Волчара выходит на след

Кирилл Казанцев, 2011

Капитан в отставке Андрей Мостовой мстит уголовным авторитетам, сломавшим его жизнь. Первым в его черном списке становится рецидивист Сукоткин. Второй на очереди – наркоторговец Бельдин. Узнав о том, что народный мститель Мостовой приговорил его, Бельдин ставит на уши самых могучих и жестоких криминальных «отморозков». Те заверяют продавца «дури», что все будет хорошо, и выходят на след Мостового. Какое-то время им кажется, что бывший капитан у них под контролем и дни его сочтены. Но это им только кажется. Выслеживать волчару-подранка – значит рыть себе могилу…

АНДРЕЙ

Огромная площадь трех вокзалов гудела, как гигантский пчелиный улей. Громкой разноголосицей буквально хлестало, било по ушам. Мостовой с трудом, чертыхаясь под нос, пробился через мельтешащую перед глазами толпу на знакомую крайнюю платформу. Свежеокрашенная бело-сине-красная «Россия» уже стояла на первом пути. Началась посадка.

Поздоровался с молоденькой конопатенькой проводницей, подал билет и паспорт. Кто-то сзади сильно пихнул его в плечо. Андрей резко обернулся с намерением отпустить по адресу наглеца пару ласковых, но так и застыл с открытым ртом:

— Саня?! Ты?!.. Какими судьбами?!

— А угадай из трех? — весело трепанул Сашка Славкин. Сграбастал, сдавил Мостового, как в тисках. Здоровенный, вечно улыбающийся дылда-баламут, бывший сослуживец, с которым не меньше пяти лет когда-то состояли в тесных дружеских отношениях. Еще молодыми летехами служили в одной части в пятидесяти километрах от Хабаровска. Только Андрей в батальоне связи, а Славкин в разведроте. Потом их пути-дорожки разошлись. Мостового перевели в Зареченск, а друг его в тот же день улетел в Ташкент, что означало тогда однозначно — в самое крутое пекло — в Афган.

— А что в наши-то края?

— Так я ж в Ольховке сейчас… Почти рядом с тобой… Ты-то как, — еще лямку тянешь? — спросил Саня.

— Да что ты?.. Давно на пенсионе. Еще в девяносто пятом — по оргштатным… А ты?

— Аналогично… Как уволился, так и застрял… Слушай, Андрюх, я тут в соседнем — в СВ. Стой здесь. Не садись пока. Сейчас мы все организуем, — протараторил Славкин и бережно с озорными зайчиками в глазах облапил кажущуюся крохой в его широких лапищах проводницу: Ух ты, какая сладенькая!.. Сам бы ел!.. А скажи-ка, прелесть моя, в каком у нас тут вагончике бригадир?

— Во втором, но сейчас он где-то здесь — на перроне. Недавно видела, — явно млея в его объятьях, откликнулась девчушка, скромно пряча загоревшийся взгляд за редкими короткими белесыми ресничками.

— Премного благодарны! — продолжая балагурить, восторженно брякнул Славкин и, нагнувшись к самому девичьему ушку, что-то жарко и быстро зашептал. А через несколько мгновений щеки проводницы зацвели густым румянцем. — Да век воли не видать! — уже погромче, на публику, изрек Санёк и звучно чмокнул ее в пунцовую щечку. — Так что жди, солнышко… Вечерком на огонечек загляну… То бишь — заглянем…

В ресторан не пошли. Хотелось побыть наедине. Немало за прошедшие годы у обоих на душе накипело. Каждому из них было чем со старым другом поделиться.

— Ну, давай, старче, давай-давай, рассказывай, — поторопил Саня, едва дождавшись, пока официант накроет на стол и выйдет из купе.

— Мне… долго, — отнекался Мостовой. — Давай-ка ты, Санёк… Как там Ирина? Детишек завели?

— А то!.. Уже шестнадцать дочери… Но… с Ириной мы давно разошлись… Так уж получилось… Сейчас вот ездил в Саратов навещать… А дочурка у меня — умница! Красавица — вся в мать… Языки «глотает» запросто! Вот окончит школу и — в иняз. Да и вообще — хороший вырос, добрый человечек…

— Ну вот, — хмыкнул Андрей, отвинчивая пробку с коньячной бутылки. — На первый тост, считай, с тобой наскребли… Я же тоже к своим-то ездил… Уже три года с Ольгой врозь живем… Так что давай потянем за холостяцкое святое братство…

— Извини, Андрюша, — мягко возразил Славкин, и улыбка сошла с его лица. — Давай за это — по второй… А первый не чокаясь…

— Прости, Санек… Забыл, что ты воевал… Да и мне, можно сказать, вроде как… тоже пришлось… Так что есть… кого помянуть…

— Где?

— Потом расскажу… — увильнул от ответа Андрей. — Ну, давай, Сань, — поехали.

Пили. Закусывали. Гоготали во все горло, вспоминая свои былые бесчисленные молодецкие забавы и каверзы. И вроде как теплее на душе становилось. И легче вроде.

А потом и о серьезном речь зашла. Куда уж без этого? Да еще и коньяк, конечно, язык подразвязал.

Первым Саня исповедался. Внешне бесстрастно, еще не сильно захмелел к тому времени, делился воспоминаниями о своей тяжелой и страшной боевой работе. Делился скупо, по капле, без каких-либо красочных ненужных описаний. Потому и крепко хватали его слова за сердце. И першило в горле. И руки непроизвольно сжимались в кулаки. И словно виделось все воочию… Газни… Кандагар… Горящий кишлак под Калатом… Оторванные взрывом ножки ребенка… Блестящие цинки «двухсотых» в раскаленном чреве вертолета… Один на одном, как ящички в архиве…

Слушал его молча, не перебивая. Пускай до конца выговорится, облегчит душу. Да и время не торопил. Совсем не хотелось почему-то в свою очередь сокровенным делиться. И даже с ним — с проверенным и верным другом. Уж слишком личное все!.. Слишком!

Но все равно пришлось. Как ни юли, а куда ты денешься после стольких дружеских откровений. И в момент словно кто-то на плечи каменную глыбу навалил. Слова больные и убогие рождались у него внутри долго и мучительно, как режущиеся молочные зубы у младенца. Изо всех сил напрягал и напрягал себя, стараясь рассказывать обо всем по порядку. Почти обо всем. Почти без утайки. И снова вставали перед ним страшные картины из прошлого… Дикая бойня на таежной заимке… Петрович на полу с перерезанным горлом… Серега — с торчащим из затылка напильником… Извивающееся в пламени горящего снегохода тело Глотова… Его истошный предсмертный вопль… И остекленевшие, широко распахнутые глаза Трифона… И срезанные пулеметной очередью кержаки, падающие на землю, как сбитые пустые кегли… И бьющее по натянутым нервам предсмертное ржанье Моркошки из ловчей ямы…

А потом, когда уже стал окончательно задыхаться, словно горло опять, как когда-то, перехватило прочною стальной удавкой — и белое восковое лицо лежащей в гробу Танюшки… И рыжий непослушный завиток ее волос, выбившийся из-под желтой пергаментной полоски на лбу с золочеными буковками отпечатанной на ней молитвы… И стылый обжигающий холод ее щеки — на своих твердеющих и отмирающих губах…

Продолжили в вагоне-ресторане. Естественно — не хватило. Но теперь уже никто не мог им помешать. Никого вокруг уже не замечали. В переполненном народом шумном помещении для них теперь как будто бы стояла полная, первозданная тишина.

Да и выплеснув наболевшее, теперь уже все больше молчали. И пили. Пили — без тостов. Не чокаясь. Словно опять и опять — за помин.

— И что, Андрюха, ты все это… так и оставил?.. — прохрипел уже в конец осоловевший Славкин. — А, браток?.. Отвечай, давай…

— Да нет… Не бросил… Нет… До всех доберусь… — ответил Мостовой, мотнув отяжелевшей головой. — Я их теперь… калечить буду… Понимаешь?

— Ка-ле-чить, бр-а-ат? — задумчиво протянул Санёк. Прицокнул языком. — Не-е-ет, Андюха, так дело не пойдет… Совсем не в дугу, браток… Все это, паря, — полная шняга… Гасить их надо… Мочить, как сук, въезжаешь?

–…

— Чего молчишь?.. Чё ты молчишь, а?

— Пойдем-ка в тамбур покурим. Здесь не хочу.

— Пошли…

— Смотал на хрен! — рявкнул Славкин на курившего у окошка мужика.

— Саня, кончай… Не бучи… Чего ты к человеку привязался? — попытался Мостовой утихомирить друга. Но больше никакого заступничества с его стороны уже не потребовалось. Мужик, решив, как видно, не обострять ситуацию, не нарываться на неприятности, мигом затушил бычок и пулей выскочил за дверь.

— Так говоришь — калечить?.. — вернулся к прерванному разговору Саня. — Дурак ты, Андрюш!.. Дебил ты безмозглый! — начал он постепенно заводиться. — Да что ты один вообще-то можешь? Да чё ты умеешь, парень?!

— Ладно… Завязывай бочку катить, — примирительно проговорил Мостовой и дотронулся до его плеча.

Неожиданно Славкин качнулся вперед и ухватил запястье Мостового. Резким движением взял его руку на излом и сбил Андрея с ног. Грубо подмял под себя. Схватил за волосы. Болезненно приложил, пристукнул головой к металлу. Да так, что у того зазвенело в ушах, заломило в затылке.

— Ты что озверел, идиот?! — заорал Мостовой, вырываясь. Но крепкие лапы Славкина держали его на месте, как громадные клещи.

— Мудак! — цедил Санек сквозь зубы, брызгая слюной. — Да что ты вообще-то знаешь?!.. Да кто тебя вообще-то учил?! Да что ты один-то можешь?! — Шипел и шипел он с пеной у рта, а мертвые холодные его глаза совершенно спокойно и равнодушно смотрели на Андрея с побелевшего, перекошенного от злости лица.