Окончательное решение

Ксения Власова-ле'Амир, 2020

В книге представлены три повести из жизни совершенно разных людей. Героев объединяет лишь одно: необходимость принять самое важное решение в своей жизни. Сможет ли умирающий старик решиться на подлость во имя спасения рода? Сможет ли героиня сохранить семью, решив в буквальном смысле сражаться с соперницами за блудливого мужа? И какую из двух жизней выберет молодая целеустремлённая женщина: обычную земную или уникальную за пределами родной планеты? Семейную жизнь с тем, кто однажды предал, или жизнь в сплоченном коллективе, в братстве, надежность которого проверена годами совместной подготовки? И как быть, если "правильное решение" – всего лишь итог манипуляций?

Проклятье

Семеныч, сгорбившись, сидел у холодной печи, смолил горькую самокрутку да пялился невидящими глазами на стену. Об Аленке думал, о снохе, теперь уже бывшей. И мысли были одна горше другой.

Сын привел жену в дом совсем молоденькой. Тоненькая, хрупкая, глаза необычайной голубой прозрачности — вся какая-то нездешняя. И в доме будто светлее стало. Никто б не поверил, что за Ваську его шалопутного такая девка пойдет — не пара! Ох, не пара. А вот пошла.

Казалось тогда, будто старое проклятие, по мужской линии передававшееся, сгинуло разом.

Сперва опасались, что побрезгует городская молодка деревенщиной, да работы тяжкой испугается. Напрасны опасения оказались. Корни свои деревенские Аленка помнила, работы крестьянской не чуралась — даром что на вид нежная такая. Общения она не избегала, от советов не отмахивалась, да и у нее было чему поучиться. Чуть не полдеревни возле нее, городской пигалицы, душой отогрелось, сами не заметили как.

Семеныч невестке слова поперек молвить не смел. Жену свою (ныне покойную), мать Васькину, крепко поколачивал бывало, а перед невесткой вот робел, как подросток. Она ему вроде и слова-то грубого ни разу сказала, да почему-то и не хотелось это слово от нее заслужить.

Правильная она какая-то. Сквернословия от нее не услышишь, а взрослые мужики при ней по одной половице ходили, здоровались как с большухой, бошки свои кудлатые перед ней склоняли, как перед барыней какой. Табаком и спиртным она брезгует, пьяных крепко недолюбливает. Так оно и хорошо! Ваську-оболтуса в узде держать надо. Не приведи господь, проклятье вернется.

Еще по молодости Семеныч от деда слышал, будто его предка какая-то баба обиженная прокляла: будто б род по мужской линии все слабее и слабее будет, пока вовсе не иссякнет.

И вот с тех пор так и пошло: браков счастливых по мужской линии не стало, мальчишек в роду поубавилось. Один сын в семье — уже в радость. А судьбы у тех парней — горче Семенычевой самокрутки.

Отец Семеныча по пьяной лавочке барагозить любил, вот и нарвался однажды: приятели собутыльника-забияку до смерти запинали. Мать с пятью детьми из города в деревню от греха подальше убралась. И вроде жизнь наладилась. Дети выросли. Девчонки замуж вышли, парни женились.

А потом брат Семеныча собственного сынишку трактором задавил (не заметил мальчонку), а после и сам в петлю залез.

Мать пережить такой трагедии не смогла, отправилась вслед за сыном и внуком в кущи райские — сердце не выдержало.

Семенычу же жена досталась пьющая, да гулящая. Вот и колотил ее. Пока однажды утром не проснулся рядом с холодным телом. Никто тогда Семеныча ни словом, ни делом не осудил, в милицию не сдали — детей-то кому-то поднимать надо. Вот и похоронили рабу божью Наталью, как и не было ее. А Семеныч, чай не дурак, понимает, что не колоти он супружницу накануне, так, глядишь, и не сбежала бы она от него ночью темной в объятия Божии.

Теперь и Семенычу уже недолго кашлять осталось — рак легких приближает свидание с супругой.

А недавно дурной смертью погибли муж и сын сестры: спиртом отравились. Говорил Семеныч сестре своей — не надо с судьбой заигрывать, проклятую фамилию сыну давать. Кому она доказать хотела, что проклятье суеверие пустое? Остался теперь только сын Семеныча, Васька. Один, последний в роду.

Последний. Потому как сына ему Аленка так и не родила. И выходки Васькины терпеть больше не стала — на развод подала. И то, справедливости ради сказать, тринадцать лет мужа своего в люди вывести старалась.

Давно уже сын с невесткой в город перебрались, а все ж каждое лето дом Семеныча оживал, наполнялся гвалтом детских голосков. Да и зимой сын, бывало, нагрянет с семейством — и праздник тогда на все село. Только и разговоров, что Аленка приехала. И каждый день кто-то в гости их ждет, угощение готовит — сельчане меж собой об очередности договариваются, бани топят, пироги пекут, баранов режут. Стараются дорогим гостям угодить. И его, старика, конечно, приглашают.

И вдруг как гром среди ясного неба — развод. И с Семенычем Аленка не поговорила. Может, стыдно было. А, может, боялась, что свекр отговаривать станет? И, чего уж греха таить, так оно и было бы.

Пусто стало в доме Семеныча. Васька, конечно, внучек привозил — Аленка не препятствовала. А вот потерялось что-то… Что-то невосполнимое. Что-то, что дарило надежду. Очень уж хотелось старику верить, что проклятье сгинуло.

Не выдержал старик, решился в город ехать, со снохой поговорить.

О той поездке сейчас и думал Семеныч, сидя у печки.

Сын быстро Аленке замену нашел — молодую, разбитную. Под стать себе: и выпить любит, и покурить не откажется, и разговаривает матом. И таким диким это Семенычу после Аленки-то показалось, что спать ночью не смог. Да и в квартире прежним Аленкиным уютом и спокойствием уже не пахло. Холодно, стыло…

Новой молодухе кашляющий старик не по душе пришелся. Собрался Семеныч да и ушел по-тихому от семейной грызни, от склочной бабы, от сыновьего унижения.

Ноги сами привели старика к дому бывших сватов, где он и остановился в растерянности. Зачем пришел? Что ему здесь делать теперь? Достал сигарету, закурил, кашлем зашелся. Из подъехавшей машины вышел сват. Удивился, обрадовался, в дом пригласил. Опахнуло внезапно теплым Аленкиным запахом — будто сноха приобняла. Сватья руками всплеснула, кинулась на стол собирать.

Так и прожил Семеныч у бывших сватов все дни, что собирался у сына погостить. Ваське, конечно, сообщили, где отец находится. Тот прибегал, суетился, пытался убедить отца к нему вернуться, да только слышал Семеныч неуверенность в голосе сына. Да и сватья непреклонно заявила, что больному деду лучше будет с ними. Дескать отварами его подлечат, да к целебным источникам свозят.

Сваты сына перед отцом не ругали, не чернили, принимали по-прежнему, как родного. О разводе сватья сказала только: “Не наше это дело. Пусть дети сами разбираются, взрослые уже. Непросто им вместе жилось. И виноватых не ищи — оба хороши. А нам с тобой делить нечего, у нас внуки общие”.

Многое за те дни понял Семеныч. Вспомнилось ему, как с самого начала не верил, что сыну удастся такую жар-птицу в руках удержать. Только после свадьбы отпустило, успокоился. А выходит, не обманули предчувствия — не удержал.

И сердце отцовское сжималось то от гнева, то от страха, то от бессилия: неужели род на Ваське так и закончится? Эх, Аленка, Аленка… Родила бы Ваське сына, да потом бы уж уходила… Что же теперь будет? Семенычу и слов не нужно, чтобы понимать — покатился сын по наклонной. По стопам деда идет — пьянки, гулянки, мордобои… Новая подруга до добра не доведет — сама же его к пропасти и подталкивает.

С Аленкой Семеныч так и не повидался — сваты отговорили. Дескать, не стоит ее беспокоить. Она с другим мужчиной сошлась, жизнь свою заново обустраивает. Не поженились еще, но все к тому идет.

Что ж… Сваты молодые — моложе Семеныча на десяток лет. А Аленка у них единственная дочка. Надеются, чай, что новый зять лучше прежнего будет. И ведь будет же…

Поблагодарил Семеныч сватов за теплый прием, здоровья им пожелал, попрощался навеки. Тут уж понятно, что не свидеться им больше в этой жизни.

Татьяна, дочь старшая, после той поездки о колдовке заикнулась: дескать, сходил бы. Может, присоветует чего.

Удивительное дело, но не мог Семеныч на бывшую сноху зла держать. Сам понимает, что Васька не сахар. Уж сколько раз говорил ему, балбесу, чтоб прислушивался к жене своей, берег ее. Таких, как она, казалось, в нынешние времена уже и не бывает. Да куда там…

И все же обида была. Может, даже не за Ваську, а за себя. Плохо ли ей в его доме жилось? Плохо ли ее в семью приняли? Ведь угодить старались, радовались ей, как солнышку весеннему. Так хотелось сказать Аленке, что за эти годы она действительно стала ему как дочь. И душа была спокойна, что сын в надежных руках. И что в селе по-прежнему будут рады видеть ее в гостях.

Неужели ничего нельзя вернуть? Ну, блажь это все! Ведь жили же как-то эти тринадцать лет! И что, вот так легко все коту под хвост? Нет, права Татьяна, нельзя так просто сдаться. Колдовка, так колдовка.

Семеныч погасил окурок о чугунную дверцу печи, сплюнул в ведро с помоями горькую слюну, достал из шкафа пакетик с деньгами, отсчитал несколько купюр и решительно направился к двери.

***

К колдовке Семеныч шел открыто, чужих глаз не избегая. К невысокому домишке с зеленой крышей все село по лечебным надобностям бегало, так что маршрут умирающего старика никого бы не удивил.

Колдовкина изба ничем не отличалась от других сельских домов. Такие же потемневшие от времени бревна, такие же малоприметные бело-голубые наличники с облупившейся краской, такой же палисадник под окнами, засаженный бесхитростными цветущими многолетниками, как у большинства селян.

У калитки Семеныч остановился в нерешительности. Стоит ли судьбу искушать?

По забору, вихляя длинным мускулистым телом и воинственно опустив безухую лобастую башку, крался рыжий колдовкин кот.

— Здорово, Атаман, — тихонько поприветствовал кота Семеныч, — Здорово, бандитская морда.

— Ты долго там еще топтаться будешь, Семеныч? Или с котом моим любезничать пришел? Давай, давай, заходи.

Вот проклятая баба. Всегда знает, если кто к ней пришел. Врасплох ее не застать.

Семеныч откликнулся:

— Здоров, Варвара. Генерала только убери!

Сурового и молчаливого ведьминого стража сельчане боялись. Здоровенный пес брехливостью не страдал, но все перед ним по струнке становились, как солдатики перед генералом.

— Да на привязи он! Заходи уже!

Семеныч опасливо приоткрыл калитку, убедился, что Генерал «под арестом» в своем загончике, и по крашеному дощатому настилу посеменил в избу.

Хозяйка ожидала его в прирубе — небольшой пристройке, где принимала посетителей.

Сама она, как и ее дом, ничем приметным не отличалась. Не худая, и не толстая. Росту среднего. Не молодая, но и не старуха. Одета обычно, без придури: простенькое домашнее платье, да носки из собачьей шерсти (у нее дома всегда прохладно). Волосы убраны под ситцевую косынку, только несколько темных волнистых прядей с посверкивающими нитями седины небрежно выбились.

Усадила гостя в мягкое кресло, сунула в руки кружку с каким-то духовитым взваром, сама уселась напротив за стол и принялась тасовать колоду.

Завороженно следя за танцующими в руках Варвары картами, под гипнотическим взглядом темно-карих, почти черных глаз, Семеныч, покорно прихлебывая взвар, выложил незаметно для себя все, что на душе было: и что хотел рассказать, и о чем умолчать собирался.

— Так чего бы ты хотел-то? — выслушав старика, поинтересовалась Варвара.

— Дык… Чтобы Аленка к моему раздолбаю вернулась.

Выспросив полные имена и даты рождения Васьки и Аленки, колдовка углубилась в какие-то расчеты. Четко очерченные бархатные брови то сосредоточенно хмурились, то раздраженно подрагивали, то удивленно взмывали вверх. Снова взялась за карты, раскидала по столу. Раз, другой…

Наконец, вскинула руки, словно сдаваясь и, глядя в глаза Семенычу, спросила:

— А ты точно ее дату рождения помнишь?

— Ну… точно. У меня ж это… копии ее паспорта есть.

Колдовка еще раз посмотрела на цифры, почесала бровь и задумчиво сказала:

— Тут, Семеныч, вот какое дело… Ей по судьбе замуж дано было выйти лет на восемь позже. Васька твой, получается, у девки судьбу украл. Не его полета птица. Все равно ушла бы.

— Дык… А как же…

— Слушай, помнится, было дело — заглядывал он ко мне. Еще по холостяцкой жизни. Приворотами интересовался. Я ему тогда велела дурь из башки гнать. Ничего хорошего от приворотов не бывает. А он, видать, нашел кого-то по этой части… Было дело? Обращался к кому-то?

— Дык… Откуда ж мне знать? — растерялся Семеныч.

— Да уж… О таком не болтают. Но… — колдовка помолчала, собираясь с мыслями, — Чую, что-то такое делал Васька твой. Вот и карты показывают вмешательство… Вспоминай, не ездил ли куда до свадьбы еще?

Семеныч озадаченно почесал затылок:

— Дык… Сколько лет прошло. Да он только к этому… к ведьмаку из Боровищ наведывается изредка.

— Эххх…Натворил делов Васятка твой… Очень уж ему хотелось всем нос утереть. Сколько она с ним прожила?

— Дык… почитай тринадцать лет.

Варвара только головой покачала:

— Род у нее мощный. Кровь сильная. И от неба идет, и от земли идет. По украденной судьбе тридцать лет и три года человек чужой жизнью живет. А тут на втором десятке избавилась! Это при том, что еще ваша кровь порченая во время беременности ее изрядно отравила.

— Так можешь ты чего-нибудь сделать-то?

— Сейчас подумаю. Это, Семеныч, не твоя коза, которую на веревочке можно привести куда хочешь. А скажи-ка мне, тебя что больше интересует: снятие порчи с твоего рода или тебе именно Аленка рядом с сыном нужна?

— Дык… это… проклятье. Просто Аленка… Хорошая она. Привык, как к дочке. Родила бы сына. Васька-то один, последний остался. Роду хорошее продолжение нужно. А у Аленки, сама говоришь, кровь сильная.

— Кровь-то сильная. А вот сына она Ваське никогда не родит. Кто чужую судьбу крадет — тот без продолжения рода остается. Такова плата. Нужна тебе такая Аленка?

— Ох ты ж… Да прикипел я к ней. Вся родня ее любит.

— Так и продолжайте любить. Кто вам мешает-то? Не как Васькину жену, а просто как хорошего человека. Определись, Семеныч. Это не тот случай, когда можно на двух стульях усидеть. Давай договоримся так: даю тебе сроку три дня. Ты решаешь, что тебе важнее: вернуть Алену или избавиться от проклятья.

— Да что уж там… Если вопрос так стоит, конечно, проклятье. Как-то бы род мой… — старик споткнулся, подбирая нужное слово, — вылечить. Можно-нет такое чудо сотворить?

— Думаю, можно. Только должна предупредить: выполнение твоего желания сократит тебе жизнь.

— На сколько? — севшим голосом спросил старик.

— Будет зависеть от того, насколько далеко ты готов пойти. Но я сделаю так, чтобы ты сам мог выбрать время.

— Тогда я согласен, — кивнул старик, — Мне и так недолго осталось.

— Хорошо. Давай уточним: расстаетесь с Аленой. И расстаетесь с проклятием. Так?

— Так, так… — согласно закивал головой Семеныч.

— Хорошо. Мне нужно немного времени и какие-нибудь личные вещи Аленки и Васьки. Есть что-нибудь?

— Разве только одежа… Расческа еще Аленкина есть. Щетки зубные.

— Аленкину расческу неси, да волосы с нее не убирай, если они там есть. А Васькиной расчески нет? Тогда щетку. Принеси или передай с кем. И на следующий день после этого на рассвете приходи. Если, конечно, не передумаешь.

— Не передумаю.

***

Пару дней спустя Семеныч по первым лучам восходящего солнца снова поковылял к неприметному домишке. В этот раз он открыл калитку решительно, не мешкая, забыв про грозного Генерала. Пес от изумления даже голос подал — деликатно кашлянул пару раз.

Варвара уже поджидала визитера.

— Держи, — протянула она Семенычу спичечный коробок, обернутый бумагой.

— Что это?

— Соль.

— Соль?

— Соль, — подтвердила колдовка, — Приготовь гостинец для Алены. Сало засоли. Или рыбу. Или что там она любит. И с Василием передашь ей.

— И что будет?

— Что будет… Как только гостинцы попадут в руки Алены, в ее жизни начнется череда событий, которые разлучат ее с нынешним мужчиной.

— Во! Давай, ага! — воодушевился Семеныч, — Как одна останется, деваться ей будет некуда. Вот к Ваське и вернется.

— Не вернется! Мы об этом уже говорили. Это закрытая дверь! Ваську твоего это счастливым не сделает, а Аленку и вовсе в могилу может свести. Хочешь внучек сиротами оставить?

— Нет! Ты что?! Но как же… А что же тогда…

— Слушай меня. Пусть Васька не пытается Алену вернуть. С солью проклятье перейдет к ней. С мужчиной своим она расстанется и замуж больше не выйдет. По крайней мере на протяжении тридцати трех лет. Интерес к жизни она рано потеряет и успехов у нее ни в чем не будет.

— Но… А может, на кого другого? Не чужая же она мне…

— Вот именно — не чужая. К чужому такое не прилипнет. Алена родила детей от твоего сына. Ее кровь уже и так частично отравлена. Так что проклятие само ее “узнает” и перейдет к ней. Она сильная, ее это не убьет. Просто жизнь ее пустой станет. Передать проклятье она никому не сможет, потому что ни мужчин, ни сыновей у нее не будет. Проклятие будет жить пока жива Алена. Да, она рано устанет от жизни. Рано постареет. И, скорее всего, рано уйдет. Но, в любом случае, не раньше шестидесяти лет. Сильная она.

— А что же…

— Погоди. Дай я договорю. Так вот. Как только проклятье перейдет к Алене, она расстанется с мужчиной, а твой сын, уже чистый от проклятия, встретит женщину, которая родит ему сына. У твоего внука будет чистая кровь и хорошая судьба. Он начнет историю рода заново. Мальчишки начнут нарождаться. Здоровые, крепкие. Род процветать будет. Не о том ли ты просил?

— О том, матушка, о том.

— Хорошо. А теперь еще один неприятный момент. Как только Аленка получит твои гостинцы… Жизнь твоя закончится. Как и обещала: все в твоих руках. Как решишься — так и приговор себе подпишешь.

Семеныч горько усмехнулся:

— Можно подумать, если я передумаю, то буду жить вечно.

— Не будешь, но…. Вот что еще. Коли уж решишься, то иди до конца без колебаний. Твое намерение должно быть твердым. Даже в мыслях не держи, чтоб отменить. Не то быть беде.

— Какой еще беде?

— Этого я знать не могу. Знаю только, что плохо будет, если метаться начнешь.

— Да хватит уж меня пугать, Варвара. Чай, не страшней могилы… Да и не передумаю я. Вдоволь уже надумался.

— Будь по-твоему. Да смотри, не болтай никому! Даже самым близким. Чтоб ни слова!

— Да кто ж о таком болтает, — отмахнулся Семеныч, — Пойду я. Тяжко мне. Устаю быстро. Благодарствую тебе, Варвара… Прощевай. Бывай здорова.

Конец ознакомительного фрагмента.