Сара Никерсон, работающая мать троих детей, хочет успеть все – и она успевает! Но вся ее жизнь, распланированная по минутам, меняется в мгновение ока… После аварии у женщины оказывается даже слишком много свободного времени. Последствия травмы на медицинском языке называются односторонним пространственным игнорированием – для пациента с синдромом игнорирования «не существует» левой стороны пространства. Теперь самое главное – научиться воспринимать мир заново, а для этого нужна огромная внутренняя работа. Саре приходится переоценить и свои возможности, и отношения с близкими, переосмыслить суть многих вещей и понятий. И она находит в себе мужество признать: на самом деле вполне можно игнорировать то, что раньше казалось таким важным, и быть счастливой даже в самых трудных обстоятельствах. Роман ранее издавался под названием «Синдром игнорирования».
Глава 5
По пути в прачечную я замечаю дверь, которой никогда раньше не видела, — за тренажерами. Я останавливаюсь и разглядываю ее. Как такое может быть?
— Боб, откуда взялась эта дверь? — кричу я.
Он не отвечает.
Я берусь за дверную ручку, которой, клянусь, до сих пор не было, и останавливаюсь. Голос моей матери произносит: «Сара, занимайся своими делами».
Я поворачиваю ручку вправо.
Зловещий голос из хичкоковского фильма говорит: «Не делай этого».
Мне нужно знать.
Я толкаю дверь и оказываюсь на пороге комнаты, где раньше никогда не бывала; в дальнем углу из большой нержавеющей кастрюли для варки омаров пьет лев. Комната больше нашей кухни, но это единственная подробность, которую я успеваю заметить, потому что все мое внимание занято львом — его мускулистыми задними ногами, подвижным хвостом, непереносимой вонью. Я прикрываю нос и рот рубашкой, чтобы не стошнило.
Шевелиться было не самой лучшей идеей. Лев оглядывается через плечо, видит меня, разворачивается ко мне и рычит. Его смрадное дыхание на моем лице горячо и влажно. Я не решаюсь вытереться. Из пасти льва стекает слюна, собираясь на полу в лужу приличных размеров. Наши глаза прикованы друг к другу. Я стараюсь не моргать — и не дышать.
Входит Боб, он несет пакет размером с Линуса, завернутый в белую оберточную бумагу. Боб проходит мимо меня, снимает со свертка скотч и шмякает на пол кусок сырого красного мяса. Лев забывает обо мне и набрасывается на мясо.
— Боб, что происходит?
— Я кормлю льва ужином.
— Откуда он взялся?
— В смысле? Лев наш. Достался нам вместе с домом.
Я неуверенно хихикаю, предположив, что это соль типичной для Боба странной шуточки, но умолкаю, поскольку муж не смеется вместе со мной.
Теперь, когда лев с увлечением пожирает что-то другое, не меня, я оглядываю комнату. Стены обшиты филенкой, бетонный пол покрыт сосновой стружкой, а потолок с выступающими балками поднимается на высоту двух этажей. На стене в рамочке висит наша с Бобом фотография. Напротив льва замечаю другую дверь в стене. Эта дверь маленькая, в половину высоты нормальной двери.
Мне нужно знать.
Я на цыпочках прокрадываюсь мимо льва, открываю дверь и вползаю внутрь. Дверь захлопывается за мной, и я оказываюсь в полной темноте. Я ничего не вижу, но полагаю, что через некоторое время мои глаза приспособятся, как в кино. Я сажусь у двери, скрестив ноги, моргаю и с любопытством жду, что будет.
Я не боюсь.
Четверг
В назначенное время мы с Бобом стоим в пустой классной комнате Чарли, сунув руки в карманы куртки, и ждем мисс Гэвин. Каждая косточка моего тела мечтает сбежать отсюда подальше. Как бы долго ни продлилась встреча, скорее всего я опоздаю на работу и уже предвижу, как буду гнаться за графиком остаток дня, но так и не нагоню. Я чувствую себя так, будто заболеваю банальной простудой и забыла принять дейкил, прежде чем мы выскочили за дверь. И больше всего я не хочу слышать то, что собирается сообщить мисс Гэвин.
Я не доверяю этой мисс Гэвин. Кто она такая, в конце концов? Может, она ужасная учительница? С родительского собрания я помню, что она молода, ей нет и тридцати. Неопытна. Возможно, она обескуражена работой и запланировала такую встречу с родителями каждого ребенка в своем классе. Может, она точит зуб на детей, которые не слушаются ее или спорят с ней. Бог свидетель, Чарли любит поспорить. Может быть, она не любит мальчиков. Миссис Найт вызывала только девочек, только на их работах рисовала улыбающиеся рожицы и всякий раз выгоняла какого-нибудь мальчика в коридор или отправляла к директору. А девочек — никогда.
Может быть, вся проблема в мисс Гэвин.
Я оглядываю класс, ища подтверждений моим вполне резонным подозрениям. Вместо отдельных парт с прикрепленными к ним стульями, которые я помню по своей начальной школе, стоят четыре низких круглых стола, похожие на маленькие обеденные столики, вокруг каждого — по пять стульев. Я бы сказала, это прекрасно подходит для общения, но не для учебы. Но мой замечательный длинный список того, что глупая и некомпетентная мисс Гэвин делает не так, заканчивается на этом единственном сомнительном пункте.
По стенам развешаны художественные проекты. В передней части класса распечатанные фотографии детей приклеены на две гигантские доски для объявлений, озаглавленные «Звезды правописания» и «Олимпийские чемпионы по математике». Фотографии Чарли нет ни на одной. Пять ярких мягких кресел, подходящих по размеру для ребенка, стоят в углу под табличкой «Книжная норка» рядом со стеллажом, набитым книгами. В задней части класса два стола: на одном хомячок в клетке, а на другом — аквариум с рыбкой.
Класс выглядит хорошо продуманным, жизнерадостным и увлекательным. Похоже, мисс Гэвин любит свою работу. И делает ее неплохо. Я совсем не хочу здесь находиться.
Я уже собираюсь спросить Боба, не хочет ли он сбежать, когда появляется учительница.
— Спасибо, что пришли. Садитесь, пожалуйста.
Мы с Бобом усаживаемся в детские кресла, оказываясь всего в паре десятков сантиметров над полом. Мисс Гэвин садится высоко — за свой стол, на взрослый стул. Мы коротышки, а она Великая и Ужасная мисс Гудвин из Страны Оз.
— Итак, табель Чарли, видимо, обеспокоил вас обоих. Начну с вопроса: вас удивили его отметки?
— Шокировали, — отвечает Боб.
— Ну, они примерно такие же, как и в прошлом году, — уточняю я.
Погодите-ка, на чьей я стороне?
— Да, но прошлый год был как бы подготовительным, — возражает Боб.
Мисс Гэвин кивает, но не потому, что согласна с ним.
— Вы не замечали, есть ли у Чарли сложности с выполнением домашних заданий? — спрашивает мисс Гэвин.
Эбби днем начинает делать с ним уроки, а мы с Бобом продолжаем, зачастую и после того, когда ему пора спать. Предполагается, что домашние задания занимают двадцать-тридцать минут. Чарли трудится, мучается, застревает, отвлекается, ноет, плачет и ненавидит уроки. Ненавидит больше, чем брокколи. Мы угрожаем, подкупаем, умоляем, объясняем и иногда просто делаем задание за него. Ну да, я назвала бы это «сложностями».
В защиту могу сказать, что я в его возрасте, помнится, не делала домашние задания. Сомневаюсь, что дети, за исключением некоторых не по годам развитых девочек, готовы к обязательным домашним заданиям в возрасте семи лет. Я считаю, школы слишком сильно нагружают маленьких детей. Однако речь идет о страничке упражнений на «больше — меньше» или правописании слов типа «мама — рама». Не ядерная физика.
— Есть, — говорю я.
— И огромные, — добавляет Боб.
— Как вы это видите? — решаюсь я на вопрос.
— Ему трудно. В классе он не может выполнить ни одного задания вовремя, перебивает меня и других детей и постоянно витает в облаках. Я вижу, как он смотрит в окно, по меньшей мере шесть раз до обеда, каждый день.
— Где его место? — спрашиваю я.
— Вон там.
Она указывает на стул, стоящий ближе всех к ее столу, но и прямо под окном. Ну и кто бы не заглядывался и не уплывал в свои мысли, если за окном такой вид? А может быть, Чарли сидит рядом с кем-то, кто его отвлекает? Хулиган. Красивая девочка. Возможно, я зря так зауважала мисс Гэвин?
— А вы можете попробовать пересадить его в другую часть класса? — спрашиваю я, уверенная, что решила проблему.
— Там он сидел в начале года. Если я хочу хоть как-то удерживать его внимание, мне нужно, чтобы он находился прямо передо мной.
Она ждет: вдруг у меня появятся еще какие-нибудь блестящие идеи. Их нет.
— У него проблемы с выполнением инструкций, в которых больше двух шагов. Например, если я велю классу пойти к шкафчикам, взять папки с математикой, взять со стола с инструментами линейку и принести все это на рабочий стол, Чарли пойдет к своим вещам и принесет еду или не принесет ничего, а начнет просто бродить по классу. Вы видите подобное поведение дома?
— Нет, — отвечает Боб.
— Что? Это же Чарли, как он есть.
Боб смотрит на меня, как будто совершенно не представляет, о чем я говорю. А он-то замечает что-нибудь вокруг себя? Интересно, какой бы табель принес он?
«Чарли, иди оденься и надень ботинки. Чарли, надень пижаму, сложи одежду в грязное белье и почисти зубы». С таким же успехом можно говорить по-гречески.
— Да, но он просто не хочет все это делать. Это не значит, что не может. Все дети стараются не делать то, что им велели, — говорит Боб.
Я чихаю и извиняюсь. Заложенный нос меня просто убивает.
— Кроме того, он не очень хорошо проявляет себя в занятиях, требующих очередности. Другие дети стараются не играть с ним, потому что он не следует правилам игры. Он импульсивен и безрассуден.
Мое сердце окончательно разбито.
— Он что, один так себя ведет? — спрашивает Боб, уверенный в обратном.
— Да.
Боб оглядывает восемнадцать пустых маленьких стульчиков и шумно выдыхает в сложенные ладони.
— Итак, к чему вы ведете? — уточняю я.
— К тому, что Чарли не способен сосредоточиться на всех составляющих школьного дня.
— Что это значит? — спрашивает Боб.
— Это значит, что Чарли не способен сосредоточиться на всех составляющих школьного дня.
— Из-за чего? — дожимает Боб.
— Не могу сказать.
Мисс Гэвин смотрит на нас и молчит. Я понимаю, в чем дело. Я представляю меморандум о политике школы, подписанный и опечатанный школьными юристами. Никто не говорит того, о чем мы все, полагаю, думаем: мисс Гэвин — по юридическим соображениям, мы с Бобом — потому что речь идет о нашем маленьком Чарли. Моя мать прекрасно бы справилась с этим разговором. Ее следующие слова были бы о нынешней прекрасной погоде или симпатичной розовой блузке мисс Гэвин. Но я не могу вынести невысказанное напряжение.
— Вы полагаете, у него СДВГ[1] или что-то в этом роде?
— Я не врач. Я не могу этого сказать.
— Но вы так думаете.
— Я не могу этого сказать.
— Тогда что же вы вообще говорите? — взрывается Боб.
Я кладу ладонь на его руку: это ни к чему не приведет. Боб стискивает зубы и, кажется, хочет немедленно уйти. Я готова схватить учительницу и трясти с криком: «Это мой мальчик! Скажи мне, что с ним, по-твоему, не так?», но вовремя всплывает опыт, приобретенный в школе бизнеса, и спасает всех нас: переформулируем проблему.
— Что мы можем сделать? — спрашиваю я.
— Видите ли, Чарли прекрасный мальчик и на самом деле очень умен. Но он сильно отстает, и разрыв между ним и другими детьми будет все увеличиваться, если мы ничего не сделаем. Однако в таких ситуациях ничто не делается достаточно быстро, если только родители не попросят об аттестации. Вам нужно подать прошение в письменном виде.
— Прошение о чем именно? — спрашивает Боб.
Я слушаю вполуха, пока мисс Гэвин описывает размеченный красными ленточками маршрут восхождения к индивидуальной учебной программе и особому коррекционному образованию. Помню, как после рождения Чарли я осматривала его, проверяя, все ли пальчики на месте, разглядывая его нежные розовые губки и изгибы его ушных раковин. «Он идеален», — подумала я, восхищенная и благодарная за такое совершенство. И вдруг у моего идеального мальчика может обнаружиться синдром дефицита внимания. В моем сознании отказываются совмещаться две эти мысли.
Его будут дразнить дети. Учителя поставят на нем клеймо. Как назвала Чарли мисс Гэвин? Безрассудный. Дети будут бросаться словами острее, обиднее и страшнее этого, и мишенью станет его голова.
— Я хочу, чтобы он встретился с педиатром, прежде чем мы начнем что-то делать в этом направлении, — заявляет Боб.
— По-моему, это отличная идея, — отвечает мисс Гэвин.
Врачи прописывают детям с СДВГ риталин. Это какой-то амфетамин, кажется. Мы собираемся накачивать наркотиками нашего семилетнего сына, чтобы он не отставал в учебе. Кровь отливает, будто мое кровообращение не собирается поддерживать эту идею: голова и пальцы немеют. Мисс Гэвин продолжает говорить, но ее голос звучит приглушенно и отдаленно. Я не хочу знать эту проблему и не хочу ее решать.
Я хочу возненавидеть мисс Гэвин за то, что она нам тут рассказала. Но смотрю в ее искренние глаза и не могу. Я понимаю, что это не ее вина. И я не могу ненавидеть Чарли. Он тоже не виноват. Но в груди все растет ненависть, ей нужен выход, иначе я начну ненавидеть и обвинять себя. Я оглядываю класс: невинные личики детей на доске «Звезды правописания», нарисованные сердечки, полумесяцы и радуги, хомячок, бегающий в колесе. Ненависть остается запертой в груди, круша легкие. Мне нужно убраться отсюда.
Боб благодарит мисс Гэвин за информацию и обещает, что мы окажем Чарли всю необходимую помощь. Я встаю и пожимаю ей руку. Кажется, я даже улыбаюсь, как будто наш разговор доставил мне удовольствие. Какая чушь! И тут я останавливаю взгляд на ее ногах.
В коридоре, после того как мисс Гэвин закрыла дверь в свой класс, Боб обнимает меня и спрашивает, все ли со мной в порядке.
— Я ненавижу эти ее туфли!
Озадаченный ответом, Боб решает пока больше не задавать вопросов, и мы молча идем в спортзал.
«До уроков» вот-вот закончится, и дети строятся, чтобы идти в класс. Сказав «привет» и «пока» Люси, мы с Бобом находим в строю Чарли.
— Эй, парень, дай-ка пять! — говорит Боб.
Чарли хлопает по его ладони.
— Пока, солнышко, увидимся вечером. Делай сегодня то, что скажет мисс Гэвин, хорошо? — прошу я.
— Ладно, мам.
— Люблю тебя. — Я крепко его обнимаю.
Дети впереди Чарли начинают идти, один за другим, колонна выползает из зала, как большая гусеница. Цепочка рвется на Чарли, который не двигается с места.
— Ладно, дружище, иди уже! — говорит Боб.
Не отставай, мой идеальный мальчик.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Моя темная сторона предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других