Спаситель

Константин Хорс, 2023

Манипулируя общественным мнением, могущественные силы внедряют через соцсети программу, направленную на мотивирование пользователя к саморазвитию. Используя труд профессора нейробиологии, они улучшают алгоритм работы программы и порабощают сознание пользователей. Объединяя цифровые копии людей в одну сеть, эти силы получают огромную власть, в борьбе за которую не останавливаются ни перед чем.

Глава 6

Социальные сети разносили ненависть по Европе, словно пожар в сухом лесу. Париж наглядно демонстрировал неразрывную связь европейских государств. Все происходящее в Берлине было горячо поддержано молодежью Франции. На фоне национального траура воинственная злоба сочилась буквально отовсюду.

Любые высказывания на тему ненавистных и неправильных лиц, что всему виной, моментально расходились в интернете. Благодарные потребители ярких эмоций не стеснялись выражать одобрение самым диким и кровожадным идеям.

Яростные защитники свобод и прогресса собирались отстаивать сакральные блага современного мира теми же способами, какими ревностные последователи традиций намеривались его разрушить. Во всех случаях уничтожение недостойных, тех, кто не верил и не понимал, было обязательно. Главное, избавить мир от этих существ, что источали несчастья.

Множество молодых людей, не знавших до этого ничего, кроме компьютерных игр и родительской опеки, осознали великую миссию, что возложила на них судьба. Именно они должны защитить все самое ценное и грудью встать на борьбу с тьмой и невежеством. Несомненно, при этом придется пожертвовать жизнью, и большинство было уверено — это будет не его жизнь.

Находились и те, кто предполагал гибель как необходимость, далеко не каждый может пожертвовать собой. Значит, миру нужен тот, кто рожден, чтоб спасти слабых ценой собственного бытия.

Однако заявления со стороны защитников французской республики носили хоть и устрашающий, но все-таки беззубый характер. В потоке слов не чувствовалась решимость, готовность исполнить обещанное. Постоянные протесты против власти имели мало общего с борьбой за душу нации. Французы, сохранившие традиции забастовок и карикатур, не смогли сохранить крест собора Нотр-Дам.

Ценности цивилизации в изложении защитников французской республики категорически не совпадали с традицией древней религии — торжество разума над бесценной душой; мораль вместо сакральной святости заветов Всевышнего; удовольствие в ощущениях, что можно попробовать на вкус здесь и сейчас, вместо блаженства, недоступного никому из живых и не гарантированного никому из умерших.

С другой стороны — сплоченная единой верой община, готовая отстаивать свои убеждения, невзирая на обстоятельства; община, что верит не предвыборным обещаниям политиков и мнению популярных артистов, а воле Бога. Им нет нужды понимать тех, кто живет по-другому. Все они неверные, принять их — значит отречься от рая и опозорить свой род.

Бескомпромиссные требования капитулировать перед свободой нравов означали отказ от правильной жизни и достоинства, что само по себе обязывало всех верующих дать отпор. Воодушевляющая слабость врагов Всевышнего делала это неизбежным. Достаточно было прийти в арабский квартал, где нет ни намека на Францию, чтобы понять — это их мир, их территория.

Капитан Лефош угрюмо наблюдал один из таких кварталов, проплывающий перед глазами. Вечер только начался, а его спецотдел посетил уже три адреса. Руководство решило, что сейчас удачный момент для проведения чистки в Париже и его окрестностях.

Данные меры были призваны снизить напряжение, однако Жан Лефош был убежден — выдергивание из общей массы нескольких, пусть даже наиболее одичалых пользователей интернета ситуацию не изменит. Подобные инициативы очень сильно напоминали желание подстраховаться перед лицом неизбежного позора. Пытаясь уклониться от карьерных рисков, предусмотрительное начальство подарило дополнительный стимул всем, кому не терпелось отстоять честь веры.

Аресты проходили по формальным признакам, основным критерием опасности служила активность в социальных сетях, наглядно демонстрируя способы угнетения правоверных со стороны нечестивых колониалистов.

Отношение к происходящему читалось в каждом взгляде, и эти взгляды придавали полицейской операции привкус карательной.

Капитан понимал необходимость профилактических мер, их главный смысл — своевременность. Однако выбора у него не было, офицер должен исполнять свой долг.

Но вместо облегчения, чувство выполненного долга тяжелым грузом давило на совесть. Усугубляла сомнения и официальная версия о погибших в кинотеатре. Любому технически грамотному человеку было понятно, что взрывчатка ни при каких обстоятельствах не могла убить всех посетителей. Если, конечно, учитывать место, куда она была заложена, и характер разрушений, что явно указывало на малую мощность заряда. Однако столь интригующие подробности гражданам решили не сообщать, видимо, опасаясь излишне любопытных и их неудобных вопросов.

Единственное средство не потерять самоуважение — выполнять приказ, невзирая на глупость тех, кто принимает решения.

И вот теперь им предстояло арестовать некоего имама в центре арабских улиц. Это плохая идея в любой спокойный день, а сейчас просто опасная. Именно это и позволяет выводить молодежь на улицы. А после какое-нибудь глупое ничтожество, претворяясь умом и совестью нации, начнет рассуждать о власти, оправдывая свое присутствие на телеканалах болтовней о бессердечных европейцах, толкающих приезжих бедолаг на насилие и теракты.

Два зорких глаза провожали патруль жандармерии, умчавшийся вглубь кварталов. Щуплый араб невозмутимо наблюдал за происходящим из окна. Почувствовав вибрацию телефона, не отрываясь от созерцания происходящего, он ответил на вызов. Разговор был коротким, выслушав звонившего, араб ответил, что понял, и положил трубку.

— Билал! — крикнул он в соседнюю комнату.

— Да, — ответил чернокожий, появившийся в дверном проеме.

— Нам нужно в Берлин, купи билеты на утро.

— Что мы должны там сделать? — спросил Билал.

— Нужно найти кое-кого, — ответил араб.

Он уже отходил от окна, как вдруг улица разразилась криками, а после и выстрелами. Словно разворошенное гнездо ос, все за окном зашевелилось, готовясь дать отпор вторжению, и это были очень громкие осы. Все они устремились вглубь кварталов к месту событий.

Попытка арестовать имама обернулась погоней за жандармами, которые даже не успели выйти из машины. Недобрые предчувствия Лефоша оправдались с такой силой, что и сам он не ожидал. Как только они поехали к месту проживания объекта, в машину полетели камни, бутылки и вообще все, что попадалось местным под руки. Попытки отпугнуть взбесившуюся толпу выстрелами в воздух из окна автомобиля резко усугубили ситуацию. Жители пришли в ярость, и ответные выстрелы по машине не заставили себя ждать. Спасала только броня спецавто; будь они в обычной машине, жертв было бы не избежать.

Однако, укрываясь в машине, они рисковали в ней и погибнуть. Не могло быть и речи об оказании адекватного сопротивления: улица полна женщин и детей. Стоит зацепить одного, пусть даже случайно, и полицейская операция превратится в бойню. Резко рвануть назад тоже не получалось, гнать придется в буквальном смысле по головам.

Один из подчиненных Жана, самый опытный из них, Натан быстро нашел решение.

— Капитан, нужно разогнать их светошумовыми гранатами, — крикнул он капитану, — давайте их мне, я буду выкидывать гранаты назад, и как только они разбегутся, сразу рванем отсюда!

У каждого было по одной гранате, и все передали их Натану, сидящему сзади. Приоткрыв окно, он уверенным движением выкинул первую. Громкий хлопок и ослепительная вспышка застали нападавших врасплох. Бросившись в разные стороны, они подарили жандармам возможность вырваться. Машина резко рванула назад, еще одна граната — и спецотряд почти добрался до спасительного перекрестка, где можно развернуться и ехать вперед. Следующая граната была просто сброшена и взорвалась перед капотом, отгоняя погоню.

И вот наконец перекресток, где достаточно места для разворота и нет бешеных жителей. Мощная машина невероятно ловко развернулась и, стирая резину об асфальт, понеслась прочь, дымя покрышками.

Наблюдая из окна за происходящим, араб словно сам сидел в этой машине. Главное, уйти без жертв, нельзя позволить жандармам ошибку; если их убьют, начнется облава. Одно дело жечь машины и громить магазины, но устраивать засады и убивать жандармов… Не сейчас, еще не все готово!

Однако его опасения были напрасны, и когда машина спецотряда вырвалась из почти безвыходного положения, он с облегчением выдохнул.

Выдохнул и Лефош — уйти удалось без потерь с обеих сторон. Учитывая обстановку, в которой они только что побывали, это казалось практически чудом.

— Спасибо, без тебя нам пришлось бы туго, — обернувшись к Нанту, сказал Лефош.

— Командир, куда теперь? — спросил Нант.

— В участок.

— А что с имамом? — осторожно поинтересовался Нант, понимая, что приказ они не выполнили.

— Если им нужен имам, то пусть пошлют за ним эту надушенную шлюху, в дорогом костюме, что рассказывала нам о долге и о том, как важно не говорить людям правду о теракте! — выругался Лефош.

В машине повисла угрюмая тишина. Жан, образцовый офицер, никогда не обсуждал приказы и уж тем более не позволял делать этого подчиненным. И вдруг такая откровенная крамола; сложно сказать, что больше удивило спецотряд: засада или слова командира.

Двигаясь по улицам Парижа, жандармы погружались в неумолимо надвигавшуюся ночь. Всюду чувствовалась нервная суета, невидимая неподготовленному глазу. Город напряженно готовился к безумию, что вот-вот разразится. Казалось, ночные звери притаились во тьме его трущоб и ждут своего часа, часа кровавого пира.

Зажглись первые фонари, осветившие сумерки. Обычно это придавало улицам оттенок интимной романтики. Сейчас лишь подчеркивало зловещую неизбежность предстоящего. У сидящих в машине жандармов возникло лишь одно желание — скорее добраться в участок, к своим.

Когда они прибыли, Лефош не пошел к начальству доложить о произошедшем. Он собрал в кабинете свой отряд и с угрюмым видом произнес:

— Парни, после всего, что случилось в последнее время, я не вправе вам приказывать. Мы знаем друг друга не первый год, и я верю вам, как себе. Нант, если бы не ты, мы все, скорей всего, погибли бы в этом переулке, — обратился он к сослуживцу.

— Не важно, что нам скажут завтра наши командиры! Они не пойдут на улицу и не встретятся лицом к лицу с тем, что там сейчас будет происходить. Хотя произойдет это в том числе и по их вине. А потому я не приказываю вам, я вас прошу: что бы ни произошло, останьтесь в живых. Вернитесь к своим семьям утром, а все остальное будет потом.

И грянула ночь — в десятках крупных городов Европы орды молодых людей, презрев закон и перспективы на жизнь, бросились убивать друг друга. Размах происходящего был огромен. Улицы накрыло слезоточивым туманом. Резиновые пули и водометы схлестнулись с арматурой, камнями и коктейлями Молотова.

Европа заполыхала кострами ночного побоища, ожесточение нарастало, словно лавина. Рукопашные бои все чаще обходились без участия полиции, правоохранителей просто не хватало. И там, где государство не успевало, в ходу был лишь один принцип — кто не может первым нанести удар, первым его получит! Расклад сил был явно не в пользу закона и порядка. По существу, к середине ночи полиция могла охранять лишь саму себя, и то без особого успеха.

В бушующем океане хаоса спасение утопающих было, безусловно, делом рук самих утопающих. Но беда изнеженных цивилизацией европейцев была в том, что они слишком долго занимались любовью, а не войной. Единственной силой, способной дать бой, была та, что всеми способами вытравливалась из сознания добропорядочного гражданина; футбольные фанаты и группировки различных отвратительных интеллигентному гражданину течений — вот кто мог за себя постоять.

Однако цивилизованная немощь наблюдалась далеко не везде. На удивление подготовленными оказались в Германии. Словно предки, восставшие из небытия, вновь возродили древний Орден тевтонов, заставив немецких маргиналов стать организованной силой. Они держали строй, не разбегались и не сваливались в кучу при встрече с врагом.

Еще до начала основных событий группа из трехсот человек, словно из ниоткуда, появилась в одном из неблагополучных районов Берлина. Они были облачены в черное, и в действиях их прослеживалась та же строгость, что и во внешнем виде.

— Убэ, мы на месте, — доложил по телефону высокий мужчина, облаченный в черное.

— Начинайте, вы знаете, что делать! — отозвался голос в трубке телефона.

Звонивший осмотрелся и, вдохнув полной грудью, нажал на рассылку сообщения с адресами и именами целей. Группами по двадцать, как «черные муравьи», они разошлись по каменному лесу. Вооруженные холодным оружием и травматическими пистолетами, переделанными под боевые, они безупречно выполняли поставленные задачи. Наркоторговцы и одиозные представители местных банд уничтожались машинально. Район был захвачен молниеносно, в лучших традициях блицкрига.

Место, куда боялась заходить полиция из-за невозможности применения мер, адекватных обстановке, стало заповедником этнической преступности. Подобно плесени, она заполонила все доступное пространство. Местные, желая дешевой славы, прозвали район Тортуга. Охраняемые словно редкие звери, представители этой отвратительной фауны вместе с потерей страха потеряли и чувство меры.

Привыкшие к бездействию власти местные жители были деморализованы скоростью и решительностью, с которой им пришлось столкнуться на этот раз. Грозные бандиты, соперничавшие между собой в насилии и стяжательстве, просто не успели оказать сопротивление. Сплоченные банды, каждый участник которых верил в братство и силу единения, рассеялись, как пыль, под напором урагана. Убедившись в достижении ожидаемого эффекта, люди в черных одеждах растворились столь же организованно и неожиданно, как и появились, оставив слезы и страх.

Начало было положено, новость о нападении уже разлетелась по Берлину, и теперь единственное средство убеждения — грубая сила. Любой, кто вышел на улицу после произошедшего, не мог рассчитывать на диалог с применением разумных доводов и аргументов.

Заявляя о своем присутствии, черные муравьи появлялись и исчезали в тех местах, где презрение к немцам уже стало традицией. На зданиях уцелели вывески только на языке их предков, остальные уничтожались вместе с помещениями. Их не интересовало мародерство и нажива, они очищали свою землю.

В тех местах, где нежелательные элементы отсутствовали или были успешно нейтрализованы органами правопорядка, ничего не мешало показать неверным силу веры. Довольно быстро стало очевидным, что буйные пользователи социальных сетей могут устоять перед молодой исламской волной только там, где их разделяла полиция. Слабостью своей они подтверждали притязания оппонентов на право владеть и распоряжаться. Всевышний создал всю землю для праведных, а значит, безбожники должны подчиниться или исчезнуть.

И в этом кровавом угаре ни одна из сторон не задумывалась об истинном смысле благородных порывов. Достаточно было слабых, что не могли дать отпор. Никого не интересовала судьба владельца магазина или мнение убитого бедолаги, попавшего под руку; если он не в твоем строю, то это добыча. В борьбе за священные идеалы пылкие сердца, рвущиеся на вершину духовного и морального совершенства, не сомневаясь, бросились в бездну дикости.

Почти в каждом крупном городе Европы произошла своя трагедия, и теперь на видео появились сюжеты, куда кровожадней напавшего на подростка Швальдера. Борьба между возможностью некоторых и жаждой всех прочих получила энергию молодых, не знающих горечи потерь. После того, как неравнодушные защитили свободу с одной стороны и святость традиций с другой, поводов для вражды стало несравненно больше.

Утро осело пеплом на улицы европейских городов, и рассвет обнажил достижения ночи. Разгромленные витрины магазинов зияли дырами темных помещений. Сожженные машины и кучи мусора захламили места комфортного проживания. Казалось, будто вчерашний вихрь эмоций, беспощадный и неумолимо громкий, внезапно онемел. Зверь, взбесившийся ночью и громивший все на своем пути, выдохся с первыми проблесками зари. Ему нужно было перевести дух, осмотреться по сторонам из глубины укромных кварталов.

В рассветном затишье араб и его друг Билал с первыми лучами солнца направились на вокзал, успеть на ранний рейс до Берлина. Проезжая разоренные улицы, араб беспокоился о предстоящей поездке: вдруг вокзал окажется в таком же состоянии, или пути повреждены. Но опасения его были напрасны. Они сели в удобные кресла и со скоростью гоночного авто направились в столицу Германии.

Сам Швальдер, чей порыв благородства послужил запалом к пороховой бочке повсеместной неприязни, напился и лег спать. В мире, где информация была буквально осязаема и зачастую определяла ход событий, Швальдер ничего не знал!

Проснулся Ганс от тяжелого, болезненного похмелья, все жизненные силы ушли из организма вместе с жидкостью. Жуткая головная боль — единственная причина, по которой Швальдер попытался открыть глаза. И пусть глаза открыть не удалось, добраться до холодильника было необходимо. Спасительный оазис холода и, возможно, пива, был так близок, но как труден путь до него.

Ганс практически на ощупь направился к спасению на кухне. Врезаясь в каждое препятствие на своем пути, он отважно продолжал идти к заветной цели. И, наконец, вот она, ручка на двери холодильника, открыв который он ощутил прилив холодной бодрости. Прохлада позволила на мгновение приоткрыть глаза и увидеть содержимое. Пива, конечно, не было, да и как ему быть: окажись оно в нужном месте в нужное время, это был бы мир сказок и сбывшихся желаний, а не наше убогое бытие. Обессиленный Швальдер с отчаяньем рухнул на стул, теперь ему предстоял поход в магазин, расположенный напротив его дома.

В дверь постучали. Это сильно усложняло ситуацию по двум причинам: во-первых, Швальдер категорически не желал никого видеть, а во-вторых, он категорически не понимал, где взять сил и добраться до двери. Стучали все настойчивее, было понятно, что придется открыть или позорно притворится отсутствующим. Позора за последнюю неделю было достаточно, и Ганс, преодолевая самого себя, побрел по направлению к двери.

Как только он открыл замок, перед хозяином предстали два огромных кавказца. Длинные бороды придавали гостям особенно грозный вид. Швальдер получив удар ногой в грудь, залетел в комнату. Лежа на полу, он отчетливо осознал, что никакого сопротивления оказать не может, не может даже кричать.

Вдруг в коридоре за дверью раздались выстрелы, крики и грязные ругательства. Ганс узнал знакомый голос — на пороге возник Убэ и двое его спутников, что вчера столь любезно оставили ему пиво.

— С добрым утром, солдат! Извини, что без приглашения, но мы тут проходили мимо и решили: а почему бы нам не навестить старого друга. Надеюсь, ты не против?

— Твою мать, не думал, что буду рад тебя видеть, — прохрипел Ганс. — Но все-таки спасибо за помощь, эти уроды прикончили бы меня в собственном доме. Позорная и нелепая смерть — быть убитым с похмелья, — благодарил Швальдер, еле шевеля языком, прилипающим к небу.

— Не бойся, солдат, сегодня ты не умрешь ни от рук этих уродов, ни от похмелья, — ухмыльнулся Убэ.

— А что вы будете делать с трупами? — спросил хозяин квартиры, поднимаясь с пола.

— Нет никаких трупов, мы не идиоты, стреляли из травматических пистолетов, — успокоил его Убэ.

Ганс прилип к стулу, с которого ему так не хотелось вставать, и почувствовал стремление к жизни. Единственное, чего ему недоставало для полноценного бытия, это избавиться от похмелья.

— Нам с тобой стоит прогуляться, уверен, тебе станет легче, — сказал Убэ.

Швальдер не стал капризничать и согласился на поход, но только после душа. Улица встретила угрюмой разрухой, оставшейся от ночных беспорядков. Все вокруг казалось чужим, неестественным, словно они попали в параллельный мир.

— Что произошло? Снова забастовка, или ваши друзья вышли на митинг? — спросил озадаченный Ганс.

— Да, брат, ты действительно умеешь пить! — расхохотался один из спутников Убэ. — Как-нибудь проверим, кто больше может выпить пива. Кстати, я Ролло, а это Медведь.

Оба оказались вполне сносными собеседниками и довольно неглупыми ребятами, хотя и со специфическими взглядами на жизнь. Они разговорились, и интересный спор замаскировал прогулку среди сожженных машин и разбитых витрин под увлекательную беседу на воздухе.

— Мы почти пришли, — напомнил о себе молчавший Убэ. — Давай только зайдем в магазин подарков: невежливо ходить в гости с пустыми руками!

В магазине напротив они купили плюшевого мишку розового цвета. Швальдеру показалось это забавным: здоровенные мужики, только что участвовавшие в перестрелке, покупают мягкую игрушку.

Они свернули на тихую уютную улочку; ухоженные дома и привычная чистота резко контрастировали с общим видом города. Здесь волнений точно не проходило, все было так, как должно быть — аккуратно и со вкусом.

Убэ остановился возле одного из таких домов и, повернувшись к Гансу, протянул ему игрушку:

— Я хочу, чтобы ты подарил его.

Швальдер заподозрил подвох, но аргументов для отказа не было, и пришлось согласиться.

Двери открыла молодая женщина, ее лицо выражало невыносимую скорбь, с которой она отчаянно боролась.

— Здравствуй, Ингрет, — улыбнулся Убэ.

— Здравствуй, Убэ. Привет, ребята, — попыталась изобразить радушие хозяйка, — заходите, я угощу вас чаем.

— Нет, мы зашли только поздороваться, — учтиво отказался Убэ. — Вот это тебе.

Гость протянул женщине незапечатанный конверт, без надписей и марок.

— Спасибо, ребята, эти деньги очень помогут нам. Большое спасибо, — взволнованная Ингрет едва сдержала слезы.

— Мама! — послышался детский крик из глубины дома. К двери подбежала девочка лет пяти и, увидев гостей, робко спряталась за хозяйку дома, обхватив ее ногу.

— Здравствуй, Кети, — со всей доступной ему нежностью поздоровался Убэ, — ты помнишь нас?

— Да, вы друзья папы, — смущенно ответила Кети.

— У нас для тебя подарок, — Убэ говорил таким тоном, словно пытался успокоить малышку.

Обескураженный увиденным, Швальдер молча протянул девочке розового медведя. После Убэ попрощался за всех и, пообещав не забывать, развернулся и пошел прочь от дома. Его движения красноречивей любых слов говорили о необходимости следовать за ним.

От этого визита у Ганса Швальдера остались смешанные чувства, казалось, Убэ пытался за что-то извиниться.

— Ее муж был нашим братом, он погиб вместе с сыном во время теракта, — с нескрываемым гневом говорил Убэ. — В их семье не осталось мужчин. Теперь ты понимаешь солдат, за что мы воюем?

— Я даже не знаю, что сказать. Думаю, мои соболезнования сейчас неуместны, — смущенно пробурчал Швальдер.

Его насмешливое, с легкой ноткой презрения, отношение к этим громилам слиняло за несколько минут. Взамен осталось опустошенное чувство стыда из-за неспособности помочь Кети и ее маме. Снова в памяти возник тот мальчик, прятавшийся среди мусорных баков. А именно он, Ганс Швальдер, тогда на площади позволил террористу высадить весь магазин.

Первое, что пришло в голову, — напиться, тем более похмелье все еще мучило его. Но вот перед глазами снова это милое ангельское личико Кети. Кто будет защищать ее, если единственное, на что способен немец, — это сбежать в бар и спрятать совесть на дне бутылки. Ганс твердо решил: этому не бывать! Не будет больше пьянства, и больше не будет бегства от самого себя. Ему нечего стыдиться и некого бояться у себя на родине.

— Что будешь делать, солдат? — ворвался в размышления Убэ.

— Не знаю, надо привести себя в порядок, выспаться, — уныло планировал дальнейший день Ганс.

— Солдат, теперь ты с нами; хочешь ты этого или нет, но теперь ты один из нас! — глядя в глаза Ганса, заявил Убэ. — Домой тебе нельзя: после того, как твои сослуживцы любезно выложили в интернет твой адрес и послужной список, там не безопасно, — продолжал Убэ. — Мы спрячем тебя в надежном месте, пока не разберемся, что делать дальше, и не возражай: других вариантов у тебя нет, — отверг все возможные отговорки Убэ.

Тем временем на вокзал прибыли араб и Билал, пересели в такси и направились в центр Берлина. Там, в неприметном кафе, их ожидал почтенный старик с огненно-рыжей бородой и четками в правой руке. Старик был имамом местной мечети и уважаемым специалистом в крайне специфической области. Он был способен из любого дегенерата сделать убежденного мусульманина в течение полугода.

— Ас-саляму алейкум! — приветствовал старик своих гостей. — Ты Зульфикар? — спросил он у араба.

— Ва алейкум ас-салям! Все верно, а это Билал, — указал араб на своего друга, — нам сказали, вы поможете найти того, кто нам нужен.

— Да, вам сказали правду, я помогу вам. Как мне отказать тому, кто, отказавшись от имени, данного ему отцом при рождении, посвятил себя всевышнему, назвавшись «мечем ислама»! — старик говорил негромко, проникновенно, внушая доверие и уважение. — Тот, кого вы ищите, скоро будет здесь, я уже послал за ним двоих наших братьев, — заверил имам, подняв ладонь в сторону собеседника. — А пока выпейте чаю.

И не успели они допить зеленый чай, как обещание имама сбылось — в кафе вошли трое: двое мужчин средних лет и юноша, что был избит полицейским Швальдером.

— Ас-саляму алейкум, Ибрагим! Подойди ко мне, — как добрый дедушка, зовущий внука за подарком, обратился к юноше имам.

Ибрагим сиял от самодовольства: старик лично хочет с ним встретиться. Теперь его жизнь изменится, и уже не будет прежнего подростка, ничем не примечательного, обычного, каких тысячи. Теперь он общается с важными людьми и будет делать большие дела! Имам не позовет просто так, а значит, его выбрали, он особенный!

— Ва алейкум ас-салям! — ответил Ибрагим.

— Присядь, мальчик, позволь мне угостить тебя, — приветливо пригласил его имам.

— Спасибо, дедушка Хайрула, для меня честь принять ваше приглашение, — отозвался юноша, усаживаясь на стул.

Имам распорядился принести чаю и фиников гостю и завел с ним душевную беседу о правильной жизни и о том, как стать настоящим мужчиной. Хотя разговор длился пять минут, по его завершении Ибрагим был убежден, что имам в нем что-то разглядел. Да и вообще, он был словно родным и понимал его, как никто другой.

— Ибрагим, мои гости хотят поговорить с тобой, ты можешь быть с ними так же откровенен, как и со мной, — убедил Ибрагима старик.

— Вы можете поговорить с ним в соседней комнате, — обратился к Зульфикару Хайрула и указал рукой на дверь, ведущую в укромное помещение, — там вам никто не помешает.

Билал и Ибрагим встали из-за стола и без лишних промедлений направились в комнату.

Зульфикар, пользуясь относительным уединением, шепотом спросил имама:

— Нам сказали, ему нужно дать лекарство.

— Я уже дал, — ответил имам, указав пальцем на пустую чашку.

Зульфикар поспешил в комнату, где уже расположились Ибрагим и Билал. Обстановка в помещении была более чем аскетичной: ровно три стула, и все.

Ибрагим почувствовал нарастающий восторг, с каждой секундой ему было все лучше. При этом он не терял ясность ума и отчетливо понимал, где находится и кто рядом с ним. Но это чувство, словно абсолютное счастье, завладело юношей. Ему вдруг захотелось все рассказать этим прекрасным ребятам.

— Ибрагим, брат, нам важно, чтобы ты понял нас правильно, а главное, говорил только правду, мы твои братья по вере, — медленно и спокойно обратился к юноше Зульфикар.

— Да, брат, я все расскажу, спрашивай, что хочешь, я все расскажу! — возбужденно защебетал Ибрагим.

Он начал сумбурное повествование о своих друзьях и девушке, которая ему нравится. Поток слов, не содержащий никакого смысла, обильно полился из его рта, ему просто очень хотелось рассказать обо всем.

— Постой, Ибрагим, нам не нужно знать все подряд, — прервал его Зульфикар, обращаясь к нему словно к маленькому ребенку.

— Что ты хочешь узнать, спрашивай брат, про жизнь, про что угодно, я все скажу! — радостно воскликнул Ибрагим.

— Это хорошо, я верю тебе, — подхватил вдохновенный порыв Зульфикар, — нам нужно знать, что было на видео, которое ты выложил в интернет, на той части, которую ты удалил. Ты выложил не все видео, что было до того, как на тебя напали?

— А, брат, там было самое интересное, там была бомба! — Ибрагим буквально подпрыгивал на стуле от радости. — Мы хотели отыметь немецкую шлюху, нормальная женщина не ходит ночью по улице одна. А эта шлюха шла, ничего не стесняясь! — не унимался Ибрагим. — Вот мы и решили ее отыметь, она за этим вышла, хотела найти нормального мужика, понимаешь, брат! А разве мусульманка может себя так вести, разве женщина может выйти на улицу без мужчины, тем более ночью?! — Ибрагим почувствовал прилив религиозного рвения.

Он уже собирался разразиться тирадой относительно непозволительного поведения европейцев вообще и немцев в частности, но снова вмешался Зульфикар:

— Почему этот неверный напал на тебя?

— Эта собака хотела заступиться за шлюху, мы сами могли его уничтожить, я мог его уничтожить один, — Ибрагим подумал, что он теряет доверие новых братьев. Ему показалось необходимым рассказать, как было на самом деле, и что он может за себя постоять. Это была случайность, и если бы он хотел, то легко победил бы.

Дальше слушать его не стали; все, что нужно, Ибрагим уже сказал, а тратить время на оправдания этого ничтожества им было противно.

— Мы поняли тебя, брат, ты очень помог нам, — с серьезным выражением лица заявил Зульфикар, положив руку на плечо юноши.

— Прости, но нам нужно спешить, — продолжал успокаивать он впечатлительного Ибрагима, — ты посиди пока здесь, мы сейчас решим, что делать дальше.

Билал вышел из комнаты первым, его переполняло отвращение к этому существу. За ним вышел Зульфикар. Направившись к выходу из кафе, он набрал номер в телефоне с расчетом на то, что ответят, когда он уже будет на улице.

— Алло, мы все узнали, он действительно удалил часть видео, — отчитался о проделанной работе Зульфикар. — Я думаю, теперь у нас есть ковер на продажу, — сказал он собеседнику.

— Какого цвета? — спросил голос на другом конце.

— Белого, — ответил Зульфикар.

— Ты говоришь о том, кого спрашивал? — поинтересовался голос.

— Да! — с удовольствием отозвался Зульфикар.

— С чего ты взял, что это так?

— Он захочет искупить вину за то, что натворил. Мы все сняли на телефон, я сейчас скину видео, — с чувством выполненного долга утверждал Зульфикар.

— Хорошо, оставьте его у имама, с ним свяжутся, — в голосе на другом конце слышалось явное одобрение.

Зульфикар заглянул в кафе, приоткрыв двери, и кивком головы дал понять Билалу, что они уходят.

— Спасибо, вы нам очень помогли, пусть пока он останется здесь, — обратился он к имаму. — Вам позвонят и расскажут остальное.