Письмо из прошлого Канцлера Промилле
В начале следующей сессии я начинаю было разговор о новом тексте Канцлера, но собеседник прерывает меня:
— Погодите, есть сюжет интереснее. У нас тут электронное письмо. Иные пунктуационные решения в нём удивляют. Хотя на слух они вряд ли заметны. Давайте-ка мы с вами поделимся.
Промилле читает мне следующие строки:
«Привет! Это Оля Иванцова, может быть, ты меня вспомнишь?
Я осмелилась написать тебе, так как думаю поменять работу, суды — это главная сфера моих навыков, а ты мой единственный знакомый, который знает, что тут посоветовать.
Скажи, ты найдешь возможность дать мне совет? Вдруг твои коллеги из других компаний ищут юристов в судебные практики…
Я прошу не о помощи, ты знаешь, я никогда не нуждалась в помощи и не просила ее. Мне нужен именно практический совет, направление движения, новый вектор.
Буду рада, если не станешь зацикливаться на нашей последней беседе, может, вспомнишь что-то хорошее. Я просто-напросто нуждаюсь в полезных сведениях или дружеском совете, а ты специализируешься на судебных спорах и знаешь много контактов в этой области.
Не сочти меня очень дерзкой. Попытка не пытка, а я хороший кандидат! Буду ждать твоего письма».
— Что вас так интересует? — спрашиваю я. — Это кто-то из ваших бывших девушек?
— Лет шесть назад она была студенткой Канцлера, — говорит мой клиент. — У него тогда была любовница из студенток, ее звали Аня. Аня училась в параллельной с Олей группе и была эмоционально нестабильна. Один день радовалась жизни, а на следующий хотела повеситься. Но у Ани была грудь четвертого размера. Мы обожаем этот размер, уж не взыщите за интимные подробности.
Однажды Аня проштрафилась. Мы и не упомним, в чём было дело. Вскоре Канцлер сдался на ухаживания Оли.
— На ухаживания? — переспрашиваю я.
— Не мог же Канцлер ухаживать за Олей, — отвечает Промилле. — Всё же она была студенткой Академии, где Канцлер преподавал. Преподаватель не должен ухаживать за студенткой. Это против субординации. Переспать может, а вот ухаживать — ни-ни. Так вот, про Олю. Она была спокойнее Ани, это и добавило ей вистов. Хотя по части фигуры Оля уступала Ане. В постели Канцлер иногда думал, что она была юношей.
— Юношей? — уточняю я.
— Настолько плоской была Оля, — поясняет мой клиент. — Но их с Промилле знакомство вышло милым. Тем вечером Канцлер был дежурным преподавателем, а Оля искала своего научного руководителя. Промилле назвался его братом. Кажется, Ефремом Валентиновичем. Через неделю Канцлер переспал с Олей. Он быстро заскучал с ней. Понимаете ли, Оля была юна и дурно воспитана. Читала она «Поющих в терновнике» и «Анжелику»…
Мои брови ползут вверх (ведь маленький герой новой повести в восторге от «Анжелики»), и Канцлер говорит:
(Благодаря обилию диалогов и наличию в начале главы образчика эпистолярного жанра любимые рассказчиком скобки не появлялись пару страниц. Так и быть, я прощаю рассказчику очередное проявление математической слабости, но, пожалуй, в последний раз.)
— «Анжелика» хороша для чтения в годы полового созревания. Впоследствии извинительно листать «Анжелику», если только это не определяющая поведение читателя книга. Оля же пыталась вести себя как Анжелика, что бы это ни значило. А ведь она не умела толком использовать столовые приборы. В ресторанах ее поведение было животным. Нарезав стейк, она брала вилку правой рукой. А котлету протыкала и надкусывала. Воспитанница цирка уродов, не иначе.
Не выдерживая потока гадостей в адрес несчастной, я как можно более вежливо интересуюсь, не ошибается ли Промилле периодически с выбором спутниц. Мой клиент отвечает, что продолжительность его романа с Ольгой исчисляется всего-то неделями. Тем не менее, заключаю я про себя, Канцлер до сих пор находится под впечатлением.
Он продолжает поносить девушку:
— С духами у Оли было еще хуже. Всего парфюма мы, к счастью, не упомним. Однако аромат Moschino Cheapandchic не шел ей. Он подошел бы взрослой женщине со здоровенной грудью. На этой плюгавенькой малышке Moschino был оскорблением. А ее увлечение бижутерией? Оля выглядела будто полотно Климта. Кстати, целовалась она из рук вон плохо. И полагала сексуальным отворачиваться в такие моменты. Мотала своей рыжей башкой, как исступленная. Думала, Канцлера возбуждала борьба за ее поцелуи.
Я делаю заметку, что у Промилле есть проблема с высказыванием женщинам претензий, в том числе к их интимному поведению.
— Оля была врушкой, — продолжает мой собеседник, — только неумелой. Рассказывала, что уже пару лет не занималась сексом. А под Канцлера, бывает же такое, легла немедленно.
Худшее в Ольге, по словам Промилле, это ее навыки в постели:
— Оля любила грязные разговоры. Обожала в кинозале рассказывать Промилле, что хотела необузданного безумного секса. Упрашивала взять ее максимально сильно. А когда случалась близость, Оля пищала.
— Почему? — спрашиваю я.
— От боли, — уточняет мой клиент. — И умоляла снизить темп. Извините за подробности. Вообще-то о чувствах Промилле к женщине мы говорим только с ней. Такова черта нашего организма. Но мы ведь должны быть откровенны, правда?
Итак, вагина Оли была неглубокой. Может быть, ее вагина такой и осталась. Тогда допустимо употребить настоящее время. И сказать, что вагина Оли неглубокая. В дебютный раз это позволяло мужчине ощутить себя лидером какой-нибудь африканской народности. Обладателем самого большого мужского достоинства на континенте. Или хотя бы в многоквартирном доме. На постоянной же основе такая вагина утомляла.
Что ни говорите, а роман с Олечкой — это плохой Шекспир. У нее была младшая сестра. Немногим красивее, зато фигуристее. Тогда малышка еще не достигла возраста согласия. А потерпи Канцлер Олю год-другой, мог бы иметь двух сестер за раз. Жаль, девушек звали не Кристина и Вика.
В этот день Промилле распирает от самоуверенности. Письмо бывшей подруги явно придает ему донжуанского веса в собственных глазах.
Я спрашиваю:
— Вы так уверены в согласии младшей сестры?
— Сестры бывают разными, — говорит Канцлер. — И вкусы сестер на мужчин зачастую разнятся. Это не отменяет странного правила. Отчего-то нетрудно соблазнить женщину, предварительно добившись ее родственницы. Мы не знаем, в чём причина, однако это так. У нас есть кое-какой эмпирический опыт.
— Почему вас интересует письмо?
— Нас интересует, что оно значит. Интересует, может ли оно быть проявлением симпатии.
Промилле не кажется мне симпатичным, но я знаю о нём много такого, о чём он вряд ли дает понять в первую пору знакомства. Безусловно, Канцлер умеет производить выгодное впечатление, особенно на тех, кто падок на деньги и не обременен моральной щепетильностью. Допускаю, что он до сих пор нравится кому-то из бывших любовниц. Ольга может хотеть общаться с Промилле и сейчас.
Я высказываю такое предположение.
— Канцлер мерзко расстался с Олей, — говорит мой клиент. — Улетел отдыхать с другой женщиной. Кстати, это была Марина. Ольга писала, звонила — Канцлер игнорировал ее. Вернувшись из отпуска, не соглашался увидеться. Оля переживала, упрашивала найти время. Когда они встретились, ревела и просилась назад. Устроила истерику в кафе. Пришлось назвать ей трудноисполнимое условие возвращения.
— Что это за условие? — интересуюсь я.
— Раздеться в кафе, — отвечает мой собеседник.
— Вы серьезно? — спрашиваю я.
— Было важно придумать такое условие, чтобы эта сумасшедшая отвязалась, — говорит Промилле.
— И? — допытываюсь я.
— Сработало, — признается Канцлер.
Я уточняю:
— А именно?
— Она разделась, — отвечает Промилле.
— Вы шутите? — я пытаюсь уловить иронию в тоне моего клиента.
— И рядом нет, — произносит Канцлер.
(Я вмешиваюсь в текст рассказчика не так часто, как мог бы, но сейчас предлагаю читателю взглянуть на приведенный диалог без утомительных вставок авторской речи.)
— Что это за условие?
— Раздеться в кафе.
— Вы серьезно?
— Было важно придумать такое условие, чтобы эта сумасшедшая отвязалась.
— И?
— Сработало.
— А именно?
— Она разделась.
— Вы шутите?
— И рядом нет.
(Так короче, и взгляд не цепляется за навязчивые ремарки рассказчика. Основная функция последних — не дать читателю запутаться в репликах персонажей. Согласитесь, тяжело запутаться в разговоре, который ведут всего два собеседника.)
Поверить в реальность рассказа Промилле у меня не получается. Тем не менее у него не должно быть повода лгать. Вряд ли Канцлер хочет покрасоваться передо мной, приукрасив брутальность своих мужских побед. Для этого у него есть живущая по соседству отставная модель Playboy.
— Как это возможно? — спрашиваю я.
— Ольга убедила себя, что безумно любила Канцлера. Что он был любовью ее жизни. Или что-то вроде того. Мы всегда скверно понимали устройство эмоциональной части женской натуры. Вероятно, Оля считала Канцлера хорошей партией. Может, она и нынче так думает. Если это предположение верно, мы удивлены. Поразительно, как иные женщины любят, чтобы о них вытирали грязные ботинки.
Интересуюсь, каков же ответ Промилле на письмо.
— Мы не собираемся отвечать, — говорит Канцлер. — Мы же в своем уме. Ни к чему общаться с униженной женщиной. А с настолько униженной и подавно.
Поговорить о повести моего клиента нам удается лишь в следующий раз. К этому времени я получаю еще две главы.
