Ты – мне, я – тебе

Кристина Арноти, 2007

В новом романе Кристина Арноти вводит нас в запутанный лабиринт человеческих взаимоотношений, где каждый готов потерять свою жизнь, чтобы спасти что-то ему дорогое.

4

Элизабет увидела, как спасатели чуть ли не бегом вышли из отеля. Она вернулась назад, чтобы принять кое-какие меры предосторожности. Подойдя к ресепшн, заговорила с менеджером.

— Мисс Гаррисон, какая трагедия, как это печально! Жизнь, смерть…

Элизабет оборвала его:

— Сообщаю вам, — сказала она, — что я снимаю у вас еще один номер: 311. Приплюсуйте его к тем трем, которые я забронировала для моих гостей из Нью-Йорка. Счет мисс Алле оплачиваю я.

— Но мы уже зарегистрировали ее кредитную карточку…

— Не снимайте с нее денег. Все счета предоставьте мне. Будем считать, что по приезде она стала моей гостьей. Прошу вас закрыть номер 311. Речь идет о попытке самоубийства моей подруги. Я хочу представить этот отчаянный поступок как недомогание. Если мисс Алле умрет, представим это как несчастный случай, произошедший в результате передозировки снотворного. Отель не может нести ответственность за перемены настроения усталой клиентки. У нее проблемы психологического порядка. Вот и все.

— Постараюсь, — неуверенно произнес менеджер. — Но я должен посоветоваться с нашим управляющим.

— Зачем? Если мисс Алле после выздоровления вновь вернется к вам, каким образом это «посещение» больницы должно будет интересовать ваше начальство? В компьютере в строке заказов изменится только одна запись.

Дата прибытия остается прежней, вы лишь добавите: «приглашена на прием миссис Кларк-Гаррисон».

* * *

Потом она взяла такси и отправилась в больницу. Там сказала, что она — близкая подруга Элен Алле, которую только что доставили спасатели. Элизабет дала номер одной из своих кредиток и попросила разрешения увидеться со своей «протеже». «Она сейчас находится в палате интенсивной терапии. Приезжайте позже, вам позвонят».

— Вы ее родственница? — спросил проходивший мимо врач «скорой помощи».

— Подруга.

Мужчина высморкался в бумажную салфетку.

— Она не хотела, чтобы самоубийство сорвалось.

— Она выкарабкается? — спросила Элизабет.

Врач пожал плечами.

— Уже выкарабкалась. Она жива. Но так ли ей повезло? Она ведь по-настоящему решила покончить с жизнью…

— А где ее вещи? Ее сумочка, которую я отдала одному из спасателей?

— Сейчас узнаю.

Не теряя времени, Элизабет попросила, чтобы мисс Алле поместили в отдельную палату и приставили персональную санитарку. Ей принесли сумочку Элен. Узнав, благодаря гарантии, которую выдал счет на ее кредитке, номер будущей палаты, она села на ближайшую скамью. Достав из сумочки мобильный телефон француженки, она принялась искать номер телефона Ронни. Надо было помешать ему распространить хотя бы одну фотографию.

* * *

Спустя час Элен была помещена в отдельную палату. Она еще не пришла в сознание, ее лицо под кислородной маской было таким же бледным, как наволочка подушки. На стоящем рядом экране монитора отображался ритм работы ее сердца. Сидящая рядом с кроватью Элизабет наконец отыскала нужный ей номер. Она тут же позвонила по нему и услышала ответ: «Это Ронни. Оставьте ваше сообщение». Элизабет надиктовала: «Срочно перезвоните мне. Не передавайте никому ни единого документа. Меня зовут Элизабет Гаррисон».

* * *

В салоне Сольвейг, окруженная людьми, которых она называла своей публикой, изводила Шиллера вопросами:

— Где ты был? Я осталась наедине с совершенно невежественным мальчиком.

— На коленях умоляю простить меня, Сольвейг. Мне надо было решить личные проблемы: мне позвонил телохранитель и сообщил, что ребенок плакал. Так, пустяки, но они являются частью моей жизни… Пойдем, драгоценная моя, — сказал он актрисе, которая снова начала посылать воздушные поцелуи оставшимся гостям.

Режиссер задумался. Что ей было нужно? Остаться одной. Ночь с Сольвейг «по полной программе» была бы похожа на странный сеанс йоги. Чтобы не помять лицо, не допустить на нем ни единой морщинки, она оставалась неподвижной. Он ложился на нее, словно огромное насекомое, осторожно выполняющее возвратно-поступательные движения. Она любила только тихие любовные игры. Засыпая, она следовала заведенному ритуалу: в комнате она должна оставаться одна на приготовленной кровати, голова должна лежать на ровной поверхности. «Временами, чтобы наказать себя, — говорила она, — я кладу под голову плотный шелковый валик».

Когда Сольвейг впервые услышала о Тимоти, сыне Шиллера, она уклончиво прокомментировала: «Конечно же ты его любишь… Если я тебя правильно поняла, мать его уехала в Европу и оставила ребенка с тобой». — «Оставила? — ответил Шиллер. — Не оставила. Я забрал у нее этого ребенка!» Сольвейг никогда не хотела иметь детей, чтобы не испортить себе талию. Как отвратительно смотрится раздутый живот! Даже мысль о такой деформации вызывала у нее отвращение, и, чтобы успокоиться, она начинала гладить ладонями свое плоское и шелковистое тело.