Жернова времени

Константин Кураленя, 2013

Евгений Близнюк – герой романа «Жернова времени» – в пятой книге серии исторических авантюр «Великое кочевье» из 1987 года попадает в пекло Великой Отечественной войны. Морозный декабрь 1941 года, фашисты рвутся к Москве… Красная Армия накануне общего контрнаступления по широкому фронту. Старшина Близнюк в составе 14-й танковой бригады отважно сражается с фашистами. Его командир – политрук Кретов. Да, тот самый Александр Кретов, будущий Герой Советского Союза, чьё имя носит центральная улица села Нижнетамбовского, где комсомолец Женька Близнюк строит с друзьями новый город Бонивур…

Глава 9.

КРУТОЙ ПОВОРОТ

Весь световой день продолжались бои, и к вечеру мы вышли к указанному посёлку. Завязались уличные бои. Полк завяз в улицах и переулках села. Было очевидно, что собственными силами немцев выбить не удастся. Между тем быстро опустилась ноябрьская ночь. Понимая, что ночной бой ничего не даст, а только увеличит бессмысленные потери, был отдан приказ отойти на окраину села и ждать рассвета. Но немцы ждать не стали. Как только под покровом ночи к нам подтянулись штаб и тылы, открыли артиллерийский огонь. Всё смешалось в один долгий ночной кошмар. Поле боя освещали загоревшиеся избы и сараи. После артподготовки немцы пошли в атаку. Бой был жестокий, но всё же враг был сильнее, и мы начали пятиться в поле.

Я со своим командиром отделения прикрывал отход нашего взвода. Споткнувшись об убитого бойца, я подобрал валявшийся рядом с ним станковый пулемёт и ленты. Пока не кончились патроны, я косил и косил набегавших из темноты фрицев. Я чувствовал себя могучим богатырём, и пулемёт был пушинкой в моих руках. Уже после боя я попробовал так же управиться с пулемётом, и не смог — тяжело. А в бою он показался мне не тяжелее автомата.

Когда в поле мы попытались занять оборону, то обнаружили новый сюрприз. Немцы обложили наш полк со всех сторон и стали сжимать кольцо. Тебе доводилось принимать участие в ночном рукопашном бою? — спросил меня Павел.

— Да по-всякому было, — уклончиво ответил я.

— Паскудное это дело, скажу я тебе, — зло бросил Пашка. — Дрались группами по восемь-десять человек. Прежде чем колоть штыком, били прикладом. Если заматерился, значит свой. А то приловчились так, что один хватает и держит, а второй смотрит: свой, не свой.

Я получаю приказ нащупать лазейку, где мы можем прорваться из окружения. Нащупали. По оврагу в сторону наших позиций. А вышло, что немцы нас специально туда пропустили. Пристреляно у них там всё было. И устроили они нам там самое натуральное побоище. Валили снопами. К своим прорвалось около двадцати пяти человек. И это из целого, только что сформированного полка.

На нашей стороне оставшихся в живых бойцов построили и выходят к ним особисты.

— Что, бойцы, навоевались? — спрашивает нас высокий сухопарый полковник.

А что мы можем ответить? Отвечать должны командиры, а они все остались лежать по ту сторону бруствера.

— А где знамя полка? — орёт матами какой-то подполковник. — Бросили, трусы? Да я вас всех сволочей под трибунал!

— Ты что нас сволочишь, сука! — не выдержал высокий боец с петлицами артиллериста. — Мы что, на пирогах были? Сходи, гад, сам попробуй!

Хлоп! — раздался пистолетный выстрел, и артиллерист упал с простреленной головой.

— Расстрелять их, и вся недолга! — предлагает подполковник, размахивая дымящимся пистолетом.

Но полковник посмотрел на нас и скрипнул зубами. Он-то конечно понимал, что мы тут ни при чём, время было такое. А тут ещё и знамя полка потеряли.

— Ладно, бойцы, — говорит он, — возвращайтесь назад. Или с честью погибните, или знамя принесите. Хоть вашим родным похоронки нормальные придут, а не извещения о предательстве.

А мы стоим, тупо смотрим на них, и нам всё равно. Пошли вторые сутки, как мы на ногах. Без пищи, без сна и отдыха. Дай они сейчас команду «расстрелять!», все приняли бы её с облегчением. Это было бы проще, чем вновь возвращаться в этот ад.

— Веди, сержант! — говорят мне солдаты.

И мы взбираемся на бруствер и один за одним исчезаем в темноте. Собираемся в начале оврага. Я разбиваю людей на три группы.

— Двигаемся с одинаковой скоростью, — отдаю я приказ. — Две группы по краям оврага, а третья посредине.

И вот мы подходим к месту засады, и чудо! Никого нет. Только на перепаханном снегу следы бронетранспортёров, мотоциклов и горы стреляных гильз. А внизу другие горы, горы трупов наших погибших товарищей.

Чья здесь вина? Плохо сработала разведка или необдуманный приказ командования, но погибших уже не вернёшь. И каждому из них домой придёт похоронка со словами «пал смертью храбрых». У каждого дома осталась мать, любимая, сестра, брат, дети. А ведь практически для каждого из них это был первый и последний бой.

Мы находим знамя полка, собираем штабное и другое имущество и возвращаемся назад.

— Ваше счастье, бойцы, — говорит нам давешний полковник. — Видно, молятся за вас родные, раз вы в первый раз в таком пекле уцелели и сейчас живыми и здоровыми вернулись. Накормить их, дать отдохнуть, и в Старый Оскол на переформирование.

— Понимаешь, Жора, и опять я остался жить, — прошептал Пашка. — За что же мне такой фарт? Там больше половины было ребят только что прибывших на фронт. Они погибли в первом же бою, и погибли бессмысленно.

— Значит, есть у тебя ангел-хранитель, потому что не может один человек побывать во стольких передрягах и выйти оттуда живым, — твёрдо заверил я его.

— Ты знаешь, есть у нас на другой стороне Амура, прямо напротив села место такое, Шаман-горой называется. Перед уходом в армию побывал я с местным нанайцем на Шамане. Подарки там всякие принесли. Просили мы духов о том, чтобы помогали они мне в тяжёлую минуту. Так вот, нанаец тот сказал мне, что духи нас услышали. Иди, говорит, Пашка, со спокойным сердцем, а как вернёшься, не забудь новые подарки принести. Я уже готов верить и в это.

Я прекрасно понимал Павла. Ведь и я, если бы не Шаман-гора, был бы сейчас не на госпитальной койке в Мичуринске сорок второго года, а вкалывал бы вместе с ребятами из стройотряда на каком-нибудь строительном объекте.

— Верь, Паша! — сказал я, — Верь, и обязательно вернёшься к родным домой.

— Наступит ли такое время? — тоскливо произнёс парень. — Мне уже порой кажется, что я воюю всю жизнь, что другой, мирной жизни и вовсе не было.

Я промолчал, а что я мог сказать? Я не знал, вернётся он домой или нет. К своему стыду, о фронтовиках — нижнетамбовчанах я не знал ничего. Теперь же я дал себе слово, что если вернусь, то первым делом отдам дань погибшим и всё узнаю о живых. Они достойны того, чтобы мы поклонились им в ноги.

Павел вернулся к рассказу:

— В конце ноября вновь сформированный полк перебросили на передовую под город Елец. Мы заняли оборону южнее города. Из тех бойцов, что начинали вместе со мной воевать на польской границе, в полку осталось четыре человека. Это был тяжёлый счёт.

— Вы опять не спите?

Я от неожиданности вздрогнул. Надо же, разведчики, твою мать! Заболтались так, что не слышали, как в палату вошла Татьяна.

— Танечка! — голос кавалериста дрогнул.

— Пойду покурю, — лениво сказал я и, накинув на плечи больничный халат, вышел из палаты.

На лестничной площадке у чёрного выхода несколько раненых торопливо тянули самокрутки. Время-то было неурочное, а нарушителями режима быть никому не хотелось. Когда я вернулся в палату, то под одеялом на соседней кровати было подозрительно тихо.

«Партизаны, блин!» — усмехнулся я про себя и лёг спать.

Следующим вечером Павел Лоскутников продолжил свой рассказ:

— Наконец-то долгожданное наступление началось. В составе Третей армии мы участвовали в общей операции по окружению немецкой группировки под Ельцом. Мы действовали на стыке Орловской и Тульской областей. И вот первого января сорок второго года полк занял село Каменку. Мы встали обороной на восточном берегу реки Зуша, притока Оки.

Вызывает меня командир полка и говорит:

— Знаю, сержант, что и ты и твои бойцы устали. Солдат твоих трогать не стану, ну а ты уж послужи. Таёжники народ выносливый.

Я руку к ушанке приложил:

— Готов к выполнению задания, — говорю.

— Пойдёшь за линию фронта. С тобой пойдёт артиллерийский офицер. Вот он, знакомься.

— Лейтенант Анисов, — протянул мне руку молодой командир.

— Ваша задача нанести на карту огневые точки противника, — продолжил командир полка, — а мы здесь их немного подразним, чтобы они раскрылись. На всё про всё вам сутки.

— Есть! — говорю.

Оделись мы с лейтенантом как можно теплее, шутка ли, сутки на морозе, и отправились за реку. В определённое время наша артиллерия начала постреливать. Немцы

сначала крепились, ответного огня не открывали, но затем не выдержали.

— Расшевелили гансов, — усмехнулся лейтенант.

И давай отмечать на карте все огневые точки. Оказывается, часть из них у него уже была нанесена. Видимо, наша авиация постаралась. На первый взгляд, задание не пыльное. В огневой контакт с немцами не вступали, ходи себе да делай пометочки. Правда, замёрзли, как волки. Огня-то не разведёшь. К рассвету задание выполнили и отправились к своим. Недалеко от передовой нас встретили автоматчики и провели через немецкие окопы и минные поля. В своих окопах мы сняли лишнюю одежду и налегке отправились в штаб. Шли полем. Рассветало. До штаба осталось рукой подать, когда я услышал с немецкой стороны одинокий орудийный выстрел.

«Куда-то прилетит», — подумал я. Он и прилетел. Последнее, что помню, это звук разрыва и взлетевшую слева от меня землю.

Очнулся в полковом лазарете, рядом тот самый лейтенант. Оказывается, это он меня и вынес. А я спас его тем, что все осколки достались мне. Ранение было тяжёлое, осколками порвало грудь, живот и покалечило правое плечо.

— Благодарю за службу, — сказал мне на прощание командир полка, — скорее поправляйся и возвращайся в строй. Такие солдаты мне нужны. А за твои подвиги представил я тебя к высокой правительственной награде.

А на следующий день меня привезли сюда, а теперь вот в Саратов отправляют. Опять не видать мне ордена как своих ушей, — закончил свою эпопею Лоскутников.

— Ранбольные, на процедуры, — разбудил меня поутру голос Татьяны. — Ходячие в процедурный кабинет, лежачие приготовиться на месте.

— Лоскутникова после обеда приготовить к эвакуации в Саратов, — после окончания утреннего обхода отдал распоряжение главвоенврач.

4 Жернова времени

97

— Эх, — вздохнул Пашка, глядя на выступившие на глазах у Татьяны слёзы.

А я потряс в воздухе фляжкой с остатками спирта.

— Давай! — махнул рукой парень.

Прощались мы внизу в школьном фойе. Я разве ещё не говорил, что наш госпиталь располагался в здании школы? Над входом в госпиталь такая домашняя и мирная вывеска «Городская школа № 50».

— Будь живым, земеля! — прижал я на прощание к груди лихого конного разведчика Пашку Лоскутникова и отошёл в сторону.

В углу, у сваленных в кучу школьных парт, стояла та, с которой Павлу прощаться требовалось гораздо больше времени. Я смотрел на парня и думал: «Встретимся ли?»

Забегая вперёд, скажу, что встреча наша состоялась. Но только Павел об этом не узнал. Весной тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года был он уже не Пашкой, а Павлом Фёдоровичем Лоскутниковым. Героем войны и кавалером двух орденов — «Отечественной войны» и ордена «Красной Звезды». Я же был молодым строителем будущего города на Амуре. Эти награды он получит после долгого скитания по госпиталям и учебным батальонам, а в июне сорок третьего года всё-таки вырвется на фронт. За его плечами будет Курская битва, форсирование Днепра, где вместо «Звезды Героя» он получит орден «Красной Звезды».

— В моей дивизии не будет «Героя» до тех пор, пока звезду не получу я, — скажет командир дивизии, когда ему подадут представление на награждение лихого разведчика Лоскутникова Звездой Героя.

Затем будет Дунай, Белград, Будапешт, Братислава. Праздник Победы он встретит в Австрии на окраине знаменитого Венского леса. Правда, леса того уже не станет, да и Австрия будет другая — побеждённая…

А сейчас я украдкой наблюдал за из прощанием. Не бывает чище слёз, чем у тех, кто расстаётся навсегда.

После обеда ко мне пришёл военкор. Я насторожился: «С чего бы это?»

— Викентий Колюжный, военный корреспондент газеты «Вперёд!», — представился мужчина, протирая кругляшки смешных очков.

— Чем обязан? — поинтересовался я.

— Я, собственно, хотел поговорить о вашем командире, — близоруко сощурился военкор. — О политруке Кретове и его подвиге.

— Что, «Героя» уже присвоили? — обрадовался я.

— Официально ещё нет, но дело ведь не в этом. Пресса должна идти в ногу с жизнью, а подвиг молодого политрука — это пример.

К вечеру мы с военкором Викентием стали лучшими друзьями. Я рассказал ему всё о нашем командире. А Викентий обещал мне выпуск газеты со статьёй.

— Что, старшина, — обрадовал меня на очередном медицинском осмотре военврач, — готовься, через три дня выписываем.

А на следующий день меня вызвали на первый этаж.

— Там к тебе посетитель, — загадочно улыбнулась Танюшка. Со времени отъезда Павла глаза её были всегда припухшими. Поэтому я был удивлён Таниной улыбкой.

«И кому это я понадобился?» — гадал я, стоя в фойе.

— Жора! — раздался рядом тихий девичий голос.

Я обернулся. Передо мной стоял хрупкий солдат, с петлицами связиста на шинели. Широко распахнутые грустные глаза смотрели на меня.

— Вера! — растерянно вымолвил я.

— Вот пришла сказать тебе, — произнесла она скованно. — Завтра на фронт.

Я не нашёлся что ей сказать.

— Я училась на курсах, никто об этом не знал. Нельзя было, — виновато вымолвила она. — Теперь тоже нельзя… Но тебе… Ты должен знать. Ты не думай, мне не страшно! — Она попыталась заглянуть в мои глаза.

— Да я…

— Вот и хорошо. Жора, — она поймала наконец мой взгляд, и тихо сказала: — Сегодня моя мама опять на дежурстве…

— Я приду! — прижал я её к груди. — Я обязательно приду.

— Хорошо, — прошептала она и, лихо встряхнула коротко постриженными волосами, — я буду ждать.

Я смотрел, как ловко цокают по мраморным плитам аккуратно подкованные сапожки девушки, и проклинал все войны на свете. Так не должно быть! Не должны женщины решать мужские вопросы. Бог их создал совсем для другого. Неужели этот мир никогда не изменится! Военное сукно грубо топорщилось на хрупкой девичьей фигурке. Нежная тонкая шея сиротливо выглядывала из жёстких тисков воротника. Нет, не зря всё-таки говорят, что у войны не женское лицо.

— И куда тебя? — спросил я вечером, обнимая слегка подрагивающие плечи. — Замёрзла?

— В распоряжение штаба фронта. Не могу согреться.

— Только не соглашайся за линию фронта, — произнёс я, понимая, что говорю ерунду. В распоряжение штаба фронта — это и есть на ту сторону. Было бы по-другому, ей бы сразу выдали предписание в одну из воинских частей. Да и вся эта секретность, это не просто так.

— Глупый, — улыбнулась Вера, — как могу отказаться. Я ведь тоже солдат. Давай лучше пить чай.

— Давай лучше чего-нибудь покрепче, — буркнул я и выложил на стол все остатки Серёгиной передачки.

Война и женщина, война и любовь. В такие моменты в человеке обостряются все чувства и инстинкты. А этот инстинкт является чуть ли не основополагающим. Природа мудра, она понимает, что необходимо заполнять пустоту, которую своей глупостью и амбициями создают люди, она толкает нас в объятия друг друга, словно бы говоря: «Вот чем надо заниматься, а не убивать себе подобных».

— Жора, — журчащим с придыханием голосом произносит Вера в ночной тишине моё имя, — я люблю Жору! Смешно. У тебя имя, как у какого-нибудь одесского биндюжника. Никогда не думала, что полюблю человека с таким именем.

Я молчу. А что я могу сказать? Может быть, уже через несколько дней эта девочка будет одна пробираться по глухим лесам Брянщины или Белоруссии. Может быть, в неё будет нацелено всё оружие вермахта, чтобы в лице этой маленькой женщины убить на земле жизнь. Но глядя в её счастливые глаза, я переступаю через все свои табу:

— И я люблю тебя, девочка.

И не важно, что это не так. В такой момент всё сказанное не важно. Любовь и война, любовь и смерть — вот что имеет в данный момент значение.

Вера теснее прижимается ко мне. Её горячее дыхание обжигает мне шею.

— Как быстро летит время, — говорит она, — как бы хотелось научиться останавливать время, когда этого очень хочется. Растягивать его за счёт времени, потраченного впустую?

— Ты ещё совсем ребёнок… Зачем тебе война?

— Вовсе нет, — обиженно надувает она губки. — Мне уже девятнадцать… Через два месяца будет.

И чтобы доказать своё право на взрослость, Вера делает со мной всё, что хочет. В какие-то моменты в глазах юной искусительницы просыпается снисходительность, накопленная опытом всех женских поколений. Она прекрасно осознаёт власть женского начала над мужским. И это осознание превосходства доводит её до оргазма. Она бьётся в моих руках, словно раненая птица. И наконец удовлетворённо затихает на моей груди.

— Так вот что такое любовь, — шепчет она сонным голосом, — теперь мне ничего не страшно.

«Прости меня, Господи, за обман», — повторяю и повторяю я про себя. И слышу голос другой женщины:

«Это не обман… Мятущаяся душа в минуту растерянности и страха нашла успокоение у тебя на груди. Никто не посмеет упрекнуть тебя во лжи…»

— Жора, вставай, тебе пора! — слышу я голос девушки с таким простым, но многоговорящим именем Вера.

«…Вера, вот что необходимо нам всем в трудном пути познания жизни», — приходит на ум известная истина.

«А ещё надежда и любовь», — ухмыляется внутренний голос. Но я его уже не слушаю, а, стараясь не тревожить рану на руке, натягиваю гимнастёрку.

«Вот и всё, — думал я по пути в госпиталь, — остался ты совсем один». Но, судьба распорядилась иначе.

После обеда ко мне в палату ввалился… Кто бы вы думали? Старший лейтенант Егоза!

— Что, герой-орденоносец, а не залежался ли ты тут на казённых харчах? — громогласно, как всегда, протрубил он.

— Товарищ старший лейтенант! — Удивлению моему не было предела.

— За пополнением приезжал, — присаживаясь на край пустующей Пашкиной кровати, ответил он. — Приказ получил сформировать группу для выполнения особых заданий. Вспомнил, что ты где-то тут поблизости прохлаждаешься. Дай, думаю, заеду, поинтересуюсь, всю ли ты совесть пролежал или чуток осталось?

— Через два дня выписка, — ответил я, переждав поток его многословия.

— А сегодня! Если ко мне пойдёшь, слабо? — пытливо посмотрел на меня Егоза.

— А как же ребята?

— Сдалась тебе эта железяка! Ты ведь, Жора, прирожденный разведчик.

Я призадумался. Действительно, прав Егоза, я был диверсантом по воинской профессии и авантюристом по складу характера. И в танкисты я попал не по своей воле, а по велению «сверху». Что теряю? Да ничего!

— Между прочим, я мог и не спрашивать тебя. У меня приказ командующего армией брать любого, кого посчитаю нужным, — старлей не дал мне времени взвестить все «за» и «против».

— Сам-то, как попал в это дело?

— Так я ж спортсмен. Мастер спорта по стрельбе, — ухмыльнулся Яшка. — Вот и улыбнулась мне судьба.

— Лады! — махнул я рукой.

Яков умчался решать мои дела.

— Не уговаривайте, молодой человек. Ни минутой раньше. — В палату вошёл Лыков.

— У меня приказ командарма!

— Идите вы… со своими командармами! Здесь приказы отдаю я! — отмахнулся от Яшки военврач.

Я замахал руками, привлекая внимание своего будущего командира. Благо, доктор стоял ко мне спиной. Потом жестами показал Якову, мол, ты уходи… затем доктор выйдет из палаты… а, следом и я…

До него дошло и Егоза изобразил досаду:

— Я уйду, но слова ваши, товарищ доктор, непременно передам командарму!

Ночь была звёздной. Разболтанная полуторка подпрыгивала на разбитой танками дороге. В кузове, вместе с десятком таких же будущих разведчиков, прыгал и я. Моя военная судьба сделала крутой поворот.

Конец ознакомительного фрагмента.