Кольцов. Часть 1

Лана Ланитова, 2021

События, описываемые в этом романе, произошли ровно сто лет тому назад. Бурные и ревущие двадцатые… 1924 год. По столице свободно разгуливают обнаженные люди. Скажете, что такого не могло быть. И ошибетесь. Это были члены так называемого общества «Долой стыд». Итак… Москва. НЭП. И очень откровенная история любви и страсти. Он – довольно успешный и популярный в московских богемных кругах врач, практикующий хирург и костоправ. Она – любящая и любимая красавица-жена. О них все говорят, как о счастливой и яркой паре. Их семья – образец социалистической ячейки общества тех лет. Подрастают двое сыновей. Но так ли все гладко в этой семье, как кажется на первый взгляд? Море соблазнов, эксперименты с чувственностью, острая как бритва ревность, измены, происходящие под крышей их совместной уютной квартиры и на глазах жены. Многоженство и групповой секс, которые супруг считает нормой. Боль и страдания. Ложь и предательство. Тайны прошлого. Обо всем этом вы узнаете, прочитав этот роман. Роман изобилует откровенными эротическими сценами и содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

Глава 3

1921 год. Конец мая. Коктебель

Владельцем баркаса оказался малоразговорчивый рыжий капитан Пасечников. Во время войны, когда он служил мичманом на линкоре-дредноуте, ему оторвало снарядом правую ногу почти до самого колена. Теперь вместо ноги он опирался на деревянный протез, крепко притянутый к голени широкими кожаными ремнями. Его голову украшала мичманская фуражка с треснутым околышем. Он курил трубку с длинным мундштуком и всем своим видом напоминал старого пирата. Помогал ему семнадцатилетний сын, который изображал из себя ловкого матроса.

Солнце уже вовсю затопило собой сине-зеленое море, по которому гулял легкий бриз, натягивая паруса двух гибких мачт.

Здесь, вдали от холодной и голодной Москвы, с ее извечными колоннами красноармейцев, с ее революционной неразберихой, усталостью последних дней, вечных дум о предательстве Ирмы, Андрей внезапно почувствовал себя необыкновенно счастливым. Ему вновь захотелось жить. Бог с ней с Ирмой. Жизнь нас рассудит, думал он.

Ветер гнал баркас довольно быстро. Они и оглянуться не успели, как пирс, от которого отчалило судно, скрылся из виду. Сашка стоял рядом с Андреем на небольшой палубе и улыбался во весь рот. Андрею казалось, что этот лысый лор-врач из Серпухова полон несгибаемого оптимизма. И этим оптимизмом он делился со всеми, кто попадался на его пути. И только спустя год Андрей узнал о том, через какую страшную трагедию прошел этот человек. Бандиты изрубили шашками всю его семью — отца, мать и двух сестричек. Андрей неоднократно поражался силе воли и жизнелюбию этого веселого и такого сильного человека.

Их путь лежал вдоль морского побережья на восток и северо-восток. Выйдя из акватории, баркас легко обогнул мол и следовал вдоль старейшей части города. Мелькнула вершина Поликуровского холма с Массандровским парком, ниже которого раскинулся городской пляж.

Андрей и Сашка крутили по сторонам головами. Справа от борта прыгали антрацитовые красавцы — афалины, слева шли террасы зеленого цветущего виноградника, несущие свой аромат на многие километры. Огромным исполином встретил их обрывистый Никитский мыс с Никитским ботаническим садом. В непосредственной близости от парковых насаждений находился мыс Мартьян.

Андрей с жадностью вбирал глазами все многообразие крымских красот. В легкой дымке, переливаясь изумрудной зеленью, на протяжении почти двух километров вдоль берега моря, стелился реликтовый лесной ландшафт средиземноморского типа.

Постепенно им открылась панорама Гурзуфского амфитеатра. На западной половине располагался знаменитый Гурзуфский парк. Андрей знал, что этот старинный парк посещал еще сам Пушкин. С восточной стороны шла Генуэзская скала и Аюдаг.

Баркас обогнул Аюдаг, который с восточной стороны напоминал жадно припавшего мордой к воде гигантского медведя. Через какое-то время они покинули пределы Большой Ялты. Затем пошла Алушта. У подножия Аюдага с баркаса были отлично видны бывшие графские дома и целые дворцы, ныне экспроприированные и переданные во власть народу. Там, где ранее в зарослях кипарисов, пальм и платанов возвышались мраморные царские санатории и лечебницы, ныне власть советов решила создать оздоровительные учреждения для рабочих и крестьян, пострадавших от эксплуатации царского режима.

— Там было много военных госпиталей, — негромко сказал Сашка, покосившись на хозяина баркаса, который стоял возле кормы и, казалось, не слушал о чем говорят меж собой эти двое молодых врачей.

— Да, много там вашего брата в расход пустили вместе с сестричками милосердия, — неожиданно развернувшись к друзьям и попыхивая трубкой, встрял в разговор Пасечников. Голос его был чуточку скрипуч, но в интонации сквозила горькая усмешка.

— Так, может, то контра была недобитая? — попытался возразить Сашка. — Наш брат тоже иногда переходил на сторону белогвардейцев.

— Ну-ну, — хмуро кивнул Пасечников. — И офицеров раненных к стенке ставили, и матросов, мальчишек совсем несмышленых. Им и дела не было до вашей власти — какая она? Красная или белая. Они недавно от мамок только оторвались. Нищие и босые шли на корабли и шхуны, на пропитание заработать. Они привыкли выполнять команды старших по званию. Их-то за что к стенке?

Андрей и Сашка оба молчали, понуро опустив головы. В эти минуты всем троим показалось, что даже море потемнело, наполнившись чернильной густотой, а солнце, ушло за большое плотное облако.

— И мальчишек расстреливали раненных и девчонок молоденьких, сестричек милосердия. Во-он, видите, шпиль высокий?

Пассажиры посмотрели туда, куда, указывал старый капитан.

— Там, в бывшем госпитале имени императрицы Марии, аккурат в подвале, до сих пор лежат трупы сотни убитых раненных. Их едва-едва земелькой присыпали. — Вы когда будете там, у себя в кабинетах, у начальников и комиссаров, скажите им, чтобы вызвали красноармейцев к тому госпиталю и вскрыли подвал. Два года, как перезахоронить их не могут. Смрад там стоит каждое лето. Шакалы из леса бегут, падальщики кружат.

Двигаясь в обход мыса Плака, замыкающего залив с востока, баркас прошел мимо беломраморных зданий, утопающих в зелени роскошных парков. Одно из них было разрушено. Каменистый берег закончился небольшим мысом, над которым высился купол вулканической горы Кастель. С востока открылась Орлиная гора.

Капитан, попыхивая трубкой и гремя деревянной ногой, ходил по короткой палубе и следил за парусами.

— Пойдите, перекусите в рубку. Там Гришка стол собрал, — тихо буркнул он своим пассажирам.

— Спасибо отец, мы завтракали, — отвечал за двоих Сашка.

— Да, когда завтрак тот был? Идите, там Гришка рыбы пожарил, яиц отварил.

Друзья спустились в тесную рубку. После обеда, поблагодарив хозяина, оба доктора снова вышли на палубу.

А вот и сама Алушта, раскинувшаяся на прибрежных склонах огромного амфитеатра, образованного горами Главной Крымской гряды. За широкой набережной и приморским парком — небольшой холм, на котором виднелась башня старинной крепости Алустон.

За Алуштой характер береговой полосы резко менялся. Горные пейзажи западного Южнобережья с характерными лесами и парками сменились относительно однообразным природным ландшафтом.

Проплыли мимо Канакской балки. В глубине следующей большой долины, среди виноградников и садов, показалось село Приветное.

Восточнее села Приветного побережье вновь изменилось, на горизонте показались невысокие островерхие массивы, отдаленные друг от друга частыми перевалами. На мысе Агира была видна полуразрушенная древняя башня Чобан-Куле.

За Кутлакской долиной прибрежные пейзажи стали резко отличаться от тех, которые только что миновали. Открылся Новосветский амфитеатр с тремя разноцветными бухтами. По краям бухточек высились горные мысы. Андрею все здесь казалось необыкновенно привлекательным, почти сказочным: нагромождения скал, броские формы прибрежных гор, ущелья, обрывы и теснины, уникальная растительность, образующая редколесья из реликтовой сосны и можжевельника.

Пройдя мимо скалистых гор Болван и Крепостная, между которыми были видны башни знаменитой Судакской крепости, баркас прошел совсем близко от Судакской пристани.

Солнце стояло в зените, чуть клонясь в сторону заката. Чайки с криком носились над баркасом. Андрей и Сашка давно разделись до бельевых подштанников и, разморенные жарой, валялись на небольшом коврике, расстеленном прямо на узкой палубе. От постоянной качки Андрея начало чуточку мутить.

"Скорее бы этот вожделенный Коктебель. Если бы не флейта, ни за что бы, не стал там останавливаться", — раздраженно думал он.

Он еще не знал, что сломанная флейта, неугомонный Сашка Миллер, этот парусный баркас со странным и сердитым капитаном — все это звенья одной диковиной цепочки, которая приведет его к той, которая скоро станет его судьбою.

Как мало мы знаем о хитросплетении наших судеб. Таинственные норны плетут наши судьбы, не докладывая нам о том, что нам предстоит. А боги часто смеются над фразой"случайная встреча". Только им ведомо, насколько тщательно готовится всякая"случайная"встреча.

Баркас обогнул скалистый и пустынный мыс Меганом.

На синем небе зажглись яркие звезды, когда друзья увидели древневулканический массив Карадаг. Со стороны моря, в надвигающейся темноте, горы Карадага выглядели почти зловеще, уходя отвесными скалами в морскую пучину. Мелькнуло знаменитое жерло потухшего вулкана.

— Ну вот, Андрей, мы уже и в Коктебеле, — шепнул Сашка. — Авось Макс еще не спит. А если и спит, то разбудим кого-нибудь из его постояльцев, и они дадут нам ночлег.

Андрей недоверчиво качал головой. Ночной Коктебель казался ему чуть ли не мрачным Аидом.

Прямо из морской пучины поднималась базальтовая арка, увенчанная шпилем. Это были знаменитые Золотые ворота Карадага. Недалеко расстилалась Львиная бухта, с одной стороны ее высилась скала Лев, с другой — вертикальный пик Маяк. Дальше шел небольшой заливчик, еще дальше открывался вид на знаменитую Сердоликовую бухту.

Обогнув Карадаг, баркас наконец прибыл в Коктебельскую бухту, в Коктебель.

* * *

Друзья распрощались с хмурым капитаном Пасечниковым и его сыном Гришей. Те поставили баркас на якорь в Коктебельской бухте и легли спать прямо в рубке собственного судна.

А наши путники уже через четверть часа были возле дома Волошиных. Еще издали в кромешной теме, разбавленной лишь светом лохматых звезд и парой фонарей, друзья увидели дом, похожий то ли на плывущий корабль, то ли на медовую соту. На первом и втором этажах горел свет. Хозяева еще явно не спали. Из открытого окна второго этажа неслась фортепьянная музыка.

— Ну, слава богу, никто еще не спит. Хотя, судя по теням, народу нынче у Макса маловато.

Сашка не ошибся. В мае 1921 года в знаменитом Волошинском доме было мало гостей. Гражданская война и события тех дней опустошили приют"обормотов"^[10]. Виной всему был красный террор и голод, которые свирепствовали и здесь, на земле скалистой"Кимерии".

Сашка довольно громко постучал в ворота. Музыка стихла. Свет на втором этаже погас. Кто-то прильнул к высокому стрельчатому окну. Хлопнула входная деверь. Потом раздались дробные шаги по деревянной лестнице и темному двору. Калитку открыла молодая женщина, одетая в девичий сарафан с вышивкой, какие носили крестьянки еще в прошлом веке. Она улыбалась, вглядываясь в темноту. За ней вышагивала женщина постарше. Андрей сначала даже не понял, что это женщина, ибо одежда на ней была мужская — посконная рубаха, шальвары и сафьяновые сапоги.

— Елена Оттобальдовна^[11]! — закричал Сашка, подняв в приветствии руки.

— Саня? Миллер? — она слегка прищурилась, разглядывая и будто припоминая своего гостя. — Какими судьбами? А кто это с тобой?

— Это тоже доктор, только он хирург. Нас обоих командировали в Феодосию. Мы в Ялтинском санатории сначала были, а потом решили к вам махнуть.

Кольцов кивнул и пожал руку Елене Оттобальдовне. Это была довольно крупная женщина с орлиным профилем, серой гривой волос и пронзительным взглядом, от которого Андрей немного смутился.

— Правильно сделали, Сашенька. Проходите в дом. Только у нас нынче мало народу. Пятеро нас всего. Макс тут воюет понемногу, — она бросила тревожный взгляд на Кольцова. А после внимательно посмотрела в его глаза и усмехнулась. — Ничего, переживем. А доктор Кольцов у нас не сильно избалован? Чай, после Ялтинского санатория вам у нас голодно будет и неуютно?

— Что вы, — еще больше смутился Андрей. — Мы люди аскетичные, ко многим трудностям привычны.

Она сухо кивнула и продолжила:

— Комнаты у нас плохие, кровати никуда не годятся, удобств никаких. Так что — смотрите сами…

Впоследствии Кольцов узнал, что в это самое время Максимилиан Волошин прятал в своем доме нескольких белогвардейских офицеров от ЧК. Точно так, как когда-то прятал у себя и красных от белого террора. Это было смутное и тяжелое время.

Дорогие читатели, само время — революции, гражданской войны и первых лет нового Советского государства в нашем романе проходят лишь необходимым фоном, неким антуражем, на переднем плане которого автор пожелал рассказать вам об удивительной истории человеческой любви и страсти. А времена? Что ж… Мы их не выбираем. А может, и выбираем, как некий набор уроков, которые должна пережить каждая душа на очередном витке воплощения.

Итак…

В этот вечер Макс не вышел к своим гостям. Он уже задремал, и его не стали будить. Елена Оттобальдовна постелила друзьям в одной из небольших комнат, на первом этаже огромного дома, любезно пожелала спокойной ночи и удалилась.

— Какой огромный дом, — подивился Андрей.

— Угу, — отозвался Сашка. — Насколько я помню, здесь больше двадцати гостевых комнат. Макс их называет «палубами». А планировка такова, что все комнаты можно обойти, переходя из одной в другую, и при этом, не выходя во двор. Домина этот имеет три уровня, а венчает его так называемая вышка или смотровая палуба. Именно на ней, между прочим, сам Горький читал свою «Песнь о Соколе». Да, много кто из литераторов читали свои произведения…

— Ого! — подивился Андрей.

— Это сейчас народу мало. А бывали времена, когда весь дом гудел от гостей как улей. Даже в своих покоях Макс селил гостей.

Андрей удивленно покачал головой.

— Видно, радушный хозяин.

— У, Макс — необыкновенный человечище. Глыба, а не человек. И таланта необыкновенного. Завтра увидишь его, — Миллер едва подавил зевоту. — Давай спать, Андрюха. Устал я после качки.

Андрей и Сашка спали крепко. Из окна дул коктебельский ветер — смесь степной полыни и морской соли. И под этот аромат Морфей крепко кружил им головы. Проснулись они от странных звуков. Это Елена Оттобальдовна, трубя в жестяной рожок, призывала всех на завтрак.

— О, ё-мое! Вот мы дрыхнуть горазды, просыпайся, Андрюша. Обормотов на завтрак зовут.

— Неудобно как-то. Им самим есть нечего, — потирая глаза, отвечал Андрей.

— А мы и не с пустыми руками. У меня в портфеле еще бутылка вина и хамса с барабулей.

— О, а я думал, что мы еще тогда все съели, — рассмеялся Андрей.

— Нет, друг мой Кольцов, я очень запасливый человек, — шутовски заявил Миллер. — Тем паче знал, что с пустыми руками к Волошиным ехать неприлично. А после завтрака скинемся еще деньжатами в общую кассу — все им веселее будет таких нахлебников держать.

— Конечно, деньги у меня есть, — согласился Андрей.

Наскоро умывшись, они вышли на террасу. За длинным деревянным столом их встретил сам Макс, Елена Оттобальдовна, один молчаливый молодой поэт и две женщины.

Позднее много раз в жизни Андрей вспоминал эту, самую первую встречу с Волошиным, и всякий раз у него на губах появлялась добрая и тихая улыбка.

Волошин поднялся к гостям и обнял каждого. Это был невысокий, довольно корпулентный мужчина с широкими, прямыми плечами, мощной, почти бычьей грудью, крупной лохматой головой и лицом аристократа. Андрей сразу подумал, что облик Максимилиана напоминает ему черты древнегреческого Зевса. Одет Волошин был в длинную, ниже колен рубаху из холста, с вышивкой на шее, на русых кудрявых волосах красовался венок из дикой полыни. Он был очень обходителен в общении и даже, пожалуй, чуточку манерен. В нем сочетались признаки светского льва с парижским жеманством, античная монументальность и в то же время, желание казаться эдаким русским мужиком.

Позднее, уже в Москве, Андрей с нескрываемым интересом перечитал многие стихи Волошина. И они, как не странно, понравились ему. В них тоже хватало античности и манер. Но некоторые из его творений показались тогда Андрею почти бунтарскими.

На носу у Макса красовалось пенсне. Сквозь него он и рассматривал новых гостей. И взгляд его выражал собой крайнюю степень радушия. Было в этом близоруком взгляде нечто милое, чуть ли не беспомощное, подкупающее своей безмерной добротой.

На столе стоял чугунок с горячим супом. Правда, суп тот был жидок — в нем было мало крупы. И хлеба на столе тоже не лежало вдоволь. Сашка достал сверток с хамсой и барабулей. И вся честная компания обрадовалась такому щедрому подарку. А крымское вино вообще все приняли на ура. За столом вспоминали многих знакомых. К Елене Оттобальдовне все обращались не по имени отчеству, а называя ее"Пра".

Андрей немало подивился, узнав, что Александр Миллер, лор-врач из Серпухова хорошо знаком со многими поэтами, писателями и художниками, гостившими здесь еще до лихолетья революционных дней. Они разговаривали об Эфронах, особенно о Лиле Эфрон. Марине Цветаевой, ее сестре и прочих знаменитостях, чьи фамилии были у Андрея на слуху, но ни с кем из них он не был знаком лично.

С террасы был виден весь Коктебель. Слева — мягкие и далекие очертания холмов, справа — скалистая горная гряда Карадага. Степной ветер трепал русые волосы Андрея.

— Так вы говорите, что вам нужен Георгий Васильевич? — услышал Андрей сквозь пелену задумчивости властный голос Пра. — Он в отъезде, в Москве.

— Ой, как же так! — схватился за голову Сашка. — Нам он нужен позарез. У Андрея флейта раскололась. Надо бы заклеить. Редкий инструмент.

— Ну, чего ты заохал? Вернется он дней через пять. Дождетесь. К нам каждый день дочка его приходит, Светлана. Хорошая девушка. Она за Максом таскается по пляжу и Карадагу. Живопись любит. И мне по хозяйству помогает.

Миллер немного задумался:

— Помню-помню я его дочурку маленькую. Славная девочка, кареглазая, тихая такая. Взгляд, как у олененка.

— Угу! — прихлебывая из блюдца травяной чай и грызя сухарик, отвечала Пра: — Такой олененок у нас нынче вырос, что глаз не оторвешь. Того и гляди — абреки или татары уворуют.

* * *

После завтрака Андрей и Сашка решили сходить на местный пляж. До прогулки Сашка забежал на кухню к женщинам и отдал Пра двести тысяч новыми^[12]. Та сначала замахала руками, а после взяла пачку денег и спрятала ее в широкий карман.

— Крупы куплю, чаю, сахару…

Андрей уже бродил по берегу, рассматривая скалы, когда Сашка вернулся к нему.

— Ну все. Деньги отдал. Через пять дней должен приехать на поезде Быков. Подождем, а?

— Конечно, подождем, — улыбнулся Андрей.

В этот день они еще долго ходили по пляжу, сняв рубахи, и болтали о всяких пустяках, а после прошли даже к подножию Карадага и искупались там в прохладных изумрудных волнах, решив, что завтра пойдут к Карадагу с раннего утра.

Они нарочно тянули время, чтобы не попасть к обеду — обоим было неловко объедать и без того бедствующих хозяев. Коктебель произвел на Андрея удивительное впечатление. Он совсем не был похож на Ялту или любой другой крымский южный город. Здесь все было иначе. Здесь постоянно дул соленый, смешанный с ароматом степных трав и полыни ветер.

Вернулись к дому они далеко за полдень. Пра бросилась к ним навстречу с упреками, что накажет их за отсутствие на обеде. И чтобы они оба живо шли в столовую, ибо там им оставлен обед. Смущаясь, Андрей и Сашка умылись и пошли на террасу. Сели к столу. И вдруг из боковой двери, ведущей к кухне, на террасу выскочила девушка. И ровно в этот момент в сердце Андрея вонзилась невидимая стрела. Девушка смущенно посмотрела на молодых докторов и опустила глаза. Она поставила перед друзьями тарелки с дымящимися щами и ломтями серого хлеба. В первый момент Андрей обратил внимание на ее руки. Они были нежные, ровные, правильной формы и немного пухлые — красивые девичьи руки. И эти самые руки слегка дрожали от волнения и чуть не расплескали щи. Девушка смущенно пожелала им приятного аппетита. Так Андрей впервые услышал ее нежный девичий голос, тот голос, который всю жизнь потом звучал в его голове. Мелькнула темно синяя сатиновая юбочка, открывающая начало крепких икр и тонких, невероятно тонких щиколоток. Все было как в тумане — узкие ступни, облаченные в хорошенькие летние туфельки. Было по всему видно, что девушка любит наряжаться и вообще жуткая кокетка. Все ее движения были столь грациозны и чуточку манерны, что Андрей забыл даже о голоде. Пока она шла к кухне, он успел разглядеть ее тонкую талию, красивую ровную спину и широкие бедра. О, какие бедра были у этой чертовки! Юбка обтягивала довольно внушительную, немного оттопыренную попу. Она была правильной, классической формы. Еще тогда он подумал о том, что именно так выглядят античные Венеры. Девушку нельзя было назвать худенькой. Но все в ее фигуре было так ладно, что он невольно потерял дар речи. Русые локоны живописно рассыпались по круглым плечам. Он плохо рассмотрел ее лицо. Лишь часть нежной щеки, быстрый взгляд огромных карих глаз, нос с небольшой горбинкой, которая не портила ее. И главное грудь — удивительно роскошная и высокая грудь колыхнулась под батистовой, в мелкий цветок кофточкой. Но все это было мельком, быстро. Этого было слишком мало… Ему захотелось встать и пойти вслед за ней на кухню. Голос Сашки вывел его из оцепенения.

— Пра, это кто же такая красавица? В первый раз у вас вижу этот цветок.

— Так и немудрено. Ты сколько у нас уже не был?

— Лет пять… Или шесть.

— Вот, это и есть наша Светланка. Дочь Быкова, к которому вы приехали.

— Так она же была тогда девочкой…

— Да, — усмехнулась Пра. — А я тебе о чем в прошлый раз сказала? Вырос олененок. Теперь ей семнадцать. Заневестилась. Замуж надо выдавать за хорошего человека, не то татары украдут, — снова посетовала Елена Оттобальдовна. — Я уж говорила Георгию Васильевичу. Но он и слышать не хочет. Говорит, что сначала учиться пусть едет. Она училась уже в московской гимназии, и даже три года в институте благородных девиц. Но потом революция, и отец вовремя увез ее сюда, спрятал от лиха. Сам стал ее учить. Она очень образована для своих лет. Знает три языка, разбирается в русской и зарубежной литературе. И даже сама пишет стихи.

— Ну? — усмехнулся Миллер. — У вас тут, куда ни плюнь — всюду одни поэты.

— А что ты хотел, Александр? — Земля у нас такая — Киммерия. Она других не держит, — рассмеялась Пра.

— Ну, и зачем ей еще учиться, раз такая умная?

— Вот отец ее считает иначе. Что она должна еще обучиться на какую-то специальность.

— Све-ее-ет, Светочка! — крикнула Пра. — Ну, выйди к нам. Познакомься с нашими гостями.

Светлана появилась в дверном проеме.

— Это доктор Александр Миллер. Ты, наверное, и не помнишь его. Он давно к нам приезжал, — представила Пра Сашку. При этом шельмец Сашка привстал из-за стола и галантно поклонился. — А этого красавца зовут Андрей Кольцов. Он тоже доктор, хирург. — Андрей, стараясь не смотреть на девушку, тоже кивнул. Но гораздо суше, чем хотел. И при этом покраснел.

Светлана тоже смутилась, а после улыбнулась.

— Ну, а эту девицу-красавицу зовут у нас Светочкой Быковой, — нежно представила ее Пра.

Девушка качнулась на каблучках и, красиво развернувшись, скрылась на кухне.

— А Максимилиан где? — спросил Александр.

— Он этюд пишет возле пляжа. Света часто рядом с ним бывает. Любит смотреть на его краски, кисти. Она у нас и в спектаклях принимает участие. Только сейчас народу почти нет. Для кого играть? Но, может, мы все равно на днях устроим представление. А может, еще в июне народ подтянется.

— Как я обожаю ваши спектакли, — рассмеялся Сашка, уплетая горячие, жидкие щи. — Он посмотрел на Андрея. — Андрюха, а ты чего не ешь?

— А он онемел от нашей Светки, — лукаво произнесла Пра.

— Ну, вот еще, — совсем по-мальчишески проворчал Андрей и вновь покраснел до корней русых волос.

За столом раздался дружный смех. Хохотал Сашка, Пра и еще какая-то женщина, присевшая к обеденному столу. Андрей ел щи и хмурился, пряча улыбку. Потом, не выдержав, фыркнул:

— Ну, что вы, в самом деле! Дайте мне поесть.

— Да, — театрально заявила Пра. — Дайте же человеку поесть.

И все снова дружно рассмеялись.

* * *

После обеда он всюду искал ее глазами, но ее нигде не было. Похоже, она ушла из дома Волошиных.

«Где же она?» — напряженно думал Кольцов, озираясь по сторонам.

— Андрей, пойдем к Максу. Он, наверное, новый этюд ваяет возле скал.

Андрей пошел вслед за Миллером. Они шли минут пятнадцать, прежде чем увидели знакомую полную фигуру Волошина, одетую в свой обычный хитон. На кудрявой голове «Зевса» теперь красовалась широкополая темная шляпа. Макс, задумавшись, стоял возле полотна, подперев кулаком щеку. Но, главным было другое: в свете склоняющегося к закату солнца, рядом с ним стояла ОНА. Светлана… И, опустив русую голову, чертила носком туфельки круги на песке.

— О, гляди-ка. Вон она, дочка Быкова. Ох, и хороша!

Андрей тут же разозлился на Миллера. Это был его первый укол ревности. Они подошли ближе. Светлана вздрогнула и, взмахнув длинными прямыми ресницами, посмотрела Андрею в глаза. И впервые их взгляды встретились и словно застыли друг на друге. И тут же, оба смутились, спохватившись, будто обожглись. Он впервые так близко увидел ее милое девичье, юное и нежное лицо. Оно будто светилось изнутри. Матовый цвет кожи был разбавлен легким румянцем загара. Карие глаза, похожие на глаза испуганного оленя, казались огромными и блестящими. И еще они удивительно отливали синевой. Сначала он не осознал, откуда в них плещется эта синь? А потом, приглядевшись, понял — синевой отливали белки ее чистых глаз. В них таилось что-то восточное. Светлана походила ликом и статью на персидскую княжну. Еще тогда Андрей подумал, что есть в ее облике что-то татарское или еврейское. Какая-то восточная нота. Рот казался маленьким, но удивительно сочным и нежным. Он был так хорош, что ему тут же подумалось о том, как легко ее будет целовать в такие маленькие губы… И мысли об этом поцелуе отчего-то сразу заставили сердце биться чаще. Кровь бросилась ему в голову. И не только… Он растерялся и отвернулся, чтобы скрыть очевидное.

Хороши были и ее темные брови и русые, густые волосы с пепельным отливом. Они красиво рассыпались по плечам и спине. Пока она усиленно делала вид, что смотрит на этюд Макса, Андрей исподволь рассматривал ее нежную шею, переходящую в довольно пышную грудь. Для семнадцатилетней девицы у Светланы была, пожалуй, слишком развитая грудь. От порывов морского ветра тонкий батист прижимался к трепетной коже, выделяя даже сквозь белье маленькие соски ее упругих грудей.

— Нет, сегодня я что-то не в настроении, — тонким голосом, театрально произнес Макс. — Да и солнце уже клонится к закату. Пошли домой и выпьем лучше вина.

Все пошли к дому Волошиных. Светлана вышагивала рядом с Максом, помогая ему нести за ремешок этюдник. Они чуть отделились от Андрея и Сашки, оказавшись впереди.

— Какая хорошенькая и аппетитная девица, — восхитился Сашка, глядя Светлане вслед. — Как думаешь, может, мне приударить за ней?

При этом он посмотрел Андрею в лицо.

— По-оо-нял! — рассмеялся он. — Я все понял. Не знал, доктор Кольцов, что вы умеете смотреть эдаким крокодилом. — Он снова хохотал. — Я еще там, за обедом, все понял. А потому ретируюсь. Рискую быть съеденным на ужин. На мой век девушек хватит…

* * *

Яркое Коктебельское солнце уже клонилось к закату. Нагретая за день терраса пахла теплым пыльным деревом и степным разнотравьем. Вся честная компания пила на террасе вино. Помимо бутылки ароматного ялтинского, которое прихватил Сашка, пили вино из большого глиняного кувшина. Макс и Пра шутили и перепирались в своей обычной манере. При этом огромный и такой взрослый, и умный Макс разговаривал с собственной матерью голосом маленького шаловливого мальчика. Вначале Кольцов дивился чудачеству матери и сына. А после, все более вникая в их игру, и пьянея от лета, солнца, от коктебельского ветра, от добрых, милых и невероятно талантливых людей, от близости Светланы, с каждым мгновением делался все счастливее. И вся боль, которая слишком долго лежала ледяным комом где-то в середине его груди, вдруг сдвинулась с места и начала постепенно таять. Ему казалось, что он даже дышал теперь иначе. Легкие пропускали свежий воздух настолько полно, что он захлебывался порой от новизны этого ощущения.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

Обормотами — так в шутку назывались все обитатели Волошинского дома, многочисленные гости. Это был летний приют преимущественно для интеллигенции, положение которой в советской России было и тогда достаточно сложным. Выброшенные в большинстве из привычного быта, травмированные выпавшими на долю каждого испытаниями, с трудом сводящие концы с концами, представители художественной интеллигенции находили в"Доме поэта"бесплатный кров, отдых от сумятицы больших городов, радушного и чуткого хозяина, насыщенное, без оглядки, общение с себе подобными. «Орден обормотов», согласно автобиографической заметке Макса Волошина, возник в начале курортного сезона 1911 года на его даче в Коктебеле.

11

Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина (Глазер) (1850–1929) — мать Максимилиана Волошина. Она считала, что Крым — лучшее место для воспитания сына. Тут тебе и горы, и камни, и античные развалины, и остатки генуэзских крепостей, и поселения татар, болгар, греков… «Ты, Макс, продукт смешанных кровей. Вавилонское смешение культур как раз для тебя», — говорила мать. Она приветствовала интерес сына к оккультизму и мистике.

12

Гражданская война привела к гиперинфляции. Килограмм муки в 1921 г стоил 10 000 рублей, килограмм картошки — 1300 р. (Примеч. автора)