От северного вокзала до весны. Городская лирика
Поэзия городской жизни – особенная. У неё есть свои тайны, свои загадки. Окунуться в неизведанное легко-достаточно лишь покинуть знакомый подъезд, улицу, квартал. Отправиться в путешествие, которое привычно закончится на соседней остановке, а может привести к совершенно другому, подчас неожиданному результату… И вот, наконец, явление самого поэта: «С автобуса схожу как с ленты лет, / Вне времени оставшись ненадолго…» Лирический герой Ксении Лесневской в постоянном поиске, остро, образно, но отнюдь не трагически-безысходно (и даже с добрым юмором) представляет своё собственное «я» в большом городе, «между хрущёвок и разрух», где, однако, «Ангел едет электричкой, / Стоя в темени угла». Стихи К. Лесневской оставляют удивительно светлое чувство. В них не только сопричастность городской жизни во всех её проявлениях, но и богатый мир эмоций, смена времён года, ритмы истории. Город тоже живёт в унисон стихам, то двигаясь, то замирая. «Как будто я спешу всё в вечность,/ Но только в завтра лишь доеду…» И наперекор всему веришь: «О муза, красоты сестра,/Средь улиц незаметна вовсе. / Быть может, где ты есть с утра, / И мы с тобой пересечёмся?»
Оглавление
- Осторожно, двери закрьваются, следующая станция: весна. Городская лирика
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги От северного вокзала до весны. Городская лирика предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Все права защищены. Воспроизведение всей книги или любой её части любыми средствами и в какой-либо форме, в том числе в сети Интернет, запрещается без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Лесневская К., 2022
Осторожно, двери закрьваются, следующая станция: весна
Городская лирика
Идти, свистеть
Из скверов до домов как будто вспять
Маршрутец свой прокладываю снова.
Что не имея можно потерять,
Когда нельзя обресть чего земного?
Есть всё при мне, и нету ни шиша.
То, что моё, давным-давно со мною:
В ребячестве поющая душа
С улыбкой не угасшей озорною,
Ребячество — дар выше всех наград,
С рождения приставлен и до гроба.
Вот радость в чём: в холодный снегопад
Сграбастать снег с машины иль с сугроба,
Держать в руках, лепить покрепче ком,
Греть пальцами, как призрака надежды,
Затем пульнуть во мраке городском
В фонарный столб или забора между.
Попасть, промазать, в общем, всё равно.
С надеждой расставаться лучше рано.
Идти свистеть, глядеть в ничьё окно
И в жизнь свою глядеть как из тумана.
Сроднённость с фонарём
Иду по парку средь июльских дрём
После вечернего бокала чая,
И вдруг сроднённость с дальним фонарём
Как никогда я остро ощущаю.
Во тьме он тонкошей и длинноног,
Среди деревьев несуразный житель.
Он от всего далёк, он одинок
И бесприютен. Сад — его обитель.
Нелеп в ночи, нескладен и сутул,
Глядит из веток на немую местность.
Холодный ветер стан его обдул,
А он всё смотрит светом в неизвестность.
Не представляет, для чего горит,
Но не стихает быть горящим рвенье.
Не до конца поняв свой важный вид,
Не осознав полезности горенья,
Упорно светит, не сбавляя темп,
Средь тьмы торчит, не гнётся смелым стражем,
Ещё не зная, что он не нелеп
И для кого-то в чаще тёмной важен.
Он не костёр безбашенный в дыму —
Ему подвластна сила огневая.
И мотыльков слетевшихся к нему
Собой он греет вновь, не убивая.
Он отражает мир, он сам есть мир.
Своим стеклом холодным и искрою.
Он ореол, и тёмный конвоир
Его ночною камерой не скроет.
Гори, мой друг, сильнее всех лучин,
Сильней свечей. Не гни погасшим спину!
И я, как ты, не видя пусть причин,
Буду светить, покуда не остыну.
Тарахтит по тихой грусти
электричка в темноте
Тарахтит по тихой грусти
Электричка в темноте.
Ночь. В проходах поздних пусто.
Я сижу в её хвосте.
Там, где спальные вагоны,
Где бездомные ряды.
Где под старые жаргоны
В карты режутся деды.
Где сопит вдали охрана
Друг у друга на плече.
Где торговка бабка Анна
Спит на мятом калаче.
Где о чём-то пьяный бредит,
Через сон трясёт главой.
Каждый в новый день, где едет
По печали луговой.
Полужив и полувесел —
По России напрямик.
Жизнь — вагон в ночном экспрессе,
Странный краткий сонный миг.
Над домом детства
Над домом детства звёзд мерцает бель.
И можно постоять и обернуться,
Однако не позволено вернуться,
Остаться не позволено теперь.
Над миром, жили где мои друзья,
Соседи где смеялись добродушно.
С чего, когда порою и не нужно,
Так хочется туда, куда нельзя?
Как хочется, когда нельзя, любить.
По родине, где ветхий шум и гулкий,
Люблю вечерней позднею прогулкой
Я душу с ностальгией бередить.
И трепетно, когда район, как мать,
Небесные звездой обнимут хляби.
И каждую оградку в диком саде
Мне так же нежно хочется обнять.
Перехожу пути там, где давно
Разломанная станция и рельсы
Заброшены и невозможны рейсы,
Как во вчера, что в снах растворено.
Нет ни одной души здесь, никого.
Лишь я бреду — когда-то здешний житель.
Как будто вечный призрак и хранитель,
Дух места и дух времени его.
Я ухожу, но возвращаюсь вновь.
Судьба моя такая — возвращаться.
Судьба моя — на время лишь прощаться.
Судьба или дурная моя кровь.
О Свет, когда уйду я в крайний раз
И не смогу вздыматься по заборам,
Оставь мне в мой район, душа в котором,
Один небесный в горизонте лаз.
Вечерний автобус
Вечерний автобус сияет во мраке
Пустынной дороги прямой.
Безлюдный бродяга, потёртый гуляка,
Развёзший давно всех домой.
Вечерний автобус пошёл по грунтовке
Сквозь лес и кустистость, что зверь.
Я здесь, я стою на твоей остановке,
Открой запотевшую дверь!
Войду как в родное, в родимое словно.
Сбежит придушившая грусть.
В конце у окошка, в уюте салона,
Как в нору сурок забурюсь.
Автобус, я знаю, тебя уносило
В закаты небесные всласть,
Обрёл ты особо волшебную силу:
Пространства и времени власть.
И мчишь ты сквозь звёзды обычности вместо,
Да светят мечтою они.
А город похож на волшебное место,
Мигают пролески, огни.
И знаешь ты путь не в обыденность улиц,
Не в старый квартал — знаешь в рай.
И знаешь ты путь, железякой сутулясь,
В безгорестный солнечный край.
Я вижу тот край уж в проёмах оконных,
Деревьев корявых из-за.
Так сонно, так тихо, так тихо, так сонно,
И хочется склеить глаза.
Дорога петляет и хлюпает где-то,
За окнами чёрная гнусь.
Я верю. Я верю, с приходом рассвета
Я в новом том крае проснусь.
Буря
Эх, а с лестничным пролётом
Так свежо наедине.
Рвутся рамы. Тесно в гнёте!
Стукнут, звякнут по стене.
Разревелся ветер грозно
Забулдыгой у окон.
В трубах рявкнул двухголосно,
Ржавый закачав балкон.
Дождь под стать ему в отливы
Долбит, будто буйный друг.
Мылит бороды и гривы,
Ивняку буробит луг.
Моет кости, щемит солнце,
Тучу вынет, как наган.
Над проспектами плюётся,
Как заправский хулиган.
Так два брата, балагуря,
Пригибают город вниз.
В самый раз мне в эту бурю
Да по улицам пройтись.
Третьей буду, эй вы, братцы,
Шалопай и лоботряс!
Рада так же я стараться,
Принимайте в дикий пляс.
Из подъезда ошалело
Выйду в буйном мандраже.
Буря — радость, буря — дело,
Когда так же на душе!
Однажды
Однажды я уйду, в парадной
Не раскрывая шкаф.
В пальто огромном и нескладном,
Наматывая шарф.
По ветхим улицам московским,
Где сны плывут одни.
Забрав все прожитые вёсны,
Былые дни.
Перешагнув бытийств границу
И доли снег,
Покинув тяжкую столицу
Да парки нег.
Вступлю в раздумья и исчезну
В ночной тиши.
Нырну в мглу горькую, как в бездну
Своей души.
И кто за мною не сорвётся
По следу вдруг,
Тот мне не звёзды и не солнце.
Тот мне не друг.
Ни за чем и никуда
Ехать-ехать — как прекрасно!
Ни за чем и никуда!
Над Москвой-рекой не гаснет
Тёплым отблеском вода.
Загорелась, заискрилась!
Электричка выбьет путь,
По мосту речную илость
Будто силясь зачерпнуть.
За стеклом вагона снежно.
Март, но солнечно вокруг.
Отогреться б в свете нежном
Вдалеке от чуждых рук!
Улыбаясь и балуя,
Щёки выставлю лучам.
Поцелуи, поцелуи
По щекам и по плечам.
Тёплый вечер возвращенья
Тёплый вечер возвращенья,
Света в арке разговор.
Солнце лезет в помещенья,
Кошкой лижет детства двор.
Вдалеке электровозы
Рельсой брякают, звеня.
На площадке у берёзы
Разрезвилась ребятня.
С ними пляшет дух мой юркий
Юных лет — назад-вперёд.
Словно всё ещё с прогулки
Ждёт, что матерь заберёт.
Водит в салки, прыг вдогонку,
Затаится за стеной.
Эй, чумазая девчонка,
Вылезай, идём со мной!
Выбегай из той толкучки,
Жду у арки вдалеке.
Дай доверчивую ручку
Моей ласковой руке.
Мы пойдём с тобой по лету,
Нам деревьев голоса.
Покажу тебе планету,
Неземные чудеса.
Мы с тобой единоверцы,
А таких — да днём с огнём!
С нашим лишь горящим сердцем
Целый мир перевернём!
По родным местам
Из завещанной квартиры
За закатом по пятам
Хорошо, пройдя полмира,
По родным брести местам!
Взгляд впивать в любую малость,
Что сменилось улучать.
Ну а больше: что осталось
Всё ж приятней подмечать.
Наметался месяц в небе,
В окнах света млечный взор.
Улыбаюсь: у соседей
До сих пор висит ковёр —
На стене узора алость.
Те же под окном кусты.
Так же в сквере, в обветшалость
Урождаются коты.
Те же крыш седых верховья,
Вяз у арочной двери,
И оранжево с подлобья
Так же светят фонари.
Со звездою кособока
Ходит изгородь едва.
Эх, жива ещё эпоха,
Еле дышит, но жива.
Никогда не жили сладко.
Бедно. Не были в раю.
Отчего ж у той оградки
Я так радостно стою?
Весна-сестра
Весна-сестра, ты здесь, я знаю!
Между хрущёвок и разрух,
Меж серых выступов, цветная.
Я чую твой весёлый дух!
Меж снежных куч, что спят клочками
На остановках без стекла,
В дворах, закиданных бычками,
В витрины смотришь зеркала.
Во снах приходишь лесорубу,
В норе фырчащему ежу,
Коту облезлому на трубах,
В маршрутке спящему бомжу.
Мне ж наяву приходишь яркой,
Пока я еду по кольцу.
Мимо церквей и зоопарков —
К подъезда старого крыльцу.
Пока в трамвайной еду трёшке,
Без мыслей тяжких и помех.
Сквозь солнце ластишься в окошке,
Ликуешь через детский смех.
Во взгляде вышедшей старушки
Младой девчонкой заискришь.
Деревьев голые макушки
Пробудишь, взбередивши тишь.
Всех созови сестёр, заукай!
Громкоголось и славословь!
Веди Мечту с собой за руку
И нашу старшую — Любовь.
С автобуса схожу как с ленты лет
С автобуса схожу как с ленты лет,
Вне времени оставшись ненадолго.
Вдруг остановки старый силуэт,
Как вспышка, трепет вызовет восторга.
Дворы стоят. Всё крепятся, гляжу.
Я ваш упавший листик унесённый.
Не приросту, но может — покружу
Над крышами, над стареньким районом.
Пятиэтажки, что под снос, сады
Под выруб, палисадникова пряность.
Всё тает, пропадают все следы.
Останусь я? Останусь. Я останусь.
Не вырубить любовь, как рябь доски,
Когда в защиту детства годы встали.
Впечатались калёно под виски,
Ведь память не из дерева — из стали.
Вернусь к себе былой, пока могу,
Хоть вижу страшный признак измененья.
Закрылись угловые. На лугу
Качели заменились на строенья.
И скверик больше клёном не шумит,
Калиткой уж не привечает шаткой.
Исчезли крокодил, моряк и кит
На детской, мной исхоженной площадке.
Тоска пьянит, и сладкую печаль
Ушедшее душе вменит натужно.
А может, грусть — лишь пыльная вуаль,
А может, возвращаться и не нужно.
Мир говорит: «Как призрак за стеной
Кладбищенской не хаживай в темнице».
Мир говорит: «Живи совсем иной,
И мне позволь, как должно, измениться.
И мне позволь идти своим путём,
Протечь рекой, исчезнуть и родиться.
Не застывая камнем, сухарём,
Лететь и петь веков весёлой птицей».
Район-предел, район-конечность
Район-предел, район-конечность.
Перрон так пуст и леденист.
Состав не едет дальше! Встречно
Кричит охрипший машинист.
Как будто всех дорог запинка,
И нет вдали другой дали.
Как будто глубже нет глубинки —
Периферия всей земли!
Вокзал дома придавит ростом.
Встречай детей родных своих,
Район неспящих девяностых,
Район застывших нулевых!
Ещё не вымерших, как скажут.
А для того мы держим путь:
Со смехом лет найти пропажу,
С слезой ушедших помянуть.
Между Совком и ветхой Рощей
Пройтись приятно с утреца.
Пройтись размеренней и проще,
Не пряча сонного лица.
Дымит трубою ТЭЦ знакомо,
Тот дым, что жизнь несётся над
Всем мигом сна, а может — комы.
Заводы, мясокомбинат…
Он улетает без промашки
Туда, где дни ещё длинны.
Друг детства на доске где — Сашка,
Где разодрали мы штаны.
И вот уж я ребёнок снова,
Бегу под ветра свист и вой.
Встречай, район, мой дух дворо́вый!
Дворо́вый или дворово́й.
Ангел едет электричкой
Тамбур дрогнет перемычкой.
Спрятав в тельнике крыла,
Ангел едет электричкой,
Стоя в темени угла.
И совсем не по Завету
Под нависшим потолком
Ангел курит сигарету,
Затянувшись табаком.
Мнёт L&M пустую пачку.
Жизнь как дым, и всё обман.
Прячет мысли в песню-качку,
А хабарики — в карман.
Шарф дырявый, и помято
Сильно старое пальто:
Когда думаешь — крылатый,
Представляется не то.
Нимб, небесная объятость,
Звёзды с неба на челе…
А на самом деле святость
С нами ходит по земле.
Так же в тяжкий рейс садится,
Деревеньки глазом мнёт.
За окошком видя птицу,
Сослуживца помянёт.
В мир с надеждой смотрит, с битвой:
За добро не раз побит.
Взглядом в окна, как молитвой,
Тихий край благословит.
И в заплёванном составе
Кем-то проклятый в миру
Всех простит, леса буравя,
Мчавшись в область по утру.
Когда хочется странствовать
Когда хочется странствовать с бреда,
На трамвай у немого пруда
Я сажусь и куда-нибудь еду.
Просто так. Ни за чем, никуда.
Без билета в нём сидя иль стоя,
Без забот, без тяжёлых тюков.
Поискать ещё, думаю, стоит
Обалдуев таких, дураков.
Рядом дремлет учёный, трудяга,
Семьянин и его карапуз.
Ну а ты — ты бездельник, бродяга:
Руки в брюки, не дуешь в свой ус.
В незатейливой щемишься позе.
Чёрный город пусть песню поёт.
Фонарями, как азбукой Морзе,
Координаты свои раздаёт.
И свобода внутри, заиграя,
В образ вклинит беспечных штрихов.
Докатиться б до вешнего края
И, важней что, до новых стихов.
Где ты, наша весна нулевая?
Где ты, наша весна нулевая,
На притихнувшем стыке веков?
Те же старые песни трамвая
На Тверской и клубы облаков.
Вроде та же стен выцветших гнилость.
Где ты, юность с безумным лицом?
Вместе с детством моим притаилась
За бульварным неспящим кольцом?
Разлетелись на шару по шару
Все знакомые — дети вчера.
Барды Цоем затёрли гитару,
Спят былые в гробах фраера.
Бородатые бывшие панки
На работу с портфелем спешат.
Кто-то спился, кто лезет под танки
На границе, фронтами зажат.
Хорошо ль быть последним, иль плохо?
Доживая короткий свой срок,
Умолкает лихая эпоха,
Как в кассете зажёванный рок.
И снова про дворы
Промзоны — лет советских свалки,
Не сменен сей репертуар.
Пройдусь бездельницей вразвалку,
Найду заплёванный бульвар.
Присяду там, а город всюду
Коптит невидимой трубой.
Как мне забыть вас? Не забуду,
Дворы с печальною судьбой.
Здесь с однокашником любили
Мы по жестянкам пострелять.
Мы жили бедно. Страшно жили,
Но вы, дворы, — мне дом и мать.
Вы мне открыли в даль дороги.
По вам, где лесополоса,
Я, как трамвай, лосиным рогом
Брела упёршись в небеса.
И всё мечтала неустанно,
Мечтала юно и легко:
От вас в безвестные туманы
Сбежать однажды далеко.
Жить где-то, серость не мурыжа,
Быть в дальнем странстве удалом.
Сейчас же думаю, как ближе
К вам стать, чтоб вспомнить о былом.
Во всё, что сталось, окунуться
И, перервав свой длинный путь,
Кого найти, к кому вернуться,
Кого молчаньем помянуть.
Подъезд косой, спит лестница
Подъезд косой, спит лестница в нём куце,
Стою, билетик комкаю в руке.
Пойти, что ль, по округе прошвырнуться —
Нечёсаной, неспящей, налегке.
Сама себе подруга и соратница,
Сама себе шутиха, арлекин.
У местных алкашей вторая пятница —
Осколки затрещали у витрин.
Коты орут, и дети, и водители,
И грач передаёт привет грачу.
Услышьте их, небесные святители,
Пока за всех стоически молчу.
Форточка в небо
Дом клубится густой канителью,
Старым бытом и горем пропах.
Не продышишь, ей-богу, дурнею,
Хоть и ставни давно нараспах.
Душно, где бы была я и где бы
Ни была в забытье пустоты.
Мне бы форточку. Форточку в небо,
А за ней — голубые цветы.
А за ней — неземную поляну,
А за ней — заливные луга,
И тогда я вздохну, я воспряну,
И тогда я устрою бега
За самою собой. Не спасую.
Память дней сняв, как чью-то броню,
И тогда свою жизнь я босую
По небесной траве догоню.
В стране остановилось время
В стране остановилось время.
Я ни приехала б куда,
Дымят от неба и до земи
Панельным прошлым города.
Дома стоят того же типа,
Как в моём стареньком дворе.
С угла знакомой галкой липа,
С белёсой краской на коре.
Подъезды родные косые —
Не отличишь, гляди в упор.
И кажется, что вся Россия —
Один огромный старый двор.
Обшарпанный двор девяностых,
Где все на «эй» и все на «ты».
И только солнечные вёсны
Осветят серость бедноты.
Пионерский заброшенный лагерь
Пионерский заброшенный лагерь.
Спит в иголках фонтан подо мхом,
Облупились железные флаги,
Поросли корпуса лопухом,
Разлеглись по земле кирпичами.
Травы семя посеют в стене.
Разлетелось тряпьём, кумачами
Знамя красным старьём по стране.
По аллее к просевшей столовой
Лес на свой прорастает манер.
Постаментом в аллее сосновой
Дует в горн без ноги пионер.
Он такой же, как я, здесь ненужный.
Птицы дикой вечерней галдят.
Что ж ты, брат мой, ветрами контужный,
Где девался твой бравый отряд?
Порассыпался ворохом пыли?
Детства кончилась хрупкая ось?
Я не знаю, но мне говорили,
Что в Союзе неплохо жилось.
Ходят в мире ещё пионеры,
Постаменты — такие, как ты.
Нет, не призраки, не лицемеры,
Просто дети эпохи, мечты.
Потерявшись в миру, словно тени,
Потерявшие старую мать.
Ну а мне любо здесь, в запустенье,
Что со мной не стряслось вспоминать.
Вот дом, вот двор
Вот дом, вот двор. Здесь прожил двадцать лет
Мятежный дух мой детский и колючий.
Подъезды, сад, гараж, за ним кювет,
Всё там же кошки белые мяучат.
Эпохи прошлой скошенный фасад
Разбитый и обшарпанные виды.
Кирпич столетний, буро-полосат
Под пылью, как под времени эгидой.
Всё тот же знак «пацифик» на стене,
Чуть посветлел на бойлерной, но всё же
Остался жив, чтобы напомнить мне
О том, чтоб я не выцветала тоже.
Сосед немой, что с детства мне знаком,
Как раньше неизменно брови хмурит,
Выходит из подъезда босиком
И долго очень курит, курит, курит.
Он отсидел, вернулся и опять
Коптил, смолил размеренно, тягуче.
Казалось мне, что вот, ни дать ни взять,
Из-за него над полем вечно тучи.
Дорожное
Сонность, огни электрички,
Старый потёртый рюкзак.
Может, всё то с непривычки
Жить по-людски, или так
Просто, любя переезды,
Грызть путеводную нить,
Чтобы не серость подъезда,
Чтобы на месте не гнить.
Спит контролёр у окошка,
Рядом охранник уснул.
Месяц запрыгнет, как кошка,
В окна вагона и в гул
Тамбуров грязных и пьяных,
В них и утонет, поди,
Сбросит небесные раны —
Те, что давно позади.
Как позади мегаполис,
Каша людская мала,
Южный ли северный полюс,
Где я себя не нашла.
Что не храним — не имеем,
Как быстрый фон из окон.
Сквозь стук колёс хитрым змеем
К мыслям запятился сон.
Худы ли, добры делишки,
С смеха ли, с горя рычи,
Всюду один городишка
Снится мне в стылой ночи.
Жёлтой неясною тенью,
Словно бы верно любя,
Там для святого спасенья
Я позабыла себя.
В вагоне грязном и разбитом
Мчу по зелёной в гулком шуме
Метро я вниз, и так чудно,
Как будто бы в пробитом трюме,
Как на конечную — на дно.
В вагоне грязном и разбитом,
Где пол и двери заплюют,
Бездомный спит, пропахший спиртом.
Обходит редкий его люд.
Час поздний. Спать, пожалуй, впору.
И переход давно закрыт
В прошедший день, хоть мчи опором,
Хоть мир моли, хоть плачь навзрыд.
Не воротиться в жизни дали.
Не воротить, как скажут, вспять.
А мы привыкли. Всё видали.
Нам не впервой себя терять.
И бомж, проснувшись, потерялся
В который раз в своей беде.
Встал с спальных мест, за сердце взялся.
Вдруг закричал: «Да где ж я? Где?
Где я теперь? Скажите люди!»
Со страхом в лица заглянул.
Кто отшатнётся, кто осудит,
Кто молча в мыслях упрекнул.
Все выходить, он в двери тоже.
На остановке не своей.
А мне в нём чудилась похожесть
И та ж печаль в дуге бровей.
Посмеёмся и поплачем
Посмеёмся и поплачем
Над своею над судьбой.
Над страной больных, незрячих.
Что осталось нам с тобой?
По разваленным кварталам
Прошвырнёмся ходом двух,
По проулкам захудалым,
Перестройки чуя дух,
Чуя города разруху.
В запустенье третий Рим.
Вновь трясущейся старухе
На питанье подадим.
Ну а нам с тобой, бродягам,
Дни и ночи напролёт
Хлеба корку в передрягах
Бог лишь только подаёт.
Сегодня крыши всюду чистят
Сегодня крыши всюду чистят,
И снег повержено мчит вниз.
Он сокрушён февральским свистом
Неспящих радостных синиц.
Велосипеды едут мимо,
Проснулся живостью Арбат.
Зима сдалась, погнали зиму
Прочь взмахи мётел и лопат!
Уж скоро, скоро воцарится
Бессонный май ветров гульбой.
Свисти от радости, синица!
Провозгласи его собой.
В чёрном прогоне метро
В чёрном прогоне метро,
В гулкой вагонной дремоте
В космоса словно нутро
Мчусь на своём космолёте.
Вспыхнет фонарь-огонёк,
Модуль тряхнёт, навигатор.
Это звезды свет далёк
Бьёт в окна — в иллюминатор.
Или, должно быть, блестел
Спутник, а мож — метеоры.
Тянется шумный тоннель,
Словно кротовые норы.
Не слышен голос и крик —
В космосе их не подметишь.
К станции мчим напрямик,
Словно к отдельной планете.
Вот бы найти верный путь,
Нишу свою с новым миром.
Сквозь измеренья нырнуть,
Как через чёрные дыры.
Звёздная светит тропа
Серых платформ неизменных.
В двери ворвётся толпа —
Тысячи разных вселенных.
Космос останется тих,
Мраком встречая пытливым.
Как мне твою среди них
Взглядом найти торопливым?
Мне десять
Мне десять, гаснут окна-мошки
Иль светлячки в ночной хандре.
Я и оборванная кошка
Сидим в покоцанном дворе.
И ни души. Ушёл калека —
Сосед контуженный немой.
И пьяный гул утих в аптеке.
А мне бы только не домой.
И кошке никуда не деться,
Хромой, нечёсаной такой.
Крошу с столовой хлеб от сердца
Ей детской худенькой рукой.
Сидим… двойняшки-неразлучность,
Бродяжки с мглой наедине.
А где найти благополучность?
В каком негаснущем окне?
Вот в том, нет, в том — живёт принцесса!
Скажу, собачий слыша лай.
А в том — волшебница из леса,
В том — одноклассник Николай.
Его мать возит на шестёрке,
Он ходит важный, будто гусь.
У них остаться? Будет порка.
И будет, если я вернусь.
Я будто страшный уголовник,
Сбежавший с камеры сновать!
Чердак закрыл суровый дворник.
Вот в нём бы переночевать!
Я словно раненый разведчик
К своим бегу через огонь!
Я мушкетёр! Я бравый мечник!
А кошка — то волшебный конь.
Я выживу, дождитесь, братцы!
Кот — это тигр. Страшный зверь!
Лишь в сказку можно мне податься,
У ней всегда открыта дверь.
С товарняка на пассажирский
С товарняка на пассажирский.
Колёса звонко тарахтят.
В суме — пай хлеба монастырский,
Подарок матушек, ребят.
Присяду у окна в вагоне.
В стекло врывается рассвет.
Встречают в радостном поклоне
Берёзы, серебря кювет.
Напротив дед сидит печальный,
Глядит в серьёзной седине.
Как будто в этой думе дальней
Он что-то знает обо мне.
Не хмурься, дед, не хмурься, старче!
Что нам унынию служить?
Сейчас рассвет раздастся ярче,
И ты увидишь: можно жить!
Размяв уставшие колени,
Поймёшь, улыбчив и дремуч:
Не так страшны былые тени,
Когда горит весенний луч.
Клубись заводами, окраина!
Клубись заводами, окраина!
Район заброшенный рабочий.
Пусть гам твой сиплый неприкаянный
Стоит вороний и сорочий.
Печальная земная отчина.
Дворами сердце лишь разжалобить.
Коль где-то жизни есть обочина,
То это тут. Добро пожаловать!
Истлела здешненская шушера.
Катился кто, те докатилися.
Что проржавело, то порушено,
Что разбивалось, то разбилося.
А нам теперь так странно, выжившим
В удаче ли, в немой обиде ли,
Нам, из себя раба довыжавшим,
Нам лишь наверх, мы низость видели.
Нам только всем дорогу смелую,
Без ветра в спину и без ропота.
Нам только в даль небесно-белую,
Мы нахлебались чёрной копоти.
Мы упорхнём, неистребимые,
Туда, где реки смыли тяготы,
Где ждут нас издавна любимые,
Где дышит поле летней ягодой.
Пустынное метро ночное
Пустынное метро ночное
Встречает своим тяжким гулом.
Идёт вагон, протяжно ноя,
Старушка с краю спит с баулом.
Позавчерашняя газета
По полу начала движенье.
В окне за мраком дрогнет где-то
Моё кривое отраженье.
Куда несёшь меня с разбега,
Состав, запутанный верстою?
Скрипишь, как старая телега,
Гремишь железной чернотою.
Как будто я твой призрак, млечность,
Туманом мчусь по ночи следу.
Как будто я спешу всё в вечность,
Но только в завтра лишь доеду.
Ну, здравствуй, мой район,
глухой, старинный
Ну, здравствуй, мой район, глухой, старинный.
Эх, сколько зим промчалось, сколько лет.
Всё той же улиц лентой тихой, длинной
Ты шлёшь мне свой обветренный привет.
Не изменилось бедное соседство
Хрущёвок. Старой башни куполок.
Вдруг дождь пошёл, как будто бы из детства,
И всё собой, туманом заволок.
Да-да, тот самый, из годов далёких,
Собой который сердце веселит.
Из тучи невесомой солнцеокой
Грибной частит среди бетонных плит.
И шепчет мне: «Эй, русая девчонка!
Узнал тебя, годам я вопреки».
Бежим по лужам снова: бойко, звонко!
Как раньше, помнишь? Наперегонки!
В пустой квартире
Темно. В прихожей зале на полу
Сидеть люблю в полночности метели,
А в комнатах незапертые двери
Свободе шепчут тихую хвалу.
Облезлость стен, подтёков и полос,
Разбитость, недостроенность квартиры.
Мне кажется, что у побелки дыры —
Не дыры вовсе, а сплетенье звёзд.
А рваности обоев и газет —
Ремонт незавершённый? Нет, не это.
То выросли небесные кометы.
Летят в пространстве миллиарды лет.
Что за окном во тьме? Огромный мир.
Он небывалый и волшебно тихий,
Как будто в нём мечта шумит, не лихо,
Добра и сказки радиоэфир.
Пол, стены не сомкнутся вновь в тупик,
Я звездочёт, была их арестантом,
Вдруг с верой поглядела на гигантов
Небесных — и забылась грёзой в миг.
И вот, побег свершаю смелый вон,
Побег к высокому, побег наружу —
Мчусь к звёздам, что горят в ночную стужу
В многоквартирном доме сквозь бетон.
Я потолок душою прохожу,
Я слышу, как жильцов неспящих мысли
И сны летят со мною в ясность выси —
Все скопом, что подобно миражу.
На верхнем этаже читает мать
Своим ребятам радужные сказки.
И эти сказки, сохраняя краски,
Со мною поднимаются летать.
И вот мы: сны, легенды — в высоту,
Друг друга видя и друг друга слыша,
Поднялись на чердак, а дальше — крыша,
Свобода на обветренному лету.
И я витаю там, где облака,
В пространстве мыслей, сея их как просо.
Ищу любви, ответы на вопросы
И счастье, устремлённа и легка.
Ищу дорогу в вечности длинной
И способ среди снега, серой пыли,
Как навсегда себе ночные крылья,
Мечты оставить за своей спиной.
И ты, я знаю, тоже где-то там,
Вдали такой небесной эпопеи.
Для песен ищешь новые идеи,
По тем же вдохновенным мчишь местам.
На рок-концерте
Басы закладывают уши.
Зал в полутьме, дым по ногам.
Идёшь сквозь воющие души,
Идёшь по песенным слогам.
Через толпу телесной массы
Ты пробиваешься вперёд.
У сцены, как в поповских рясах,
Панк-группу в чёрном ждёт народ.
Пол звуки трогают гитары,
Вдали солист низводит рык.
Последний пьяный ряд отары
Под ритм срывается на крик.
А барабаны бьют по почкам
И отзываются в груди.
Ты, нелюдимый одиночка,
Что ищешь стойко впереди?
Сжимают горло, душат стены,
Ты прорываешься на свет.
Не выход ищешь и не сцену,
Не славы, не признанья, нет.
В толпе, как в море субмарина,
Идёшь на звук или на рок.
Находишь спины, спины, спины,
Тычок локтем в щемящий бок.
Ты ищешь в космосе вселенных —
Иных, таких же, как и ты.
Иных, живых, одноплеменных,
Любви в глазах, не пустоты.
Тропу особенного мира —
Мира весны, что даден нам,
Если поплыть, отдавшись лире,
По буйной музыки волнам.
Автобус мой межгород тарахтит
Автобус мой межгород тарахтит.
В нём нет почти попутного народу.
Ребята, что ровесники на вид,
За жизнь галдят лихую, за свободу.
Эх, даль-судьба, ряби собой, ряби
Для нас своей неведомой загадкой!
Мы все твои смешные воробьи,
Непуганые смертью и рогаткой.
На крыльях своих, думаем, до звёзд
Домчим, видать, что молоды и ловки.
Птенцы без сожаления и гнёзд.
Что ждёт нас на последней остановке?
Что ждёт нас всех, покинувших салон
Вечернего, в ночь вышедшего рейса?
Вошедших в мир, как будто в странный сон.
А, будь что будет! Вейся, путь наш! Вейся!
Перевёрнутый мир
Гитара на полу, торшер, кровать.
Погаснет день, устанет даже он.
О, помоги же мне не горевать,
Переродиться дай, полночный сон.
В нём будут бегать белые слоны.
На черепахах мир стоять вверх дном.
И в свете перевёрнутой луны
Весь город перевёрнутый чудно.
Там перевёрнут дом мой. Стул и стол
Стоят, перевернувшись к потолку,
И музыка идёт из магнитол,
Перевернув мелодию, строку.
И вверх тормашками там грусть-покой,
А страхи — лишь простая пустословь,
А засуха идёт с небес рекой,
И ненависть конечно же — любовь.
Музе
По городу попытать судьбу
Иду одна, расправив спину,
И в эту тихую гульбу,
Как в море, удочку закину.
О муза, красоты сестра,
Средь улиц незаметна вовсе.
Быть может, где ты есть с утра,
И мы с тобой пересечёмся?
Ты нежно взглянешь на меня,
Когда пройдёшь летяще мимо.
Перемигнёмся сном огня,
Как двое тайностно любимых.
Блаженный
По снам столичным ворожённым
Ходьбой размеренной
Идёт бродяжничать блаженный,
Идёт потерянный.
Судьбой оставленный и братом,
В даль несусветную,
Как пехотинец по Арбату,
В часы рассветные.
Один с улыбкой и с бедою —
Не юн, не дедушка.
Через плечо сума с водою
Да с чёрным хлебушком.
Стучит клюкою по окошкам,
Бредёт беспутицей.
В двери колотится ладошкой:
Пусть все пробудятся.
Пусть все увидят да узнают,
Что за метелицей
Возможна радость Первомая,
Хоть и не верится.
Со всюду выгнан и обобран
Уличной шоблою.
Три раза предан, дважды обмер,
Но верит в доброе.
Мальчонка даст ему копейку
Да сушек связочку.
Бродяга снимет тюбетейку,
Расскажет сказочку.
Потом на люд с глазами влаги
Глядит из проседи.
Ох, вы бедняги, бедолаги,
Спаси вас, Господи.
Декабрь, тридцать первое
Декабрь, тридцать первое. Тиха
Москва, её проулки опустели.
И лишь зима, одетая в меха,
Свои несёт песцовые метели.
Ни духа — будто город нежилой,
Стоят одни в снегу дворы-колодцы,
И даже дворник поутру метлой
По уличной дорожке не скребётся.
Предпраздничная стихла суета.
В метро темно, просторно и безлюдно.
Придёт состав — от морды до хвоста
Пустой, как позаброшенное судно.
Весь транспорт над и под подопустел,
Уже доехал люд к родным, любимым.
И только я без суеты, без дел
В автобусе вдоль улиц еду мимо.
Уже давно гирлянды накрутя,
Народ глядит из окон тихо, вяло.
Одна лишь я, окраины дитя,
К своим ещё любимым не попала.
По норам все. Куда меня несёт?
Не унимаюсь на седых маршрутах.
Из года в год, из года в новый год
Всё еду, еду — будто бы к кому-то.
И верю в новогодний зов чудес:
Всё потому, что то и есть вновь чудо —
К кому-то мчать сквозь город и сквозь лес
Всю жизнь, быть может, время есть покуда.
Не приезжать и снова, снова мчать,
Пусть разминуться под погасший вечер,
Купить билет и заново начать,
Глядеться в лица, ждать той самой встречи.
Как Бог пошлёт, как ляжет карта
Потуги солнца или снова бледность?
Как Бог пошлёт, как наша ляжет карта.
Не в этой жизни мирная оседлость,
А в этой ждут: купе, перрон, плацкарты.
Не в этой жизни семьи, ну и что же.
Зато какая дальняя дорога,
Какая мощь, и рельсы точно в дрожи.
В вагоне — как за пазухой у Бога.
Лес, горная река, платформа — кочка,
Крадёмся по степи неторопливо.
В заморский чай добавлю кипяточка,
Я и сама неместного разлива.
Я и сама чужачка в этой саге,
В судьбе-игре, гадательной ромашке.
А где твой дом? — спросите у бродяги.
А сердце чьё? — спросите у монашки.
Нигде, ничьё, а мысли где-то между
Землёй и небом, да землёй и небом.
Мечта зарницей, отблеском забрезжит,
Поймать её бы как жар-птицу мне бы.
Эх, распогодься, облачное око!
А, к чёрту всё! Концовка светит марта.
Мне одиночкой мчать не одиноко,
Как Бог пошлёт, и да как ляжет карта.
В старом доме
В старом доме всё подвижно,
Живо всё, всполошено.
Щёлкнет счётчик еле слышно,
Скрипнет низкое окно.
Сердце внемлет ветхой песне.
С полки книга прыгнет вниз.
Шкаф, рассохшись, тихо треснет,
Щёлкнет старенький карниз.
Загудят над ванной трубы,
Бахнут древние часы.
Шифоньер сипит из дуба,
Как жужжания осы.
Под ногою доски прямо
Шевелятся, пол рябит.
Открываю тихо раму,
Ветер штору теребит.
Залетай, браток сентябрь,
Праздно тюлью не качай,
Не задуй лишь канделябр.
Залетай на вкусный чай.
На столе белеют чашки,
Гости радости полны.
Сядем рядом в двухэтажке:
Я и духи старины.
Спит мир
Спит мир. Какая рань, какая цветь!
За окнами — весенний первый признак.
О небо, ты позволь мне полететь,
Как невесомый белокрылый призрак.
Туда, где я жила не торопясь.
О небо, прояви такую милость.
Я знать хочу, по улицам пройдясь,
Как всё осталось или изменилось.
Когда все рейсы не идут туда
И самолёт упорно не летает,
Хочу узнать: у парка ли вода
Кувшинкой так же белой расцветает?
Пройтись по всем проспектам наконец,
Хоккейного катка и школы мимо.
Где мать живёт, и где живой отец,
И где всё ждёт возлюбленный, любимый.
Туда, где стережёт той жизни треть
Берёза у подъезда одноного.
Чтоб посмотреть, чтоб только посмотреть.
А это несомненно очень много.
Я путь держу на север
Я путь держу на север! Петь судьбе!
Туда, где ждут от холода ознобы.
Равнение на зимы и сугробы!
О север, я скучала по тебе.
Пусть мимо пролетают города.
О мир мой тихий, склонами ледовый.
Пусть назовут сто раз меня бедовой,
Уж если ты та самая беда.
Я мчусь к тебе, как чужды мне юга!
Пусть на югах жить непременно проще.
Не заманить меня плодовой рощей —
По сердцу больше сосны и снега.
И южная мне нега не нужна.
Твоё в душе лишь тихое убранство.
Вот так необъяснима и нежна
Любовь моя к суровому пространству.
Пусть холоден и скуп мне твой привет.
Не ласково качаешь ты берёзы.
По сердцу мне и колкость и морозы,
Когда в тебе все двадцать с лишним лет
Стоит за лесом, где дремает зверь,
Домишка жёлтый с черепичной крышей.
Там ставят чай на травах еле слышно
И руки нежно отворяют дверь.
Где счастье мне искать, в каком году?
Где счастье мне искать, в каком году?
(Попасть в любое время крайне просто.)
В Твери в восьмидесятых ли найду?
В московских непрошедших девяностых?
В Дубне, где с газом старые дома
И всё шестидесятые не вымрут?
У Волги, вековая где кайма,
Или в сороковые, в диких Кимрах?
А можно дальше двинуться назад,
Нехоженый где край в болотах, в ряске,
Запутался где в древности посад:
Пятнадцатый спит век в Волоколамске.
Чтобы в эпохи эти аккурат
Нырнуть, где с прошлым дальним перемычка,
Не нужен и особый аппарат,
А подойдёт простая электричка.
От центра километров едешь пять,
Мелькает ветхо прошлое — калека.
Любое время можно отыскать,
Но двадцать первого не встретишь века.
Душа бежит лазутчиком
Душа бежит лазутчиком,
Эх, по лесам по воронёным.
Ей не нужны попутчики
И боевые компаньоны.
Не нужно проповедников,
Она сама, что свято, знает.
Не нужно собеседников,
Ей речь доступна неземная.
Не требует подсказчиков,
Да по маршруту коренному
Не надо ей указчиков,
Чтобы теперь парить к родному.
К родному месту — городу,
Среди соснового соседства,
К родному ветру-холоду,
Чтоб в нём под вьюгами согреться.
Походи по задворкам
Походи по задворкам,
По лихим пустырям.
Там, где молятся коркам
И закрытым дверям.
Там, где рыщут собаки,
Чёрный воющий сброд.
И при дне и во мраке
Всё пугают народ.
Воют сипло и ложно,
Чтоб клыки обнажить.
И забыли, что должно
Человеку служить.
Походи там, где звёзды
Отгорели на век.
От дорог, где борозды,
И лежит человек.
А над звёздами стая
Воронья средь аллей.
Город — жизнь прожитая,
Город как мавзолей.
Город бывший когда-то,
Город лютых друзей.
Город — сгнившая хата,
Город — сгнивший музей.
Эй, прохожий поддатый,
День спокойствием лжив.
Ты уже виноватый,
Потому что ты жив.
Зима. День тёмен, словно вечер
Зима. День тёмен, словно вечер.
Осталось делать лишь одно:
На подоконнике жечь свечи,
Глядеться в снежное окно.
Небрежно вспомнить, что забыто,
И, не сводя высоких скул,
Махнуть рукой, вздохнуть сердито
Да слушать дальней вьюги гул.
Понять, что всё так быстротечно,
Сидеть мотать себе на ус.
Потом растрогаться сердечно,
Услышав в ветре старый блюз.
Услышав, как все дни заносит,
Как вьюга силится теперь
Вчерашнюю засыпать осень,
Заснежить прошлую капель.
Вскричать: «Пошло всё дружно к чёрту!
Да, быстротечно, ну и что ж!»
Схватить толстовку, что истёрта,
Унять в руках былую дрожь,
Схватить гитару Gibson с пола,
Вскочить с ногами на кровать.
И, как из старой радиолы,
Мотивом вьюге подыграть.
Снег, железнодорожные мосты
Снег, железнодорожные мосты,
Цистерны и открытые вагоны.
Чем мы богаты? Серость высоты,
Бетонные клетушки и загоны.
На электричках мчаться от тоски
По ветхости — идея неудачная.
Что дальше там? За окнами ни зги.
В динамиках шипяще: «Новодачная».
Нет, где-то есть та самая весна!
И жизнь совсем инакая, иная.
Пока что мне дорога не ясна
Туда, полуразвалами, земная.
Но знаю я, там мы с тобой уже
Во снах следы оставили у рощи,
У клёнов, на прибрежном рубеже,
Где дышится размеренней и проще.
Бывали мы в тех радостных краях.
Уклад природ развеивали тихий,
Расслышав пенье славки на полях,
Мы радовались елям и чернике.
И за калиткой речка нам как мать
Журчала песни, булькала запруда.
Тебя б мне для начала отыскать,
Вдвоём уж мы дотопаем до туда.
Бездомность
Скитания по улицам, дворам —
Не бедность, но бессмысленность прогулок
К пустым стенам, к настойчивому гулу
Соседскому за стенкой по утрам.
Бездомность — это более, чем мгла
Озимья и отсутствие пространства,
Чем неименье комнат постоянства
В квартире или своего угла.
И, думается, более, чем тень
Бесхозности и далее безродства,
И больше, чем безвестное сиротство
С потерей веры в приходящий день.
И даже больше, чем с вокзала в ночь
Фонарное глядеть немое солнце,
Смотреть, как электричка вновь крадётся
Пустая по снегам куда-то прочь,
И думать: «Мне б уехать, мне б сбежать!»
Но некуда — звучит сквозь мысли томность.
Но некуда — то вовсе не бездомность,
Бездомность — когда не с кем уезжать.
Кафе за садом, на Бутырской, пять
Кафе за садом, на Бутырской, пять,
Как привокзальность или в этом роде.
Как много душ сюда потосковать,
Как я, под вечер стынущий приходят?
Ловить печаль, как тучную треску,
Когда овита полумраком зала.
Такого рода светлую тоску
Поймаешь только разве у вокзала.
Поймаешь только разве у окна,
С которого дорога в рельсах мчится.
Тоска, что хлеще пряного вина,
Тоска — как зверь, хотя скорей как птица,
Что расправляет белые крыла,
И тянет сердце вдаль бежать, как прежде.
Тоска как святость снежная бела,
Тоска, но всё же более — надежда.
Блуждаю в толпах, нет, не с фонарём
Блуждаю в толпах, нет, не с фонарём,
В подземности двадцать второго века.
Блуждаю, не ищу в впотьмах при том
Среди теней и толп я человека.
Чтобы найти его, порой, ого!..
И жизни в сотню лет настанет мало.
Но знаю: есть он! Ибо без него
Здесь ничего б в помине не стояло.
Нет-нет, он не погиб в седых веках,
Не растворился фреской в скором шуме.
Он не исчез, как мамонт в ледниках,
И от комет нагрянувших не умер.
Он со времён античных не погас,
Не вырван, как сорняк в войны сраженье,
Не продал душу, а скорее спас.
И не погряз в товаропотребленье.
Он страж добра, пусть таен его вид,
Своей благою не скупится силой.
Он светом и улыбкой оживит
Любую подземельную могилу.
Но поиск в одного ль с поводырём —
Пустая трата времени, окова.
Я не ищу благого с фонарём,
С себя точу, как с мрамора такого.
Не скорбна комната — таинственно темна
Не скорбна комната — таинственно темна,
Не одинокий час, а время думы.
И снег идёт на глубине окна,
И тонок отзвук ветреного шума.
Он завывает в раме, он поёт.
На кресле, чуть зажмурившись от неги,
Ты вся как будто в этом белом снеге.
Его полёт — твой радостный полёт.
Как хорошо не ждать туман зари,
А быть в ночи, укрывши пледом ноги.
Как хорошо смотреть на фонари
У бездорожья брошенной дороги
И подмечать движения штормов.
Лес спит давно, за лесом — город эхом,
Чуть еле виден огоньком домов.
В нём столько судеб, счастья, горя, смеха.
Но он вдали, а ты вдали его.
Как будто вне той жизни беглой, краткой.
Как будто вне суетности того,
Представится судьбой что крайне шаткой.
Ты как творец, кто отстранён и тих,
Взгляд с отдаленья ясен, полноценен.
И в этом мире скоростей лихих,
Покоя миг, о, как ты драгоценен.
Ночной трамвай
Мне равных нету по скитанью
По миру вдоль и поперёк.
Трамвай несётся в грохотанье,
В ночи как длинный огонёк.
Горят все окна. Безрассудность —
Блуждать в пургу, но он помчит.
Сажусь. Спокойствие. Безлюдность.
По рельсам скорость застучит.
Сквозь лес, между сосновых гребней
Трамвай летит и колет лёд.
Не сомневаюсь, он волшебный!
Он меня в сказку принесёт!
Иначе для чего завесу
Он снега сказочно пылит?
Иначе для чего по лесу
Он так таинственно летит!
В тиши с колёс вдруг искры брызнут,
Как с Сивки в удалой полёт.
С чего же позднее так в жизни
Всегда загадкой отдаёт?
Что электричка, что трамваи —
В ночи как хитрая лиса.
В них есть загадочность такая,
Что просто верить в чудеса.
Перед сном
Я перед сном глаза смыкаю,
Думы стараясь превозмочь.
А надо мною тишь такая!
А надо мной клубится ночь.
Я слышу, как за лесом гулко.
Я руки в стороны тяну.
Я отпускаю на прогулку
Себя и не держу в плену.
Я отпускаю мыслей стаю,
Как невесомых лебедей,
И вот — душа уже блуждает,
Наружу в форточку скорей
Летит. Над речкой голубою
Летит оглядывать листву,
Летит теперь обнять собою
Всю крепко спящую Москву,
Тот старый дом, где дорогие
Года коптил печной дымок.
Где люди уж живут другие
И переменянный замок.
Летит до севера, к вокзалу
И, не купив билет на рейс,
Без промедленья и привала
Летит за поездом вдоль рельс.
Сначала примостится к крыше —
Свободна, вольна и хитра,
Но защекочут её, рыща,
В ночи шутливые ветра.
Она взметнётся и со смехом
Отпрыгнет в сторону, взбрыкнёт,
И не заметит, что приехал
К конечной поезд-вездеход.
Приехал к неуёмной Волге,
К огням и к волнам, что востры.
Душа летит сквозь сосны, ёлки,
Ища знакомые дворы.
Она твой город помнит тихий,
Город — как остров среди рек.
На перекрёсток выйдет лихо —
Так, словно лодочка на брег.
И у стекла замрёт под липой,
Где штор знакомое сукно.
Ты ей с привычно мягким скрипом
Открой вновь старое окно.
Спасибо тебе, скромный ветхий дом
Спасибо тебе, скромный ветхий дом,
За то, что тишиной меня приветил.
За скрип доски в полу твоём худом,
За то, как был ты солнечен и светел.
За дым заводов из окна вдали,
За старую облезлую берёзу,
За лес, за облака, как корабли
Небесных мореходов-виртуозов.
Я уезжаю, знаешь, навсегда.
Наш мир — одна большая перемена.
Но я, куда б ни мчали поезда,
Тебя теплом припомню непременно.
Спасибо, что на ржавенький балкон,
Где время выгибало прутья-спицы,
Слетались утром дикие синицы,
А я давала им с ладони корм.
За ящик за почтовый без письма,
Без новостной заброшенной газеты.
За то, что не строчила тут впотьмах
Кому-то ночью скорые ответы.
За стен советских светлый архаизм,
За чьи-то обветшалые плакаты,
За тихую разменянную жизнь,
А более — спасибо за закаты.
Выскакиваю из подъезда
Выскакиваю из подъезда,
Весна, тепло, за мной, айда!
Через забор обхода вместо
Скачу, в карманах ерунда.
В карманах старые билеты,
Сор разный, гайка и шуруп,
Ещё звенящие монеты,
Проход просроченный в яхт-клуб.
Дорога-мать, встречай бродягу!
Шагами пыль твою мощу.
Сверну судьбу я как бумагу
И самолётом запущу.
Пущай летит, куда положит
На душу бог иль ветра свист.
Клён шепчет новою одёжей,
Ко мне протянет свежий лист.
Иду болтаться, ошиваться,
Иду тропинками кружить.
Подпойте мне, бульвары, братцы!
Иду смеяться, петь и жить!
Засыпает Орехово, снег повалил
Засыпает Орехово, снег повалил, но тепло.
То ли от фонарей, то ли от моих трепетных мыслей.
Под зонтами подружки бегут, хохоча, от метро,
Ну а я всё неспешно бреду мимо скверов безлистных.
Снег сбивается в тучи, он всюду — куда ни взгляни.
Он в глазах, в небесах, он не знает ни меры, ни края.
Сыпь, пока ты живёшь, хоть весь морок собой взбелени!
Сыпь сегодня, сейчас ты, покуда совсем не растаял!
Все мы здесь кандидаты исчезнуть, чуть только вздохнул.
Все мы здесь кандидаты на взлёт и на скоростный вылет.
Чёрт возьми, посыпай этот старый район, этот гул,
Пока небо полёты твои да себе не зажилит!
Ну а я погляжу, я с тобой полюбуюсь, дружок,
Пока зрячи глаза мои, на чисто белое чудо.
Тихо-тихо. И колкий ложится под Мартинс снежок.
Ночь волшебств, ночь тепла, для меня для одной отовсюду.
Куда бежать, куда податься
С платформы вихри непогоды
В сугроб грозятся уволочь.
Справа промзоны и заводы,
А слева — чёрной кошкой ночь.
Куда бежать, куда податься?
(Вагон придёт. Пустынность мест.)
Когда тебе едва за двадцать
И в мире ты одна как перст?
Живёшь мечтателем, зевакой,
Крапивой дикой, в полный рост.
Состав зелёною собакой
Помчит, в снегу утопит хвост.
Там где-то ждут. А может, поздно —
Не ждут, поверив в суету.
Вьюжь мир, пурга! Ты грандиозна!
Но не завьюживай мечту.
Идём, автобус будет скоро
Идём, автобус будет скоро!
Пусть льёт апрельская вода.
Нас ждут долины и просторы,
Нас ждут иные города.
Те, о которых и не снилось.
Хватай кожанку и рюкзак.
Не будем в судеб верить милость —
В дорожный только лишь зигзаг.
Нам, с колеи мирской сошедшим,
Под небом есть везде приют.
Пусть городскою сумасшедшей
Подле тебя меня зовут.
Мы чудаки, мы сумасбродны
В глазах прохожих и родни.
Всё от того, что мы свободны
Немного больше, чем они.
Дом покидаю
Дом покидаю. Склонится звезда
В ту комнату, где я жила ребёнком.
И словно бы всё тем же лебедёнком
Я только выпадаю из гнезда.
В окне фонарь и силуэт сосны.
И страшно на прощанье оглянуться,
Как будто вид как лезвие воткнуться
Грозит и просочиться в мои сны.
Свет погашу, но на кровать и стол
Гляжу, в надежде будто зацепиться.
Нет, я совсем не выросшая птица,
Постойте! Но с-под ног уходит пол.
На деле я давно уже лечу,
Машу крылами, что есть дикой силы,
Над лесом, где сутулые могилы
Родителей стоят плечом к плечу.
Над городом моей весны, мечты.
Который перестроен, переломан,
И ввержен в автострад широких гомон,
Едва найдёшь в нём близкие черты.
И светит мне огромная луна.
Куда, скажи, лететь в ночном покое?
Чтобы найти ещё одно такое
Окно, фонарь в котором и сосна.
Мой в глушь закутанный район
За что люблю тебя — не знаю,
Мой в глушь закутанный район.
За факт рожденья иль иная
Любовь в уме живёт моём?..
Пройдусь вдоль улицы. Как ярко
Пятиэтажки жгут огни!
У труб прохожие с цигаркой
Трамвая шумной ждут возни.
Холодный, северный, разбитый,
Где через раз есть фонари.
Люблю твой шелест, с лязгом свитый
Электропоезда вдали.
Заборов ржавых кось и снежность,
Подъезд с обломками двери.
К той неустроенности нежность
Сквозит какая-то внутри.
Прошиты рельсами развалы,
За ними дол в дыму лесном.
Как по тебе мгновений мало
Прогулки долгой перед сном!
Твоя Москва
Охотный ряд в дворцах нетленных.
Люд наводнил газон садов.
Гуляют тысячи вселенных,
Гуляют сотни городов.
Идём и мы. Ты так задумчив,
Что-то шепнул мне и умолк.
Гудят машины многозвучно,
Флейтист у стен играет фолк.
Моя Москва шумит неспяще,
Но я хочу как наяву
Взглядом своим — живым горящим —
Узреть хоть раз твою Москву!
Такой ли в ней чудесный шелест?
Трамваи так же веселы,
Как и в моей? А туч вид перист?
А так же ль улицы светлы?
А мост над речкой грандиозный,
Даль пополам что разломал,
Такой же сказочный и грозный?
Или уютен он и мал?
А воды? Так же поднимают
Моторы лодок и челны?
А воды? Тоже оды маю
Поют иль скромны и черны?
По Москве бредёт прохожий
с Ленинградкой за спиной
По Москве бредёт прохожий
С Ленинградкой за спиной.
В старой вытертой одёже,
Несуразный и смешной.
Жизней звон в чехле запрятал.
У него, как у кота,
Семь их было до заката,
А осталось ни черта.
Семь бренчало под рукою,
Пальцы в кровь изведены.
А теперь с игрой такою
Оставалось три струны.
Первую порвало время,
А вторую — лучший друг,
Кому дружбы старой бремя
Опостыло как недуг.
На четвёртой смелым жестом
Душу сам для мира рвал.
Третью вырвала невеста,
Что сбежала за Урал.
От квартиры до квартиры
Он бродил — ночной чудак.
Никому не нужный в мире,
Чёрти что и чёрти как.
Необъятная улыбка.
Выше всяческих похвал,
Как же он на струнах шибко
Трёх тех мастерски играл!
И казалось, как бы тяжек
Ни был мир людской вовне,
Он сыграет лихо даже
На одной своей струне.
Люблю московское метро!
Люблю московское метро!
В его неспящем вечном гуле.
Под землю спрятаны хитро
С размахом залы-вестибюли.
Лепнины в сводах потолка.
Проездив в нём я четверть века,
Воскликну снова: «Велика
Мощь и уменье человека!»
Старинных люстр блестит каскад,
А витражи, картины, фрески!
Заголосит в знакомый лад
Состав, причалив в тихом треске.
Спокойно слиться с глубиной.
Вагоны в синеватой бели.
Их стук и шум мне как родной
Звук материнской колыбели.
Промчишься пулей по кольцу:
Мелькают пассажиры — лица.
В метро живом не быть концу
Бурленью радостной столицы!
Сорваться утром
Сорваться утром в хмури благодать
Немого дня, прийти на поезд ранний,
Не рассчитать, конечно опоздать
И ждать другого в солнечном сиянье.
В какой-то сесть, бежать по морю луж
От контролёров в тамбур из вагона,
Устать катиться, выйти где-то в глушь,
Брести вдоль рельс по дикости прогона.
Набресть на дальний тихий городок,
Найти в нём почты древней обитанье.
Послать тебе гитару бренькать рок
Свою оттуда и письмо-признанье.
В чехол пустой сполна насобирать
В лесочке яблок с красно-жёлтый дички,
Измять траву поляны как кровать,
Пойти искать, где ходят электрички.
Увидеть на заборах старых вязь
И как мужик траву за лугом косит.
Когда получишь бандероль, смеясь
Воскликнешь: «Где Дикарку только носит?»
Разгоняю километром жизнь
Эх, усталость, словно бы привычка.
Город жмёт бетоном укоризн.
К чёрту всё! Сажусь на электричку:
Разгоняю километром жизнь!
Разгоняю мысли и печали,
Замелькает станции кирпич.
Не сидеть же всё, смотря на дали
В мониторе, как в гнездовье сыч.
Что сейчас у мира на повестке?
За окном всё голь да беднота,
За окном трущобы, перелески.
Не в упадке только лишь мечта.
А мечта — она как глубь у брода,
А мечту, её, ядрёна вошь,
У исконно русского народа
Из души во век не отберёшь!
Я лелею свою потерянность
Друг, товарищ мой, мира северность
Поглотила меня под луной.
Я лелею свою потерянность.
Даже ты не сравнишься со мной
В тех скитаньях с составами мчащими,
Где потёрта последняя нить.
Даже ты забулдыгой пропащую
Так не сможешь плутать и бродить.
Даже ты свою поступь нетвёрдую
Так не выпляшешь в миг вечеров.
Даже ты с своей синюю мордою
Не пропащ средь знакомых дворов.
Даже ты, заползающий гадиной
Вглубь подъезда, ночной баламут,
Для кого-то окажешься найденный
В доме, где вспоминают и ждут.
Не уходи из памяти, мой двор!
Не уходи из памяти, мой двор!
Беззубая улыбка друга Гриши,
Шипучки вкус, покоцанный забор,
Излазанные чердаки и крыши,
Веснушчатые лица казаков,
Разбойников чумазые коленки.
Наш штаб среди разбитых парников,
И взгляд суровый бабки рыжей Ленки.
Запах сырой исхоженной травы,
Вместо мяча — полёт консервной банки.
Луки с лозы, подручность тетивы
И плиты недостроек — наши танки.
Не уходи из памяти наспех!
Пусть перекроен ты давно разимо,
Мне кажется, порой всё слышу смех
Там наш я сквозь года, лета и зимы.
Эх, страна моя гаражная!
Эх, страна моя гаражная!
Над землёй шумит ковыль.
Эх, страна моя бумажная!
Постсоветских досок гниль.
Перепутья бездорожные,
Мир, раздетый догола.
Храмы жадные безбожные
Да решётки, купола.
Эх, страна моя панельная,
Звёзд нерадостный убор.
Эх, распутица земельная,
В крепкой ругани забор.
Эх, страна моя ржавелая,
Шифер травами порос.
Эх, заводы запустелые
Прошлым плачут в блеске рос.
Эх, страна моя вокзальная,
В смоге белом как в фате.
Дева тихая венчальная
Вновь распята на кресте.
Укачай меня, «Ласточка»
Укачай меня, «Ласточка». Рельсы
Гладь крылом стальным, далью измерь.
Дай в вагонах твоих мне согреться,
Впереди пусть Торжок или Тверь.
Я ведь тоже продрогшая птица,
Только крылья устали летать.
Укачай. Пусть мне нежно приснится
Старь квартиры и тихая мать,
Дом высотный у школьной ограды,
Двор спортивный, где садик широк,
Одноклассница — девочка Надя,
Что спешила со мной на урок,
Окна ветхой советской столовой,
У забора Пират — дряхлый пёс.
Пусть во снах повторится по новой
Всё, что времени вихрь унёс.
Здравствуй, станция ночная!
Здравствуй, станция ночная!
Слышу электрички свист.
Курит, ноги разминая,
На платформе машинист.
Скоро птицей на свободе
Мы помчим в ночной кумар.
Пассажиры ходят, бродят,
Изо рта пускают пар.
Спи, Москва, я ненадолго.
Самых сладких тебе дрём.
Город слышит — буря смолкла,
Маякует фонарём.
А на небе — звёзды-свечи,
Вся вселенная видна!
«На Можайск?» — услышу речи.
«Нет, сейчас пойдёт Дубна».
Улыбаюсь. Спи, столица,
В шуме, в вечном шабаше!
Сколько ж счастья, когда мчится
Вновь душа к другой душе.
В городке, где жизнь не происходит
В городке, где жизнь не происходит,
В городке, где каждый на счету,
Сложно быть как птица на свободе,
Сложно мчать и грезить на лету.
Вечером сигаешь из окошка,
Не шумя, ведь не впервой чудить.
С первых этажей летишь, как кошка,
И идёшь по улицам блудить.
Огибаешь площадь по аллее,
В сумке кола, чипсы взяты впрок,
А в карманах музыка — там плеер,
А на сердце — блюз, весна и рок.
Станция встречает шумом люда,
Смотришь будто с призрачных высот.
Веришь, что однажды вдруг отсюда
Поезд тебя скорый унесёт.
Так приелся парк, и лес сосновый,
И знакомый двор, и звон цикад.
Но увидишь городок по новой —
Как в окошки врежется закат.
И опять душа как стриж над полем
Замечтает да зашепчет в тишь,
Что однажды вырвешься на волю,
Что однажды так же полетишь.
Город в полночном тумане
Город в полночном тумане,
Чудно смотреть, как точь-в-точь
Ватой в небесном кармане
Белью сменяется ночь.
Крыши в дыму и берёзы,
Всепроникающий чад.
Полупрозрачная грёза.
Ветры пред нею молчат.
Скрыты от глаза дороги,
Еле видны провода,
Едет троллейбус безрогий
Словно нигде, в никуда.
В метре не видно, кто близок, —
Дом ли, дорога, иль гать.
Дымка бросает мне вызов
Будто бы что-то искать.
Жизни иной ли начало?
Жизнь с окончаньем иным?
Что-то, что не отзвучало,
Птицам доставшись ночным?
Или тебя искать может,
Друг мой, несчастно любя?
Или пропавшим прохожим
Встретить в тумане себя?
Там, где бульвар неприкаян,
На почерневшем мосту
Встретить себя у окраин,
Вывести как сироту.
Или в густеющем смоге
Пальцем нащупать луну.
Или найти по дороге
Путь в дуракову страну.
Вечно там жить да смеяться
Горя без в вешнюю высь.
Крепко сперва потеряться,
Чтобы однажды найтись.
Москва в тумане
Москва в тумане. Беспросветный дым.
А может, явь так тлеет и дымится?
Должно быть, это всем всё просто снится
Под небом, как под потолком седым.
Москва в тумане. Только фонари
Видны, как отблеск тающей печали.
Глаза бредя с ногами различали
Лишь этот свет негаснущий вдали.
Что если мир и есть такой вот смог,
Однажды вдруг уставший от материй?
И больше камнем быть уже не смог
И воспарил. Туман, по крайней мере
Он ближе к небесам. Так вот, Москва,
Отбросив эту всю земную тяжесть,
Оторвалась от площадей едва
И поплыла в межвременном вояже,
Сроднившись с облаками. Что ж, тогда
Последовать примеру за столицей
Придётся мне и тоже раствориться,
Пропав со всех окраин без следа.
Стучись в святые небеса
Дорог разбитых полоса
Глядит в провинциальной грусти.
Стучись в святые небеса
С обтёртых улиц, с захолустий.
С глухих запущенных дворов,
С подъездных закутков, идущий,
Сердечный не имея кров,
В полуразрушенную гущу,
Куда глаза глядят и в бронь
Ветров завьюжено одетый.
Когда в душе благой огонь —
Глаза, обращённые к свету.
И под огнём тем съёжит в дым
Печали, мрак и неустройство.
И не покажется худым
Твоё весёлое изгойство.
Дорог разбитых полоса.
И, задирая взор свой к крышам,
Стучись в святые небеса
И верь, что там тебя услышат.
Простите, незнакомец, не курю
Простите, незнакомец, не курю.
Простите, не скажу вам в снежном шторме,
Зачем я прихожу здесь на платформе
Сидеть на самой лавочки краю.
Зачем смотрю я с нежною тоской
В разъезд, где стрелок иглы раздвоятся,
Где тайной рельсы в блеске заискрятся
Оранжевой и серебра рекой.
Зачем жду, как ослепит яркий свет
Глаза ночного быстрого экспресса,
Зачем шепчу ветрам я свой привет,
Как жаркую молитву шепчут в мессу.
Зачем смотрю, как на седой вагон
Облезший сад свои бросает тени,
Играв ветвями, словно детским сном
Моих зрачков коснувшись и смятений.
Зачем в преднощных стойких холодах
Я грею о дыханье свои руки,
Зачем считаю птиц на проводах,
Вздыхая, словно с кем-то жизнь в разлуке.
Зачем я, пропуская вновь состав,
Встаю и уезжаю на последнем
Куда-то к никому и в никуда…
Как и пришла — негаданно, бесследно.
Постсоветская трагедия
В замызганном неспальном городе,
В забытом богом, позабытом чёртом,
Плетёшься во дворе, в панельном коробе,
По улицам, истлевшим и истёртым.
Поросший мхом балкон — твоё наследие.
Он щемит сердце нежностью такою,
В которой постсоветская трагедия
Сплелась с кромешной русскою тоскою.
Идёшь, глядишь в окошки деревянные:
За этим друг спивался всё охотней.
Другого положили безымянные
За новые шнурки за подворотней.
Знакомый двор, подъезд дымит в издёвку.
Войдёшь — зажжётся свет в углу прихожей,
Отец, стыдливо прячущий верёвку,
На табурете замер в крупной дрожи.
Он проживёт ещё четыре года.
Умрёт в воскресный праздник от запоя,
А ты вновь выйдешь, словно на свободу,
В тот день гулять в район с самим собою.
Увидит глаз, цепляясь без усердия:
Родную серость с нежностью такою,
В которой постсоветская трагедия
Сплелась с кромешной русскою тоскою.
Сто первый километр
Сто первый километр за окном.
Платформы всё разрушенней и гаже.
Провинции в свечении дневном
Лишь снятся уголки столичной блажи.
Торгаш в вагоне вертит резво нож
И шокер, говорит — огонь-вещица.
На гопника матёрого похож.
Он предлагает всем вооружиться.
Смеются урки с тамбура хитро,
Травмат из них покручивает рыжий.
Здесь в карманах у каждого перо,
Кто в подмосковной гуще хочет выжить.
Проходит мимо урков музыкант —
Патлатенький, втихую, осторожно.
Смеются вслед ему: «Вот это франт!
Слышь, Круга знаешь, клоун придорожный?»
Пройдётся по проходам полицай,
Бандит пузатый — урканов не хуже.
Сеть пропадёт, а за окошком — край
Совсем уж дикий пролетает в стуже.
Сойду в полях, походный рюкзачок.
Оборванный и святый, как миссия,
За мной в тулупе выйдет старичок —
Как отраженье преданной России.
Ночная электричка, тихий треск
Ночная электричка, тихий треск.
Одна в вагоне я во мгле кружащей.
В межтамбурных дверях таится блеск
От приглушённых лампочек дрожащих.
За окнами черно, хоть глаз коли.
Не разобрать, что пролетает мимо.
Моргнут раз в километр фонари,
А остальное всё, увы, незримо.
Лишь отраженье — мраморная бель —
Моё дрожит уставше в серой раме.
Кочевница, ну что, куда теперь?
Самой себе я улыбнусь губами.
И не ответит зазеркальный клон,
Тряхнёт главой. Ни с кем не жаждет встречи.
Никто не ждёт его, не бьёт поклон,
И от того на сердце сильно легче.
По пути в Александров
Скрипит сквозь вешность синевы,
Трещит вагон старухой.
Отъедь две мили от Москвы —
Везде царит разруха.
Глядит обшарпанность в упрёк —
Панельные трущобы,
Поля в бурьяне. Козырёк
Платформы сгнил в чащобе.
Войдёт поддатенький мужик.
Ну как тут быть тверёзым!
Мчит электричка напрямик —
В окне пошли берёзы.
Эх, роща-роща, хороша!
Стволы с ветров косые.
Лети, распятая душа,
По проданной России!
Лети, пропащая, лети,
Нам всем мечта здесь снится.
Пропащим в дикости пути
Отрадней заблудиться.
Отверженность
Бульварами пройдусь — легка, одна.
Меж ветхости с оконным перламутром,
Наедине с сентябрьским ясным утром —
Чужая незнакомка тишина.
Савёловская. Полосы путей
Увижу. До вокзала мчатся кеды.
Сорвусь смеясь и загород уеду —
Бродить в полях осенних без затей.
Как тень для всех воздушна, далека.
Нет за спиной семьи, друзей, любимых.
Лишь только дали пролетают мимо.
Отверженность в свободе так сладка.
Отверженность, за жизнь благодаря,
Как чудо-крылья, радости как пенье.
Отверженность, но всё же единенье
Со всем живым и с утром сентября.
Мне нужен город, чтобы возвращаться
Мне нужен город, чтобы возвращаться
В него вечерним поездом одной.
Как к родной матери, к родному братцу,
Чтоб мчать в него в недельный выходной.
Чтобы стоять на стынущем перроне
И предвкушать увидеть во дворах
Любимых, лист как поросль уронит,
И мчит автобус вдруг на всех порах,
Как тихих улочек укрыл копною
Сосновый лес — нетронутый покой.
Быть незнакомой всеми и родною
В том городке, разрезанном рекой.
В том городке далёком от столицы,
В том городке, заброшенном судьбой.
И, приезжая, точно раствориться
В меня признавшей дали голубой.
Далёкая провинция
Дмитров
Заборчик покосился в деревах,
Почтовый ящик ржавый — писем фикция.
Укрой меня в кленовых головах,
Нескладная далёкая провинция.
В своей пятиэтажной стороне,
Оставшейся в эпохах перестроечных,
В Проспектах Мира, Ленина, вовне
Столицы и её проездов троечных.
Укрой гудящим светом фонаря
Лучей, в ночные ножны хлада вложенных.
Ты принимаешь ведь таких, как я,
Всенеприкаянных и всевстревожных.
Останусь тут, среди твоей листвы,
Как птица на зимовье сизокрылая.
Покой мой будут каменные львы
Стеречь и осень дикая и стылая.
Монастыря затихшего приход,
Грачи над колокольней неуёмные,
О Волга, с чернотою глубоких вод,
Я стану твоей дочерью приёмною.
Болота, сосны, в чахлости дворов,
И небо полотнищем неотмеренным.
Я знаю, ты предоставляешь кров
Здесь всем в тебе нечаянно потерянным.
У вокзала встану на мосту
У вокзала встану на мосту.
Даль моя, ты даль… Совок, разруха.
Давит рюкзачонка на хребту,
Электричка звякает на ухо.
Стройки, стройки, пыли колеи,
Блоки, неустроенность, бечёвки.
Люди, эх, ей-богу, муравьи —
Средь песка спешат в свои хрущёвки.
Даль моя — застройка, высь бела.
Даль моя, что близость для туземца.
Как ты в душу влезть по гроб смогла,
По упадку, что скучает сердце,
Уезжая в благости края,
Уезжая в грады-государства?
Эх, Россия, бедная моя.
Пустыри, бурьяны и мытарства.
Ребёнок улиц и дворов
Гудит Отрадное спросонок.
Пройдусь скалой против ветров,
Случайно выживший ребёнок
Московских улиц и дворов.
Толстовка, куртка нараспашку,
И буря марта как сквозняк.
Промчится мимо быстрой пташкой,
Гудя, с шипеньем товарняк.
Район проснулся. Ждут трущобы,
Когда столпятся у метро.
Эх, вот дождаться бы ещё бы,
Чтобы рассвело и расцвело.
Но март грозится мне вдогонку,
Под ноги стелет льда покров,
Как неуёмному ребёнку
Московских улиц и дворов.
Мой синий плеер, старый добрый друг
Мой синий плеер, старый добрый друг,
На деньги куплен от работы сдельной.
Товарищ детский. Дисковода круг,
Игравший рок как звуки колыбельной.
Что заменял отца собой и мать,
Моей починкой был не раз распорот.
Когда лишь начинал он песнь играть,
Мне виделся один далёкий город
С каскадом низких занесённых крыш,
Листвой осенней или летним зноем.
Похожий на Москву, но только в тишь
И в старь веков тот город был устроен.
В нём жили дети, молодость дана
Была навечно всем и без разбора.
Там было много солнца, и луна
Бродила в нём, мерцая вдоль забора.
И все закат встречали каждый день
На крышах, чердаках, высоких башнях.
Там пели рок и блюз. И в парке в тень
Бежали все с гитарами бесстрашно.
Я верила, что в городе том мы
Вдруг наконец друг дружку повстречаем.
Вставляла диск, включала среди тьмы
И уходила в город свой ночами.
Прошло не мало лет, но оттого
Мой плеер не заглох и диски движет.
Я и сейчас, как слушаю его,
Свой город снова тот далёкий вижу.
Забытый богом старый-старый двор
Забытый богом старый-старый двор
Глазеет в ночь окошек огоньками.
За вязом двухголовым свис забор
С калиткой расписной и матюгами.
Семнадцать мне, иду аллей среди,
Консервную пинаю кедом банку.
Спит школьный корпус серый впереди,
Не ждёт к себе былую хулиганку.
Дома стеной хотят отгородить
Меня от остального буйства мира.
Иной раз как же может тяготить
Родная дикость, ветхость и квартира.
Но стоит лишь уехать на простор,
Повсюду будет чудиться по новой
Забытый богом старый-старый двор,
Забор и вяз столетний двухголовый.
Царство клёнов
До чего же затерян твой южный район,
Спрятан глухо в оранжевых кронах.
До чего ж он листвой и быльём занесён,
В конопатых раскидистых клёнах.
Сразу видно, что именно ты тут живёшь,
Медный ангел огня и бунтарства.
Не дотянет досюда столичный галдёж,
Спит твоё ясно-медное царство.
Фонари — те и то свет дают в рыжине,
Облачая дворы тёплой тайной.
Домофон на подъезде запел в тишине —
И опять округ в немости спальный.
Не московский и ветхо-диковинный вид,
А какой же тут воздух погожий!
В объявлениях дверь стариной заскрипит,
И появится редкий прохожий.
Здесь шоссе нет и фабрик нет в дыме седом.
Тут дворы, перелески и парки.
Спит пригорок, на нём длинный высится дом,
Как стена, а в нём арки да арки.
Неприступный и дикий покой в ноябре —
О, с твоим тихим нравом так схожий.
Глажу здешние вязы по грубой коре,
Как тебя по щеки нежной коже.
И тихонько стараюсь идти по утру,
Не примять чтоб янтарность земную.
Как к душе к твоей тропкой иду по нутру,
Косогором, обходы минуя.
Трамвайчик
В трамвае солнце. Золотится пыль.
За окнами расправил свои кисти
Октябрь-классицист, ваяя быль,
Где рельсы завалили горы листьев.
И складно как выходит у него!
Он не жалеет на созданье краски.
В вагоне каждый едет в торжество,
В свою иную, собственную сказку.
И я, смеясь, застыла у стекла.
Мне здешний ход так люб хромой, не скорый,
Где каждый мчит на улицу тепла,
Где каждый едет в свой волшебный город.
По паркам радость тот трамвайчик нёс.
Тянись, мой путь, куда-то с ниоткуда,
Пока мне можно слушать стук колёс,
Мечтать и знать, что я приеду в чудо.
В прокуренном подъезде полумрак
В прокуренном подъезде полумрак.
Две лампочки разбиты, третья еле
Всё силится согреть тот кавардак
Листвы, что замело в скрипучесть двери.
Тут чернота клубит, как будто вспять,
И сквозняками ветоши воспеты.
Мне хочется чуть-чуть здесь постоять,
Хоть не курю я иглы-сигареты.
На лестнице застыв, дыша едва,
Придерживая воротник ладошкой,
Мне хочется смотреть и час, и два
В просветы запылённого окошка.
С второго этажа, не свысока,
Подглядывая в стёкла, где закрыто,
Как в скважину небесного замка,
Из ветхого заплёванного быта.
А там вверху, в отрыве от земли, —
Дома, что моего длинней и выше,
Они в ночи плывут как корабли.
Их палубы — то чердаки и крыши.
Одна, нахлынув на корму другой,
Как лабиринты, как флотильи, стаи, —
Не разойтись. Все ждут, когда прибой
Их по краям вселенной размотает.
Антенны-мачты над листвой снуют,
И провода как шкот в пучине мокнут.
Огни горят из маленьких кают.
Каюты вспыхнут: окна, окна, окна…
Их много так, что с них ослеп маяк.
Буёк-фонарь оранжевого цвета
Качнётся на ветру и так и сяк.
Береговые ждут приход рассвета.
А те, кто вглубь плывут в своих судах,
В волнах дрейфуют неземного плена.
И мой подъезд разбитый в их рядах,
Где трюм утоп в разрухе по колено.
Так лодочку раздумий мою впрямь,
Как будто бы неведомая сила,
Подобно заплутавшим кораблям,
Всё дальше в море-время уносила.
Где бродишь ты
Где бродишь ты, как миг незримо,
Как у Синая Моисей?
Твоя косуха пахнет дымом,
Прокурен дом твоих друзей.
Там вновь битком. Спят даже в зале.
Экран затих, пропала сеть.
Где ночевать? Не на вокзале?
На поздний скорый ли успеть?
Где ты идёшь в ночи, ведомый
Фонарным бликом и судьбой?
Бездомный, хоть владеешь домом,
Ты смотришь в темноту с мольбой,
С надеждой к городскому краю,
А сердце детское без уз.
В нём только музыка играет,
Как в проводах. Чистейший блюз.
С мечтой заглядываешь в окна
И веришь, что вдали седой
Свет одного всегда не блёкнет,
Горит священною звездой.
Вот он, детства мир и света!
Вот он, детства мир и света —
Двор-колодец буквой Р.
Арка в клёны разодета —
Шелестят на свой манер.
Взгляд раскину, встану с краю,
В солнце замерев дневном.
Воздух здешности вдыхаю
Прежний. Пахнет вешним сном.
Будто жду кого из наших,
Из былой лихой шпаны.
Будто выйдет друг мой Саша,
Разодрав в умат штаны.
Улыбнётся редким зубом,
Сунет семечки в карман.
Мы пойдём за сад, на трубы —
Разрисовывать дома.
По рублю жвачки сладки.
У меня колода карт.
Смастерим себе рогатки,
Самострелы из петард.
Забредём в глухие пущи,
Там, где дом пустой сгорел.
Забежим на рельсы плющить
Гвозди — для индейских стрел.
У того уж Сашки третий
Брак. Меняет паспорта.
У меня — стихи и ветер,
За душою ни черта.
У меня мечты и эхо.
У меня к свободе прыть.
Эх, как хочется с ореха
Вновь рогатку смастерить.
Рассмеюсь своим же мыслям,
Обойду знакомый сквер.
Здравствуй, детства мир и света:
Двор-колодец буквой Р.
На крыше
Лежу на крыше. Высь рябится.
То солнце, то хмурная муть.
Считают рёбра черепицу,
И вволю дышит утром грудь.
Нащупает листву ладошка,
Я как они здесь гость с садов,
Чердачница, лесная кошка,
Безродный отпрыск городов.
Трещанья ЛЭП — то мыслей трели,
Вдаль проводов уносит нить,
Трясётся в ветрах канители.
Эх, самолётик б запустить!
С стишком чудным, да длинным шибко,
Пропавшем в улиц глубине,
Чтоб ты поймал его с улыбкой,
Прочёл и вспомнил обо мне.
Город-ночь
Капюшоны на головы, кроссы.
Засыпает бедовый район.
Свистом поезда дворик заносит,
Как подъезд разметавшийся клён.
Закричит то ли птица, то ль кошка
У дорожных асфальта седин.
Глядь, Серёга собрался с окошка:
Брат, не прыгай. Пойдём посидим.
И идём мы. Серёгу качает,
И цигарка трясётся в зубах.
Как детей мать нас площадь встречает
Фонарями на куцых столбах.
На запястье часы будто счётчик,
Циферблатом мигает наспех.
«Тоже мне, — улыбаюсь я, — лётчик.
Взлёт, Серёга, не вниз, а наверх».
Улыбнётся в ответ слабым светом:
«Вот такой я никчёмный дурак».
Остаётся за спинами лето,
Речка, сада немого овраг.
Город шума и город вагонов.
Город-ночь, город-глубь, город-брод,
Выводи нас из тёмных загонов,
Твоих к свету бредущих сирот.
Развалы города на северном краю
Развалы города на северном краю.
Сентябрь в заброшках забуянил гулко.
Шагну одна в вечернюю прогулку,
Себе отрадность ночи подарю.
Куда идти, зачем теперь идти?
То ль за звездой, за сном трущобы то ли?
Вокруг простор и чёрной далью поле,
А посреди мерцают рельс пути.
Дремлет район, уснул райисполком,
Богатый беднотой и серым дымом.
Здесь лучше верить в чудо молодыми
Или мечтать о прошлом стариком.
А настоящее смотреть во сне,
А настоящего здесь отзвук тонок.
Протянет руку мне смешной ребёнок,
А может, только чудится он мне?
А может, это я себе привет
Передаю из прошлого с улыбкой?
Всё те же крыши смерят тишью зыбкой.
Всё тот же с окон веет жёлтый свет.
Придумаешь себе судьбу
Придумаешь себе судьбу,
Оно возьми да выйди криво.
Струится с низких крыш отлива
Вода, трясущая трубу.
Весна. Идёшь с сумой пустой,
От шеи отстраняя ворот,
И пишешь выдуманный город,
Непостижимый и простой.
Творец и гость его ночной,
Дома, что ближе или выше —
С буквы большой в мечте напишешь,
Что дальше — с маленькой строчной.
Тряхнёшь рукой свою тетрадь,
В ней пятна-звёзды запестрели.
Откинешь ручки. Акварели
Возьмёшь и станешь рисовать.
Хрущёвки с сталинской трухой
Заменишь переливом леса.
Придумаешь, что ты лихой
Казак иль атаман-повеса.
Мазком начертишь ты луну
В тишайшей неба беспробуде,
Подумаешь: «Нужны ли люди?
А может быть, всего одну
Изобразить?» Ту, что с далече
По косогору за рекой
Идёт тиха к тебе на встречу
И машет радостно рукой.
Её рисуешь нежно кистью,
И вот — она уже близка.
Взметнутся под ногою листья.
Луну затянут облака.
Чужестранка
Листва у ног закрутится —
То осень скачет всадница.
Шагаю бесприютница.
Шагаю безоглядница.
Мирскою ли дорогою,
Земною ли заступницей?
Иль горнею юродивой
Безгорестною путницей?
Пою под нос, не бедствую.
На поезда успеется.
Как ель с тайгой соседствую,
Костром душа согреется.
В любой стране чужачкою,
Неблизкой иностранкою.
В любой стране своячкою.
В любой стране гражданкою.
Сестра дорог. Особицей
Бреду к далёким с нежностью,
Как к строчке с многословицей,
Как к рифмам с безмятежностью.
Приюты сердца найдены
Под курткою и свитером.
Теперь ищу окраины,
Слагаю в правду литеры.
Не с Петербурга странница,
Но с ветреными битвами
Скитаюсь всласть изгнанницей.
Тебя храню молитвами.
Погашен свет. В квартире тишина
Погашен свет. В квартире тишина.
В окне то ль сновиденье, то ль столица.
Мне отчего-то в зябкости не спится,
И в выси льдины — облака волна.
Заволокли небесности собой
Растяжки-провода, торчком антенны,
И кажется, что тенью голубой
Окно возьмёт растянется на стены.
И ночь будет везде. Уйдёт стекло,
Прозрачность его в ветре растворится.
И всё теперь внутри. Уж занесло
Ко мне все дерева. Слетелись птицы.
Останкинская башня, парк за ним,
И что за парком… пруд и пруда илость,
И площадь, и соборы — всё одним
Слияньем в моём доме воплотилось.
Иль может, это я пришла сама
К ним через сна чудесного начало.
Как маяки светились мне дома,
И я мечтами-крышами к ним мчала,
Смотря, какой с огней узор далёк
Сложился буквой или тайным знаком.
А может, среди стёкол, плывших мраком,
Твоей свечи искала фитилёк.
Иду бродить
Туман. Свист дальний поздней электрички,
Звук словно из весны и сна сдвоён.
Иду бродить по давности привычки,
Глядеть на свой заброшенный район.
Бреду одна, и сердцу нежно близок
Этот разрухи сталинской приют.
Все трубы, все тоннели и карнизы,
Я чую, меня тут же узнают.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Осторожно, двери закрьваются, следующая станция: весна. Городская лирика
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги От северного вокзала до весны. Городская лирика предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
