Афанасий Никитин: Время сильных людей

Кирилл Кириллов, 2011

Они были словно из булата. Не гнулись тогда, когда мы бы давно сломались и сдались. Выживали там, куда мы бы и в мыслях побоялись сунуться. Такими были люди давно ушедших эпох. Но даже среди них особой отвагой и стойкостью выделяется Афанасий Никитин. Легенды часто начинаются с заурядных событий: косого взгляда, неверного шага, необдуманного обещания. А заканчиваются долгими походами, невероятными приключениями, великими сражениями. Так и произошло с тверским купцом Афанасием, сыном Никитиным, отправившимся в недалекую торговую поездку, а оказавшимся на другом краю света, в землях, на которые до него не ступала нога европейца. Ему придется идти за бурные, кишащие пиратами моря. Через неспокойные земли Золотой орды и через опасные для любого православного персидские княжества. Через одиночество, боль, веру и любовь. В далекую и загадочную Индию – там в непроходимых джунглях хранится тайна, без которой Афанасию нельзя вернуться домой. А вернуться он должен.

Глава пятая

Весеннее солнышко пригревало. Птицы носились высоко в небе, ловя мошек, — не иначе, к хорошей погоде. Ветер чуть рябил широкие волжские воды, по которым к устью медленно плыла арба с дюжиной человек на борту. Оглобли для впряжения быка оставляли за ней две расходящиеся пенные дорожки. Колеса, выполняющие роль килей, медленно вращались, будто катились по воде.

Афанасий дремал на носу, прикрыв глаза. Михаил по третьему или четвертому разу рассказывал историю их спасения, каждый раз приукрашивая ее новыми подробностями. То Афанасий бежал к берегу с двумя телегами в руках, да выронил одну. То он, Михаил, заступил дорогу несметному полчищу и саблей порубил многие сотни. То десятки татар бросались за ними вплавь и тонули в стремнине. Другие купцы слушали, затаив дыхание. Не перебивая, не подначивая и не ловя на неточностях, — просто наслаждались хорошим рассказом. Маленькая палуба то и дело оглашалась взрывами смеха.

Хитрован с одним из своих племянников рылся в куче тряпья. Умыкнутая Афанасием арба принадлежала мужу какой-то богатой и скаредной татарки. Модница собирала в свою юрту самое разнообразное тряпье — от платьев из тонкого шелка до тяжелых шуб из крашеных собак да линялых зайцев. Но особой чистоплотностью не отличалась, потому все было скомкано, смято, покрыто пятнами застывшего жира и довольно сильно воняло.

Хитрован извлек из груды расписанную огромными розами по белому сукну сорочку. Растянул на руках, разглядывая. Подивился размеру:

— Что ж за напасть? Такое платье разве что гиппопотаме заморской впору будет. Или на Андрея, вон, напялить, да и то подвязать придется.

— Это у нас на Руси женщина ценится тонкостью стана да величием груди, — разъяснил Михаил, отрываясь от очередной версии сказки про чудесное спасение. — А здесь неохватность стана ценится, и чем он неохватнее, тем, значится, и красивее. Да на нос еще и ноги смотрят.

— А что нос и ноги? — заинтересовался Хитрован, в этих краях почти не бывавший и с местными обычаями не знакомый.

— Нос должен быть маленький и курносый, как пуговица. Такой примерно. — Михаил приподнял пальцем кончик своего носа, показывая, как должно быть. — А ноги колесом. Чем кривее, тем лучше. — Он изогнул свои в коленях. — От так. Это чтоб удобнее за бока лошадиные цепляться было.

— Да то не гиппопотама, то целая крокодила получается, — ужаснулся Хитрован. — Как с такой уродиной жить?

— Да ничего, живут не тужат, — ответил Михаил. — Детей, вон, рожают табунами. Ты подумай, может, и тебе кочевницу присмотреть, вы б хорошо вместе смотрелись.

— Я-то «может быть», а ты, похоже, уже, коли столько о бабьих кривоногостях знаешь. Ведь чтоб это узреть, надо ее того…

— Да иди ты… — Михаил выудил из горы тряпок какой-то платок, скатал его комом и швырнул в обидчика. — В штанах они ходят под кафтанами длинными, оттого и видно.

Хитрован со смехом увернулся.

«Вот ведь, — подумал Афанасий, наблюдая за ними, еще прошлой ночью под смертью ходили. Злые, напуганные, голодные. А опасность миновала, солнышко пригрело — и расцвели. Зубоскалят».

— Корабль, корабль! — закричали с кормы.

Купцы враз замолчали, подобрались, вглядываясь в серый росчерк под белым пятнышком паруса. Михаил положил руку на рукоять сабли. Добрые люди или разбойники опять? Или местный князек, запросто способный покуражиться над беззащитными купцами? Или иная напасть?

— Варяги? — брякнул один из крестников.

При этом слове всем на плоту стало не по себе.

Историями о набегах витязей в рогатых шлемах до сих пор пугали непослушных детей.

— С чего это ты взял? — спросил Андрей, задремавший было в теньке, но теперь вскочивший на ноги и вместе со всеми оглядывающий корабль.

— Да вишь, фигура какая у него на носу, — ответил тот. — Змеюка, пасть раззявившая. От нее название их гадостное^[23] и пошло.

— Не похоже. Вишь, щитов по бортам нет, что воинов от стрел прикрывать должны. И вымпела на мачте нету. Это купцы новгородские. У самих, небось, поджилки трясутся по морям ходить, вот и строят корабли, с драккаров слизанные, чтоб таких олухов, как ты, отвадить.

— Хотелось бы верить, — буркнул Михаил.

Андрей посмотрел на него с прищуром: мол, зелен еще мне не верить.

Корабль меж тем приближался. Уже стали различимы резная голова со вставленными вместо глаз кусочками слюды, выплевывающая символический огонь, фигурки людей, копошащихся у мачты, и крест на парусе. Слава богу, православный.

Стремительно разрезая темные воды, корабль поравнялся с плотом. Вся его команда столпилась у одного борта, разглядывая плывущее по воде сооружение.

— Чего вылупились-то? — подбоченясь, вопросил их Хитрован. От пережитого испуга он стал злым и петушливым.

— Как тут не вылупиться, — ответил с корабля дородный плечистый мужик, по всему, владелец или главный наниматель. — Сколько лет с товаром хожу по землям разным, отродясь такого чуда чудного, дива дивного не видел.

— Ну, смотри, — разрешил Хитрован. — За просмотр денег не берут.

Мужик хмыкнул и пожал плечами, отойдя от борта.

— Э… погоди, — окликнул его Афанасий.

Тот замер, глядя на него через плечо.

— Прости друга нашего. Не ел давно, не спал две ночи, с татарами зарубался. Видать, умом со страху чуть повредился. Кидается на всех. — С этими словами Афанасий так наступил на ногу Хитровану, что тот скрючился от боли, забыв мерзкие слова, готовые вырваться из его горла.

Заслышав вежливое обращение, мужик повернулся к Афанасию, вопросительно поднял бровь.

— Купцы мы из Твери, в Ширван направлялись, да стали жертвой разбоя. Товар у нас покрали, вот идем к шаху ихнему Фарруху. Вызволять.

— Дело святое. Удачи вам желаю купеческой.

— А сам куда идешь?

— В Ширван, вестимо. Сейчас все туда идут.

— А может, возьмешь нас на борт да подвезешь хотя бы до Тарки?

— И рад бы, да не могу. Все товаром завалено, людей сажать некуда. Да и деньжат, — он внимательно осмотрел купцов, — судя по всему, у вас нету. Чем платить будете?

— Деньжат нету, то верно. А может, платьями возьмешь?

— Некуда мне платья девать, православные. Ничем помочь не могу.

— А может, на веревку нас подцепишь? — спросил Михаил.

— Это как?

— Сбросишь веревку за борт, привяжешь к корме, а мы ее тут у себя зацепим и пойдем за тобой, как плуг за лошадью. Ну, а когда придем, отдадим тебе все тряпки в благодарность. Вон у нас их сколько.

Афанасий вырвал из рук хитровановского племянника огромных размеров рубаху и показал на растяг.

— Эва!

Мужик хмыкнул, почесал бороду, покачал головой, усмехнулся и махнул рукой: а давайте, мол. К корме привязали канат, сбросили в воду. Один из племянников его выловил и закрепил за прочную доску. Поплыли.

Новгородский купец не удержался от проказы, велел-таки спустить весла. Корабль рванул вперед, увлекая за собой тверских купцов. Поначалу было боязно, на набегающей волне нос плота задирало вверх. Колеса арбы крутились со скрипом. Все на ней ходило ходуном. Но постепенно привыкли. Успокоились, разлеглись на палубе. Даже умудрились поспать ночью, хотя многим было не по себе.

К тому времени, как дошли до моря, в эту пору удивительно спокойного, успели перезнакомиться. С купцом, прозывавшимся Василий сын Александров, и племянником его, угрюмым мужиком, бывшим десятником городской дружины, тверичи как-то не сошлись. Потому старшие держались особняком. А вот племянники и крестники сбились на носу, перекрикиваясь с такими же юнцами с корабля о житье-бытье.

От них тверские купцы узнали, что на границах с княжеством Московским опять неспокойно. Иван Васильевич, князь московский, окончательно подминает под себя Новгород и Ярославль, мутит удельных князей и бояр, переманивает их на свою сторону. А Михаил ищет союза с польским королем Казимиром.

— Не к добру это, — горько покачал головой Андрей. — Если Михаил с Казимиром задружатся, не простит его Иван. Война будет. Сеча великая.

— Да обойдется авось, — потянулся Хитрован с деланной ленцой. — Сколько уже козней да войн открытых случалось, а стоит Тверь-матушка.

— Раньше-то войны были один на один. Князь на князя, дружина на дружину. А теперь, вон, гляди, как объединяются все. Дружат друг супротив друга. Ежели не одна Москва, а еще и Ярославль с Новгородом Великим навалятся, да Ростов им подмогнет, не устоять.

— Возвращаться надо скорее, к жене, к детушкам. А то мало ли…

— То-то ты за них один перед войском Ивана встанешь?

— И встану, чего терять? А ты не встанешь?

— А я думаю, может, продать все да уехать в Ширван, пока все не успокоилось, а то и насовсем. Или в Ливонию. Или в другое место, потише.

— Потише? Да где ты его возьмешь, потише-то? — спросил Афанасий. — Куда ни плюнь, война кругом. С Ордой по всем границам того и гляди полыхнет. Гишпанцы с маврами рубятся. Бритты с франками сто лет воевали, не так давно закончили. Теперь у Ганзейского союза с бриттами неприятности выходят, скоро воевать начнут, тогда плакала твоя Ливония. Османы Константинополь взяли, оплот веры православной, и столицу там устроили. У персов вообще не пойми что творится, кто кого завоевал, кто где хан. Разве что Индия… Да и то, хорасанцы половину уже к рукам прибрали, говорят, и дальше движутся.

При словах об Индии Михаил, пребывавший в задумчивости, вскинулся. Хотел что-то сказать, да передумал. Снова затих, ковыряя пальцем доски, из которых был сколочен настил. Афанасий хотел было расспросить друга о кручине, да не успел.

— Земля! Земля! — донеслось сверху.

Впередсмотрящий горностаем соскользнул с мачты и побежал по кораблю, размахивая шапкой:

— Земля!

Событие было действительно великое. Это по реке, когда берега видно, плавать сподручно, а в море открытом, когда вода кругом, боязно. Вдруг заплутаешь и будешь кружить, пока запасы не вый дут. Или прибьет к землям неведомым, где не то что люди дикие — чудовища водятся.

Постепенно из морской глади выступили пики заснеженных гор с шапками облаков на них. Узкая полоска берега. Тонкие, как иглы, минареты, пузатые купола мечетей, городские стены и причалы с множеством кораблей.

— Батюшки, да это ж мы до самого Дербенту дошли! — ахнул кто-то из молодых.

— Купцу Василию Александрову благодарными надо быть, да и Богу поклониться, что так все обустроил, — наставительно поднял палец Андрей. — Но прав ты, Дербент.

— Эй, на телеге! — донеслось с корабля. — Вас к главному причалу подвозить али на бережку в кустиках высадить?

— Не тати мы ночные, чтоб по кустикам прятаться, — со смехом ответил Михаил.

— Но лучше все-таки не к самому причалу, а туда, вон, где лодки на берег вытащены, — сказал Афанасий. — А то тяжеленько будет нам телегу из воды тянуть.

— Как знаете! — улыбнулся Василий. — Ну, счастливо вам!

— Эй, а тряпки-то?

— Себе оставьте, — донеслось с корабля. — Вам нужнее будут.

— Спасибо, люди добрые, — прокричал Афанасий вслед удаляющемуся кораблю.

Корабль вошел в дербентскую гавань. Сбросив парус, на веслах вырулил к причалу и, гася набранную скорость, впритирку к другим бортам встал на свободное место.

Тверичи же своим ходом погребли. Окрестные жители и купцы с других судов высыпали на пристань смотреть, как дюжина оборванных, грязных, заросших бородами мужиков выталкивает из воды на берег полную женского тряпья арбу. Шуточкам и подначкам не было конца.

— А хорошо, Афоня, что ты эту телегу увел, а не другую, потяжелее, — прохрипел Михаил, плечом упираясь в огромное колесо.

— Да как ты ее вообще с места сдвинул? — подивился Хитрован, мотая головой, чтоб вытрясти попавшую в уши воду.

— Катить там было под гору. Но на самом деле это я со страху, — ответил Афанасий, подседая под задок, чтоб арба не съехала обратно и не отобрала с трудом отвоеванные у моря аршины. — Я, как за оглобли взялся, так такая волна на меня накатила, что мог бы и самую большую, о шести колесах, уволочь.

— Слава богу, не уволок, а то полегли б тут под ней все, — усмехнулся Михаил. — Уф, тяжелая, зараза!

Наконец они вытянули арбу на сухое место и в первый раз за несколько дней присели на твердую землю. Закрепили арбу оглоблями на земле, расселись вокруг, отдыхая. Солнце жарило так, что одежда высыхала прямо на глазах, спекаясь в каменной твердости корку поверх кожи.

Поразмыслив, решили, прежде чем приступать к делам, откатить арбу на базар, благо первые ряды начинались сразу за портовыми сараями. Продать татарскую рухлядь за сколько можно и справить себе новую одежку. Пусть недорогую, зато чистую да целую. Нехорошо в гости ходить, когда срам наружу.

Местный люд подивился на впрягшихся в большую арбу оборванцев, но недолго. Дербент — город из древнейших в мире, его улицы повидали и не такое. Стражники хотели подойти, разобраться, кто, откуда, но, увидев бедственный вид путников, отстали. Блюсти порядок было жарко и лень, а мзды с таких нищебродов не получишь.

Одежда татарская, разномастная да запачканная, была никому не нужна, зато на арбу спрос оказался немалым.

Не знавший местных языков Хитрован через доку Михаила стал с упоением торговаться и поднял такую цену, о которой другие и помыслить не могли. Сбыв арбу и дав в придачу все тряпки черноглазому, судя по повадкам, купчику-армянину, они отправились в одежный ряд. Дабы не тратить лишнего, купили все в одной лавке, на окраине. Получилось без особого разнообразия: местной выделки сандалии, серые штаны из некрашеной холстины да белые рубахи до колен, с ременным подвязом. Различались они только вышитым рисунком по вороту и рукавам.

Купцы взяли себе с рисунками погуще да побольше. Крестникам и племянникам выделили с тоненьким, в одну нить, или совсем без оного. Пусть с младых ногтей учатся старших уважать. Чтоб не ходить с босой головой, каждому приобрели по дешевой тюбетейке с татарским узором, на большее тратиться пожалели. Кое-как запихали под них отросшие патлы.

На оставшееся зашли в ближайшую чайхану. Рассевшись на ковриках, заказали казан плова, фруктов заморских, среди коих виноград, который в Твери днем с огнем сыскать было трудно, да чаю зеленого. До него Михаил оказался большой охотник, а остальным было все равно.

Вина и сластей решили не брать. Первое было кислое, а вторые настолько сладкие, что после них долго хотелось плеваться. Чтоб не лазать пальцами в общий котел, попросили тарелок и ложек. Хозяин покачал головой и, отгоняя от потного загривка мух, ушел за ширму. Вернувшись, принес деревянные кругляшки и гладко обструганные дощечки.

Набрав себе чуть риса и выкопав из-под него большие куски баранины, оголодавшие купцы принялись поглощать их, почти не жуя. Наконец, томные, со вздувшимися от сытости животами, отвалились на подушки, держа в руках пиалы с зеленым чаем, с непривычки противным, но очень помогающим на местной жаре.

— Ну, что? — спросил Андрей, когда мясо в казане закончилось, а последнее волокно было выковыряно из зубов, рассмотрено и отправлено обратно в рот. — Пора в Шемаху собираться, к шаху?

— Не надо в Шемаху, — сказал Михаил, с хлюпаньем втягивая в себя горячий чай.

— Как не надо? — удивился Хитрован.

— А так, — улыбнулся Михаил, довольный произведенным впечатлением. — Пока вы по базару шлялись, я нужных людей порасспросил. И знаете, что выведал?

— Да говори уж, не томи! — сказал Афанасий, которого еще в детстве сильно раздражала таинственность, которую иногда напускал на себя Михаил.

— Здесь Ширван-шах. Приезжал по нужде да остался. И Василий Панин тут. Чего ему в Шемаху с посольством тащиться, ежели шах сам приехал?

— Так что, прямо к шаху пойдем? — спросил кто-то из племянников, сыто рыгнув.

— Мал ты еще прямо к шаху ходить, — щелкнул его по носу Хитрован. — Сначала надо бы к послу московскому наведаться.

— Ох, не нравится мне это, — покачал головой Андрей. — Слыхали, что люди с корабля сказывали? Чуть не война скоро.

— Мало ли что купцы говорят? Вон Михаила послушать… — усмехнулся Хитрован.

— Не надо напраслину возводить, — ответил тот, обиженно сжав губы в ниточку. — Я если и присочиняю чего, так безобидно, чтоб другим веселее было. А про побоище сочинять не стану.

— Ладно, Мишка, — положил ему на плечо руку Афанасий. — Не про тебя он, а как бы вообще.

— Ну и пусть говорит вообще, а не мое имя поминает.

— Извини, Михаил, если обидел, — склонил голову Хитрован, было видно, что повинная далась ему с трудом. — Не со зла я.

— Да ладно, — махнул рукой тут же остывший Михаил. — Пустое.

— А про дело что скажешь?

— Мыслю я, к послу наперво. Подарков шаху у нас нет, одежа простая, от сохи. Не будет к нам уважения. А если мы за послом придем, который уже и золота, и парчи, и кречетов хану вручал, да в шубе собольей ходит, примут не так. У них тут все просто — чем пузо больше наел и чем гуще золотом увешался, тем шибче тебя уважают.

Афанасий кивнул, соглашаясь.

— Можно подумать, у нас не так, — сварливо заметил Хитрован, которого часто корили за худобу.

— Ладно, не о том мы сейчас. Чего заедаться по каждому поводу? Давайте лучше с челобитной дело решать. Денег-то на один раз поесть осталось, — взял бразды правления в свои руки Афанасий. — Так к послу или к шаху?

— К послу. К послу хотим! — раздались голоса.

Оно и понятно, людям было боязно. О шахах сказывали разное, но хорошее редко. Истории о том, как отрубают головы, варят и бросают диким зверям на растерзание, частенько рассказывались на купеческих стругах.

— Что ж, пойдемте к послу, — подытожил Афанасий.

— Только вот что. Давайте не будем говорить, что тверичи мы, — предложил Хитрован. — Кто его, посла Василия, знает, как он к нам отнесется теперь?

— Хорошо, давайте так — станем говорить, что из разных мест Руси-матушки, а то и умолчим о городе своем, если не спросят.

Они поднялись. Хитрован отсчитал чайханщику медяков из общей казны, горько вздохнув, затянул потуже опустевшую мошну, и они тронулись.

Дербент вырос на месте старинной деревушки, и его история читалась на стенах, как в открытой книге. Сначала на месте землянок построили глинобитные дома, иногда просто обкладывая смешанной с соломой глиной старый каркас. От этого фасады многих домов получались скругленными, выпирая на улицы сытыми животами. А над образовавшимися нишами были сделаны соломенные навесы от солнца, в тени которых мог передохнуть каждый.

Ближе к центру, где жили горожане побогаче, над домами надстраивали верхние этажи из песчаника, а кое-где и из дерева, что в этих безлесных краях считалось особым шиком. Окон же в стенах не делали, чтоб солнце не нагревало внутренние помещения до печного жара. Если какие окна все же имелись, то выходили они в узкие дворы-колодцы, в которые солнце не могло проникнуть никак. Еще ближе к центру дома возносились уже на высоту трех-четырех этажей, сохраняя слепоту фасадов. Растительности практически не было, чахлые стебельки, сумевшие пробиться сквозь утоптанную в камень землю улиц, сгорали на жаре.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

23

Драккар (drakkar, от древнескандинавских drage — «дракон» и kar — «корабль», буквально — «корабль-дракон») — деревянный корабль викингов, длинный и узкий, с высоко загнутыми носом и кормой.