В поисках серебряной пыли…

Константин Абаев, 2022

Это сборник рассказов и эссе, охватывающий довольно большой период времени – от конца 60-х прошлого века до наших дней. Сборник легко можно разбить на три части: во- первых, это рассказы, основанные в значительной степени на детских воспоминаниях автора, погружающие читателя в самобытную атмосферу кавказской, точнее сказать, юго- осетинской глубинки советского прошлого нашей страны. Герои рассказов – родственники, соседи, приятели Кота, от лица которого ведётся повествование. Во второй части сборника повзрослевший Кот, время от времени оглядываясь назад, в детство, питающее его образами и первыми ощущениями, рассказывает о насыщенной, полной яркими впечатлениями столичной студенческой жизни. И, наконец, третья часть – это эссе, короткие, но тщательно, детально выписанные портреты известных, талантливых, необычных людей, с кем свела судьба автора, который в свои пятьдесят осуществил мечту детства, однажды отправившись на поиски киношной "серебряной пыли", став режиссёром…

Bagatelle

(эссе)

В подвале у нас пахло луковой шелухой, сушёной зеленью, грецким орехом, и корвалолом. То есть, пахло, конечно, яблоками — антоновкой, крымкой, бродскими, кехурой,"бананами", но я давно унюхал, что точно так же — яблоками — пахнет и корвалол дедушки Григола.

Мама отправила меня за банкой персикового компота, но в полумраке определить, где персик, где абрикос, где слива — не очень-то и просто. А, вот он, персиковый, кажется, на верхней полке…

Я приподнялся на цыпочках и почти дотянулся до банки, но как-то неловко сбил пробку у передней большой бутыли и тут же мне в нос ударил знакомый аромат бабушкиных конфет с ликёром. Точно, это была наливка из лепестков роз! Мне ли не знать, как пахнут эти невзрачные на вид розы, из которых получается вкуснейшее варенье в мире?! Ведь я помогал маме собирать эти колючие цветы, а потом долго вырезал маленькими ножницами белые основания лепестков: так надо, в них — вся горечь! Я аккуратно слегка погрузил палец в бутыль, поднёс его к носу, а потом облизал. Никогда в жизни — а мне было уже целых пять лет! — я не пробовал ничего вкуснее… Я слегка наклонил бутыль, припал к горлышку и сделал глоток. Горло немного обожгло, а через мгновение приятное тепло достигло и живота… Я отставил бутыль и прикрыл глаза. Голова слегка кружилась. Но совсем не так, как на лодках-качелях в городском парке за мостом, после которых меня почти всегда тошнило. Тут было другое…

Я решительно закрыл поплотнее пробкой бутыль с наливкой и на этот раз легко дотянулся до банки с компотом. Заметив, что после глотка наливки полумрак как-то рассеялся, я решил осмотреться: подвал был полон самых необычных вещей, чего я здесь раньше только не находил! Например, калейдоскоп дяди Мурата, папиного брата. Ну, калейдоскоп, понятно, принадлежал ему, когда Мурат был маленьким, а теперь-то он был мой! А музыкальная шкатулка! Заводишь её, открываешь, а там под музыку танцует балерина! Правда, к балерине я был равнодушен, уж лучше бы из шкатулки выскакивал кто-нибудь другой, клоун, например, или чёртик… Мне нравилась мелодия. А вот соседский Валерик Парастаев мог целый час пялиться на эту пляшущую балерину, без конца заводя пружину и шепча: «О, бакæс ма, Котик, какая у неё короткая юбка… Мæнæ ма, мæнæ, посмотри…» Ну, так он и сломал шкатулку, — я от досады чуть не треснул ею Валерика по его большой лохматой голове! Вся надежда теперь на Мурата: он сказал, что отнесёт её чинить знакомому часовщику в еврейский квартал.

В подвале посветлело, сквозь низенькие окошки вдруг пробились лучи солнца, освободившегося на время от плена облаков. И тут я увидел чемодан, точь-в-точь такой же, какой я видел в кино «Приключения жёлтого чемоданчика»! Он лежал в углу, на полу, под фонарём «летучая мышь», который был сплошь в паутине. Я осторожно опустил на пол банку с компотом и пробрался по рассыпанным по полу запасам лука к чемодану. Щёлкнув два раза, он открылся легко — там были девчачьи игрушки, ну, куклы, какие-то дудочки, бантики…А вот резная коробочка с какой-то надписью, которую я не смог прочесть, потому что некоторые буквы были мне незнакомы. К коробочке крепилась металлическая ручка. Я стал крутить её и подвал заполнила, как-то необычно потрескивая, красивая мелодия! Я ещё раз внимательно осмотрел находку и нашел на коробке цифры «1912»…

Едва я выбрался из подвала во двор, как тут же столкнулся с дядей.

— Мура-а-т!, — заорал я, — посмотри, что я нашёл!

— Да-да, Кот, славная шарманка, — рассеянно пробормотал он, теребя свой тонкий щегольский ус «под Кларка Гейбла», как он сам говорил. Когда я подрос достаточно для того, чтобы смотреть фильмы с Гейблом, я вынужден был признать, что и усиками, и четким пробором, и чертами лица, и благородной сухощавостью дядя весьма походил на «короля Голливуда».

Мурат присел передо мной на мгновение на корточки, принюхался вдруг, придвинувшись к моему лицу, сам себе буркнул под нос «да нет, показалось», поднялся и взбежал по лестнице в дом.

А в доме за время моего отсутствия что-то переменилось. Родители были в бабушкиной большой комнате, я увидел их в проём двери ещё с веранды: они как-то растерянно сидели молча рядом на стульях. Бабушка сидела на диване и тоже молчала, не мигая глядя прямо перед собой. Того же, кто говорил, я не видел, а зайти в комнату не решился.

— Ну, вот ведь, как бывает, а? — мужской голос звучал хрипло и отрывисто. — Всю войну прошёл и — ничего, а?.. Вся грудь в наградах, четыре ордена Красной Звезды, а?.. А тут, в мирное, как говорится, время…

— Где это произошло?, — медленно, спокойно и непривычно глухо — у неё был высокий звонкий голос — произнесла бабушка.

— В Мурманске. В Мурманске, уæдæ… Так трагически, а?.. И шестьдесят пять всего, он же пятого года, а?..

— Я поеду на похороны, — сказал отец дрогнувшим голосом.

— Конечно, — так же спокойно и глухо отозвалась бабушка. — Он твой отец. Ты видел его лишь раз в жизни, студентом… Это жизнь, так бывает. Теперь увидишь во второй и в последний. Он твой отец, — повторила она.

Мимо меня, успев на ходу потрепать меня по макушке, быстро прошёл в комнату Мурат и сел рядом с бабушкой. Я медленно повернулся и, бесшумно пройдя по длинной веранде, спустился во двор, устроился в гамаке под двумя сливовыми деревьями и принялся смотреть на ласточек, которые свили гнёзда над самой нашей верандой. В какой-то момент я, наверное, задремал, очнувшись от тихого голоса бабушки. Она стояла перед гамаком в своем строгом темно-сером костюме, с просто и строго уложенными волосами.

— Вот что…Пойдем в кино, Котик, — подала она мне руку, помогая выбраться из гамака.

— Что будем смотреть, бабу?

— Фильм называется"Влюбленные". На работе мне сказали, что фильм хороший.

— Мне не нравится название. Девчачье.

— Не понравится, уйдем с сеанса, обещаю.

— Ладно. В ложе будем смотреть, ба?

— Да, как обычно…

…Я до сих пор не могу понять — как? Как, почему я, пятилетний пацан, смотрел этот совсем недетский фильм и в с ё чувствовал так, как я чувствую нынче… Этот фильм закодировал мои будущие отношения с девушками, женщинами: диалогами, интонациями, музыкой, цветом, тембрами… Как такое возможно: в сцене в белоснежном летнем кафе, когда Рустам, дурачась, поёт, подражая Азнавуру, ошарашенный появлением девушки в белом, в белой же кепочке, влюбляется с первого взгляда, и — я точно помню — у меня стоит ком в горле. И я запоминаю слово в слово всё то, что он, бегущий за уезжающим автобусом, в котором едет о н а, шепчет-кричит ей:

— Девушка… Подождите, не уезжайте… Вот так (следует жест — проводит ладонью по горлу) нужно… Нет, я серьезно, без дураков. Честное слово, поговорить надо… (она, в автобусе, улыбаясь, отрицательно качает головой). Девушка, я Вас здесь ждать буду, ладно? Приходите, на одну минутку… Вот с ю д а… Нет! Вон туда! Там скамейка на берегу есть… На одну минутку! Если сегодня не сможете, то завтра — придёте?..

…Мы вернулись домой, бабушка пошла к себе. Дальше — провал. Помню, как проснулся от того, что за стеной, в бабушкиной комнате, звучит музыка. Родители спали. Ступая по холодному полу босиком, тихо открыл дверь, уткнулся носом в тяжёлую бордовую портьеру, вдыхая сладковатую пыль, чуть отодвинул её.

Она сидела за столом в том же строгом костюме, в котором была и днём. Из патефона лилось:"В сияньи ночи лунной…"

Я чихнул: пыльный бархат портьеры сделал своё дело.

— Котик, подойди, — не поворачивая головы, позвала бабушка. Я подошёл и сел за стол рядом. Перед ней лежал альбом с фотографиями. Она закрыла его, но, пока я подходил, успел заметить: альбом был открыт на фотографиях моего деда, её бывшего и единственного мужа.

— Кто это поёт? Иван Козловский?, — спросил я. Из всех оперных певцов я знал только его, благодаря недавно прочитанным «Денискиным рассказам» Драгунского.

— Это Собинов, Котик. Ария Надира из оперы Бизе «Искатели жемчуга».

— А я сегодня в нашем подвале шарманку нашёл, она красивую мелодию играет, — ляпнул я.

— Она играет багатель Бетховена «К Элизе»… Это была моя шарманка, мне её отец подарил в семь лет… Хорошо, что ты её нашел, мæ хур.

— И ещё я в подвале нашел вкусную штуку, сладкую, из лепестков роз. Сделал один глоток. Маленький…

— А вот этого больше не делай, рановато. Мы с тобой выпьем, когда ты закончишь школу.

— Обещаешь?

— Обещаю…

…Обещания своего бабушка не сдержала. Она сгорела от рака, пережив деда на два года с небольшим.

…Спустя 45 лет в свой дебютный фильм «Спиридон» я включил арию Надира из оперы Бизе «Искатели жемчуга» в исполнении Леонида Витальевича Собинова. В память о том одном дне семидесятого года.

…А ещё через два года в обсуждении моего дипломного фильма принимали участие Одельша Агишев и Эльёр Ишмухамедов — автор сценария и режиссёр фильма «Влюблённые».

Да… А сохранить бабушкину детскую шарманку, игравшую багатель Бетховена «К Элизе», опус 59, я не сумел. А жаль…