Письма с Истра

Кирилл Берендеев

Человек всегда ищет свое место в мире. А если маленький мирок его исчезает, он всеми силами пытается найти достойную замену. Одни уходят глубже в себя, пытаясь там обрести покой, иные ищут утешения вовне, переезжая в другой город, страну. Туда, где, кажется, их ждет покой и счастье. И неважно, молоды они или стары, бедны или богаты, никто не теряет надежду – ведь это тот маяк, что освещает путь человеческий в поисках нового пристанища в нашем неспокойном мире.

Господин «До свидания»

В лиссабонской «Портеле» я встретился с Альваро Луишем Гомешем, моим старым знакомцем, а, начиная с сегодня и до конца недели, переводчиком нашей депутации, арендовавшей в Португалии инженеров для возведения новых эстакад в Подмосковье. После кризиса специалисты резко упали в цене, чем наше начальство не преминуло воспользоваться.

Пока мы стояли в пробке на подъезде в город, Альваро неожиданно встрепенулся:

— Совсем забыл рассказать. Господин «До свидания» умер. — в ответ на мой удивленный взгляд, он немного смутился: — Ну как же, когда ты приезжал в прошлый раз, я рассказывал. Наша достопримечательность, как-никак. Хотел еще сводить показать, да он в те дни приболел немного. А вот теперь… — лицо моего знакомца отобразило искреннюю печаль, но, к сожалению, я никак не мог вспомнить, о чем он говорит. Потому, немного смущаясь, попросил рассказать поподробнее.

— Жаль, ты его так и не увидел. Удивительный человек, его звали… ах да, Жоао Мануэль Серра, но все, понятное дело, именовали не иначе как господин «До свидания». Понимаешь, какая история…

История, действительно, странная. Человек из респектабельной семьи, принадлежащей сливкам общества, он вырос, подобно орхидее, в стеклянном колпаке, взращенной нежной родительской заботой. Отец рано оставил семью, так что центр вселенной юного Жоао немедля переместился на мать. В силу своей обособленности друзей и подруг ему не надобно было, вдвоем и только вдвоем они жили, общались, путешествовали. Существовали слитно, не желая ничего иного. Пока мать не оставила его, десять лет назад, — тогда Жоао исполнилось семьдесят.

Именно в этот момент его настигло прежде неведомое, неощущаемое одиночество; ядовитым газом влилось оно в душу и заполонило всю, без остатка, тем самым сделав невозможным существование ни в семейном доме, ни в Лиссабоне, ни где бы то ни было на нашем маленьком глобусе. У него не было ни друзей, ни знакомых, ни любимой, ни детей. Ни работы, ни цели, ни смысла. Один в целом мире, он денно и нощно бродил по пустым улицам, окруженный лишь неоном фонарей да потоками железных ящиков, сердито урчащих на светофорах. Словно попал в другой мир, в котором оказался единственным человеком в цивилизации машин.

Посещали его мысли о суициде? — кто знает, наверное, как и всякого потерявшегося. И кто знает, на скольких мостах он останавливался тогда, заглядывая в мутные воды Тежу или проходя по бесконечной полосе пляжей, там, где зов океана заглушает прочие звуки и манит в свои неизведанные глубины с необоримой силой.

Но он не решился. Вместо этого отважился на другое. Однажды вечером гуляя по площади Салданья, это буквально в десяти минутах езды от вашего отеля, он решился наладить контакт с теми, кто ныне заселил хорошо знакомые улицы Лиссабона. И неожиданно для самого себя помахал рукой проезжавшему авто. Возможно, этим бы все и кончилось, но водитель легковушки приостановил бег механического коня, помахал в ответ. И улыбнулся.

И в этот момент одиночество, казалось, потопившее его душу, стало отступать. Следующим вечером Жоао снова пришел на площадь и махал уже всем подряд, получая в ответ улыбки, гудки клаксонов, приветственные крики. Город, прежде безмолвный и безнадежный, вдруг ожил, ровно по мановению волшебного жезла. Не в силах поверить свершившемуся, Жоао приходил и приходил на прежнее место и продолжал приветственно махать проезжающим; на душе его теплело, а сердце бешено стучало в ритмах зажигательной фолии.

Вскоре площадь трудно было представить без этого странного человека, лиссабонцы столь привыкли к нему, ежевечерне выходящему приветствовать железные потоки, разрезающие Салданью, что день без господина «До свиданья» уже считался несчастливым. Когда же вездесущие репортеры разузнали, кто этот удивительный старик, в элегантном пальто, с тщательно уложенными волосами и неизменными темными очками на бледном лице, — на Жоао обрушилась настоящая слава: его приглашали на радио, телевидение, брали интервью, просили дать совет, поделиться мнением. Господин «До свидания» обожал кино, и его приглашали на предпремьерные показы фильмов и потом с удовольствием выслушивали или читали рецензии. Рядом с ним постоянно крутились туристы, снимавшие каждый взмах руки на камеры, но он никогда не обижался, даже самым надоедливым, охотно позировал или снимался с любой компанией, ибо был рад любой.

А неделю назад его не стало.

— Жаль, — медленно произнес я, машина приближалась к гостинице, как раз, будто по привычке, сделав петлю до Салданьи. Железный поток на площади казался разрежен против обычного, машины проносились стремительно, водители будто боялись затормозить, чтобы оглянуться по сторонам, и не увидеть старика, к которому так привыкли за эти десять лет.

— Перед тем, как похоронить, его провезли через Салданью, и собравшиеся на площади люди махали катафалку и кричали приветственно. Знаешь, — перебивая самого себя, заметил Альваро, — что говорить, я сам, когда на душе становилось тошно, частенько ехал к сеньору ду Адеос, махал ему, он махал мне в ответ, и становилось легче. Теплее.

— Вы были знакомы? — Альваро как-то странно на меня посмотрел. Потом покачал головой. Машина вывернула с Салданьи и, стремительно набирая ход, помчалась к отелю.

— Только вот так, жестом приветствия. Да многие ездили к нему на площадь, чтобы помахать и получить взмах руки в ответ. Знаешь, я думаю, этим он спас не только себя, но и очень многих, ведь в наш суматошный век…

— Когда он уже ходил на площадь, у него много друзей появилось?

— О, да. В «Фейсбуке»…

— Альваро, я говорю о жизни. Понимаю, каждый вечер выходил на площадь, чтобы развеять тоску, но ведь кто-то у него возникнул за время десятилетнего махания всем подряд? Хотя… что я спрашиваю, если бы появился, верно бы не ходил.

— Нет, ну как ты говоришь. Сеньор ду Адеос не раз говорил, что это его вахта, его ежевечерняя обязанность, он просто не мог иначе. И всегда сожалел, что по причине слабого здоровья в последние годы пропускал порой по нескольку дней кряду, особенно зимой, когда…

Альваро замолчал неожиданно, будто остановившаяся на перекрестке машина разом оборвала ход его мыслей. И произнес едва слышно:

— Знаешь, я не подумал. Ты прав. За десять лет… Он ведь говорил, что жаждет избавиться от одиночества, что оно чуть не утопило его, да это его подлинные слова в одном из последних интервью, что эта вахта ему жизненно необходима.

— Значит, к нему никто не подошел? За десять лет — никто? — Альваро едва заметно кивнул в ответ. И подпер голову ладонью, уперевшись в подлокотник, разом ссутулившись.

— Как глупо. Как просто и как глупо, — донеслось до меня. — Ведь он жаждал этого как никто другой, он говорил об этом во всех интервью, в письмах… да где угодно. Помню, когда он приболел в последнюю зиму, его постоянно навещала девушка из муниципалитета, как же она удивилась, когда получила большую часть его немаленького состояния. Ведь она только оказывала помощь, делала уколы, массаж, готовила еду. Он разговаривал с ней, но… она не слышала старика. Никто не слышал. Как будто он изначально был памятником… Да-да, ведь мы собираемся поставить ему памятник, бронзовый господин «До свидания» по-прежнему станет махать нам рукой, как будто ничего не изменилось, как будто он сам, Жоао Мануэл Серра вернулся из небытия, ну разве что чуть изменившись. В лучшую сторону — ведь он никогда более не заговорит о своем одиночестве. И мы забудем, как забываем обо всем неприятном, что был когда-то человек, так нуждавшийся в нас, что десять лет пытался достучаться до наших сердец, бескорыстно даря нам себя и в ответ получая лишь робкую надежду на следующий вечер на Салданье, — он выдохнул и поднял голову, автомобиль как раз подруливал к стоянке отеля. И произнес чужим голосом: — Нет, не забудем. Ведь мы так и не поняли.

Машина остановилась, я открыл дверь. Альваро выбрался с трудом, смотря себе под ноги, будто разглядывая брусчатку тротуара.

— Наверное, будет еще возможность. Ты сам говорил, суматошный век… — в ответ он резко покачал головой:

— Наверное, одной возможности, растянувшейся на десять лет, было предостаточно.

Я хотел ответить, но Альваро все тем же обесцветившимся голосом напомнил о сегодняшних переговорах. И первым вошел в двери отеля.