. Несмотря на богатую резьбу, сложные орнаменты с россыпями мелких деталей, колонны с изощренными капителями — всё было покрыто однообразным белым штуком, чтобы сиять на солнце благочестиво и скромно. Но белые камни Чауянати покрывала серая пыль, которая во время дождя свисала с карнизов комьями, а в сухую погоду разносилась по городу пеплом.

Карета вскоре выбралась из предместий и покатила по аккуратной мостовой. За цветущими изгородями высились роскошные дома столичных богатеев, у дверей толпились пугливые слуги. Вдоль тротуаров торчали прихотливо изогнутые фонари, разъезжали, позвякивая колокольчиками, помпезные экипажи, а в тени обвешанных цветастыми украшениями деревьев гуляли люди в пышных одеждах, дамы обмахивались веерами пестрых расцветок и замысловатых форм. Богачи Чауянати и лошадей одевали в платья.

За поворотами, куда порой сбегала дорога, виднелись прикрытые роскошью главной улицы побитые глиняные домики столичной бедноты, заросшие тропинки, запряженные людьми телеги и нищие, босоногие дети. И торчавшая щитом стража не давала этим мирам соединиться.

Джэйгэ смотрел в окно хмуро, и взгляд его скользил по одеждам прогуливавшихся в парках толстосумов так же, как скользят по нежной коже острые когти.

На стене висела большая — на весь этаж — афиша о выступлении какого-то модного певца, а рядом стоял мужчина в строгой деловой одежде и распевал во всю глотку похабную песню. Неподалеку, ничуть не смущаясь, прогуливались состоятельные господа с детьми и благосклонно улыбались исполнителю.

— У нас такие песни и в притонах петь стесняются, — скривился Сардан.

— Это зазывала, — протиснулась к окну Шантари. — Распевает песни, что будут исполняться на концерте. Вон и афиша с портретом. Один из здешних певцов. Я встречала его как-то по приезде в Ланхраас несколько месяцев назад. С красавцем на портрете, конечно, ничего общего. Вздувшийся красный нос, вялые щеки до плеч, губы вечно в слюнях. Фу!.. Он, кажется, родственник кого-то из министров, или знакомый, или родственник знакомых, короче — свой человек, ручной, выступает, где хочет. Все концертные площадки Ланхрааса под управлением властей, и разрешения играть на них выдаются только личным, карманным. Этому, щекастому, когда я уезжала пожаловали дворец — за заслуги перед народом и искусством. Уже не первый дворец, насколько мне известно. А каковы заслуги — вы слышите. Надеюсь, успеем отъехать, пока не началась самая вакханалия. Не буду рассказывать, что сейчас случится, у меня от такого язык отвалится. Но что поделать? Где творчество меряют золотом, там искусство — порнография. У возвышенного нет шансов перед пошлым. Можно забрызгать грязью чистоту, но не всё в мире отмывается. Гляньте, например, сюда.

Шантари кивнула на коротышку под пестрой афишей на углу. Он стоял в окружении коленопреклоненных слуг и плевал им в лица.

— Еще один зазывала. Это выдержки из спектакля на афише. Два часа артист со сцены оплевывает сидящих вокруг него. И это весь сюжет — больше там ничего не показывают.

Возле толпы бегал второй зазывала и кричал режущим голосом:

— Приходите все! Приходите все! Блистательные выступления народного кумира Ланхрааса, прекрасного и бесподобного, исключительного и нестареющего Тхуньяна Мауко! Незабываемое представление великого артиста, лауреата всех королевских премий! Два народных спектакля в одном! Классическая пьеса «Ведерко соплей» и новинка сезона — «Новое ведерко соплей»! Приходите все! Насладитесь великим искусством Ланхрааса! Начало — после обеда!

— Кто-то ходит это смотреть? — скривилась Ашаяти, не разобравшая речи зазывалы.

— Признаюсь, я ходила.

— Тьфу, я никогда тебе не доверяла!

— Не по собственной же воле, не нужно на меня смотреть с таким презрением! Месяца три назад меня пригласил один из больших чиновников, который думал таким образом заполучить мое расположение. Лучше бы пирожное подарил… Искусство Ланхрааса — это искусство его элиты, а гнилое дерево дает гнилые плоды.

— Гнилое дерево не дает плодов, — поправил Сардан.

— Может быть и так. Природа умнее людей.

Наконец карета свернула в сад, проехала по заросшей кустами аллее и остановилась у громадного особняка с островерхой башней на углу.

— Моя скромная развалюшка, — прокомментировала Шантари.

В «развалюшке» было четыре этажа с огромной лоджией наверху и витиеватыми узорами на карнизах. Отдельно располагались флигель для прислуги и окруженный цветами погреб для вина, большой фонтан со статуями и прогулочная площадка в саду.

— Скромность ваша добродетель, госпожа, — произнес пораженный роскошью Сардан.

— Скажи честно, где ты заработала такое богатство? — сказала Ашаяти.

— Богатство не зарабатывают, моя милая, его отбирают. Тебе ли не знать? — печально улыбнулась Шантари

Меланхоличный кучер вяло сполз на землю, поднял руки кверху, чтоб покрутить уставшие кости, а тем временем из дворца посыпались скелеты. Они окружили свою госпожу и, не проявляя особого почтения, потащили всех в дом. Один Джэйгэ, насупленный и мрачный, остался стоять на ступеньках крыльца.

— Прошу вас, — улыбнулась ему Шантари и показала на вход.

— Я должен найти Сююрин, — сказал Джэйгэ.

— И куда вы пойдете, молодой человек? Мои милые слуги, — она кивнула на орду мельтешащих кругом скелетов, — перевернут весь Чауянати от вшивых темниц до будуаров принцессы скорее, чем вы научитесь говорить хотя бы слово на ланхри, а это один из трех местных языков. Мои пустоголовые красавцы куда смышленее и полезнее, чем вы воображаете. В этой стране еще не родился человек, что посмел бы не ответить на их вежливые вопросы, и нет такой двери, которую они не сумели бы растворить. Ни у кого не хватит сил солгать, глядя в их честные, пустые глаза. А пока они ищут, проходите в дом, пусть ваша подруга увидит вас свежим и отдохнувшим. Женщины не любят вонючек. И еще, у меня создалось впечатление, что вы до сих пор не придумали, как пережить с ней встречу…

Джэйгэ набычился, обернулся, бросил взгляд на улицу со странными домами, на людей в странных одеждах, которые говорили на странном, совершенно непонятном языке — и вошел в дом. Шантари осталась в дверях — раздавать указания слугам.

В противоположность внешнему великолепию дворца, внутри был полный кавардак. Разобранная мебель горой была навалена в углу гостиной, а лавки и столы у окна затянуло жестким покрывалом паутины. Прислоненные кое-как к стене стояли картины современных художников Ланхрааса — неумелые портреты придворных и их любовниц, пустые, формальные пейзажи с дворцами и замками, сценки на религиозные сюжеты, персонажей в которых играли нынешние чиновники и дворяне. По полу могилками древнего кладбища разбросаны были груды печатных и рукописных книг. Сардан заинтересовался и стал разглядывать названия. Научные монографии, популярные романы, кулинарные книги и сборники туалетных анекдотов, альбомы кровавых гравюр с подписями на незнакомых языках и вымазанные чем-то гадким демонические фолианты, загадочные списки с вычеркнутыми именами и романы эротических приключений! Сардан расковырял пальцами ног стопку книг.

— «Воздействие хода небесных тел на океанические штормы и занимательные особенности жестоких кораблекрушений в пресных водах», — прочитал он название вслух.

Ашаяти удивленно взглянула на Шантари.

— Не смотрите на меня с таким восхищением, — сказала демоница, — я ни слова не поняла этой чуши.

— Автор Номто Цзинфей, — прочитал Сардан.

— Святые падишахи! — воскликнула Ашаяти. — Значит, этот тупой ученый и правда умеет писать!

— Буквы точно, — сказала Шантари, — а вот насчет слов я не знаю.

— У вас тут целая библиотека, — произнес Сардан.

— Слуги тащат в дом что ни попадя.

— Так это они всё читают?!

— После меня.

— И чем же вы увлекаетесь?

— Стыдно признаться, романами ужасов. О демонах и привидениях.

— Но в таких книгах демонов рисуют кровожадными чудовищами! — удивился Сардан.

Шантари хищно улыбнулась.

— Да, финалы этих романов всегда весьма печальные, — пожаловалась демоница. — Почему писатели так не любят счастливые концовки? Почему бедные демоны всегда гибнут от рук гадких людишек? Поэтому я никогда не дочитываю эти глупые книги до конца. Ну да не нужно о грустном. Слуги сейчас приготовят вам комнаты, и пока вы будете мыться и вырывать себе бороды, я подберу какую-нибудь одежду. Жаль, что прибранная ванная в таком большом доме всего одна — вы же видите какой тут до сих пор беспорядок, — поэтому мыться придется по очереди.

— Знаете, госпожа, я человек простой, — развел руками Сардан, — и не побрезгую разделить единственную ванну с дамами.

— Какая изысканная смерть! — Шантари улыбнулась и отчего-то покраснела, отвела взгляд.

— Ох, вы ставите вопрос ребром…

— Дамы идут первыми, — отрезала Ашаяти. — Я не хочу мыться в заразном болоте, которое останется после мужиков.

— Ашаяти, — взмолился Сардан, — возьми мой кинжал, ударь меня в сердце, но не мучь такими оскорбительными речами!

— Давай кинжал, где он?

— Потерялся…

— Ищи, я подожду.

— Иди скорее, у тебя вода остывает. Не хочу потом кувыркаться в холодной.

— Мы нагреем новую, — пообещала Шантари.

— Ну что вы, госпожа, нужно быть экономнее! Да и я-то не брезгливый и вовсе не возражаю искупаться в оставшейся после дам воде. Я даже настаиваю на этом!

— Я туда специально написаю, — предупредила Ашаяти.

— Спасибо, — Сардан серьезно кивнул.

Ашаяти скривилась и отодвинулась.

— Да ты — бе!.. — воскликнула она. — Я всё думала, должно же и в тебе быть что-нибудь хорошее! Но ты конченый целиком! Начисто!

— Я родился конченым.

— Не подходи ко мне больше. Я тебя не знаю.

Джэйгэ долго стоял у порога, как будто порывался рвануть обратно, в город, на поиски Сююрин. Он нехотя огляделся и надолго задержался у оставшихся на стенах картин, потом нашел на столике большой зеленоватый веер — такими же обмахивались высокомерные богачи на главной улице Чауянати. Джэйгэ вдруг разозлился схватил веер, сдавил кулаками и разломил пополам, но сразу же оробел, попытался соединить разломанное, аккуратно положил веер обратно и подпихнул его пальцем в тень. А после этого сдвинул брови и отошел подальше в темный угол.

Пока женщины мылись, Сардан мучился с ящиком для инструментов: кое-как подлатал крышку, закрепил разбившиеся углы, перебрал инструменты. Некоторые пришлось выбросить. Порванную струну еще можно заменить, но что поделаешь с расколотой напополам флейтой? Музыкант так увлекся, что пропустил в ванную Джэйгэ. Сердитого ооюта пришлось тащить туда едва ли не силой — он никогда в жизни не мылся в теплой воде и панически боялся свариться заживо. Решительные скелеты обступили его со всех сторон — они всегда выполняли наказы хозяйки. Правда, приличия ради, считали своей обязанностью, прежде чем браться за дело, хорошенько поворочать и посквернословить. Растерявшийся Джэйгэ полез за мечом. Из ванной загрохотало, кто-то вскрикнул, загрохотало опять, заплескалась вода, что-то грохнулось на пол раз, второй — и стихло. Сардан закончил с ящиком и стал ждать своей очереди. Прошел почти час — а он всё ждал, и дверь в ванную оставалась закрытой.

По ступенькам спустилась задумчивая Шантари. Она размышляла о будущем ужине и о несовпадении вкусов людей и демонов.

— Кажется один из ваших гостей никак не может отмыться, — сообщил Сардан.

— Да, боюсь, как бы мои слуги его до дырок не протерли, — сказала Шантари и заговорщически улыбнулась. — Пойду поподглядываю.

— Госпожа, что вы, это же неприлично! Поподглядывайте лучше за мной!

Шантари нерешительно дернулась и мигом покраснела, но быстро справилась с собой и махнула на музыканта рукой.

— От столь волнительного зрелища я обязательно разнервничаюсь и откушу от вас какой-нибудь кусочек, — сказала она.

— Если только не самый большой.

— Не самый большой не сильно интересно.

— Но я, видите ли, не вкусный пирожок.

— О, так ведь люди и свиней едят.

— Как вы меня размешали… Кстати говоря, не найдется ли в Чауянати магазина музыкальных инструментов? Целых у меня почти не осталось, может быть, здесь продают что-нибудь экзотическое. Ведь артельных контор, насколько мне известно, в Ланхраасе нет.

— Я прикажу кому-нибудь из моих милашек отвести вас, здесь есть неподалеку лавка. Хозяин, кстати говоря, билу, мой очень дальний родственник.

— Людоед? — вздрогнул Сардан.

— Как и все торгаши.

Джэйгэ наконец вынесли из ванны и утащили куда-то наверх. Пока Сардану меняли воду, он разочарованно разглядывал в зеркале свою заросшую физиономию и вздыхал.

— Ну и образина, — пожаловался музыкант возившемуся с полотенцами скелету. — Теперь хоть понятно, почему надо мной женщины издеваются.

— Да я тоже не красавчик, — успокоил скелет.

— А мне говорили, дамы любят бледных мужчин. Это признак достатка и благородных кровей.

— Подлое вранье.

— Кстати говоря, а вам не кажется, что эта ванна похожа на котел?

— Весь мир похож.

— Еще и пламя внизу…

— Чтоб вода была горячей.

— Как бульон.

— Может быть.

После ванной и бритья, вырядившись в длинную рубаху с кружевами и традиционную мужскую юбку ниже колен, Сардан поспешил по мокрым улицам Чауянати в музыкальную лавку. Хозяин ее, здоровенный билу, был похож на скатившийся с горы валун из мышц и волос. Он ковырял в зубах смычком от скрипки и очень обрадовался скелетам, которые притащили к нему музыканта. Пока билу обменивался черными шутками со слугами Шантари, Сардан выбрал несколько инструментов и поспешил обратно в особняк, где шумно готовились к ужину.

Слуги в неудобных широких одеждах носились по дому с тарелками, вилками, искали по всем комнатам уцелевшие стулья и небрежно смахивали отовсюду пыль, та весело взмывала в воздух и потихоньку оседала обратно. За полчаса скелеты расколотили дюжину тарелок, а один оступился на лестнице и просыпался на пол горкой костей. Когда стали его собирать, нашли в углу чей-то череп и еще добрых полчаса пытались понять — чей.

Когда Сардан в прихожей упаковывал новые инструменты в ящик, по лестнице в столовую спустились Ашаяти и Кюимеи. Они одеты были в изящные бирюзово-лазурные платья с кружевами в просвечивающих подвесных рукавах.

— Что это там такое? — прищурился Сардан. — Две луны спускаются с небес мне навстречу?

— И проходят мимо, не удостоив взглядом, — сказала Ашаяти.

Следом за женщинами на лестнице появился Джэйгэ, но вместо того, чтобы сбежать по ступенькам, он сиганул через перила и чуть не проломил пол.

— Видели? — кивнул Сардан. — От вашей красоты мужики валятся метеоритами.

— Господин Джэйгэ, вы же весь пол перебьете, — отругала ооюта Шантари.

— Слуги вернулись? — резко спросил Джэйгэ.

— Чауянати большой город, потерпите немного, не ломайте мне дом, — она повернулась к дамам, смерила взглядом. — О, какие сладкие персики!

Сардан облизнулся, а Ашаяти остановилась у треснувшего зеркала, небрежно прислоненного к стеклу. Застенчиво крутанулась и опустила взгляд.

— Меч некуда повесить, — после неловкой паузы сказала она.

— Женская красота опаснее меча, — сказала мудрость Шантари.

Наконец уселись за стол. Суматошливые скелеты забегали вокруг с блюдами и, сбивая друг друга с ног, заставили стол пирожными, печеньями, пудингами, тортами и пирогами, принесли пальмового вина. Джэйгэ и Кюимеи удивленно уставились на незнакомые блюда. Вместо супа в тарелке плавала сладкая ягодная масса.

— У меня от одного вида зубы сводит, — сказал Сардан и принялся наполнять вином самый большой из бокалов.

— Господин музыкант, гостю невежливо осуждать хозяев, — обиделась Шантари, — иначе у вас может так свести зубы, что ни одного не останется.

— У тебя всегда такая еда? — спросила Ашаяти.

— А зачем есть что-то другое? — удивилась Шантари.

— Затем, например, что нищета.

— Я не в восторге от нищеты.

Сардан жадно глотнул вина, вздохнул и облизнулся.

— Сто лет не пил хорошего вина, — сообщил он. — Теперь меня не остановить.

— Кому ты нужен, — отмахнулся Ашаяти.

— И правда, — согласился Сардан и лизнул между делом пирожное. — Однако обстановка во дворце не самая уютная. Стены облезлые, картины то не повешены, то криво, мебель в угол забилась, как будто вы ей пытками угрожали. Еще и паутина везде…

— Я мимолетная гостья в этой стране, — сказала Шантари. — Доделаю свою дела и помчусь дальше. Туда, где комары поменьше кулака и где зрители в театре бросают на сцену гнилые овощи, а не наоборот. Картины, кстати, не мои. Остались от бывшего хозяина, в моей семье таких противных физиономий не было.

— Ваш дядюшка, будем честны, тоже не из красавцев, — Сардан уже наполнял второй бокал. — Хорошо, что вы на него не похожи. Спорить могу, что ваша мать была хризантемой, а отец — тигром!

— Скажите сначала — на что спорите, — улыбнулась Шантари. — Впрочем, мне недостает фантазии представить, как эти двое умудрились бы сделать детей.

Два бокала вина растормошили Кюимеи. Она с блаженной улыбкой разглядывала руины дворца, благосклонно кивала цыкающим от недовольства скелетам и даже придвинула свой стул к стулу музыканта. Тот сразу повеселел. Джэйгэ же, наоборот, всё мрачнел, гневно ковырял свое варенье и нетерпеливо тарабанил — то пальцем по столу, то ногой по полу.

— Долго они еще? — сказал он, когда все замолчали.

— Скоро вернутся, — пообещала Шантари.

— Если вам нужны деньги, я найду сколько нужно…

— Вы думаете глупости, господин Джэйгэ.

— Я заработаю где-нибудь, сколько вы скажете.

— Если бы ваша беда могла решиться такой суммой, которую можно заработать — она не была бы бедой.

Джэйгэ исподлобья глянул на демоницу, но увидел только скелетов за ее спиной.

Кюимеи выпила еще бокал и еще придвинулась к Сардану. Музыкант покраснел от внимания.

— Мне кажется, эта женщина к вам неравнодушна, — сказала Шантари.

— Она любит своего песика, — съязвила Ашаяти. — Видела бы ты, как он за ней ухаживал, когда она валялась без сознания….

Кюимеи пьяно улыбнулась. Ашаяти заглянула в кувшин с вином.

— У тебя одно вино? — огорчилась она. — Есть что-нибудь горячее? В Ооюте был хороший грибной чай.

— О, я читала про него, — оживилась демоница. — Говорят, кружки три или четыре — и всё вокруг цветет, и всё вокруг танцует, и зайчики поют серенады, и петухи ведут кадриль, всё сияет самоцветами добра, и вдруг просыпаешься без штанов в каком-то непонятном месте…

— Это ты какую-то свою порнографию читала.

— Ты просто, кажется, не пила трех кружек.

— В Ооюте и на одной разориться можно. Там горячая еда стоит как золотой меч.

— Зато мои горячие объятия бесплатны.

— Потому что никто не станет платить за то, что никому не нужно.

Шантари улыбнулась, а Джэйгэ выпил бокал вина и вонзился ногтями в стол. Потом одернул себя, но ненадолго. Взвинченный весь, он схватил со стола нож, покрутил между пальцами, потом сжал в кулаке и согнул лезвие. Демоница и остальные молча уставились на почтальона. В комнате вздрогнуло и заволновалось пламя свечей. Потемнел воздух, а под потолком зашевелилось дымное покрывало. Шантари покосилась на музыканта, а тот напряженно вслушивался в тишину.

Отворилась дверь, и в комнату протиснулся мокрый от дождя скелет.

— Нашли ее, — сказал он.

15

Роскошная карета, отделанная красноватым в свете фонарей золотом, пробиралась по волнующимся в поисках развлечений улицам Чауянати, проталкивалась, окруженная отрядом скелетов, сквозь толпы прожигателей жизни и состояний. Ашаяти фыркала и презрительно оглядывала из окошка неутомимую орду гуляк и господ, чрезмерно оживленных модниц и потных от жары зазывал, хохочущих без повода юнцов и брюзгливых толстяков. Ряженые в смешные наряды слуги таскали изнеженных хозяев на спинах и руках, другие на четвереньках возили господских детей, и те дергали несчастных за волосы, как лошадей за поводки.

Улица пищала крысой, и от бесконечного визга Ашаяти невольно сжимала рукояти своих мечей, будто одним хорошим ударом можно было вернуть тишину. Сжимал кинжалы и Джэйгэ, глаза которого на всякий случай замотали шарфом. Сжимал беспокойно и нетерпеливо. И с некоторым страхом. На плече его висел лук, а у бедра — короткий изогнутый меч. Кюимеи обнимала тангыыр и зло глядела на толпу в окнах, на нищих, запряженных в повозки вместо коней, на цветастые от татуировок лица важных толстосумов на лавочках. Татуировки, впрочем, были и у бедняков, но всегда одноцветные.

Джэйгэ скреб пальцами стенку кареты.

Показалась Аривади, Большая Река Ланхрааса, запруженная застрявшими в столице из-за наводнений судами. Мачты их торчали вразнобой над крышами домов, как выросший среди города голый лес.

Карета спешно отвернула от реки и покатила по широкой мостовой. С одной стороны теперь сиял освещенный цветными фонарями парк, а с другой возвышались помпезные дворцы расточительной знати: с высоченными колоннами и башнями, с позолоченными статуями лохматых чудищ и клыкастых людей, прикрытые живыми изгородями с большими экзотическими цветами.

Кюимеи опустила голову и стиснула зубы, сомкнула пальцы на посохе.

— Что с вами? — спросила Шантари.

— Больно, — ответила Кюимеи через силу. — Много иэзи.

Протиснувшись мимо других богатых экипажей, карета остановилась на площади перед высоким дворцом — шесть этажей, лоджия с резными колоннами и многоуровневая галерея на крыше. Площадь была переполнена каретами, так что скелетам пришлось выпихнуть одну в кусты, чтобы освободить место своей госпоже. Женщины с бамбуковыми зонтиками и мужчины со вздернутыми подбородками торопились во дворец, где в самом разгаре был бал, или просто оргия.

Завидев отряд вооруженных скелетов, толпа шарахнулась по сторонам, заохала и зашепталась, из трясущихся рук на пол посыпались сумочки и драгоценности, с дрожащих голов посъезжали скрученные тряпки головных уборов, заржали ошалевшие кони. Мужчины ахнули, когда из кареты выбралась царственная Шантари, и провожали ее восхищенными и пугливыми взглядами, пока она, сопровождаемая всего двумя скелетами, всходила с надменной улыбкой по ступенькам крыльца во дворец. Сардан и остальные бездомными дворнягами увязались следом.

Распахнутые двери вели в огромную прихожую, откуда на всю округу грохотала необычная музыка — истошно звенели бесчисленные колокольчики, с пошлым ехидством тарахтели трещотки и где-то позади занудно и нестройно выли струнные. Музыка шумела вразнобой и рвала слушателей на части. А слушать было кому — зал с неровными стенами был набит гуляками, и все развлекались как умели. Физиономии большинства закрывали маски — то ли демонов, то ли шутов, то перевернутые ртами кверху, то вообще без ртов и глаз, но особой популярностью пользовались маски с толстыми фаллосами вместо носов. Другие фланировали с цветочными горшками на макушках, с какими-то нечистыми давно юбками и нижним бельем. У дальней стены на столах и кушетках валялись полуголые выпивохи и, уже заранее лежа ногами кверху, вливали себе в глотки популярный в Ланхраасе молочный спирт. Напитки стекали по волосатым брюхам и затекали в носы. Ближе к центру зала как будто танцевали — всюду мельтешили чьи-то руки, ноги, рыхлые щеки и зады, непонятные тела временами взмывали над буйной толпой, временами кувыркались в ногах. На полу, под столом, валялся без сознания упившийся кот — размером с человека. Две полуголые женщины над ним увлеченно облизывали друг другу вымазанные сиропом ноги. Рядом нервничали мужчины и по-деловому декламировали пошлые стихи о не самых банальных любовных отношениях, но слова, к счастью, тонули в грохоте танцев и колокольном звоне. В толпе важно расхаживали дамы, одетые в тугие веревки, хлестали плетками спины утомившихся танцоров, которые пытались улизнуть от веселья к диванам. Одна из таких истязательниц размахнулась как-то неловко, поскользнулась и шлепнулась голым задом в лужу липкой жидкости. Несчастная — визжащая и очень серьезная — женщина проехалась от одной стены зала к другой и скрылась в переплетении ерзающих друг по другу тел. Танцоры тоже частенько бултыхались в эти винные лужи и, падая, заваливали разом человек по десять, а то и по тридцать. Повсюду бродили скучающие мужчины — совсем голые и волосатые с ног до головы, — толкались лениво, вздыхали и зевали, обделенные вниманием. Скука была во всем — в уставших движениях танцоров, в формальных ударах плетьми, в занудных стишках, вызывавших вымученные улыбки, в надоевшем, бесчувственном разврате. Умирающие от скуки валялись безжизненными мешками на диванах, на ковриках, на ступеньках, на грязном полу, среди потных, волосатых, жирных полуголых тел — и спали! Люди всех рас — черные, белые, красные, зеленые — ракшасы, вампиры, демоны с четырьмя руками, карлики-летучие мыши и даже какие-то ангелы с потрепанными крыльями — все сплелись смердящим клубком в безнадежных поисках экстаза… Все — унылые, как солдаты, выполняющие приказ.

Конец ознакомительного фрагмента.