Сиреневая госпожа поместья Лундун. Том 1

Ксения Винтер, 2022

Скучная серая жизнь Татьяны внезапно оборвалась, и лежать бы ей в деревянном гробике, если бы не воля случая, перенёсшего её мало того, что в другой мир, так ещё и в чужое тело. Казалось бы, вот он, второй шанс – наслаждайся. Однако вторая жизнь может закончиться ещё быстрее, чем первая, если кому-нибудь станет известно, что Татьяна заняла чужое тело, ибо наказание за это – смерть. К счастью, выход есть: выйти замуж. Только где этого самого мужа найти? Впрочем, у наследницы поместья Лундун, как оказалось, проблем с кавалерами нет. Осталось только выбрать подходящего, ничем не выдав свою "иномирность".

Первый шаг

Встав один раз на ноги, я, естественно, не собиралась останавливаться на достигнутом. И сколько бы Чатьен Васт ни увещевал меня, я продолжала упорно тренироваться, доводя своё многострадальное тело до полного изнеможения. Однако моё мазохистское упрямство принесло свои плоды: спустя неделю я уже была в состоянии пройтись по комнате, пусть и поддерживаемая под руку мрачным лекарем.

Освоение языка тоже ни шатко, ни валко, но двигалось вперёд. Мой словарный запас увеличивался с каждым днём, да и в простых предложениях, особенно произносимых от первого лица, я перестала допускать ошибки. Теперь оставалось дело за малым: довести до автоматизма жесты, позы и мимику и усвоить хотя бы азы этикета.

Моё знакомство с этикетом началось с… одежды. Как оказалось, то простое платье без рукавов, в котором я до этого валялась в постели — всего лишь часть крайнее сложного, многослойного одеяния, которому традиционное китайское ханьфу, столь обожаемое мной, и в подмётки не годилось.

Когда лекарь в первый раз разложил на постели полный комплект одежды, который мне предстояло носить ежедневно, я на мгновение даже растерялась.

— Что это? — спросила я, осторожно, самыми кончиками пальцев подцепляя ткань нежного сиреневого цвета.

— Твоя одежда, — последовал лаконичный ответ. — Ты должна научиться её надевать, снимать и правильно носить.

Я лишь обречённо вздохнула: за последнее время словосочетание «должна научиться» стало моим жизненным кредо. И, соответственно, начало вызывать нечто сродни нервному тику.

Моё повседневное платье состояло из нескольких частей: нательного белья, — облегающие хлопковые бриджи и широкий отрез ткани, обматывающийся вокруг тела наподобие топа и закрепляющийся на спине несколькими крючками, — нижнего платья, называемого фурди — того самого, без рукавов и длиной по колено, которое я всё это время спокойно носила, ошибочно принимая за полноценный наряд, — и, наконец, верхнего платья — цэхиня, — точной копии хорошо знакомого мне ханьфу. Помимо этого на официальных приёмах и на улице мне также полагалось носить шёлковый жилет без пуговиц — символ принадлежности к аристократической семье.

Однако количество носимой одежды было не главной проблемой. Проблемой стали её застёжки. Многочисленные крючочки, завязки и ленты, стягивающие куски ткани в единое целое, и у каждого свой индивидуальный способ завязывания! Раз за разом под внимательным взглядом Чатьена Васта перевязывая очередную ленту на цэхине, я с надеждой ожидала тот священный миг, когда ко мне будет допущена служанка, которая будет мучиться со всеми этими верёвочками/тесёмочками вместо меня.

После того, как наука одевания была мною с грехом пополам усвоена, мой надзиратель перешёл к другой, не менее важной части обучения: походке и движениям. Изо дня в день этот жестокий человек заставлял меня ходить по комнате с «правильным разворотом плеч и наклоном головы», садиться на стул и вставать с него, поворачиваться в случае, если меня кто-то позвал и наклоняться, если нужно, например, что-то поднять с пола. И для каждого действия существовал определённый набор движений и поз, выверенных чуть ли не до миллиметра! Стоило мне лишь немного ссутулиться или наклонить голову чуть сильнее или слабее, как я тут же получала ощутимый удар по ягодицам хлёсткой веткой, которую Васт специально принёс для моего воспитания, и даже не скрывал этого. Мои возмущения о чересчур садистских методах преподавания лекарь благополучно игнорировал.

Ришан с завидной регулярностью — примерно раз в три дня, — навещал меня незадолго до сна, влезая в окно, точно какой-нибудь воришка. Зачем ему это было нужно, если обратно он уходил традиционным способом — через дверь, — мне было решительно непонятно. Возможно, таким образом проявлялся его бунтарский дух, ведь лекарь всё ещё запрещал посещать меня кому бы то ни было, и непоседливый характер.

— Ты хорошо выглядишь, — в очередной визит заметил Ришан сразу после того, как забрался ко мне в комнату. В руке он держал цветок на тонкой ножке с яркими фиолетовыми лепестками. — Вот, я тебе принёс эолу, — протянув мне цветок, заявил мальчик, а затем с гордостью добавил: — Я её сам сорвал!

Я понятия не имела, что такого особенного в этом цветке, но всё равно с радостью приняла дар: в прошлой жизни цветы мне дарили крайне редко, да и то в основном родители на день рождения. А тут такая красота и без какого-либо повода.

— Я благодарю тебя, — улыбнувшись, тщательно выговорила я фразу-клише, а затем, чтобы ответ не казался слишком сухим и безэмоциональным, добавила: — Она очень красивая.

Голубые глаза мальчика засветились неподдельным счастьем.

— Когда Чатьен тебя отпустит? — с недовольными нотками в голосе спросил Ришан. — Ты не выглядишь больной. Почему он всё ещё держит тебя здесь?

Мне нечего было ему на это ответить. С момента моего пробуждения прошло уже два месяца — колоссальный срок, если задуматься. Только вот мне он казался смехотворным, особенно если смотреть на него в перспективе того количества информации, которую мне ещё предстояло усвоить, чтобы достоверно изображать Сиреневую госпожу поместья Лундун.

— Я не знаю, — посчитав, что совсем оставить вопрос брата без ответа будет невежливо, сказала я.

Ришан нахмурился.

— Я поговорю с отцом, — непреклонным тоном заявил он. — Тебе пора возвращаться домой.

— Нет нужды, — поспешно сказала я. — Мне здесь хорошо.

Ришан вспыхнул: очевидно, мои слова по какой-то причине сильно его задели. Подавшись вперёд и уже привычно схватив меня за руку, мальчик начал что-то очень быстро мне втолковывать, только вот я совершенно не успевала за ним, так что смысл его слов от меня ускользнул, как сквозь пальцы песок.

К счастью, Чатьен Васт, похоже, обладал звериным нюхом на непрошеных гостей. Стоило только Ришану закончить свою прочувственную речь, как дверь спальни открылась, и в комнату вошёл мой надзиратель.

— Красный господин, — сухо проговорил лекарь, наградив мальчика мрачным взглядом, — вы вновь нарушили мой запрет. Прошу вас уйти, иначе я сообщу бэкхрану о вашем недостойном поведении.

Ришан, до этого сидевший на краю постели, вскочил на ноги и, отчаянно жестикулируя, принялся что-то гневно объяснять Чатьену Васту. Полностью понять его речь мне опять не удалось, но слова «несправедливость», «заложница» и «отец» я уловила чётко.

— Ришан, — негромко, но твёрдо позвала я брата, решив для разнообразия встать на сторону своего надзирателя. — Хватит.

Мальчик резко замолчал, словно ему выключили способность говорить, и с недоумением посмотрел на меня.

— Уже поздно, — продолжила я говорить максимально спокойным тоном. — Я устала.

А вот эти слова оказали на моего брата просто волшебное действие: моментально растеряв весь запал, Ришан торопливо попрощался, пожелал мне доброй ночи и ушёл, правда в дверях послал лекарю настолько красноречивый взгляд, не сулящий тому ничего хорошего, что я едва удержалась от смешка.

— Зачем ты его впускаешь? — спросил Чатьен Васт после того, как мы в комнате остались одни.

— Я не могу его не впустить.

Мужчина наградил меня нечитаемым взглядом. Пройдя к окну, он одним уверенным движением запахнул деревянные ставни, закрыв их на мощный засов, после чего повернулся ко мне и вопросительно вскинул бровь, как бы спрашивая: «А сама ты так не могла сделать?». Я лишь насмешливо фыркнула на подобное решение проблемы ночных визитов Ришана.

— Если не войдёт в окно, войдёт в дверь, — заметила я.

Чатьен Васт тут же поправил придаточную часть предложения, при образовании которой я умудрилась допустить сразу три ошибки. Мне оставалось лишь обижено поджать губы: терпеть не могу, когда у меня что-то не получается. Синдром отличницы, будь он неладен.

— Я не могу говорить только с тобой, — выдержав короткую паузу, сказала я. — Ты щадишь меня. Это не поможет мне говорить.

Чатьен Васт нахмурился.

— Что, по-твоему, тогда поможет?

— Другие люди, — уверенно ответила я. — Они не будут меня жалеть.

— Я не жалею тебя, — возразил лекарь. — Я помогаю.

— Я вижу это по-другому.

Мужчина скрестил руки на груди, так и оставшись стоять возле закрытого окна.

— Тебя разоблачат, — уверенно заявил он. — А потом казнят. И меня вместе с тобой.

А вот это уже было обидно! Я не настолько глупа, чтобы со своими тренировками соваться к отцу, матери или кому-то из вихо — местному аналогу старейшин вечевого строя Древней Руси.

— Ты сказал мне: «ты не можешь прятаться вечно», — напомнила я лекарю. — Я согласна. Ты сделал очень много. Теперь я должна выйти к людям.

Чатьен Васт несколько секунд сверлил меня нечитаемым взглядом.

— Хорошо, — наконец, сдался он. — Завтра я приведу служанку. Начнёшь с неё.

* * *

Проснувшись следующим утром, я непроизвольно вздрогнула: возле моей кровати навытяжку стояла молодая девушка лет двадцати, с копной огненно-рыжих волос, в простом хлопковом платье тёмно-серого цвета в пол, с длинными рукавами, плотно обхватывающими руки, и скромным вырезом-лодочкой.

— Доброе утро, Сиреневая госпожа, — низко склонив голову, проговорила девушка. — Моё имя Чала, с этого дня я буду вам служить.

— Доброе утро, — выдавила я из себя, немного растерявшись спросонья. Нет, я, конечно, помнила, что Чатьен Васт вчера пообещал привести мне служанку, но я даже предположить не могла, что это произойдёт прямо с самого утра и без маломальского предупреждения! А если бы я с перепугу что-нибудь ляпнула на своём родном языке?

— Желаете умыться? — продолжая смотреть в пол, спросила служанка. — Или мне сразу приготовить одежду?

— Где Чатьен Васт? — я решила проигнорировать её вопросы, поскольку чувствовала себя максимально неловко в положении этакой барыни.

— Чатьен ещё не выходил из своей комнаты, — последовал незамедлительный ответ. — Позвать его?

— Нет нужды, — покачала я головой. — Прошу тебя, уйди.

Девушка вздрогнула, как от удара, и впервые с момента моего пробуждения подняла голову: в серо-зелёных глазах плескался панический ужас.

— Сиреневая госпожа… — обращение было единственным, что я смогла разобрать, когда Чала начала вдруг быстро-быстро что-то говорить, громко всхлипывая и нещадно хлюпая носом.

— Чатьен Васт!

Не выдержав несчастного взгляда девушки и её же несколько визгливого голоса, закричала я, решив положить конец этому спектаклю. В том, что мой надзиратель специально подобрал такую служанку, от которой мне захочется избавиться в ту же секунду, как её увижу, я даже не сомневалась.

Как обычно на мой зов лекарь отозвался мгновенно, словно стоял под дверью и только и ждал, когда с моих губ сорвётся его имя.

— Вы звали меня, госпожа? — мужчина неторопливо вошёл в комнату и замер в изножье постели с абсолютно невозмутимым выражением лица, при этом начисто игнорируя рыдающую служанку.

— Да, — сузив глаза, я наградила лекаря недовольным взглядом. — Я хочу с тобой поговорить.

Чатьен Васт повернулся к Чале и строго велел: «Выйди».

Ослушаться его девушка не посмела. Низко поклонившись сначала мне, а затем и лекарю, Чала поспешно покинула комнату, бесшумно закрыв за собой дверь.

— Это было жестоко, — сухо заметила я, откидывая тонкое одеяло в сторону, совершенно не смущаясь того, что остаюсь перед лекарем в одном полупрозрачном ночном платье. В конце концов, чего он там за это время не видел?

— Это было твоё желание, — напомнил тот, сохраняя привычное арктическое спокойствие. Просто мраморная статуя, а не человек.

Я послала ему укоризненный взгляд.

— Я не этого хотела.

— Тебе нужна была служанка, чтобы говорить с ней, — голосом Чатьена Васта можно было заколачивать сваи. — Я выполнил твоё желание.

Я недовольно поджала губы: в дальнейшем споре не было никакого смысла. Что бы я ни сказала, этот упрямец всё равно не изменит своего мнения.

— Ты не научил меня с ней говорить, — напомнила я после небольшой паузы. — В моём мире нет слуг.

При упоминании моего мира лекарь привычно нахмурился и послал мне предупреждающий взгляд, который я благополучно проигнорировала. Мы всё равно были одни, и я говорила достаточно тихо, чтобы даже если служанка осталась подслушивать под дверью, ей ничего бы не удалось разобрать.

— Слуги нужны, чтобы выполнять поручения, — ровным голосом проговорил Чатьен Васт, в этот раз не став заострять внимание на моей вопиющей неосмотрительности и легкомысленности. — Отдавай приказы — этого достаточно.

— Никаких правил на этот счёт? — я даже удивилась. За время общение с лекарем мне показалось, что в этом мире урегулировано абсолютно всё вплоть до того, как часто и глубоко человек должен дышать.

— Никаких.

Это меня немного успокоило.

— Хорошо.

Обречённо вздохнув, я повернулась к двери и, немного повысив голос, позвала: «Чала!»

Дверь тут же открылась, и девушка поспешно вошла в комнату, замерев в паре шагов от меня с низко опущенной головой. Мне крайне не понравилось её заплаканное лицо — подобная реакция на простую просьбу выйти мне показалась странной.

— Я хочу помыться, — стараясь, чтобы голос звучал уверенно, сказала я. — Подогрей и принеси воду.

— Да, Сиреневая госпожа.

Получив чёткий приказ, девушка заметно оживилась и опрометью бросилась его исполнять

— Почему она плакала? — дождавшись, пока её шаги стихнут, спросила я у своего надсмотрщика.

— Что ты ей сказала? — вопросом на вопрос ответил тот.

Я неопределенно пожала плечами, за что получила очередной недовольный взгляд мужчины — старые жесты то и дело прорывались, как я ни старалась от них избавиться.

— Всего лишь попросила уйти.

— Ты так и сказала? — уточнил Васт. — Уйди? Не выйди, а уйди?

Теперь настала моя очередь хмуриться.

— Да, — подтвердила я после короткой заминки. — Я неправильно сказала?

— Для слуги слово «уйди» означает «ты не справился со своими обязанностями, уйди и не возвращайся», — спокойно объяснил лекарь. — Для любого слуги это равносильно смерти. Потеряв работу, он не сможет найти другую — никто не примет на службу человека, которого выгнали. Считается, что он непригоден для работы.

— Жестоко, — заметила я. — А если сказать выйди?

— «Выйди», означает «оставь меня, сейчас я не нуждаюсь в тебе, но когда ты понадобишься, я тебя позову».

Я в очередной раз тяжело вздохнула. Все эти нюансы в словах, жестах и прочих мелочах, которым я прежде не придавала значения, изрядно меня выматывали. Я была просто физически не в состоянии уследить сразу за всем. Это угнетало и, одновременно, заставляло моё сердце замирать от страха. Время шло, и ни я, ни Чатьен Васт не могли точно сказать, когда наше уединение будет окончательно нарушено. Сейчас, когда я пришла в себя и практически полностью восстановилась физически, вопрос «выхода в свет» был лишь вопросом времени. Удержать Ришана от визитов оказалось практически нереально, что уж говорить о бэкхране и его супруге, которым наверняка вскоре захочется увидеть собственную дочь.

Полежав минут десять в горячей воде, при этом вежливо отказавшись от помощи Чалы в мытье, вместо этого велев девушке приготовить мне повседневную одежду, я морально приготовилась к долгому, трудному дню: не считая коротких встреч с братом, в этом мире я не общалась ни с кем, кроме своего надзирателя. Естественно, я немного опасалась чем-то выдать своё иномирное происхождение. Однако желание узнать что-то новое пересилило страх. Ещё в детстве мама всегда говорила, что мой девиз «слабоумие и отвага». Я всегда возмущалась подобной характеристике. А сейчас, пожалуй, готова согласиться. Шило в одном месте, как говорится, не утаишь. И я не про мешок.

Когда я вернулась в свою комнату, там меня уже ожидала Чала с разложенными на кровати предметами моего гардероба — всё сплошь сиреневого цвета. Как объяснил мне однажды Чатьен Васт, в поместье Лундун было принято облачаться в цвета, соответствующие титулу. Сиреневый, конечно, никогда не был моим любимым цветом, но и особого отторжения не вызывал, поэтому я легко смирилась с данным правилом.

С нательным бельём я справилась без труда, у бриджей было всего три завязки: одна на поясе и две под коленями — так что затруднений они у меня не вызвали. Фурди завязывалось спереди на груди на манер корсета, причём ленты перехлёстывались в определённой последовательности — после многочисленных тренировок под присмотром Чатьена Васта с этой миссией я тоже научилась справляться. А вот цэхинь — верхнее платье, которому, по сути, уделялось самое большое количество внимания, — вызывал у меня чуть ли не панический страх. Потому что мало того, что у него была сложная шнуровка на спине, так ещё и по боковым швам по всей длине от подола до подмышек шёл ряд мелких крючков, часть которых — те, что шли до середины бедра, — можно было расстегнуть в случае, если, например, нужно оседлать лошадь или танцевать.

Пока я разбиралась с нательным бельём и нижним платьем, Чала стояла возле окна всё в той же позе: слегка ссутулившись и почтительно склонив голову. Мне это зрелище совершенно не понравилось, но как сделать замечание, не вызвав новую волну истерики или, что ещё хуже, не нарушив какое-нибудь негласное правило, о котором Чатьен Васт мог просто забыть мне рассказать, я не знала, поэтому, скрепя сердце, молчала. Добравшись до цэхиня и немного повертев его в руках, я обречённо вздохнула и повернулась к служанке:

— Чала, помоги мне.

Девушка в эту же секунду оказалась возле меня и осторожно, стараясь не задеть моих пальцев своими, забрала цэхинь. Не дожидаясь её просьбы, я расставила руки в стороны, чтобы Чале было проще меня одевать. Мягкая ткань, похожая на шёлк, только более плотная, нежно скользнула по моим рукам. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь пением птиц за окном да шелестом ткани, девушка проворно справилась сначала со шнуровкой на спине, а затем и с крючками. Бросив беглый взгляд в небольшое прямоугольное зеркало, стоящее на прикроватной тумбочке, я удовлетворённо хмыкнула: вид был вполне приличный.

— Чала, я благодарю тебя, — повернувшись к девушке, проговорила я.

Глаза служанки тут же стали огромными, как блюдца.

— Сиреневая госпожа, что вы такое говорите, — испуганным шёпотом отозвалась она. — Вы не должны меня благодарить!

Я недовольно поджала губы. Мне хотелось сказать, что хорошо выполненная работа заслуживает благодарности, но, несмотря на то, что словарный запас уже позволял мне это сделать, я промолчала, будучи не уверенной в том, что смогу произнести столь длинную фразу без ошибок.

Не допустив Чалу до своих волос, тяжёлой тёмной гривой спадающих на спину, я отправила служанку за завтраком, а сама опустилась на стул перед зеркалом и принялась сосредоточенно водить деревянным гребнем с редкими зубцами по волосам. Лицо, смотрящее на меня из зеркала, мне совершенно не нравилось. Бледная, практически прозрачная кожа, сквозь которую на шее и висках отчётливо проступали синие вены; чересчур пухлые, кукольные губы и глубоко посаженные глаза странного цвета — не то серые, не то бледно-жёлтые. Одно радовало — волосы были просто загляденье: густые, длинные, иссиня-чёрного цвета. В прошлой жизни о такой шевелюре со своими тонкими тремя волосинками на всю голову, которые ещё и постоянно секлись, я могла только мечтать.

— Тебе стоит заняться волосами, — заметил Чатьен Васт, бесшумно входя в комнату. Если бы я не видела его отражение в зеркале, наверняка бы испугалась. — Нельзя ходить так.

Я недовольно скривилась. Ещё чуть-чуть, и я буду реагировать на это его «нельзя», как бык на красную тряпку тореадора.

— Хорошо, — покладисто отозвалась я, решив не устраивать подростковые бунты на пустом месте. — Я попрошу Чалу.

В этот момент девушка как раз вошла в комнату с подносом в руках.

— Завтрак, Сиреневая госпожа, — поставив поднос на стол возле окна, сообщила она, вновь почтительно склонив голову.

— Шиануся, — поправила я, посчитав, что это имя звучит намного лучше, чем Сиреневая госпожа. — Называй меня так.

Судя по испуганному выражению лица девушки и тому, как мгновенно посерело лицо моего надзирателя, я сказала что-то не то.

— Сиреневая госпожа, — голос Чалы дрожал. Казалось, ещё чуть-чуть, и она вновь разрыдается. — Я не могу… так нельзя…

Я почувствовала, как внутри медленно начинает закипать раздражение.

— Я — Сиреневая госпожа поместья Лундун, — пафосно проговорила я, чеканя каждое слово. — Ты — моя служанка. Я решаю, что можно, а что нельзя.

— Да, Шиануся, — Чала отвесила мне низкий поклон.

— Выйди, — распорядилась я, поднимаясь со стула и направляясь к столу.

— Это было опрометчиво, — оставшись со мной наедине, заметил лекарь отстранённо.

— Ты сказал, что правил для общения со слугами нет, — напомнила я. Чатьен Васт в очередной — должно быть уже тысячный — раз исправил образование придаточной части. Я только зло закусила нижнюю губу: ну, я ведь помнила об этом ещё вчера! Специально заострила внимание именно на этой грамматической конструкции, и всё равно ошиблась ровно в том же месте.

— Правил нет, — подтвердил лекарь, привычно проигнорировав моё недовольное пыхтение из-за замечания относительно речи. — Но есть нормы морали. Личное имя нельзя использовать посторонним. Только семье. Для всех остальных — особенно слуг, — существует титул.

— Мне он не нравится, — скривившись, сказала я. — Сложный и длинный. Лучше Шиануся. — Внезапно мой разум зацепился за одну нестыковку, и я с подозрением посмотрела в карие глаза своего надзирателя. — Ты называешь меня по имени. Но ты не член семьи.

Ни единый мускул не дрогнул на его лице.

— Я называю тебя по имени только когда мы одни, — заметил он. — На людях для меня ты Сиреневая госпожа или просто госпожа.

— А ты для меня? — уточнила я.

— Чатьен или Чатьен Васт.

Поскольку мы были одни, я решила всё-таки задать давно интересующий меня вопрос.

— Что значит «Чатьен»? — спросила я. — Я имею в виду, в моём мире у людей три имени: личное имя, фамилия — это что-то вроде обозначения семьи, к которой человек принадлежит, и отчество — оно образуется от имени отца.

Во взгляде лекаря отразилось недовольство: его, очевидно, раздражало, что я упорно продолжаю упоминать другой мир и прошлую жизнь. Но разве возможно иначе? Сравнения неизбежны.

— Фамилий нет, отчества тоже нет, — всё же снизошёл он до объяснений. — Только личные имена. Ты — Шиануся. Я — Васт. Чатьен — это звание. Означает, что я прошёл обучение и могу лечить людей, а также брать учеников и передавать свои знания им.

— А-а-а, — протянула я. Я-то всё время про себя называла Васта лекарем. А он оказывается чатьен. Что ж, теперь буду иметь в виду.

Добравшись до стола и опустившись на табурет, я с изумлением уставилась на поднос. Помимо двух стандартных пиал с недо-овсянкой и травяным настоем здесь была плоская тарелка с чем-то, напоминающим мясной гуляш с листьями какой-то травы. Но, что самое изумительное, рядом с тарелкой лежала обычная деревянная ложка!

Растеряно моргнув, я взяла в руки ложку и повернулась к чатьену.

— Что это? — спросила я, указывая на предмет в своей руке.

— Ложка, — последовал лаконичный ответ.

— Я вижу, — мрачно отозвалась я. — Но почему я вижу её только сейчас?

— Я не знал, умеешь ли ты ею пользоваться, — голос Васта остался всё так же спокоен, практически равнодушен. — Кроме того, я не давал тебе ничего, что требовало бы её использования.

Я возмущённо закатила глаза и переключила своё внимание на завтрак. Всё-таки Васт ещё тот хитрый жук. На первый взгляд кажется таким серьёзным, непробиваемым человеком, но с ним нужно постоянно держать ухо востро — того и глядя устроит какую-нибудь мелкую подлянку.

Мой завтрак внезапно прервал звук открывающейся двери. Подсознательно понимая, что Чала не стала бы входить без прямого приказа, я, судорожно сглотнув, обернулась. На пороге, облачённый в тёмно-зелёный схинь (мужской аналог цэхиня, немного отличающийся по крою), стоял Эльзир — бэкхран поместья Лундун и по совместительству отец Шиануси. Мой отец.

«Вот и пришёл конец спокойной жизни, — обречённо подумала я, откладывая ложку в сторону и поднимаясь из-за стола, чтобы приветствовать бэкхрана как подобает. — Теперь пан или пропал».