Здоровый, десятичасовой сон

Кирилл Шидловский

Эта книга кривоватая и местами тяжелая, но в ней есть один большой плюс – она абсолютно настоящая. Сделанная с кровью и потом, выдранная с куском мяса.«Реальность – одна из ипостасей сна».Хорхе Луис Борхес Книга содержит нецензурную брань.

«Запятнанная исповедь»

Глава первая, в которой я объясняю откуда все пошло

«Когда мне было 12 лет, я отбывал свое первое наказание за похоть и интерес. Мне пришлось мести граблями огромные, как мне тогда казалось, поля каштановых листьев»

«Не, слишком рано начал», — подумал я и плотно зарисовал написанное на вершине страницы.

«Моя биография начинается со сломанного в 15 лет носа, когда я заступился за практически незнакомую девушку и заработал красивую кровавую юшку, текущую честной рекой, а не просто капающую, и свой первый привод в полицию, причем по жалобе этой же девушки»

«Не, нихуя. Больно слезливо и далеко», — подумал я и вырвал страницу с корнем, за что услышал несколько не самых мирно-культурных замечаний от своего соседа, ведь сейчас была его очередь спать.

«Я сломался не так давно, в свои 19 лет. Я закончил тогда отдавать долг родине, так как из-за душевной тяги к щедрости и авантюризму не стал считать и выяснять кто, сколько и кому должен. И как у любого порядочного дембеля, у меня тестостерон плескался через край. Хотелось драться и трахаться. Поэтому перед тем как хорошенечко получить в уже начатый нос в темной подворотне за мобильный телефон, мы пошли в местную проститутошную. Проститутошную, потому что назвать это место борделем было бы слишком уж смело и роскошно. Это была хрущевка, где героиновые селянки ходили в застиранных халатах и прятались с тобой по комнатам, а иногда и кладовкам. Для меня это был первый опыт посещения такого места, поэтому я чуть подрастерялся тогда. Выбрал самую симпатичную из тех, что были, и она повела меня в комнату с кроватью, на которой совсем не случайно были черные простыни. Помимо кровати там стояли стул с высокой спинкой и кофейный столик, на котором стоял работающий ноутбук.

Не зная, как, эм, начать, я говорю ей взять в рот. Когда чувствую щеку, закрываю глаза от удовольствия. А открываю их минуты через две от того, что слышу какие-то посторонние звуки. Всматриваюсь, а на экране ноутбука мальчик лет восьми-десяти в мониторных наушниках разговаривает с этой женщиной. Отчитывается о количестве сданных домашних работ, пока мой член скользит у нее между щек. Естественно, я вынимаю, оставляя характерную нитку слюны на подбородке и с невероятным удивлением и какими-то вопросительными выкриками смотрю на нее. Она же буквально секунду смотрит на меня, пожимает плечами, вытирает подбородок и, как ни в чем не бывало, продолжает разговаривать с мальчиком про оценки в школе. Не надо, думаю, говорить, что по носу я тогда получил в объяснимо расстроенных чувствах.»

Глава вторая, в которой я познакомился с Викой

С Викой я познакомился уже через год, когда мы пересеклись на вписке, где пьют водку из пластиковых стаканчиков, слушают популярную, «бочковую» музыку с беспроводной колонки и шмаляют на балконе. Она — симпатичная блондинка с умными зелеными глазами и хорошо подвешенным языком. Я — пьяный, несуразный, но думал, что харизматичный и красноречивый.

— Да не может существовать бога. По-твоему, выходит, что тот, кто нас создал, подразумевал ужасы этого мира? Концлагеря, войны, пытки, рак у детей, в конце концов. — высказывал смелые и нигилистические идеи я.

— Естественно он есть. Не из бульона же мы взялись! А то, что ты описываешь, это просто ошибки человечества. Вещи, которые допускали и приумножали люди старого типа мышления. Думаю, они с лихвой расплатились за это бесконечными мучениями в адских котлах.

— Какая разница, расплатились они или нет, если они уже заставили миллионы, а может и миллиарды невинных, чистых людей уйти из жизни. Тем более, это никак не объясняет детские болезни, наводнения, цунами, извержения вулканов и прочее.

— А вот и объясняет! Вся суть жизненного пути сводится к тому, чтобы душа предстала перед божьим судом как раз чистой и могла отправиться в рай, где пребывание станет бесконечным. И если так случилось, значит на то была воля Божья.

— А если нет никакого Бога? Если это произошло просто так?

— Если даже ЕГО, — Вика обратилась головой к потолку. — нет, что я говорю, конечно, исключительно гипотетически, то духовная идея божьего учения все равно является правильным вектором для государства. Оно наставляет людей быть добрыми к другим людям, развивать себя и приумножать мир и добродетель.

— Ага, мир, добро и никакого развития и движения. Вспомни историю. Весь церковно-религиозный период это кромешный мрак, застой, и, как становится модным говорить, бесовство.

— Так почему ты думаешь, что это плохо? Может люди были счастливы от этого. Их жизнь была хороша и без научно-технического прогресса, что приносит нам одни беды. Автомат Калашникова, водородные и ядерные бомбы, вытравливание хлором. И уж если мы обращаемся к истории, то задумайся, кто совершил самый большой технический и биологический научный скачок в 20 веке?

— Эм, СССР с железным занавесом?

— Неееа. Как раз нацисты, что ставили опыты над живыми людьми, проводили операции, нарушающие всякий гуманизм и использовали рабский труд. По такой цене ты хочешь покупать прогресс?

— Ладно, может в этом есть смысл, — я понял, что спорить бесполезно, так как мы оба останемся на своем, а голова набита алкогольной ватой и не хочет придумывать мне достойные контраргументы, а не мычание ни о чем. — выпьем?

— Да, давай. Ты же понимаешь правильный путь, но не хочешь себе в этом признаваться.

Я сделал вид, что не услышал последнюю фразу, будто сглотнув ее с алкоголем. Утром я проснулся на зелено-черноватом, обшарпанном диване с похмельем и Викой. Если происхождение первого я еще понимал, то возникновение второго в моей постели точно нет. Вот вообще не помнил. Схватившись за лоб, я медленно повернул голову направо и тщательно осмотрел ее. Сопит еще. Надо съебываться. Я тихо собрал свою раскиданную по полу одежду, но презерватива не нашел. Это плохо. Или хорошо?

Прошел мимо спящих по лавкам разных тел, больше половины имен которых я не помнил или не знал, и доковылял до двери. Она оказалась открытой, что было мне на руку. Я посмотрел назад, на моего друга Пашу, что привел меня сюда, а сейчас пускал эпичную нитку слюны с дивана. Решил не будить его, потому что если его побеспокоить, то точно проснется парень, который его во сне приобнимает, а дальше это как цепная реакция. Шмыгнув в входную дверь, я, держась за перила, спустился по лестнице вонючего подъезда и пошел домой. Горячий душ, питьевая вода, нормальный сон.

Глава третья, после которой моя жизнь изменилась

Второй раз я встретился с Викой, которая, как вы уже поняли или потом поймете, главная фигура моего повествования, когда попал к ней на работу. Не сказал бы, что впечатление из приятных. Я прогуливался по улице в центре города, закрытой для машин по выходным, мимо розовой церкви и не заметил, как наступил полдень, что значит время обеденной молитвы. Паша — приятель, с которым я прогуливался, тут же кинул циновку на асфальт, лег на спину, сложил руки на груди и начал шептать текст молитвы, смотря проникновенно в небо. Я же ухмыльнулся и проигнорировал этот обряд, провтыкав в телефон. Однако, полицейский патруль неожиданно прибежал сзади, предварительно сфотографировав, как я презрительно стою во время всеобщего лежания. Повернувшись, я увидел совсем близко двух полицейских и начал бежать от них, за что мгновенно схватил парализующий удар электричеством, после чего меня вдвоем скрутили, как ковер со стены советского жилища, и запаковали в буханку, что довезла меня до пункта задержания Сталинского района. Обшарпанные стены, столы и шкафы из ДСП, зеленое и разросшееся цветулеще в углу, что впитало в себя негативной энергии больше любого прикомпьютерного кактуса и, конечно, иконы и портреты светил политики и религии на этих же стенах. За столом сидит Вика и пишет мне какую-то бумажку.

— Нет, ну ты правда дурак. Я думала, что просто притворяешься, чтобы произвести впечатление, а ты действительно неадекватный.

— Ага, настоящий на все сто процентов, — хмуро протянул я слоган из навязчивой рекламы сока.

— Ладно, сделаем вот как. Я напишу тебе только административный штраф, будто ты просто долго искал место, куда можно лечь, а ты обещаешь мне, что сходишь в воскресенье в церковь. Ну и меня в кафе сводишь, естественно.

— Нууу. Церковь не обещаю, но кафе устроить можно, да.

— Не в твоей ситуации следует торговаться.

— Окей, можно и церковь.

Пишу это сейчас и думаю, как же пошло это было. Кстати, знаете, почему про плохой художественный текст говорят, будто он пошлый? Я думаю, причина в тупости. Невозможно сказать нечто пошлое, особенно непосредственно в постели или любом другом месте действа, чтобы это не звучало ужасно тупо. Но такие вещи нужно говорить, даже не смотря на то, что они очень тупые и приторно слащавые, потому что отказываться от такого аспекта общения очень вредно для отношений. Тупости, тупо, тупые. Похоже, что я очень пошлый автор для своей единственной, но достойной большего книги. Не книги, книжки. Нет, даже книженции.

Глава четвертая, кратко показывающая мое становление

Через полгода после «кафе» мы с Викой начали жить вместе в моей однокомнатной квартире в промышленном районе, что осталась от бабушки, которая была одной из немногих дождавшихся своего жилища под конец СССР. В размерах немножко жмет, но вдвоем вполне уютно. А еще через полгода мы начали обрастать карьерными возможностями. Если возможности Вики были вполне очевидные, вроде как повышения, ордена, медали, награды за поимку и прочее, то моим возможностям требовался качественный полив и удобрения. Я скажу вкратце, так как в наш век быстропрожевываемой литературы, этот рассказ скорее станет первой бумажкой в моем костре, чем неплохим произведением, критикой или оправданием. Просто пока не решил, что я пишу. Так вот, я начал обрастать людьми, коих притягивал мой принципиальный нигилизм и твердая оппозиция. Сейчас я понял, что моя оппозиция бурлит только для того, чтобы быть оппозицией, и если бы стороны были распределены наоборот, то я бы все равно воспротивился правящей идее. Но тогда я этого, конечно, не знал и был железно уверен в правоте моей точки зрения и отсутствии всяческого права на существование противоположного мнения. Предвосхищая ваш вопрос, нет, жить с Викой, дослужившейся до офицера инквизиции, мне это не мешало. И эти люди видели во мне лидера и хотели действий, а я же видел в них паству и хотел денег, чтобы не работать больше в легкой промышленности. Мы собирались сначала в подвалах, снятых на часть зарплаты, толковали о науке, о том, как плоха религия и как можно изменить государство в лучшую сторону. Занимались болтовней. Постепенно я стал монетизировать болтовню, за что с меня начали требовать сильно больше. Из подвалов мы поднялись в портовые кафе, владельцам которых приходилось платить сверху, но они все равно регулярно нас сдавали. Паства разрасталась, приходилось снимать залы и менять их после каждого собрания, но и деньги, что у меня водились к тому времени, позволяли менять залы хоть после каждого доклада.

Дома я эти деньги никак не объяснял, а отмазывался всякими премиями, добавками, чудесами да манной небесной. Сначала Вика пыталась выяснить их происхождение более дотошно, но когда мы пару раз из-за этого поссорились, она будто охладела к этой идее. Просто надо было не спорить с идеями вроде покупки тостера или какого-нибудь платьишка. Мне казалось, что Вика верит и разбираться не хочет, а происходящее на ее работе меня не сильно волновало, так как я был занят своей карьерой пророка-революционера. Признаться честно, она вскружила мне голову. Все больше и больше людей в пастве, больше денег, славы и, что гораздо более пьянящее, власти. У меня была власть. Вы думаете, конечно, что ее не было, а она была. Вот так вот. Меня слушались, а если сказать честно, то подчинялись, люди самых разных постов и возможностей. Следовательно, все эти должности и потенциалы были в моих руках, чем я, каюсь, пользовался. Опьяненный властью, я задумал нечто действительно опасное.

Глава пятая, которую вы наполовину знаете

Вика, что в последнее время вела себя очень странно, захотела проводить меня до места вечернего собрания организации, на котором наш уже не скромный клуб договорился доработать план по внедрению нашего фильма в официальные СМИ. Из-за этих перепадов настроения я решил ей не отказывать, иначе будут расспросы, истерики, выяснения и изъяснения. Вообще, я как-то в плохом ключе объясняю Вику, но это не так. На самом деле, в нашей совместной жизни было достаточно много хорошего и красивого, но как я уже выше говорил, мне некогда раскрывать здесь не ключевые моменты вроде приятных прогулок, крутого секса или совместного чтения перед сном.

Мы вместе дошли до автобусной остановки, что находилась напротив церкви, в которой будет проходить собрание. Вечерело, самые подозрительные личности города, одетые исключительно в бело-серое, заходили в церковь розового цвета на якобы вечернее собрание. Пара воротил у церкви объясняли тем, кому на собрание не надо было, что сегодня в церкви ждут только евреев. Про них мы заранее узнали, что этот малейший процент их содержания в населении все равно придерживается наших идей.

Квадрокоптеры с иконами мягко освещали улицу, мне кивнули, что на обсуждении ждут только меня и я стал торопиться прощаться. Вика посмотрела стеклянным взглядом сквозь меня и будто ничего не могла произнести. Потом быстро поцеловала меня в щеку, развернулась и ушла. Тогда мне показалось, что всхлипывая, а сейчас я надеюсь, что всхлипывая.

В центре белоснежного зала церкви были две колонны, соединяющие округлый свод, а между ними стоял длинный дубовый стол, накрытый только с одной стороны, чтобы все могли видеть картинку проектора, на котором будет финальный прогон нашей короткометражки. Когда все уселись, окна потрескались, дверь с грохотом ввалилась внутрь церкви и со всех сторон полезли полностью вооруженные штурмовики со значками инквизиции. Дальше задержание, избиения, суд без суда и неумолимый приговор, из-за которого мне пришлось все это писать и объяснять. В финале этой «книженции» я не буду давать моральных наставлений и стараться передать вам невероятную мудрость, потому что у меня ее нет. Придумайте лучше ее собственной головой. Пусть даже не эксклюзивную, но близкую вам.

А я хотел бы выразить свое последнее желание, которое кажется понятным только вкупе с этим текстом. Прошу, еще до того, как подо мной начнет гореть хворост, даруйте свободу моему действительно невиновному другу — Моисею, чтобы он напечатал книгу и принес светловолосой женщине с родинкой под левым глазом, что проживает по адресу Коммунистическая, 79, тридцать серебряных монет в холщовом мешочке.

***

Автобус опять подбросило на кочке, из-за чего я проснулся, но тут же закрыл глаза снова и положил голову на дребезжащее стекло. На темном фоне закрытых век пролетели разных цветов и форм пятна, я зевнул и сжался в комок, после чего увидел продолжение сна, время в котором двигалось и без меня. Потому что библиотека и листы пропали, видно только металлическую сцену, несколько человек в специальной форме и целый зал зрителей. А ровно посередине сцены стоит электрический стул. Настоящий я пришел в холодный ужас, однако во сне это чувствуется совсем по-другому. Будто я пришел не на место собственной казни, а просто в деканат подписывать зачетку или в регистратуру за справкой. Потом всяческие мои настоящие чувства отпустило вовсе и я спокойно прошелся по сцене, встал лицом к освистывающей меня, кровожадной толпе, в которой даже были женщины и знакомые люди, но мне нужно было одно, совсем конкретное лицо, которое я в толпе найти не смог. Жалко. Подумал перекреститься, но это был бы чрезмерно пошлый знак, поэтому я послал толпе воздушный поцелуй двумя руками, на что та засвистела еще громче. Сел на стул, меня заковали по рукам и ногам, надели шлем и перед щелчком рубильника я улыбнулся полному залу.