Театр

Ксeния Таргулян (2022)

Саймон Гретт — молодой вампир, которого захлестывают кровавые инстинкты, и с каждой ночью он всё больше отдаляется от того, каким человеком был прежде. Он уже почти смирился с этим, но вдруг в его нежизни появляется нечто, помимо охоты — экстравагантная постановка, где он играет главную роль. Станет ли театр отдушиной или это лишь очередная игра света и тени?

Глава 2. Элизиум

Дэйзи Крим, утонченная дива, словно сошедшая с кинолент середины века, скользила среди сородичей, раздавая улыбки и приглашения на премьеру. Ей отвечали восхищением и комплиментами, за которыми стояло холодное снисхождение. Ей отвечали ровно в той степени приветливо, чтобы по поводу фальшивости улыбок не возникало вопросов. Впрочем, Адалин не была уверена, что ее «прима» в курсе этого. Дэйзи Крим была красоткой, неплохой актрисой и шикарной певицей, но в остальных ее качествах Адалин сильно сомневалась.

Сегодняшний Элизиум — собрание немертвых — проходил в большом музейном зале, закрытом на реставрацию. По слухам, кто-то собирался здорово нажиться, заменяя экспонаты подделками и продавая оригиналы. Впрочем, Адалин это мало волновало.

Она нашла взглядом Саймона — скрестив руки на груди, тот стоял символически близко к дверям и болтал с соклановцами. Адалин неоднократно просила его отправиться на этот их рейв или гвалт и рассказать о постановке там, но Саймон лишь закатывал глаза.

— Я вообще не считаю, что нам стоит показываться Элизиуму, — повторял он всякий раз не слишком убежденно.

— Я достаточно писала в ящик, — сухо отзывалась Адалин. — Нам нужен зритель — зритель, достойный нашей работы. Тот, кто поймет. И разве ты сам не хочешь засветиться?

Саймон пожимал плечами.

Что ж, может, и к лучшему, что он не стал звать этот сброд. Не каждый бессмертный поймет ее трехмерную аллегоричную автобиографию пробужденной Офелии.

Сидя в самом темном и неприметном уголке зала, Адалин с трудом подавляла желание раствориться в невидимости. Стоило кому-то узнать, что она автор постановки, как ее выискивали взглядом, и Адалин буквально передергивало от этого внимания. Отправить Дэйзи в местный серпентарий, Саймона — в бойцовский клуб дикарей, а самой оставаться в стороне — вот было бы идеальное решение. Но оба сородича-актера посмеялись и притащили ее сюда. Что за бесполезная идея.

Абстрагируясь от окружения, Адалин достала блокнот и попыталась вникнуть в свои последние записи. Знакомый голос отвлек ее почти тут же. Саймон опустился на диван рядом с ней, глядя с легким вызовом.

— Ты решила совсем отсидеться, да?

Как всегда, Адалин не могла определить, насколько он контролирует себя. Он был бы настоящим сокровищем для ее драмы — сочная игра, броская внешность и обязательность, так несвойственная творческим профессиям. Если бы не приступы бешенства. Три месяца назад он умудрился разнести в щепки их рабочее помещение, так что премьеру пришлось отложить на начало июля, когда ночи еще совсем короткие. И это не говоря уж о финансовых затратах. Впрочем, может, как раз внутренний огонь так разжигал его игру.

— Тебя здесь явно больше послушают, — безразлично откликнулась Адалин.

Саймон закатил глаза и начал что-то отвечать, но вдруг рассредоточенный взгляд Адалин уловил в толпе болезненно знакомую фигуру, и она невольно подалась вперед. Невысокая женщина с рыжими косами и запавшими глазами виднелась в хаосе кровососов. Перекинувшись парой слов с беспечной Дэйзи, она бросила резкий взгляд в сторону Адалин, развернулась и направилась к выходу.

— Прости, — Адалин оборвала Саймона, вскакивая на ноги. Оставив приятеля в недоумении, она припустила вслед за сиром.

— Вы?.. Вы придете на премьеру?.. — выдохнула она, нагнав Сару Хельтон в холле первого этажа и довольно неучтиво схватив за локоть.

Вокруг сновали работники музея, незначительные и чужие, их голоса напоминали жужжание улья. Сара смотрела мимо Адалин на них — обращала больше внимания на смертных, чем на собственное дитя. Адалин неловко отпустила ее руку и наконец удостоилась холодного взгляда.

— Смысл мне приходить, Адалин? Вот смысл?

— Но…

— Я прекрасно знаю пределы твоего воображения.

Адалин невольно поджала губы.

Восемнадцать лет назад эта женщина буквально фонтанировала обожанием по поводу ее неопубликованных романов и сценариев. «Я понимаю тебя, — говорила она. — Я понимаю, что ты хочешь сказать этим. Я чувствую так же, как ты».

Так что, черт возьми, изменилось? Почему в последние годы понимание и дружба сменились этим холодным презрением, которое Сара к тому же не стесняется проявлять перед всем сообществом? Что за радость показывать всем и каждому, что твое дитя — бездарное ничтожество…

Сара смерила ее напоследок многозначительным тяжелым взглядом — и ушла. Широкие косы подскакивали на спине.

Оглушенная внезапным звоном в ушах, Адалин стояла без движения. Обида и отчаяние клокотали в ней. Холодная густая кровь застыла комом в венах, и мерзотная смесь слабости и гнева прокатилась по телу.

Возвращаться в Элизиум? Немыслимо.

…Адалин пришла в себя на светофоре. Ее автопилот остановился на красный, но поехать на зеленый забыл, и теперь ей сигналили сзади. Доехав до ближайшей развилки, Адалин поняла, что меньше всего сейчас хочет следовать привычным маршрутом. Она свернула налево, а минут через двадцать припарковалась у городского парка. Там было тихо, но слабый запах добычи буквально манил вглубь по мощеным дорожкам. Мужчина в дешевом костюме распивал виски из горла. Не думая о последствиях, Адалин легко познакомилась с ним и на долгие минуты присосалась к артерии.

Он дремал на скамейке, забывшись, как сам того и желал, а Адалин…

«Сука! Как она могла?! Как ты могла?!» — «Успокойся…» — «Ты такая же шлюха, как все! Ты убила меня!» — «Это ложь!» — «Старая шлюха! Проклятье! У вас нет ни мозгов, ни чувств!» — «Я тебя не слушаю», — «Проклятые оболочки! Вы созданы, чтобы мучить мужчин. Я-то знаю!» — «Да кто тебя мучает?» — «Всю жизнь! Исчадия ада вроде тебя!»

С трудом держась верного направления, Адалин плелась обратно к автомобилю. Казалось, вести в таком состоянии будет невозможно. Она приютилась за рулем, сжала виски, и вскоре голос затих.

Весь путь до дома Адалин провела, переживая о сире и ее вечном недовольстве. Идея о том, что Сара может завести другое дитя, сводила с ума. Да стоило просто представить лицо этой рыжей ведьмы, как сердце сжималось в спазме острой ненависти. Выжимая максимум из своей легковушки, Адалин буквально мчалась в родное убежище.

А что насчет трех Офелий, героинь ее драмы? Не шлюхи ли они? Элизабет Сиддал — жалкая наркоманка. Офелия Шекспира… суицидальная стерва! С какой стати вообще кто-то должен сопереживать им?

Последняя Офелия — сама Адалин в некотором смысле — что ж…

Всё это никуда не годится! Всё это надо переписать!

Остаток ночи прошел в судорожной работе над сценарием, и уже на рассвете, мучаясь головной болью, Адалин разослала коллегам сообщение о срочном сборе завтра вечером.