Великая княгиня Владимирская Мария. Загадка погребения в Княгинином монастыре

Константин Аверьянов, 2020

Говорят, что деятельность историка во многом сродни работе следователя. В справедливости данного утверждения пришлось убедиться в октябре 2015 г., когда в одной из древнейших обителей Владимира, Успенском Княгинином монастыре, была вскрыта гробница его основательницы – жившей во второй половине XII в. Марии Шварновны, первой жены великого владимирского князя Всеволода Большое Гнездо. В захоронении оказались останки четырех человек. Эта удивительная находка потянула за собой целое расследование, чтобы выяснить: кем были эти люди и какое отношение они имели друг к другу? Шаг за шагом историку все же удается распутать эту загадку. Попутно решаются и другие вопросы: кем являлась по этническому происхождению Мария – «ясыней», т. е. происходившей из народа ясов – предков современных осетин (как полагает древняя Ипатьевская летопись), то ли она происходила из чехов, как утверждают летописцы XV–XVII вв.? Был ли ее отец князем и где он княжил? Когда и зачем был построен Дмитриевский собор во Владимире? Откуда взялся лев на гербе Владимира? Где нашли «Слово о полку Игореве»? В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Трудности датировки событий семейной жизни Марии

Все это заставило начать наше расследование заново. При этом в ходе работы зачастую пришлось ломать сложившиеся в исторической науке стереотипы и шаблонные воззрения.

Для начала обратимся непосредственно к биографии Марии. Известно, что жизнь любого человека определяется двумя датами — рождения и смерти. Когда родилась Мария — эти сведения растворились в реке времени, что, впрочем, неудивительно — не каждый может предугадать судьбу новорожденного ребенка. Однако не заметить кончины супруги великого владимирского князя, сильнейшего на тот момент на Руси, летописцы по определению просто не могли.

Но здесь историк сталкивается с первой трудностью. Лаврентьевская летопись, где содержится подробный рассказ о последних днях Марии, ее похоронах, датирует ее смерть 19 марта 1206 г.^[29] В то же время Новгородская первая летопись, помещающая очень краткое известие о смерти супруги Всеволода, относит это событие к 1205 г.^[30] Подобные разногласия вызывают у читателя недоуменные вопросы: кто из летописцев прав? когда же Мария скончалась — весной 1205 или 1206 г.?

Оказалось, что случай с разными датировками кончины Марии — не единственный в русском летописании. При изу чении летописей исследователи заметили, что датировка одних и тех же событий в разных летописных сводах зачастую может отличаться на один-два года. Это особенно характерно для наиболее ранних летописей — Лаврентьевской, Ипатьевской, Новгородской первой.

В начале XX в. специалист в области хронологии Н.В. Степанов (1857–1914) предположил, что указанные расхождения в датировках — не ошибки, а следствие использования двух различных календарных стилей. Если византийский календарь отсчитывал год с 1 сентября, то на Руси даже после принятия христианства сохранялось существовавшее еще в пору язычества начало года с марта.

Полагают, что подобная ситуация продолжалась примерно до конца XIV в., когда на Руси происходит постепенный переход с мартовского счисления на сентябрьское, просуществовавшее вплоть до эпохи Петра I. Именно от этого времени до нас дошли древнейшие летописные своды. Как известно, Лаврентьевская летопись сохранилась в списке последней четверти XIV в., Ипатьевская датируется концом 1420-х гг. При их создании летописцы, несомненно, должны были учитывать переход с одного календарного стиля на другой. Но в целом ряде случаев это было сделано не без ошибок.

При переводе дат на другой календарный стиль возможны только два варианта: мартовский год по отношению к сентябрьскому с тем же порядковым номером может начинаться или на полгода позже сентябрьского, или на полгода раньше. Поэтому Н.В. Степанов предложил мартовский год, начинающийся на полгода позже сентябрьского, назвать мартовским, а тот, который начинался на полгода раньше сентябрьского, — ультрамартовским (от лат. ultra — по ту сторону). Тем самым вполне удовлетворительно объяснялась небольшая (в один-два года) хронологическая разница в описании одних и тех же событий различными летописями.

Позднее эту тематику развил Н.Г. Бережков (1886-1956), предпринявший попытку научного обоснования датировок летописных событий. В своей работе «Хронология русского летописания» он проанализировал Лаврентьевскую, Ипатьевскую и Новгородскую первую летописи и на их основе дал хронологическую «привязку» всех упоминаемых в них событий. Изданная посмертно книга Н.Г. Бережкова быстро получила признание большинства исследователей Древней Руси и стала хрестоматийной^[31].

Но правы ли историки, принимающие построения Н.Г. Бережкова как истину в последней инстанции? При тщательном изучении выясняется, что многие из них носят искусственный характер.

Поясним это на конкретном примере. Как известно, Лаврентьевская летопись состоит из отдельных частей: сразу после «Повести временных лет» в ней идет текст с преимущественно южнорусскими известиями (1110–1161 гг.), а после двухлетней лакуны (1162 и 1163 гг.) начинается летопись преимущественно с известиями Владимиро-Суздальской земли. Казалось бы, именно в соответствии с этим делением и должно проходить в летописи чередование календарных стилей.

Но, на взгляд Н.Г. Бережкова, чередование стилей в Лаврентьевской летописи никак не связано с общепринятым ее делением на отдельные части. Если взять события за XII в., то в Лаврентьевской летописи они распределяются следующим образом: годы 1110–1113, 1117–1118, 1133–1137 ультрамартовские; 1115–1170 в целом мартовские; 1170–1205 в целом ультрамартовские, но 1178, 1180 мартовские. Более того, чтобы хоть как-то «втиснуть» летописную хронологию в свою схему, исследователю, помимо мартовских и ультрамартовских лет, пришлось включить в нее искусственные годы «ниже мартовских»^[32].

Подобная конструкция в чем-то напоминает созданную во II в. н. э. Птолемеем геоцентрическую модель мира. Полагая, что центром Солнечной системы является Земля, для объяснения видимых неравномерных движений небесных светил (с попятными движениями планет) он представил их в виде комбинации нескольких равномерных движений по окружностям (эпициклы, деференты, экванты). И только в XVI в. Николай Коперник смог дать настоящую картину механики звездного неба.

Проиллюстрируем ошибочность построений Н.Г. Бережкова анализом датировок событий семейной жизни Марии. Легко убедиться, что Лаврентьевская и Ипатьевская летописи датируют их по-разному. Так, Лаврентьевская летопись датирует рождение сына Марии Владимира 1194 г., а Ипатьевская летопись относит его к 1192 г.^[33] Ту же временную разницу видим в датах событий, случившихся в семье Марии в один и тот же год: замужество дочери Верхуславы и рождение сына Юрия (будущего героя битвы на реке Сить). Лаврентьевская летопись рассказывает о них под 1189 г., а Ипатьевская — под 1187 г.^[34] Количество подобных примеров можно продолжить.

Н.Г. Бережков, стремясь выяснить хронологию этих событий, попытался датировать их соответственно 1188 и 1193 гг.^[35] При этом у него оказалось, что составители летописей (как во Владимиро-Суздальской земле, так и в Киеве) при переводе дат ошиблись в прямо противоположные стороны, причем, что самое главное, одновременно. Внимательный читатель, следуя формальной логике, может предположить, что на Руси в конце XII в. в употреблении одновременно бытовали два календарных стиля: в Южной Руси — мартовский, а в Северо-Восточной — ультрамартовский. Но в это поверить весьма сложно.

Ошибка Н.Г. Бережкова заключается в непонимании самого характера летописания. Как создавались летописи? В сознании наших современников это выглядит примерно следующим образом: где-то в княжеских или монастырских покоях сидел летописец, составлявший годовые хроники современных ему событий. Впоследствии они стали основой для летописных сводов.

Однако подобная картина весьма далека от реальности. В действительности летописи зачастую составлялись «задним числом», много позже описываемых в них событий, а временной промежуток мог измеряться даже не годами, а целыми десятилетиями. Так, Лаврентьевская летопись, законченная в 1377 г., была составлена на основе Владимирского свода 1305 г. Но откуда летописец брал недостающие сведения о более поздних событиях? Если вспомнить, что свод, предшествующий Лаврентьевской летописи, создавался при Владимирском великокняжеском дворе, становится понятным, что летописец при его составлении широко использовал отложившиеся в княжеском архиве материалы^[36].

Применительно к нашей теме это были документы о рождении княжеских детей. Известно, что рождение у монархов детей, и в первую очередь сыновей, было не только личным, но и общественным делом. Об их появлении на свет широко оповещались все подданные. Эта традиция была крайне устойчива и дожила в России вплоть до начала XX в. Таковы были, к примеру, известные по источникам грамоты русских царей, а затем манифесты российских императоров о рождении у них детей. Они рассылались по всем городам страны.

Сохранилась, к примеру, грамота царя Алексея Михайловича от 1 июня 1661 г., направленная пермскому и соликамскому воеводе С.П. Наумову: «В нынешнем во 169 году мая в 30 день за молитвы святых отец Бог простил царицу нашу и великую княгиню Марью Ильиничну; а родила нам сына царевича и великого князя Феодора Алексеевича всея Великия и Малыя России, а имянины ему июня 8 числа. И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б велел собрать в съезжую избу всяких чинов служилых людей, и нашу великого государя радость им сказать»^[37]. Одновременно из Москвы духовными властями отправлялись «богомольные грамоты», которые зачитывались публично в церквях, после чего в храмах совершались благодарственные молебны. С этого момента имя новорожденного должно было поминаться во время церковных служб наряду с именами остальных членов царской семьи.

Подобная практика продолжилась и в XIX в. Манифест 1827 г. о рождении у Николая I второго сына сообщал: «Объявляем всем верным нашим подданным, что в 9-й день сего сентября любезнейшая наша супруга, государыня императрица Александра Федоровна, разрешилась от бремени рождением нам сына, нареченного Константином». Этот же документ официально провозглашал младенца «высочеством», тем самым встраивая его в фамильную иерархию династии^[38].

Судя по всему, подобные извещения подданным выпускались от имени князей и несколькими столетиями раньше. При этом можно полагать, что, в отличие от более позднего времени, они издавались только по случаю рождения сыновей. Об этом говорит тот примечательный факт, что в Лаврентьевской летописи имеются известия о рождении семи из восьми сыновей Марии^[39]. В то же время сообщения о появлении на свет княжеских дочерей в ней отсутствуют, хотя по другим источникам известно о четырех дочерях княгини.

Судя по Лаврентьевской летописи, в XII в. формуляр подобных извещений был довольно устойчивым и содержал следующие сведения: имя отца, дату рождения сына, приходившуюся на этот день церковную память того или иного святого, крестильное имя ребенка. Так, под 1194 г. читаем: «Того же лета родися оу благовернаго и христолюбиваго князя Всеволода, сына Гюргева, внука Володимеря Мономаха, сынъ, месяца октября въ 25, на память святаго Маркиана и Мартурья, в канунъ святаго Дмитрия, и нареченъ бысть в святемь крещеньи Дмитрий»^[40].

Но подобные извещения являлись не единственным источником для летописца в известиях о рождении княжеских детей. Это хорошо видно, если сравнить с предыдущим сообщением о рождении Дмитрия в Ипатьевской летописи. Нетрудно заметить, что последняя по сравнению с Лаврентьевской содержит дополнительную информацию. Выясняется, что помимо крестильного ребенок имел и «княжее» имя, которое было дано в честь его деда Владимира Мономаха, а сам он появился на свет ранним утром: «Того же лета оу великого князя Всеволода родися сынъ, до заутреняя святого Дмитреа дне, и именины же тогда бяхоуть; Всеволодъ же веле оучинити сынови своемоу во свое имя Дмитрей въ святемъ крещении, а княжее имя учини ему Володимиръ, деда своего имя Мономаха Володимера»^[41].

Аналогичную ситуацию видим в известии о рождении четвертого сына Марии — Юрия (Георгия). В Лаврентьевской летописи его рождение отнесено к 1189 г., но ни число, ни месяц его рождения не указаны (это можно объяснить тем, что у летописца оказался в руках ветхий экземпляр подобного извещения): «Родися оу Всеволода сынъ и нарекоша и въ святомъ крещеньи Георгий». В Ипатьевской летописи эта запись помещена под 1187 г. и достаточно подробна: «Toe же осени родися сынъ у великаго князя Всеволода в Соуждали, во Филипово говение, месяца ноября во 26 день, на освящение церкви моученика Георгия, и веле отецъ его Всеволодъ епископу Луце нарещи имя емоу Юрьи, дедне имя; и бысть радость велика в Суждальской земле во всей»^[42].

Историки колебались при определении года рождения Юрия Всеволодовича. Самый авторитетный из дореволюционных «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» указывал, что князь родился или в 1187 г., либо 1189 г. А.В. Экземплярский, автор соответствующей статьи, не мог выбрать между показаниями двух одинаково авторитетных источников — Ипатьевской (1187 г.) и Лаврентьевской (1189 г.) летописей^[43]. Также на два возможных года появления Юрия на свет указывало второе издание «Большой советской энциклопедии»^[44].

У Н.Г. Бережкова год рождения Юрия в датировке Ипатьевской летописи вызвал сомнения, ибо, согласно Лаврентьевской летописи, именно в 1187 г. у Марии родился третий сын Борис. Поэтому он предпочел говорить о 26 ноября 1188 г. Данный довод показался настолько убедительным В.А. Кучкину, автору соответствующей статьи из «Советской исторической энциклопедии», что с его легкой руки, сразу после выхода книги Н.Г. Бережкова, эта дата перекочевала во все последующие энциклопедии^[45].

Чтобы разобраться в хронологических «неувязках» двух летописных сводов, необходимо ответить на вопрос: каким образом в Ипатьевской летописи появились излишние сведения, по сравнению с Лаврентьевской? Для начала следует вкратце охарактеризовать Ипатьевскую летопись. Она является памятником южнорусского летописания и разделяется на три основные части: «Повесть временных лет» с продолжением до 1117 г., Киевский свод 1199 г. и Галицко-Волынскую летопись, доводящую описание до 1292 г. При этом создание Киевского свода — центральной части данного памятника — уверенно связывается всеми исследователями с именем князя Рюрика Ростиславича. Для нас важно то, что Рюрик Ростиславич являлся свояком Всеволода Большое Гнездо (его сын Ростислав женился на дочери последнего Верхуславе).

Известна давняя традиция, что монархи, помимо извещения подданных о рождении детей, сообщали об этих событиях родичам и свойственникам. Письма такого рода, как правило, имели более личный характер и содержали такие подробности, каких не могло быть в официальных документах. Судить об этом можно, к примеру, по записке Николая II своей тетке Милице Николаевне, написанной в 1904 г. в день рождения долгожданного наследника: «Дорогая Милица! Не хватает слов, чтобы достаточно благодарить Господа за его великую милость… Все случилось так скоро, что я до сих пор не понимаю, что произошло. Ребенок огромный, с черными волосами и голубыми глазами. Он наречен Алексеем. Господь со всеми вами. Ники»^[46].

Возвращаясь в XII столетие, становится понятным, почему в Ипатьевской летописи содержится «избыток сведений» по сравнению с Лаврентьевской — очевидно, Всеволод и Мария не преминули поделиться информацией о рождении сына со свояком и свекром своей дочери. Подобные записи о событиях в жизни родичей обычно записывались в семейные родословники, примеры которых известны по более позднему времени. Данная традиция, уходящая в далекое прошлое, хорошо знакома генеалогам и в определенной мере сохранилась до сегодняшнего дня: многие записывают дни рождения, свадеб и т. п. своих родственников, чтобы не забыть их поздравить с юбилеем.

Аналогичную ситуацию с «избытком» сведений Ипатьевской летописи по сравнению с Лаврентьевской видим в рассказе о замужестве дочери Марии Верхуславы. Согласно Лаврентьевской летописи, она была выдана замуж в 1189 г. за белгородского и торческого князя Ростислава Рюриковича, старшего сына киевского великого князя Рюрика Ростиславича, соправителя киевского великого князя Святослава Всеволодовича: «Князь великы Всеволодъ отда дчерь свою Верхуславу Белугороду за Рюриковича Ростислава, месяца июля в 30 день»^[47].

Ипатьевская летопись, хотя указывает и неверную дату — 1187 г., содержит целый рассказ с любопытными подробностями замужества Верхуславы, отсутствующими в Лаврентьевской. Выясняется, что сразу после Пасхи князь Рюрик послал своего шурина князя Глеба с женой Чюрыной и иными многими боярами с женами в Суздаль к великому князю Всеволоду Юрьевичу просить отдать его дочь Верхуславу за своего сына Ростислава. На Борисов день, т. е. 24 июля, Всеволод и Мария отдали сватам дочь, дав за ней богатое приданое, а сватам подарили богатые дары. Вместо обычного расставания на ближайшем стану, родители провожали Верхуславу до трех станов «и плакася по неи отець и мати, занеже бе мила им и млада соущи осми лет».

Вместе со столь юной невестой ее отец отправил своего сестрича Якова (сына сестры Всеволода Юрьевича) с женой и иных бояр с женами. Свадебный поезд прибыл в Белгород на «Евфросиниев день», т. е. 25 сентября, перед «Богословом» (26 сентября). Именно в этот день состоялось венчание молодых в деревянной церкви Святых Апостолов. Церемонию вел местный епископ Максим. После этого отец жениха устроил грандиозную свадьбу («ака же несть бывала в Роуси», по выражению летописца). На ней присутствовало больше 20 князей. Юная Верхуслава получила от тестя в подарок целый город Брягин. Ее сопровождающие, двоюродный брат Яков с женой и владимирские бояре, удостоились богатых даров, после чего отправились на родину^[48].

Вместе с тем сопоставление двух летописных известий о свадьбе Верхуславы показывает определенные хронологические «неувязки». Согласно Лаврентьевской летописи, Всеволод выдал свою дочь 30 июля. Но Ипатьевская летопись утверждает, что это произошло неделей раньше — 24 июля. Кому же из летописцев в данном случае следует верить?

Оказалось, что правы оба. Для этого необходимо вспомнить, как оформлялись браки в то время. Известно, что венчанию предшествовало составление «сговорной» и «рядной» грамот, в которых определялись условия заключения брака и размеры приданого. О том, что подобные документы были составлены в данном случае, косвенно свидетельствует замечание летописца, что Всеволод дал за ней «многое множьство бе-щисла злата и сребра». Далее следовала сама свадьба. При этом существовал обычай, что в случае, если родители жениха и невесты находились в разных городах и не могли по каким-либо причинам встретиться, свадебный пир первоначально устраивался у одной стороны, а затем у второй проводилось венчание и второй свадебный пир. Так, рассказывая о браке внука Марии — знаменитого Александра Невского, летописец замечает: «Венчася в Торопчи, ту кашю чини, а в Новгороде — другую»^[49]. «Кашу» (свадебный пир) обычно принято было устраивать у отца невесты. Как напоминание об этом, до сих пор известна поговорка «заварить кашу». Исходя из вышесказанного, следует полагать, что 24 июля между сторонами в Суздале был заключен сговор и определены размеры приданого, а 30 июля со стороны родителей невесты был устроен свадебный пир. 25 сентября в Белгороде Киевском в присутствии жениха состоялась уже сама свадьба.

Окончательно убедиться в том, что составитель Ипатьевской летописи использовал именно семейный родословник, доказывает тот факт, что сразу после рассказа о замужестве Верхуславы в ней помещено известие о выдаче Рюриком Ростиславичем своей дочери Ярославы за Святослава, сына новгород-северского князя Игоря Святосла вича (героя «Слова о полку Игореве»). Далее следует известие о приходе «ис половец» старшего сына Игоря — Владимира — с дочерью половецкого хана Кончака и прижитым с нею дитем, которым Игорь устроил свадьбу. Затем видим сообщение о рождении у Всеволода Большое Гнездо сына Юрия^[50]. Поскольку в данных известиях упомянуты люди, так или иначе связанные родством или свойством с Рюриком Ростиславичем, у нас нет сомнения, что перед нами — записи семейного родословника.

Но кому из окружения Рюрика Ростиславича принадлежал семейный родословник, использованный составителем Ипатьевской летописи? Ответ легко найти, если сравнить между собой известия двух летописных сводов о семейной жизни Марии и Всеволода. В отличие от Лаврентьевской летописи Ипатьевская молчит о рождении сыновей Константина и Бориса, свадьбе дочери Всеславы. Все они произошли еще до того, как Всеволод и Рюрик породнились, и поэтому не вошли в семейный родословник. Это однозначно указывает на его принадлежность Верхуславе, дочери Марии. Наше предположение подтверждает и наличие в Ипатьевской летописи известия о рождении дочери Марии Сбыславы, отсутствующее в Лаврентьевской. Под 1179 г. она сообщает: «Того же лета до Дмитрова дни родися оу великого князя Всеволода четвертая дчи, и нарекоша имя во святом крещении Полагья, а княже Сбыслава; и крести ю тетка Олга»^[51]. Очевидно, она являлась ближней по времени рождения сестрой Верхуславы, и их связывали самые тесные отношения.

Выяснение источника сведений Ипатьевской летописи о событиях семейной жизни Марии позволяет, не прибегая к помощи искусственных построений Н.Г. Бережкова, решить вопрос о хронологических «неувязках» двух важнейших летописных сводов Древней Руси между собой.

Как видим, источником сведений Лаврентьевской летописи явились официальные документы, извещения о рождении княжеских сыновей, а в случае с замужеством Верхуславы — рядная и сговорная грамоты (они должны были храниться в княжеском архиве, поскольку в случае возможного развода служили основанием для возврата приданого). Источником для Ипатьевской летописи послужили частные документы, в данном случае — семейный родословник Верхуславы. Несмотря на то что он содержит больше частных подробностей, любой исследователь предпочтет при датировке тех или иных событий пользоваться официальными, а не частными документами.

Именно частным характером источника сведений Ипатьевской летописи объясняется временной разрыв в два года между ее известиями и Лаврентьевской летописи. Н.Г. Бережков и его последователи полагали, что он возник из-за сочетания мартовских и ультрамартовских календарных стилей. Но разгадка оказывается гораздо проще. Выяснилось, что составитель Ипатьевской летописи одно и то же событие семейной жизни Марии записал дважды. Под 1182 г. сообщается, что свояченица (сестра жены) великого князя Всеволода была выдана замуж за младшего сына киевского князя Святослава Всеволодовича Мстислава: «Князь кыевьскыи Стославъ Всеволодичь ожени 2 сна. За Глеба поя Рюриковноу, а за Мьстислава ясыню из Володимеря Соуждальского Всеволожю свесть, бысть же бракъ велик»^[52]. Однако двумя годами ранее тот же источник в статье 1180 г., рассказывая о борьбе Рюрика Ростиславича со Святославом Всеволодовичем за киевский стол, их последующем примирении, помещает известие о том, что Всеволод Большое Гнездо освободил из заключения Глеба, сына Святослава, и выдал за него свою племянницу: «Всеволод же Соуждальский поусти Глеба Святославича из оковъ, прия великоую любовь со Святославомъ и сватася с нимъ и да за сына его меншаго свесть свою»^[53]. Тем самым летописец фактически продублировал информацию о браках Святославичей, в результате чего она оказалась разнесенной по двум разным годам. Как следствие этого, возникла разница в два года в датировках последующих событий семейной жизни Марии.

Отсюда вытекает главный вывод — в данном случае следует опираться на Лаврентьевскую летопись, дающую точную хронологию, тогда как Ипатьевская содержит очевидные ошибки в датировке.

Значит ли это, что все построения Н.Г. Бережкова о сочетаниях мартовских и ультрамартовских стилей можно смело отнести к историографическим заблуждениям? У его сторонников оказываются очень серьезные аргументы.

Под 1186 г. Лаврентьевская летопись сообщает о рождении старшего сына Марии Константина: «В то же лето, того же месяца мая въ 18 день, на память святого мученика Потапья, в суботу, родися сын у великаго князя Всеволода; и нарекоша имя ему в святомь крещении Костянтин»^[54]. Ипатьевская летопись это событие не отметила.

Н.Г. Бережков, полагая, что в Лаврентьевской летописи статья 6694 г. является ультрамартовской, утверждал, что в действительности Константин родился годом ранее. Основанием для этого стало то, что подобное сочетание числа и дня недели (суббота 18 мая) соответствует не 1186 г., как утверждает Лаврентьевская летопись, а 1185 г. Перед известием о рождении Константина она помещает сообщение о солнечном затмении в среду 1 мая, а после известия о старшем сыне Марии содержит рассказ о знаменитом, благодаря «Слову о полке Игореве», походе князя Игоря Святославича на половцев^[55].

Ипатьевской летописи рассказ о походе Игоря известен, но, в отличие от Лаврентьевской, она датирует его 1185 г.^[56] Его датировку именно этим годом подтвердили современные астрономы, доказавшие, что солнечное затмение действительно произошло 1 мая 1185 г.^[57]

Значит ли это, что сообщение о рождении Константина, отсутствующее в Ипатьевской летописи, но помещенное в Лаврентьевской между двумя событиями, относящимися к 1185 г., необходимо также датировать этим годом?

Обратимся вновь к нему. Составитель Лаврентьевской летописи указал, что княжич родился на день памяти святого мученика Потапия Египетского (или Фивского). Взяв в руки святцы, можно убедиться, что память святого Потапия отмечается не 18 мая, а 8 декабря, к тому же он не мученик, а преподобный^[58]. Причиной ошибки стало то, что автор спутал Потапия с Патрикием, являвшимся как раз именно мучеником и память которого в древних месяцесловах отмечалась именно 18 мая^[59].

Для нас гораздо важнее то, что, в отличие от Древней Руси, ныне память мученика Патрикия Прусского отмечается 19 мая^[60]. Для объяснения подобного противоречия следует напомнить, что в Древней Руси в соответствии с ветхозаветными правилами отсчет новых суток начинался предыдущим вечером. Вплоть до начала XVIII в. сутки разбивались на «ночные» и «дневные» часы. Конец дня возвещали особым знаком, что называлось отдачей часов, а с заходом солнца отсчитывался уже новый день. Данный порядок был отменен решением Синода лишь в 1722 г. с заменой прежних часов общеевропейскими, а началом суток сделалась полночь (в 00.00, как сейчас). Реликтом прежнего отсчета времени является то, что и поныне суточный богослужебный круг начинается именно с вечерни.

Таким образом, если какое-либо событие произошло вечером, скажем в 21 час, то, с одной стороны, по церковному счету, оно записывалось уже следующим днем, но с другой, по бытовому счету, — датировалось еще предыдущим. Именно это и произошло с рождением Константина. Он появился на свет вечером 18 мая, но уже после начала нового церковного дня, в который, судя по сообщению летописца, и был крещен. Отсюда становится понятным, что составитель Лаврентьевской летописи был прав, когда датировал рождение Константина 1186 г.

Подобная ситуация не являлась чем-то уникальным для Древней Руси. Ее мы видим в случае с датировкой смерти Ярослава Мудрого. Ипатьевская летопись под 6562 (1054) г. сообщает: «Преставися князь Руский Ярославь… Ярославу же приспе конець житья и предасть душю свою месяца февраля в 20 в суботу 1 недели поста въ святого Федора день»^[61]. Однако среди древних граффити Софийского собора в Киеве была обнаружена запись, относящая это событие не к субботе, а к воскресенью: «Въ [лето] 6562 месяца феврари 20 успение царя нашего въ въскресени в… еде… Феодора». В свое время это разногласие породило дискуссию о дате кончины Ярослава Мудрого, пока ее не объяснил Б.А. Рыбаков: Ярослав умер в ночь с субботы на воскресенье, когда по одному счету (бытовому) была еще суббота, а по церковному счету уже воскресенье^[62].

Фиксация внимания летописца на то, что рождение Константина произошло в субботу, не случайна. Согласно ветхозаветному преданию, Господь объявил Моисею, что на протяжении недели «шесть дней можно делать дела, а в седьмой день суббота покоя… никакого дела не делайте». Этот же источник разъясняет, что суббота начинается еще накануне в пятницу, а заканчивается вечером следующего дня (Левит, 23: 3, 32). Таким образом, речь в летописном известии идет о субботе, именно как церковном дне. Что касается отмеченной нами разницы в датах памяти святого мученика Патрикия (18 или 19 мая), она может являться показателем того, что более ранние церковные уставы вели отсчет суток с захода солнца, тогда как поздние перешли к привычному для нас исчислению времени.

Определив точную дату рождения Константина, видим, что утверждение Н.Г. Бережкова об ультрамартовском характере летописной статьи 6694 г. Лаврентьевской летописи ошибочно. Это позволяет сделать вывод, что годовые летописные статьи не являются чем-то единым и цельным, а представляют собой лишь совокупность отдельных известий, отделенных друг от друга трафаретными оборотами «в то же лето», которые летописец в силу известных ему соображений старался «привязать» к тому или иному году.

Это вынужден был косвенно признать и сам Н.Г. Бережков. Анализируя дальнейшие известия годовой статьи 6694 г. Лаврентьевской летописи, помещенные уже после описания похода Игоря, он датировал их все тем же 1185 г. Речь идет о походе «воев» Всеволода Юрьевича на болгар, а затем о злой междукняжеской крамоле в Рязанской земле. При этом исследователь утверждал, что «нет оснований считать эти события не принадлежащими к тому годовому комплексу, которому отведена статья»^[63]. Однако далее он писал: «Между известиями о походе на болгар и о рязанской „крамоле“ читаем: „В се же лето выгнаша новгородци Ярослава Володимерича, а Давыдовича Мьстислава пояша к собе княжить Новугороду: так бо бе их обычай“. По свидетельству Новгородской летописи, Ярослав был удален из Новгорода в 6692 (1184/85) мартовском году и в сентябре этого года был посажен на стол Мстислав. По отношению к этому сообщению Лаврентьевская летопись допускает запаздывание, включает его не в ту статью, в которой ему надлежало бы быть…»^[64]

Наши наблюдения позволяют восстановить подлинную хронологию семейной жизни Марии, связанную с рождением ее детей. Первоначально у нее в браке с Всеволодом рождались только дочери. К сожалению, у нас нет данных, когда они родились. Можно лишь предположить, что они появились на свет еще до вокняжения Всеволода на владимирском столе. Лаврентьевская летопись под 1176 г. сообщает, что владимирцы, простившись с умершим братом Всеволода — Михаилом Юрьевичем, княжившим в городе, «целоваша крестъ ко Всеволоду князю брату Михалкову и на детехъ его»^[65].

Слова «и на детехъ его» можно рассматривать как первое косвенное свидетельство о детях Марии и Всеволода. Разумеется, его можно оценивать как трафаретную фразу присяги горожан о службе князю и его детям (независимо от того, родились они или появятся в будущем). Во всяком случае, об этом свидетельствует формуляр подобной присяги, сохранившийся в одном из позднейших сборников митрополичьего архива: «А мне, имярек, и детей своих болших к своему государю, к великому князю имярек, привести, и к его детем»^[66]. Но, судя по всему, Всеволод к моменту вокняжения на владимирском столе уже имел детей, поскольку в летописную «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» в виде молитвы была включена похвала семье его младшего брата, отомстившего убийцам: «Богу молися помиловати князя нашего и господина Всеволода, своего же приснаго брата да подасть ему победу на противныя, и многа лета съ княгынею и съ благородными детми и мирну державу ему и царство его ныня и присно в бесконечныя векы, аминь»^[67].

Более точно вычислить даты рождения дочерей Марии можно, исходя из дат их замужества. Лаврентьевская летопись под 1187 г. помещает известие о том, что Всеволод и Мария отдали свою дочь Всеславу за черниговского князя Ростислава Ярославича († после 1205), внука великого киевского князя Всеволода Ольговича, княжившего в Снове.

В записи указана точная дата этого события — 11 июля, отмечено, что главное торжество состоялось во Владимире и на нем присутствовало много гостей^[68].

Известно, что Ростислав Ярославич родился на Рождество Иоанна Крестителя — 24 июня 1174 г.^[69] Невеста могла быть стольких же лет или чуть младше. В этом случае она должна была родиться около 1174–1175 гг.

Второй по возрасту дочерью Марии, судя по всему, была Елена, которая, видимо, не вышла замуж из-за какого-то физического дефекта или слабого здоровья. О ней известно лишь то, что она умерла 30 декабря 1205 г. раньше матери и была похоронена в уже основанном той Успенском монастыре^[70]. Данный факт позволяет твердо говорить, что среди найденных в октябре 2015 г. в аркосолии Благовещенского придела Успенского собора Княгинина монастыря женских останков Елены не было. Поскольку она родилась где-то в середине 70-х годов XII в. и прожила до 1205 г., принадлежать останки индивида № 3 (девочки в возрасте около 9 лет) ей явно не могли. По биологическому возрасту останков ее можно было бы отождествить с индивидом № 2 (возраст около 25–30 лет), но ДНК-экспертиза показала невозможность ее родства с останками индивида № 1, отождествляемыми с Марией.

Как уже говорилось выше, Лаврентьевская летопись под 1189 г. помещает известие о замужестве еще одной дочери Марии — Верхуславы^[71]. Исходя из того, что Ипатьевская летопись добавляет подробность о ее тогдашнем возрасте «осми лет»^[72], можно было бы предположить, что она родилась в 1181 г.

Под 1179 г. Ипатьевская летопись сообщает о рождении у Марии четвертой дочери Сбыславы, в крещении Пелагеи^[73]. Поскольку тем самым оказывается, что Верхуслава появилась на свет позже Сбыславы (Пелагеи), которую Ипатьевская летопись называет четвертой дочерью княжеской четы, это дало основание ряду исследователей полагать, что у Марии ранее была еще одна дочь, видимо скончавшаяся в младенчестве^[74].

Правда, этому предположению мешают два обстоятельства — как было выяснено выше, источником сведений Ипатьевской летописи о семейной жизни Марии являлся семейный родословник ее дочери Верхуславы, которая прекрасно была осведомлена о числе своих сестер; к тому же ни в одном известном документе нет сведений о существовании еще одной, пятой дочери Марии.

Разгадка оказывается очень простой: Верхуслава являлась третьей по счету дочерью Марии, а всего у нее было четыре дочери. Здесь мы снова сталкиваемся с хронологической ошибкой Ипатьевской летописи. Как уже говорилось выше, она, в отличие от Лаврентьевской, датирует брак Верхуславы 1187 г. С учетом замечания Ипатьевской летописи о восьмилетнем возрасте невесты на момент свадьбы, можно подсчитать, что она должна была родиться в 1179 г. Но именно в этом году Ипатьевская летопись отмечает рождение у Марии младшей дочери Сбыславы. Таким образом выясняется, что Верхуслава родилась ранее 1179 г. и была несколько старше своей сестры Сбыславы. Тем самым снимается вопрос о количестве дочерей у Марии.

К тому же, как уже говорилось, заключение брака в возрасте восьми лет было бы явным нарушением церковных канонов, предусматривавших минимальный брачный возраст для девушек в 12 лет. В этих условиях ни один из священников не согласился бы проводить брачную церемонию, столь явно противоречившую каноническому праву. Как правило, в Древней Руси браки (особенно первые) заключались между супругами примерно одного возраста. Мужу Верхуславы — Ростиславу Рюриковичу — на момент женитьбы было 16 лет^[75]. Если предположить, что Верхуславе на тот момент было уже минимально разрешенных 12 лет, то она родилась не ранее 1177 г. и была старше сестры Сбыславы.

В отличие от дочерей Марии даты рождения большинства ее сыновей известны. Как уже было выяснено, старший сын Константин родился 18 мая 1186 г.^[76]

По данным Лаврентьевской летописи, еще одним сыном Марии стал Борис, появившийся на свет 2 мая 1187 г. в день поминовения святых Бориса и Глеба. Крещен он был в тот же день и получил имя в честь одного из своих предков^[77]. Характерно, что второй княжич, как и первый, получил только христианское имя без княжеского. Но Борис прожил очень недолго. Лаврентьевская летопись сообщает о его смерти без указания даты под 1188 г., а Ипатьевская датирует это событие 1187 г.^[78] Видимо, он стал жертвой эпидемии, о которой летописец писал: «Того же лета бысть болесть силна в людех вельми, не бяше бо ни одиного же двора безъ болнаго, а во ином дворе некому бяше ни воды подати, но вси лежать, боля»^[79].

Можно предположить, что эта эпидемия продлилась вплоть до следующего года. Во всяком случае, под 29 сентября 1189 г. Лаврентьевская летопись сообщает о смерти еще одного сына Марии — Глеба, о рождении которого нет сведений^[80]. В свое время автор первого капитального труда по русской истории В.Н. Татищев (1686–1750) выдвинул версию, что Борис и Глеб были близнецами. Но в летописях, использованных историком, таких сведений нет. Судя по всему, эта гипотеза стала плодом рассуждений исследователя, высказанных им в комментариях к своему труду: «Сей Глеб когда родился, не написано, и хотя по имени разумеется, что меньший брат Борису, но как между Борисом и Георгием особно родить время не было, то, знатно, близнецы были с Борисом или в годах рождения ошибеность»^[81].

Хотя Мария по меркам Средневековья была уже немолодой женщиной, она продолжала исправно рожать мальчиков. 26 ноября 1189 г. на свет появился еще один сын Марии — Юрий^[82], а 8 февраля 1191 г. родился Ярослав (будущий отец знаменитого Александра Невского), в крещении получивший имя Федор. Ипатьевская летопись о рождении Ярослава молчит. Лаврентьевская по этому поводу дала хотя и краткую, но точную запись с указа нием числа, месяца, года и церковного праздника: «Того же лета родися у благовернаго и христолюбиваго князя Всеволода сын, месяця февраля въ 8 день, на память святаго пророка Захарьи, и нарекоша и въ святемь крещеньи Феодоръ, и тогда сущю князю великому в Переяславли в полюдьи»^[83].

Лаврентьевская летопись сообщает, что 25 октября 1194 г., в канун Дмитриева дня, на свет появился следующий сын Марии — Владимир, получивший при крещении имя Дмитрий^[84].

Еще один княжич родился у Марии 27 марта 1196 г. Это событие зафиксировано только в Лаврентьевской летописи: «В лето 6704, месяца марта въ 27 день, на память святое мученици Матроны, родися оу благовернаго и христолюбиваго великаго князя Всеволода Юргевича сынъ, и нареченъ бысть въ святомь крещении Гаврило»^[85]. Ипатьевская летопись об этом событии умалчивает. Примечательно, что сведений о его княжеском имени нет. Только из последующих источников узнаем, что его звали Святославом.

В 1198 г. Мария родила своего последнего, восьмого сына князя Ивана Всеволодовича. О появлении его на свет сведения есть в обеих летописях. В Лаврентьевской оно помечено 28 августа 1198 г.: «Того же лета родися сынъ оу благовернаго князя Всеволода Юргевича, месяца августа въ 28 день, на память святаго отца Моисея Ефиопа, и нареченъ бысть в святомь крещеньи Иоанъ»^[86]. Ипатьевская летопись ошибочно датирует это событие 1 августа 1197 г.: «Того же лета оу великого князя оу Всеволода родися сынъ менший, месяца августа въ 1 день, нарекоша имя ему въ святомъ крещении Иоанъ, Зачатия ради Иоана Крестителя; и бысть радость велика въ граде Володимери о роженьи его». При этом в Хлебниковском и Погодинском списках Ипатьевской летописи датой появления княжича на свет названо 8 августа^[87].

В литературе высказывалось мнение, что 1 августа, как дата рождения Ивана, является неверной, поскольку празднество, посвященное Иоанну Крестителю, отмечается 29 августа, т. е. на следующий день после даты рождения Ивана, указанной в Лаврентьевской летописи. Но и здесь возможно иное объяснение. Эти роды стали для Марии серьезным испытанием — известно, что именно после них она тяжко заболела. Можно предположить, что ребенок родился ослабленным, и обряд крещения смогли провести только через четыре недели.

Н.Г. Бережков неверно датировал появление на свет сыновей Марии: Константина — ошибочно 1185 г. (вместо правильного 1186 г.); Бориса — 1186 г. (вместо 1187 г.); Юрия — 1188 г. (вместо 1189 г.); Ярослава — 1190 г. (вместо 1191 г.); Владимира — 1193 г. (вместо 1194 г.); Святослава — 1195 г. (вместо 1196 г.); Ивана — 1197 г. (вместо 1198 г.)^[88].

Подтвердить вывод о достоверности датировок именно Лаврентьевской летописи позволяют летописные известия о постригах детей Марии. Данным термином обозначался обряд первой стрижки волос. Он происходил в церкви с чтением особой молитвы, для чего ребенка приводил туда его крестный отец. После пострига дети переходили из женских рук в мужские. Как знак этого, мальчика сажали на коня в присутствии епископа, бояр и народа^[89]. Указанный обряд совершался, когда княжичу исполнялось 3 года.

Но значение постригов заключалось не только во внешней обрядности, а имело более глубокий смысл — юный княжич объявлялся наследником. Именно это видим на примере старшего сына Марии Константина, когда летописец, рассказывая об освящении соборной церкви во Владимире 15 августа 1189 г., специально подчеркнул, что это происходило «при князе великом Всеволоде и сыне его Костянтине», которому на тот момент исполнилось 3 года: «Того же лета священна бысть церкы сборная пречистая Богородица великым священьем блаженым епископомъ Лукою при князи великом Всеволоде и сыне его Костянтине и Ярославичи Ростиславе зяти его и бысть радость велика в граде Володимери и священна бысть накануне пречистое Богородицы Оуспенья»^[90].

Указанный Лаврентьевской летописью 1189 г., как дата рождения Юрия, хорошо согласуется с 1192 г., когда прошли «постриги» юного княжича. Запись об этом событии в Лаврентьевской летописи достаточно подробна: «В лето 6700, месяца иоуля въ 28 день, на память святаго мученика Евъстафья въ Анкюре Галастийстей. Быша постригы оу великаго князя Всеволода, сына Георгева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви, в граде Суждали; того же дни и на конь его всади; и бысть радость велика в граде Суждали, ту сущю блаженому епископу Иоану»^[91]. Под 1194 г. тот же источник сообщает о «постригах» другого сына Марии — Ярослава: «В лето 6701. Быша постригы оу благовернаго и христолюбивого князя Всеволода, сына Георгева, сыну его Ярославу месяца априля въ 27 день, на память Семеона, сродника Господня при блаженемь епископе Иоане, и бысть радость велика в граде Володимери»^[92].

Юрий, как мы помним, появился на свет 26 ноября 1189 г., Ярослав — 8 февраля 1191 г. «Постриги» у них прошли соответственно в 2 года и 8 месяцев, 3 года и 2 месяца. Традиция княжеских «постригов» дожила до начала XIV в. Под 1302 г. встречаем в летописи их последнее упоминание: «Того же лета быша постриги у князя Михаила Ярославичя Тверскаго сыну его Дмитрею»^[93]. Относительно Дмитрия Тверского мы знаем только годы его рождения и «постригов»: 1299 и 1302 гг. Но и они укладываются в трехлетний возраст проведения данного обряда^[94].

Если же использовать датировки, предложенные Н.Г. Бережковым, подобной привязки «постригов» к трехлетнему возрасту не получается. Все это говорит о том, что предложенные исследователем комбинации мартовских и ультрамартовских календарных стилей являются неверным объяснением временного разрыва в датировке тех или иных событий в различных летописях. С учетом вышесказанного, говоря о датах семейной жизни Марии, необходимо ориентироваться в первую очередь на показания Лаврентьевской летописи, в основу которой были положены официальные документы, отложившиеся во Владимирском великокняжеском архиве.

Примечания

29

ПСРЛ. Т. I. Стб. 424.

30

ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 246.

31

Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963.

32

Так, по подсчетам Н.Г. Бережкова, в Лаврентьевской летописи за 1110–1304 гг. содержатся 101 мартовский год, 90 ультрамартовских, 4 года ниже мартовских.

33

ПСРЛ. Т. I. Стб. 411–412; Т. II. Стб. 674–675.

34

ПСРЛ. Т. I. Стб. 407, 408; Т. II. Стб. 658, 659.

35

Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 83, 203–204, 315.

36

В литературе встречается утверждение, что Лаврентьевская летопись была составлена в основанном Всеволодом Владимирском Рождественском монастыре, поскольку вплоть до начала XVIII в. она хранилась в указанной обители. Затем летопись попала в книжное собрание Новгородского Софийского собора, откуда в 1791 г. была отправлена в Москву и перешла к обер-прокурору Синода А.И. Мусину-Пушкину, известному открытием «Слова о полку Игореве». Позднее тот преподнес летопись императору Александру I, который в 1811 г. передал ее в Публичную библиотеку (сейчас Российская национальная библиотека) в Санкт-Петербурге, где она находится и поныне. Более распространена версия о создании летописи в Нижнем Новгороде. На это указывают заключительные строки памятника, где говорится, что монах Лаврентий закончил свою работу весной 1377 г. при великом князе Дмитрии Константиновиче Суздальском и епископе Дионисии (см.: Клосс Б.М. Лаврентьевская летопись // Письменные памятники истории Древней Руси. Летописи. Хождения. Поучения. Жития. Послания: Аннотированный каталог-справочник. СПб., 2003. С. 23–26).

37

Берх В.Н. Древние государственные грамоты, наказные памяти и челобитные, собранные в Пермской губернии. СПб., 1821. С. 95.

38

Полное собрание законов Российской империи. 2-е изд. Т. 2 (1827). СПб., 1830. № 1368. 9 сентября.

39

Отсутствуют сведения о рождении скончавшегося в младенчестве Глеба. Но в свое время еще В.Н. Татищевым было высказано предположение, что он мог быть близнецом другого сына Всеволода — Бориса, известие о рождении которого в Лаврентьевской летописи имеется.

40

ПСРЛ. Т. I. Стб. 411–412. Есть основания полагать, что указанные документы составлялись в соответствии с определенными правилами: они выпускались только по поводу рождения великокняжеских сыновей и первенцев в боковых ветвях княжеского дома. Именно этим обстоятельством объясняется то, что в летописи были отмечены факты рождения лишь двух из девяти внуков Марии — детей Ярослава Всеволодовича: первенца Федора и последнего — Василия, который родился уже после того, как Ярослав вследствие гибели братьев во время Батыева нашествия стал великим князем.

41

ПСРЛ. Т. II. Стб. 674–675.

42

ПСРЛ. Т. I. Стб. 408; Т. II. Стб. 659.

43

Энциклопедический словарь // Издатели: Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. Т. 15. Гальберг — Германий. СПб., 1892. С. 423.

44

Большая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 49. М., 1957. С. 413. В первом издании БСЭ соответствующей статьи нет, как и в выходившем одновременно с ним «Словаре» Гранат.

45

Советская историческая энциклопедия. Т. 16. М., 1976. С. 826; Большая советская энциклопедия. 3-е изд. Т. 30. М., 1978. С. 413; Православная энциклопедия. Т. XI. М., 2006. С. 88.

46

Шеманский А.В. Александрия. Петергоф. Л., 1936. С. 193.

47

ПСРЛ. Т. I. Стб. 407. Имеется в виду не современный Белгород, областной центр в России, а Белгород-Киевский, находившийся неподалеку от Киева на реке Ирпень (ныне село Белго родка Киево-Святошинского района). Неподалеку располагался Торческ, с которым связывают городище в 38 км к востоку от Белой Церкви.

48

ПСРЛ. Т. II. Стб. 658. Н.Г. Бережков датировал это событие 30 июля 1188 г. (Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 83, 203–204, 315).

49

ПСРЛ. Т. III. С. 77.

50

ПСРЛ. Т. II. Стб. 658–659.

51

ПСРЛ. Т. II. Стб. 613. Дмитриев день приходится на 26 октября.

52

ПСРЛ. Т. II. Стб. 624–625.

53

ПСРЛ. Т. II. Стб. 624.

54

ПСРЛ. Т. I. Стб. 396–397.

55

ПСРЛ. Т. I. Стб. 396–400.

56

ПСРЛ. Т. II. Стб. 637–651.

57

Каменцева Е.И. Хронология. М., 1967. С. 83–86.

58

Сергий (Спасский), архиепископ. Полный месяцеслов Востока. Т. III. Святой Восток. Части вторая и третья. С. 185–187. Следует отметить, что уже автор более поздней Троицкой летописи, использовавший Лаврентьевскую, исправил ошибку — святой назван не Потапием, а Феодотом, чья память как раз отмечалась в этот день (Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. 2-е изд. СПб., 2002. С. 271).

59

Лосева О.В. Русские месяцесловы XI–XIV веков. М., 2001. С. 343.

60

Сергий (Спасский), архиепископ. Указ. соч. Т. III. М., 1997. С. 187–188.

61

ПСРЛ. Т. II. Стб. 149–150.

62

Рыбаков Б.А. Запись о смерти Ярослава Мудрого // Советская археология. 1959. № 4. С. 244–249.

63

Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 82–83.

64

Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 83.

65

ПСРЛ. Т. I. Стб. 379–380.

66

Русский феодальный архив XIV — первой трети XVI в. Ч. 1. М., 1986. № 46. С. 175.

67

ПСРЛ. Т. I. Стб. 371.

68

ПСРЛ. Т. I. Стб. 405.

69

ПСРЛ. Т. II. Стб. 658.

70

ПСРЛ. Т. I. Стб. 421.

71

ПСРЛ. Т. I. Стб. 407.

72

ПСРЛ. Т. II. Стб. 658.

73

ПСРЛ. Т. II. Стб. 613.

74

См.: Домбровский Д. Дочери Всеволода Юрьевича Большое Гнездо // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2011. № 3 (45). С. 45.

75

Ипатьевская летопись сообщает о рождении Ростислава на пути его отца из Новгорода в Смоленск под 1173 г. (ПСРЛ. Т. II. Стб. 566, 567).

76

ПСРЛ. Т. I. Стб. 396–397.

77

ПСРЛ. Т. I. Стб. 404.

78

ПСРЛ. Т. I. Стб. 406; Т. II. Стб. 653.

79

ПСРЛ. Т. I. Стб. 405.

80

ПСРЛ. Т. I. Стб. 407.

81

Татищев В.Н. Собрание сочинений. М., 1995. Т. II–III. История Российская. Часть вторая. С. 142 (2-й пагинации); Т. IV. История Российская. Часть вторая. М., 1995. С. 454. Примеч. 402.

82

ПСРЛ. Т. I. Стб. 408.

83

ПСРЛ. Т. I. Стб. 408–409; Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007. С. 34.

84

ПСРЛ. Т. I. Стб. 411–412.

85

ПСРЛ. Т. I. Стб. 412.

86

ПСРЛ. Т. I. Стб. 414.

87

ПСРЛ. Т. II. Стб. 707.

88

Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 82, 83, 85, 203–204, 208–209, 315.

89

См.: Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. II–III. М., 1991. С. 430.

90

ПСРЛ. Т. I. Стб. 407.

91

ПСРЛ. Т. I. Стб. 409.

92

ПСРЛ. Т. I. Стб. 411.

93

ПСРЛ. Т. X. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М., 2000. С. 174.

94

Еще одно известие об этом обряде встречается под 1230 г., когда князь Михаил Черниговский провел в Новгороде «постриги» своего сына Ростислава: «Въ то же лето князь Михаилъ створи пострегы сынове своему Ростиславу Новегороде у святеи Софии и уя влас архепископъ Спиридон; и посади его на столе, а самъ поиде въ Цьрниговъ» (ПСРЛ. Т. III. С. 69). К сожалению, сказать о возрасте Ростислава на тот момент невозможно, поскольку это первое его упоминание летописцем.