Тьма египетская

Лана Ланитова, 2022

«Тьма Египетская» – это шестой роман из эротико-инфернальной серии о «Глаше и Владимире». Начало серии можно прочитать в романах «Глаша», «Царство прелюбодеев», «Блуждание во снах», «Михайловская дева» и «Глаша 2». В новом романе автор продолжает свой рассказ о диковинных приключениях главного героя, сердцееда и сластолюбца, дворянина Владимира Махнева в «Царстве прелюбодеев». В этот раз демон по имени Виктор даёт Владимиру и его друзьям практическое задание: самостоятельно изготовить прекрасных рукотворных нежитей. Как справились с этим поручением наши герои, вы узнаете, прочитав эту книгу. Помимо лабораторной магии вас ждут полеты в Древний Египет, и встреча главного героя с таинственной и всемогущей незнакомкой. Похоть, страх и мистические тайны сопровождают наших героев и в этих приключениях. Книга изобилует откровенными эротическими сценами и содержит ненормативную лексику. Категорически не рекомендуется юным читателям в возрасте до 18 лет.

Глава 2

Владимир похолодел от омерзения. Белая субстанция, похожая на пузырящуюся пену, медленно оседала на пол. Наш герой пятился к выходу ровно до тех пор, пока его спина не наткнулась на прохладные и жесткие руки магистра.

— Но-но-но! Куда это ты собрался? — тонкая кисть демона тяжело легла на плечо. — Надумал бежать от плодов собственного гения? — демон откровенно издевался.

— Виктор, простите. Но, меня сейчас вытошнит, — Владимир зажимал ладонью рот.

По бледнеющему лицу и вытаращенным серым глазам своего ученика, демон понял, что тот близок к реальному обмороку.

— О, какой же ты нежный, — посетовал он. — Ну, точно — дворянской отродье. Ладно, пошли.

Владимир не успел и глазом моргнуть, как, невесть откуда взявшийся ветер подхватил обоих и унес их на берег неведомого моря.

— Где это мы? — Владимир с наслаждением вдохнул свежего воздуха, напоенного ароматами йодистых трав, соленых брызг и нагретой на солнце мелкой гальки. — Мы в божьем мире?

— Нет, мы всё еще в моем царстве, — самодовольно отозвался Виктор.

Владимир подошел ближе к набегающей волне, наклонился и зачерпнул голубой, искрящейся на солнце воды. Рукава батистовой сорочки намокли почти до локтей. Он тут же заметил, что легкомысленный халат с циньскими драконами куда-то исчез, а сам Владимир теперь был одет в лёгкие жокейские брюки и свежую сорочку.

— Настоящая вода. Морская! — подивился Владимир. — И какая красивая! Аж светиться…

Демон стоял чуть поодаль и наблюдал за радостью своего le favori, с тем же упоением, с каким стареющая бонна смотрит на своего шаловливого, но обожаемого воспитанника.

— Виктор, это что, Чёрное море?

— Помилуй, неужто во всех мирах, этажах и пределах, нет иных морей, кроме Чёрного?

— А как называется это море?

— Как? Дай подумать… Я его еще не назвал. Хочешь, я тебе предоставлю сию честь. Назови это море по-своему.

— Господи, но это ведь так почетно, — Владимир растерялся. — А вдруг мое название будет неверным?

— О, какой же ты нудный. Володенька, раз я разрешил, то валяй, — последние слова демон произнес невнятно.

Владимиру показалось, что его наставник что-то жевал. Когда Махнев оглянулся, то увидел демона сидящим за большим столом, накрытым белой скатертью, слегка развевающейся на ветру. Стол сей был сервирован несколькими блюдами, полными фруктов и каких-то ароматных закусок. Посередине стола возвышалась роскошная ваза с белыми розами. Рядом с демоном, наклонившись в почтительной позе, стоял лакей и наливал красное пенистое вино в высокий хрустальный бокал.

«Трудно привыкнуть к вашим бесконечным мистериям, дорогой мой патрон», — отчего-то весело подумал Владимир.

Недалеко от сервированного стола полыхало пламя костра, на котором жарился на вертеле ягненок. Вдоль бесконечного, таящего в легкой дымке брега, тянулась гряда невысоких скал, похожих на скалы незабвенного Крыма.

— Тебе легче? — спросил демон, прихлебывая ароматное вино. — Уже не тошнит?

— Кажется, отпустило, — кивнул Владимир.

— Тогда иди сюда и садись за стол. Скоро будет готов ягненок и мясо на шпаге. Или ты предпочитаешь что-то из морских даров? Я прикажу тогда принести устриц и омаров. В общем, садись со мною завтракать. А заодно, за нашей трапезой, мы сможем и отменно побеседовать. Не возражаешь?

— Ну, что вы, Виктор. Я очень вам признателен, — растроганно отозвался Владимир. — После душного подземелья и этих трех кадавров, очутиться здесь — это непозволительная для меня роскошь.

— Ладно, считай, что я принял твои извинения за неудачно выполненное тобою задание. И потом, надо признаться, что ты, в общем-то, не сильно и виноват.

— А кто же виноват?

— Бабы! — весело отозвался Виктор. — Во всем и всегда виноваты одни только бабы.

— Помилуйте, патрон. Но, в моем доме нет баб…

— Угу… — Виктор с аппетитом обгладывал жареную куриную ногу. — Садись, уж.

Владимир подошел к столу и присел на свободный стул с высокой витиеватой спинкой.

— Солнце не сильно светит? — поинтересовался Виктор. — А мы его сейчас за облачко отправим.

Владимир, с удивлением глядя сквозь яркие лучи, обнаружил, как в синем небе из ниоткуда образовалось милое облачко, похожее на белоснежный взбитый белок. И облачко это довольно изящно прикрыло собою яркое светило. Но не просто прикрыло, а словно бы прилепилось к одному месту, не подчиняясь законам природы. Оно никуда не двигалось под напором морского ветра, а стояло, будто приклеенное на одном месте, создавая красивую тень на земле. Аккурат в том месте, где восседали наши собеседники. Другим же краем облако отбрасывало целый веер солнечных лучей, расходящихся по всему небесному куполу.

«А чему я вновь удивляюсь?» — подумал наш герой, с трудом сдерживая улыбку.

— Анри, налей моему ученику вина.

Слуга, одетый на манер восемнадцатого века, в белый парик и расшитый галунами камзол, чинно подошел к Махневу и, поставив перед ним бокал, аккуратно налил рубинового вина.

— Попробуй, какой великолепный букет. Это вино из моих погребов. Ему уже три сотни лет.

— Ого! — подивился Владимир, пригубив из хрустального бокала.

Рот наполнился удивительны ароматом. Приятно пахнуло темным виноградом, копченой сливой, гранатом и какими-то травами или цветами.

— Ты почувствовал аромат цветов?

— Да, это удивительно, — кивнул Владимир.

— В тот год помимо винограда, слив, граната и смоквы, я положил в бочки лепестки лугового разнотравья.

— Это, поистине роскошно, — с восхищением, отозвался Владимир.

— Ешь булки, икру, фрукты, дичь. Сейчас нам принесут жареного ягненка. Завтракай, mon cher.

Владимир с аппетитом поглощал теплые булки с маслом, щедро намазанные паюсной икрой. Серебряная вилка накалывала куски свежего мяса. Рука тянулась к судкам, наполненным немыслимо вкусными паштетами, галантирами и прочими гастрономическими изысками.

Как только был утолен первый голод, Виктор повел неспешную беседу.

— Итак, на чем мы с тобой остановились?

— Кажется, на бабах… — неуверенно хмыкнул наш герой.

— Ах, да! — Виктор рассмеялся. — Махнев, женщины тебя слишком уж любят, — констатировал он.

— Почему вы так решили? — с глупой улыбкой спросил Владимир.

— Ты опять набиваешься на комплименты?

— Да, нет, собственно. Я просто немного удивлен, отчего вы именно сейчас заговорили об этом.

— Женщины — это такие создания, которые могут сначала безумно любить, ну и после так же безумно ненавидеть одно и того же человека. И месть их бывает намного коварнее мести любого живого существа. Обиженная женщина — обиду не прощает, униженная женщина — страшней любой беды…

— Виктор, да о ком вы?

— Ты еще не догадался?

— Нет же… — Владимир отставил бокал с вином. — Не томите, какой женщине я перешел и здесь дорогу?

— Да, не здесь, мой друг. Не здесь. Все это случилось намного раньше. В мире Яви.

— Да, о ком вы, чёрт побери?

— О твоей незабвенной Лушке. Лукерье Потаповой.

— Ах, вот вы о ком… — Владимир откинулся на спинку стула и, скомкав тканевую салфетку, отбросил её в сторону. Лицо его вмиг покраснело. — Я, патрон, и вправду, сильно виноват перед нею. Я поступил тогда с ней очень жестоко.

— Во-от! Наконец-то я слышу те речи, ради которых каждый из вас проходит все мои уроки. Неужто и вправду совесть в тебе заговорила?

— Не то слово, — Владимир сжал виски. — Я вел себя с нею, как скотина. Сначала соблазнил и развратил, а после подверг публичной порке и отдал в солдатские казармы.

После этих слов Владимиру показалось, что солнце скрылось не за легким зефирным облачком, а за темной и грозной тучей. Подул сильный ветер, а изумрудное море слегка потемнело. Начинался небольшой шторм. А с неба закапал дождь.

— Но-но! Махнев, не разводи мне тут сырость. То, что совесть в тебе проснулась, это похвально. Будешь замаливать перед Лушкой свои грехи.

— Но как? — брови Владимира удивленно поползли на лоб.

— Как-как? Подаришь букет цветов. Пришлешь конфет. Пастилы, халвы, ландрину. Чёрт, ну что там она любит? Может, пряников тульских, али маковых кренделей. Повинишься… Только искренно — в слезах. Все как положено. Не мне тебя учить, как бабам врать.

— И вы полагаете, что она простит? — задумчиво отозвался Владимир. — Поверите, я здесь даже забыл, как лгал женщинам ранее, при жизни.

— А вот это хорошо. Однако и не хорошо, с другой стороны. Порядочным мужчинам в моем царстве — не место. Они становятся легче, и улетают под купол. Прибиваются к другим этажам.

— Правда? — с надеждой спросил Махнев.

— Нет. Вру, как всегда. Какое легче, Махнев? Ты сначала все грехи свои отработай, а потом о «лёгкости» помышляй.

— Так неужто Лукерья Потапова меня простит за всё то, что я сотворил с нею?

— Куда она денется? Может, сначала покуражится, покапризничает для порядку, а потом-то обязательно простит. Бабы — народ мстительный, горячий, но глупый и отходчивый. Ох, и дуры, я тебе скажу…Отменные дурёхи! — демон расхохотался от удовольствия. — Им начни вновь о любви петь, слезу пусти… Признайся сгоряча во всех грехах. Причем, никогда не оправдывайся. А лучше даже — наговори на себя лишнего. Да, много. А после уходи со словами о том, что не достоин такой прекрасной женщины. А дальше — жди! И трёх дней не пройдёт, как сама к тебе прибежит. Не сможет её глупая душонка принять тот факт, что ты и есть самый безбожный негодяй. Чем в больших грехах ты ей признаешься, тем сильнее её натура им противиться начнет. Тем больше ей захочется тебя же и оправдать. Обелить негодного. Не веришь?

Владимир смотрел с недоверием на своего патрона.

— Слушай, Махнев, да кому я сейчас всю эту науку втолковываю? Ты, часом, не забыл, кем был на земле-то грешной? Ты же эту науку, хитрую, лучше меня разумел.

— Забывать я её стал после ваших уроков. Слушаю сейчас и с трудом себя вспоминаю, как еще недавно сам таким же прохвостом был.

— Прохвостом верно! Но в этом-то и прелесть. И вот, глядишь, после такого-то примитивного плутовства сердечко любой, самой мстительной и коварной женщины начинает оттаивать. Глядишь, она не только прощает таким макаром любого плута и изменщика. Мало того, она вновь всё последнее ему отдаст, коли у того нужда в деньгах есть — карточные долги, заложенное имущество, растрата или кража казенных денег. О, я встречал таких дурочек, кто за милым своим, который их же и обворовал самолично, еще и на каторгу вослед плелись. Все прощают эти пташки небесные за любовь свою.

— Неужто так всё просто?

— Поверь, что иногда всё очень просто и бывает. Особливо у русских женщин. Она же не испанка какая-нибудь, чтобы месть свою годами таить, да кинжалом в итоге заколоть. И не англичанка худая, чтоб от желчи сохнуть. Сохнуть, да сдохнуть. Не-ет! Отчего я и люблю их, русских женщин. За глупость и доброту безмерную. Баранок, конфет, платков цветастых подаришь, духов… Речей льстивых наговоришь — и куда только её злость денется.

— Погодите, вы не сказали главного. Как она смогла мне навредить?

— Да? — Виктор удивленно посмотрел на Владимира. — Ах, я и вправду… Ты, Махнев, в следующий раз дверь входную-то на засов закрывай, перед тем как спать идешь.

— Подождите, а как же мои горгульи?

— У… Где черт не пройдет, там баба всегда пролезет. Принесла эта Лушка твоим горгульям целый таз рыбьих голов копченых и «цыпа-цыпа», «киса-киса» — прикормила их, окаянная. Речами льстивыми, да ласковыми приветила. Вот они на нее вначале порычали, а после посмотрели — тётка добрая, да кормит щедро, да за ушками чешет. Да бантик голубенький к хвостику привязала. Ну, как на такую можно рычать? Чай, они не совсем зверюги отпетые. Твои же, горгульи, Махнев. Вот и понабрались от тебя доброты, да безалаберности. Ты же их не бил, не дрессировал. Какой из тебя дрессировщик? Вот они и распустились… А что ты хотел? Скотина и бабы — без пригляду — вольными, да распущенными становятся.

Демон встал из-за стола и подошел ближе к кромке воды.

— К слову сказать, она их давно прикормила-то. Эта хитрюга живет у Горохова. Ему помогает по хозяйству. Но от целей своих не отказалась. Да, есть у нее в моем царстве еще один помощничек. Он спелся с нею быстро, на почве пакостей для тебя.

— Я догадался, кто это! — выпалил Владимир. — Это ваш слуга, Овидий.

— Верно! — хохотнул демон — Тот тоже к тебе неровно дышит. Завидует, наверное. Вот он и помогает Лушке, и на пакости ее подстрекает. Короче, пока ты спал, они вдвоем с Лукерьей пробрались в твой дом и спустились в подвал. А там взяли и перемешали все ингредиенты, заложенные тобою накануне, слили их в один жбан, а после разлили заново. Да, как попало. Да, наплевали в них. Вот и вышли у тебя вместо молодцев распрекрасных, три немыслимых урода.

Демон хохотал.

— И да, когда они все это творили, гримория, лежащая у тебя на столе, светилась зеленым светом и хохотала от души вместе с пакостниками, словно ведьма живая. Она-то ведь тоже — женского пола.

— Кто?

— Гримория твоя.

— Патрон, дайте мне, пожалуйста, другую книгу. Не найду я с этой общего языка.

— Тут ничем пока не обрадую. Находи общий язык с гриморией, как хочешь. И с Лушкой, и с гриморией.

Демон от души веселился.

Ветер утих сам собою, дождь перестал накрапывать, а темную тучу вновь заменило зефирное, чуть розоватое облако.

— Не хочешь ли, искупаться? — потягиваясь, спросил Владимира демон. — Смотри, как тут славно. И вода изумрудная.

— Может, и искупаюсь. А акул тут нет?

— А этого я не скажу, — демон пожал плечами. — Я и сам еще не знаю, кто тут водится. Кстати, как море-то сие назовем?

Владимир задумался.

— Да, не думай ты так долго. Местечко получилось славное, вода чистая, свежая. Цвета лесных фиалок. Знаешь, как мы его назовем?

— Как?

— Глафирово море. Ты не против?

— Нет, — суше, чем надо было, ответил Владимир. — То есть, да. Я согласен.

— Согласен он… — лениво передразнил его демон. — Гляди, какая здесь мелкая галька под ногами. И вся, между прочим, одного размера.

Владимир только сейчас заметил эту весьма странную особенность, не встречающуюся в живой природе — вся морская галька на бескрайнем берегу, уходящим за дальний горизонт, была действительно одинаковой по размеру — величиной с серебряный рубль. Махнев почувствовал легкое головокружение — ему показалось, что розоватое зефирное облако отлетело в сторону, ослепив на мгновение глаза. И в этот миг он обнаружил, что весь морской брег был и в правду щедро покрыт серебром. Серебряные рубли старой чеканки холодным блеском переливались в щедрых лучах дневного светила. Владимир переступил ногами и поддел носком штиблета серебряную гальку. Она отлетела от ног с металлическим звоном. Сомнений не было — берег был сплошь усеян серебром.

«Ну, это, так сказать, нам уже не диво, — с усмешкой подумал Махнев. — С вас станется не только серебром засеять местные морские берега, но и горы золотые вокруг воздвигнуть…»

Он украдкой посмотрел на демона. Тот со скучающим видом, приставив руку ко лбу, всматривался в морской горизонт.

А Владимир, оглянувшись к скалам, с удовлетворением отметил, что парочка из них теперь отливала на солнце чистым червонным золотом.

— Махнев, ты ничего не видишь?

— А что я должен видеть?

— Мне кажется, что слева, на горизонте, прямо на нас движется огромная волна. Или я ошибаюсь?

Владимир пригляделся. О, боги. Прямо на них, действительно, двигалась огромная волна. Но она не была однородной по цвету. В эпицентре волны Владимир заметил огромные ярко красные валуны. И они были живыми. Вся эта странная гигантская конструкция с чудовищной скоростью летела по направлению к берегу.

— Что это?! — крикнул Владимир.

— Кто ж его знает? Я тут в первый раз, — беспечно отозвался демон.

Владимир вгляделся в сторону волны. Среди морской пены показались очертания какого-то морского чудища. Похоже, это был спрут. Теперь наш герой отчетливо видел его подвижные ярко-красные конечности, усеянные чернеющими хищными отверстиями, огромными присосками. Спрут несся к берегу, создавая своим движением высокую, бурлящую водоворотами волну.

— Бежим! — услышал он крик демона.

Владимир развернулся и приготовился бежать по направлению к скалам. Он даже успел сделать несколько шагов, как кто-то невидимый подставил ему подножку, и Владимир споткнулся на ровном месте и ухнулся со всего маху лицом в серебряную гальку. Сзади его накрыло гигантской волной. Он зажмурил глаза. А когда открыл их, то перед ним вновь лежала обычная морская галька, а позади царила уютная тишина, прерываемая редкими криками чаек и шелестом спокойных волн. Владимир оглянулся. Морской горизонт был чистым и пустым, а море вполне себе тихим. Спрута не было и в помине.

— Вставай, Махнев, — услышал он рядом с собою до боли знакомый голос. — Ты что, заснул?

— Я? А что со мной было?

— Ты выпил немного вина. А после решил полежать на берегу и заснул.

— Да? А где это чудище?

— Какое из них? — усмехался Виктор.

— Гигантский спрут?

— Спрут? Ну, наверное, где-то в дебрях твоего безумного воображения. Там же, где и большая часть всех твоих фантазий. Вставай. Ягненок уже зажарился. Пойдем, перекусим.

Владимир вернулся к столу. Официант уже разделывал большим серебряным ножом сочные куски мяса. И вновь в бокалы лилось вино, а демон напевал себе под нос какую-то арию.

— А тут и вправду очень словное местечко. Если захочешь, можешь бывать здесь чаще. В свободные от уроков часы. И, кстати, пока мы тут, я велел навести у тебя в доме порядок. Думаю, что, когда мы вернемся, то ты уже не увидишь тяжкие плоды твоего творчества.

— Как выяснилось, это были плоды коллективного творчества, — с унынием произнес Владимир.

— О, да! — хохотнул Виктор. — Забудь о них. Хотя, я вот вспомнил о жёлтом кадавре. О том, как он совершал акт аутофелляции.

— Не напоминайте, патрон. Это было довольно мерзкое зрелище.

— Отнюдь, отнюдь… Знаешь ли ты, что мне, как демону прелюбодеяния, вполне знакомы такие штуки. Я видел сии экзерсисы и в Древнем Риме, и в Греции, и в Месопотамии, и в Египте.

— Что именно?

— Публичные акты аутофелляций.

— Вот как?

— Да… Ведь исполнить подобные трюки дано не каждому человеку. Для этого нужна особая гибкость. В Египте акробатам, исполняющим такие репризы, удаляли даже нижние ребра. Многие из них выполнял эти фокусы, стоя на лопатках. И ты знаешь, всегда находились желающие, лицезреть подобные выступления. В основном в таких представлениях принимали участие молодые и гибкие гимнасты, имеющие довольно длинные пенисы, и доводящие себя до кульминации с таким сладострастием, что публика, наблюдающая за подобными номерами, редко выдерживала это зрелище, без того, чтобы не предаться похоти друг с другом. Об этих фокусах говориться даже в «Книге мертвых». Там сказано, что Боги и их поклонники с наслаждением предавались актам аутофелляции. У греков есть целые трактаты, посвященные этим милым безделицам. Не веришь?

— Верю.

— Сохранилось даже множество рисунков на амфорах и фресках с мотивами, изображающими это действо. Да, что там — даже ранее Средневековье имеет весьма странные свидетельства, посвященные этому виду самоудовлетворения. Ты знаешь, что я летаю повсюду. И однажды, будучи в Пруссии, я с удивлением обнаружил Кёльнскую ратушу, построенную аж в 13 веке. Представь себе, что ратушу сию украшает статуя Конрада фон Гохштадена, попирающая фигуру мужчины, занимающегося аутофелляцией. Есть там, правда, и другие статуи, попирающие прочие человеческие пороки. Так-то, мой любезный друг. Да, что там академические примеры? Я желаю показать тебе всё это в натуральном виде! — глаза демона сверкнули непонятной решимостью.

— Как это?

— Ты сыт? — перебил его Виктор.

— Сыт… — растерянно отозвался Владимир, отложив на тарелку надкушенное ребро ягненка. — А что?

— Если ты уже наелся, я унесу тебя ненадолго в Древний Египет? Хочешь?

— Я даже не знаю… Но, как это возможно?

— Махнев, тебе пока трудно оценить все мои возможности, а равно и все твои преимущества от близкого знакомства со мною. Мы не пробудет там долго. Мы претворимся слугами или гостями и посмотрим хоть краем глаза на одно из тайных храмовых представлений.

— Правда?

— Ты стал меня раздражать…

— Ну, конечно, я согласен.

«Попробовал бы я не согласиться», — подумал Владимир.

— Идем, — демон решительно встал из-за стола и, скомкав тканевую салфетку, откинул ее прочь. — Я унесу тебя не к самым известным и великим Египетским царям и царицам. Не на их дворы и замки. Мы отправимся в 1525 год до нашей эры, во времена правления египетской царицы Хатшепсут. Она была одной из очень немногих цариц Древнего Египта, принявшая титул фараона.

— Наверное, я мало штудировал в университете историю Древнего Египта, — задумчиво произнес Владимир. — Но, хоть убейте, я вовсе не помню, кто это.

— О, я убил бы тебя с превеликим удовольствием, — оживился демон, — и даже неоднократно, милый мой Le Favori. — Да, зачем тебе эта странная дама? Если мы станем вникать во все хитросплетения генеалогии давно почивших египетских господ, живших еще до нашей эры, у тебя, Махнев, друг ты мой пытливый, заболит голова. Скажу тебе больше — даже их мумии едва сохраняют хрупкую целостность, не попав до поры в руки дотошного археолога или просто копателя древних гробниц.

— Но, как мы тогда их сможем увидеть?

— Я не смогу, да и прав на то не имею, рассказать тебе обо всех секретах мироздания. А главное, донести до тебя тот факт, что время в пространстве вовсе не линейно. Я уже как-то рассказывал тебе немного о категории времени. Об его относительности. Помнишь, мой урок, перед тем, как заслать тебя в Михайлово?

— Помню, но смутно, — помрачнев, ответил Владимир. — Зато само Михайлово мне снится до сих пор.

— О, это всё издержки нашего обучающего курса. Со временем пройдет. Итак, о чём я? Так вот, друг мой, я повторюсь. Время — это категория относительная. И часто его ход в пространстве имеет спиральную структуру, либо рандомно-ячеистую.

— Даже так?

— О, есть еще и те законы течения времени, которые твой земной разум не может не только до конца постичь, но и получить даже примерное представление.

— Почему? — с интересом спросил Владимир.

— Почему? Да, потому что, вскипит твой слабенький умишко, если попытается понять хоть малую толику из глубин познаний этих. Я люблю Землю, но эта планета и ее общий интеллект до сих пор стоят на уровне гимназиста начального класса церковно-приходской школы. Мало вы еще развиты. Да и чего греха таить, я и сам — то в «многомерность» не больно-то лезу. У меня должность попроще, и задачи полегче. Не люблю я слишком глубоко утекать в дебри мироздания. Троечка у меня по этому предмету. Но в плане решения прикладных задач, я вполне справляюсь со всеми этими головоломками. Главное, Махнев, это не лезть в те пределы и миры, в которых тебя никто не ждёт.

— Да уж. Это точно…

— Давай договоримся об одном: время — это категория субъективная и многомерная. Мы видим Вселенную такой, потому что только в этой Вселенной и мог возникнуть сам наблюдатель. То есть — человек. Следовательно, все, что он наблюдает, является лишь продуктом его субъективного видения. Существует бесконечная иерархия измерения времени, населенная бесконечной иерархией уровней сознания. На этом и закончим вступительную часть. Особенно сия трактовка удобна для просмотра прошлого.

Владимир пристально смотрел на демона, внимая каждому его слову.

— Знаешь, вот даже то, что я сейчас тебе вещаю, ты не запомнишь, и знать-то потом не будешь. При новом воплощении тебе все полученные теоретические знания, словно тряпкой сотрут из твоей слабенькой памяти. Оставят лишь эмоциональный опыт твоей пытливой душонки.

— Да? А когда я вновь воплощусь? — серые глаза Владимира засветились вспыхнувшей надеждой.

— Еще не скоро, — отмахнулся демон. — Пока со мною еще побудешь. Или тебе уже надоело?

— Нет, что вы…

— Махнев, круг Сансары ведь так скучен. Ты только подумай: новое рождение, нудное долгое и беспомощное детство, когда ты слаб и глуп… Потом вновь долгая учеба. Гимназия. Постижение Аза и Ижицы. Первые ошибки, наказания, разочарования. Первые слезы, мечты и их провалы. Первая глупая любовь. «Она божественна, — думаешь ты. — Какие щечки, какой стан, какая милая улыбка, волосы, платье. Она вся соткана из неземных флюидов». И в тебе начинает разгораться этот вечный поединок между «возвышенностью и обожествлением» и первыми приступами человеческой похоти! О, это вожделение не дает тебе покоя ни днем, ни ночью, загоняя разум в такие немыслимые дебри! «Она должна быть моею навеки», — думаешь ты. А что же дальше? Вновь несбывшиеся надежды. О, mein Goth! Первые и беспощадные удары по самолюбию. Ревность. Первые попытки осознать, что мир этот просто ужасен, ибо некая Лизонька с глупой, но смазливой мордахой и мозгами чуть больше, чем у кошки, вдруг выбрала не тебя, а прыщавого, но наглого племенника директрисы. Ты злишься на нее. А вместе с ней и на весь мир. И становишься циником. Юным и злым циником. Тебе кажется, что ты постиг этот неискренний мир, поняв его гнусную природу. И ты с удовольствием смеешься над репликами своих друзей о том, что «весь мир бардак, а бабы — бляди…» Знакомо, Махнев?

— Отчасти…

— Да, в прошлой жизни у тебя все было иначе. Циником ты был с раннего детства. Да и тело тебе дали такое, что мало кто из женщин отказывал тебе в любви. Антропос и физиология — так часто имеют огромное значение для жизни индивида! Я все это помню… И знаю, что у тебя в прежнем воплощении были исключительные данные. Редко встретишь красавца, подобного тебе. Стать, порода, отличные мозги! А главное — какая славная потенция! Твой член — это же образец породы! — захохотал демон. — Отчего ты мне так и дорог. В своем монологе я отталкиваюсь от среднего гражданина этого мира. Конечно, вариантов в пространстве настолько много, что Творец едва успевает просматривать всё многослойное кружево собственных реальностей и жизни индивидов в них. Мне кажется, порой, что он совсем не внемлет каждому. Ему не до этого. Он слышит лишь отдельные, особо сильные выкрики. Все остальное у него идет эдаким общим фоном его любимой вечной музыки. Музыки его многомерного творения. Это уже мы, демоны, чаще и шныряем в поисках особых душ. Мы и делаем всю ту грязную и кропотливую работу, которую Главному делать не с руки.

— Вот как?

— Да, так, mon cher! Я столько лишнего болтаю пред тобою. О божьем промысле спокойно говорю. Сие риторство я люблю, и этого не скрою. Тем паче, что все знания потом я удалю…

Владимир улыбнулся кончиками губ.

— Так, на чём я там остановился? Ах, да. На познании этого мира при каждом новом воплощении. Пролетает бессильное детство и уродливое отрочество.

— У меня было весьма неплохое и нескучное детство.

— Ну, с тобой — это случай особый. Не каждому дано родиться любимым и единственным сынком в богатом семействе. А впрочем, даже у самых больших счастливчиков именно в детстве бывают минуты полного бессилия перед волей старших. Например, досужего гувернера, заставляющего учить французские глаголы, вместо игры в мяч на солнечной лужайке. Разве ты сам не помнишь, как однажды летом тебе пришлось штудировать синтаксис французского языка в то время, как рядом, на лужайке возле дома, играли в мяч гости твоей маман. И среди них была одна — молоденькая и хорошенькая Сюзи, которую ты мысленно готов был раздеть уже в неполные семь земных годков. Не помнишь?

— Помню…

— А помнишь, как ты истово проклинал француза со всеми его чёртовыми глаголами. И даже мечтал его убить?

— Да, — усмехнулся Владимир. — Припоминаю немного.

— То-то. А знаешь, я был тогда совсем рядом. И даже думал всерьез помочь тебе в этом мероприятии.

— Зря… Мало ли что придет в голову глупому мальчишке.

— Ты, верно, не помнишь, но в тот же день ты придумал аж целых десять способов убийства этого мерзавца француза!

— Даже так? — Владимир снова хмыкнул и густо покраснел.

— Да, уже тогда я был обеспокоен тем, что как бы твоя репутация будущего соблазнителя и прелюбодея не подмочилась бы деяниями настоящего убийцы. А убийства — это уже не моя прерогатива.

— Ну, вот еще… Я же не душегуб.

— Но тогда-то, клянусь, ты был настолько близок к этому.

— Да, бросьте вы…

— Помилуй, ты даже детально продумывал, как накормить этого несчастного Жана пирожными с крысиным ядом.

— Какой кошмар, — от стыда Владимир закрыл глаза.

— У твоей матушки в кладовой хранился пузырёк с этой пагубой. И вот ты, наполненный решимостью отравить француза, спустился…

— Довольно, Виктор. Мне стыдно…

— Как скажешь… Поверь, но в те минуты я с восхищением смотрел на твое милое и такое не по-детски злое и мстительное личико. Но мне было чертовски жаль тебя терять. Ведь если бы я дал тебе тогда волю, тебя бы тут же прибрал в свои лапы какой-то иной демон. Намного проще и бескомпромиссней меня. Знаешь Махнев, те мои коллеги, что работают с душами убийц, они ведь не разговаривают стихами.

— Я понимаю, — с волнением отвечал Владимир.

— Они и лавандовые поля не выращивают. И фламинго у них над озерами не летают. Там все скромнее и тривиальнее, Махнёв. А главное — без лукавых премудростей. Там всё, Махнев, довольно наглядно и весьма грустно.

— Да, уж…

— Так что, ты можешь вполне поблагодарить своего патрона за то, что несколько раз в твоей короткой жизни он оттащил тебя от края иной бездны, которая считается более тяжким грехом, нежели прелюбодеяние.

— Спасибо вам, Виктор, — глаза Владимира увлажнились.

— То-то же.

Они оба молчали, слушая шорох тихих волн.

— A propos, на чем мы с тобой остановились? Ах да, после нудного и скучного детства идут совершенно гадкие годы отрочества, когда на чистом лбу и щеках, словно клубника в июне, зреют пышные бутондамуры^[3]. И весь ты становишься таким нескладным и гадким, что порою кажется, что в этом теле нельзя более жить. А дальше — еще хуже — вновь учёба и набивание шишек. А плоть? Глас плоти звучит настолько сильно, что впору грызть косяки в учебном классе. И вот, наконец, твои товарищи рассказывают о том, как всё это бывает у взрослых джентльменов. И что там, на Никольской, за углом, находится то вожделенное место, где исполнятся твои самые смелые мечты. То место, где с легкостью решится всё. Всё! В тот момент тебе кажется, что нет ничего важнее, чем насытить собственную голодную плоть в том страшном и всесокрушающем желании. Да, мой друг. И перед нами во всей красе предстает дешевый бордель какой-нибудь мадам Кубышкиной, провозгласившей себя на французский манер, скажем, Женевьевой Делакруа. Но от француженки у этой рыжей и жадной бестии есть только жалкий бантик на глубоком декольте безвкусного лимонного пеньюара. Но ее ленивые и потасканные девахи знают свое древнее ремесло.

Владимир хмыкнул.

— Я опущу подробности. Они нам всем известны. И вот, после небольшого конфуза, суеты, трясущихся ладоней со смятым рублем, ты, наконец, оказываешься во святая святых — женской спальне. Ох и ах! О, боги. И вот… О, Жюли! Или… О, Адель! О, Мари… Всё это весьма прекрасно. Вначале. А потом и первые мысли: «Неужто это именно то? Оно самое? То, о чем знает каждый взрослый мужчина. Не может быть! Что-то не так. Отчего все так быстро? И почему так стыдно? И почему она отвернулась? О, боже, она оказалась так худа и некрасива в ярком свете дня! И этот рваный спущенный чулок… И как здесь грязно. И дохлые мухи на стенах».

«Я, наверное, пойду», — говоришь ты поспешно. И, увы, этот мир не становится ярче от того, что именно в этот день ты притронулся к некой тайне. Но по дороге домой, в ночи, тебе становится чуточку легче. Ты уговариваешь сам себя, что в первый раз у многих бывают разочарования. И что ты еще встретить ту, которая даст тебе совсем иные ощущения. О, да! Но уговаривать себя не приходится слишком долго. Все твои новые философии разбиваются в пух и прах ровно через три дня. Да-да!

Владимир почти хохотал, глядя во все глаза на демона.

— Что интересно, эти «философии на вольные темы» заканчиваются и у всех твоих однокурсников, кто вместе с тобой знал адрес того желтого дома с приветливым швейцаром на входе. А заканчивается вся лирика ужаснейшим зудом на причинном месте и прочими неприятностями. В итоге ваша славная компания оказывается в полном составе у местного эскулапа. А воспитателя вашего отчитывает директор. Я знаю, Махнев, что тебя в этом отношении бог миловал. Я всегда следил за тобой и отправлял тебя лишь к здоровым проституткам. Но так везло не всем. Увы.

— Патрон, выходит, что и тут я должен вас поблагодарить?

— Выходит, что так.

Демон с улыбкой смотрел на море.

— А дальше и вовсе всё скучно. Учеба. Выпускной. Мечты и новые надежды. Невнятная карьера. Законы общества. Фальшивая мораль. Головная боль и презрение. Новые знакомства. Женитьба по расчету. «О, как она отвратительна, когда считает деньги». Зависть. Бессонница. Несварение желудка, запор и геморрой. А потом и, увы, импотенция. И такие недоуменные глаза от того, почему «подвёл впервые твой дружок», да еще в самый ответственный момент с юной и прекрасной любовницей. И первое отчаяние… И много философии в ответ. И бурбон в одиночестве. И мысли о бренности и пустоте всего земного. И зеркало начинает злить. И походка не та, и взгляд пустой, и живот не втягивается. И презрение к женщинам. Зачем тебе всё это вновь и так быстро?

— Вы, патрон, так говорите обо всем этом, будто в жизни земной и радости вовсе нет.

— Есть, конечно. Травка зеленая, небо голубое. Плюшки кухаря, сливки на серебряном подносе. Глашкины титьки, Машкин афедрон, Дашкины поцелуи… Милые и наивные переглядки, первые свидания, сюсюканья… Гуляния под луною… А потом все то же — тлен и горечь. Так что — не торопись, мой Le Favori на ТОТ свет. Всегда успеешь.

— Да, в ваших чертогах вряд ли можно стать упрямым гедонистом.

— Ну, почему же? — хмыкнул демон. — Чем тебе, Махнев, здесь не жизнь? Да, многие и сотой доли не видали в своей жалкой жизни в Яви того, что увидели впервые здесь. Скажем, твой друг Булкин. Что хорошего он мог постичь в своей деревне? А благодаря мне он побывал в таких местах, о которых и мечтать не мог. И даже княжну на руках умудрился поносить. Правда, мертвую, но это уже детали.

— Это вы о чём? — глядя в сторону, спросил Владимир.

— Махнев, не пытайся быть лукавее меня. У тебя это плохо получается. Кстати, твой друг Булкин тоже наворотил в своей лаборатории чёрт знает что.

— Да? И он тоже? — оживился Владимир.

— Конечно! Вчера только у него был. Создал вместо красавицы такую образину, что смотреть тошно. Веришь, я как увидал плод его творения, так аппетит даже потерял.

— Да уж, ему не позавидуешь.

— Он сам виноват. Те сливки, что надо было добавить в субстрат, сам слопал. Вот нежить и вышла такая страшненькая, да низкорослая.

Владимир только хмыкнул в ответ.

— Ну что, Махнев, долго мы еще будем здесь торчать? Мы же собирались слетать в Древний Египет.

— Да, я не против.

— Vade mecum!^[4] — демон решительно развернулся на каблуках, так что из-под них посыпались искры, и кивком головы пригласил Владимира следовать за ним.

Их путь лежал к прибрежным скалам. Ноги Владимира слегка увязали в гальке. Он едва поспевал за быстрыми шагами своего наставника. Когда он напоследок оглянулся, то увидел, что берег моря девственно чист. Куда-то испарился и роскошный стол, уставленный закусками, и вертел с ягненком, и сам официант, прислуживающий нашим героям. Лишь пенные волны «Глафириного» моря с шумом накатывали на пустынный галечный пляж.

Шли они недолго. Темные скалы, казавшиеся издалека не столь высокими, теперь словно бы подросли и потемнели. Высоко над ними с криками носились вполне себе обычные чайки и, как ни странно, разноцветные, ярко окрашенные птицы, похожие на жирных бакланов. Владимир услышал прерывистые курлыкающие звуки и поднял голову. Прямо на отвесном уступе он увидел нечто, так похожее на радугу. Сверху вниз на него внимательно смотрели удивительные птицы. От неожиданности Владимир замер на месте. Первая птичка имела перья ярко красного, почти алого цвета. Вторая была похожа на спелый рыжий апельсин. Третья отливала лимонной желтизной. Четвертая поражала изумрудом травяной зелени. Пятая — была голубой, Шестая — имела перья цвета яркого кобальта. А седьмая выглядела — лиловой. Птицы, нахохлившись, внимательно следили за путниками. Каждая из них походила на мохнатый шар, настолько они были тучными.

Владимир невольно рассмеялся, глядя на эту нелепую стайку местных бакланов.

— Нравится? — самодовольно произнес Виктор.

— А разве у вас бывает по-другому?

— Бывает… Но, как ты знаешь, я во всем предпочитаю эстетику.

Они обогнули одну из скал и уперлись в узенькую песчаную тропинку, петляющую мимо базальтовых камней и тяжелых остроконечных плит.

— Осторожно, не оступись, — командовал демон. — Идём. Здесь недалеко находится грот с пещерой.

Вскоре они и вправду очутились возле небольшого грота, уходящего в неведомое подземелье.

Рядом с входом, прямо на валуне, лежал старинный факел с деревянной прокопченной рукоятью. Демон решительно ухватился за рукоять, и факел сам собой вспыхнул живым ярким пламенем, озарив сырой, пахнущий тиной грот.

— Идем, — командовал демон.

В пещере царил полумрак. Дрожащее пламя осветило дорогу, уходящую в мрачные своды неведомого подземелья. И тут же Владимир услышал шуршание и хорошо знакомый клёкот и писк, и с омерзением посмотрел наверх. Весь потолок пещеры шевелился от серых перепончатых лап и отвратительных мохнатых тушек летучих мышей.

— Патрон, если они упадут, то… я. Зачем здесь эти мерзкие создания?

— Ну, милый мой, не забывай, что ты всё-таки находишься не в райских чертогах. Скажи спасибо, что сам ты не живешь вот в точно такой же пещере. Не обращай на них внимания. Пока ты со мной, тебя здесь не укусит ни одна тварь.

Факел освещал узкий проход пещеры, разбивая сумрак на фрагменты влажных от сырости скал, поросших местами зеленым мхом и паутиной. Виктор шел довольно легко и быстро, лавируя между крутыми поворотами и грядой сталактитов, выросших, словно из-под земли, и так похожих на окаменевшие изваяния. Владимир едва поспевал за демоном, чувствуя под ногами воду, и стараясь не задевать рукавами склизких стен, по которым бегали пауки и юркие змеи.

Шли они недолго. В одном из коридоров, в конце короткого тупика, вдруг показалась потемневшая от времени, деревянная дверь, обитая кованым железом. Демон остановился и потянул за ручку двери.

— Ты только ничему не удивляйся, — подмигнул он Владимиру.

Дверь со скрипом отворилась. И в этот момент Владимиру показалось, что он на мгновение потерял сознание. Вместе с дурнотой в его лицо ударил порыв сухого и горячего ветра, разбавленного песком и каким-то неведомым терпким ароматом. Он задохнулся и закашлялся, подавившись песчинками.

— Что это?

— Ветер времени, Махнев. Привыкай, мы улетели в прошлое на несколько тысячелетий.

Владимир огляделся: оба они стояли теперь в совсем ином пространстве. Это тоже был узкий коридор. Но здесь было сухо и пахло по-другому. Рука невольно потянулась к стене. Владимиру показалось, что стены этого помещения были облицованы огромными глиняными плитами. Свет шел от нескольких масляных светильников, закрепленных в небольших нишах. Как только Владимир сделал шаг, глаза невольно опустились в пол. И что это? Он обнаружил то, что теперь его ступни были обуты в легкие кожаные сандалии. На ногах отсутствовали брюки, а сама обнаженная кожа казалась слишком смуглой. Чуть выше колен шли фалды мягкой льняной материи. Владимир тут же оглянулся на демона и не узнал его — настолько изменился вид его наставника.

Перед ним стоял высокий молодой мужчина с красивым загорелым торсом. Из одежды на нём была надета лишь тончайшая набедренная туника, более похожая на женскую нижнюю юбку, если бы не красивый, расшитый синими нитями узор, идущий по подолу, и не кожаный шнур с медными концами в виде цветков лотоса. Набедренная ткань казалась задрапированной и опускалась на мускулистые ноги легкими, невесомыми фалдами. Предплечья демона стягивали диковинные золотые браслеты, украшенные тонкой мозаикой из лазури. Изумруды, лалы и сапфиры щедро осыпали золотой обруч, спускающийся на грудь множеством кованых пластинок, подобно диковиной змеиной чешуе.

Но самым удивительным казалось теперь лицо патрона. Он был похож на себя прежнего, и в то же время — перед Владимиром стоял совершенно незнакомый человек. Изменилась форма скул — они стали уже и выше. И глаза Виктора выглядели теперь иначе — у них появился какой-то кошачий разрез. Мало того, веки наставника были покрыты малахитовыми тенями, а глаза подведены черными линиями угольной сурьмы. Даже губы демона поблескивали терракотовым жирным блеском. А волосы… Впрочем, как Владимир узнал чуть позднее, все волосы были выбриты подчистую. А вместо них голову украшал смоляной парик, составленный из множества тонких черных косичек. Каждую косичку венчало несколько золотых бусин. Поверх парика была надета диадема, украшенная головкой маленькой кобры.

— Ты удивлен, мой милый? — с улыбкой произнес демон. — Запомни, во всех путешествиях мы должны соответствовать местной моде. Ты только представь, насколько бы мы были хороши, если бы приперлись во времена Нового царства во фраках и штиблетах. А? За кого бы нас тогда приняли? — демон рассмеялся. — А сейчас мы оба одеты, как самые первые египетские модники. Мало того, мы выглядим теперь, словно приближенные поданные или родственники самой Хатшепсут. Не многие здесь носят виссон^[5] и золото на шее и руках.

Пальцы Владимира машинально коснулись собственной головы, предплечий и обнаженного торса.

— Жаль, что здесь нет зеркала. Сейчас ты бы точно себя не узнал, Владимир Иванович, — хихикнул Виктор. — Поверь мне на слово: ты одет почти так же, как и я. Только вместо королевских сапфиров на твоем усехе^[6] сияют рубины и аметисты. И тени на твоих подведенных глазах не зеленого оттенка, как у меня, а нежно лазурного. А вообще ты — чудо как хорош. Наслаждайся своим новым видом и новыми обновками.

— Как-то непривычно, — улыбался Махнев, перебирая пальцами туго закрученные косицы от парика.

— Знаешь, зато ради акта любви тебе не придется стаскивать с себя брюки и штиблеты. A propos, эту юбчонку вокруг бедер здесь называют — схенти^[7]

— Схенти… — эхом повторил Владимир.

— Ага! Занятная, я тебе скажу, вещица. Отогнул края этой юбчонки из виссона и вуаля — люби кого хочешь. На здоровье.

— Даже так?

— А как? Зачем же мы еще сюда прибыли? Мумий что ли рассматривать? Хотя, если ты желаешь, то ради твоего исторического образования, я могу сводить тебя на экскурсию в погребальную комнату. Хочешь? Я могу показать тебе, как они потрошат здесь трупы недавно почивших и складывают каждый орган в отдельный сосуд.

— Может, позже?

— И вправду. Что мы, покойников что ли не видали? — захихикал демон.

Владимир вновь принялся оглядывать свои сандалии, голые ноги и набедренную повязку из тончайшего и невесомого виссона. Пальцы коснулись и золотых пластин массивного усеха.

— А без этой штуковины нельзя обойтись? — растеряно произнес Владимир. — Уж больно тяжелое колье.

— Махнев, — демон укоризненно посмотрел на своего ученика. — Скажи на милость, приняли бы тебя в высшем свете, если бы ты ходил на балы, скажем, без фрака?

В ответ Владимир только вздохнул.

— Пойдем уж. На воды Нила опустилась волшебная египетская ночь, полная таинственных ароматов и тревожных звуков.

— Тьма египетская? — хмыкнул Владимир.

Они двигались по узкому коридору, поворачивая от одного каменного пассажа к другому, ровно до тех пор, пока в лицо не ударил порыв легкого ночного ветра. Вход будто расширился. И наши друзья вступили в одну из таинственных египетских ночей.

Владимир оглянулся. Судя по всему, они с демоном вышли из огромной пирамиды, уходящей в небо загадочными уступами каменных плит. Да, это была несомненно пирамида. Владимир задрал голову и попытался разглядеть ее вершину, но тщетно. Вершина терялась в чернильной синеве высокого неба, сияющего мириадами ярких звезд. Рядом со звездами висел диковинный серп лучистого месяца. О, как он был не похож на все те диски Селены, что привык видеть наш герой. Этот месяц лежал на небе, словно маленькая колыбель.

«Надо же, какая красота, — подумал он. — И откуда мы с ним вышли? Зашли в пещеру царства Виктора, а вышли из пирамиды в самом Египте. Вот так чудеса. Хотя, чему я удивляюсь? Ладно бы это был мой век. Это куда бы еще ни шло. А тут время царствования фараонов. А может, Виктор морочит меня? Хотя…»

Владимир всей грудью вдохнул пряный аромат неведомых растений. Рядом с собой он услышал шорох пальмовых листьев и вгляделся во тьму. Глаза довольно быстро освоились в ночном сумраке. Тем более, что впереди пышным заревом полыхала огненная чаша. По-видимому, это был какой-то гигантский масляный светильник.

— Какой удивительный воздух, — шепотом произнес Владимир.

— Да, мы сейчас находимся недалеко от резиденции Хатшепсут. На парковой аллее одного из ее рукотворных садов.

— Вот откуда здесь все эти ароматы! — воскликнул Владимир.

— Посмотри справа — здесь растут прекраснейшие финиковые пальмы, есть и яблони, и груши, и персики. Есть даже шпалеры с виноградом. Искусные садоводы разбивают здесь клумбы с невиданными цветами. Здесь есть такие сорта, о которых никто и не знает в Новом времени. Все они давно утрачены. Здесь есть такие сорта роз и хризантем, кои никогда не видели в Новом свете. А маки… В царстве Хатшепсут есть десятки видов этого растения. Из него и делают опий. Есть и ромашки, и васильки, и цветы мандрагоры. Корни последней напоминают человеческие тела и служат для колдовских ритуалов. О, ты даже не представляешь себе, сколько здесь ведьм и колдунов.

— Правда?

— Да, египтяне очень прославились в этом ремесле. Кстати, мандрагора бывает мужской и женской. Говорят, что когда ее выкапывают, она кричит, словно человек. Во многих колдовских трактатах целые главы посвящены этому растению. И в твоей гримории тоже. Не помню, на какой странице.

— Мне кажется, что я чувствую аромат роз, — перебил демона Владимир.

— Именно! Здесь есть и чудные розарии. Пойдем, я покажу. Но самый главный цветок — это лотос. Им даже мумии украшают перед погребением.

Владимир сделал несколько шагов и ощутил небольшой хруст под подошвами своих кожаных сандалий.

— Не удивляйся, в садах фараона устроены прекрасные дорожки, усыпанные мраморной крошкой, роскошные бассейны, облицованные керамической плиткой и даже масляные светильники. Пойдем, я покажу тебе бассейн, в чьи воды, ты посмотришь, словно в зеркало.

Они свернули направо. Под ногами раскинулась широкая мраморная лестница, переходящая в садовую аллею. Путники прошли не более ста шагов мимо пышных финиковых пальм, как оказались перед поворотом на другую парковую аллею. Здесь, прямо на высокой мраморной тумбе, возвышалась еще одна каменная чаша, в которой горело жаркое пламя. Рядом с чашей стоял чернокожий слуга, атлетического сложения, чьи мышцы рельефно выпирали на полуобнаженном торсе, освещенном ярким огнём. Слуга держал в руках металлический жезл и время от времени поправлял в чаше фитиль. От этого горения фруктовый воздух сада разбавлялся ароматами сандала, камфары и каких-то неведомых благовоний.

Далее шел прямоугольный пруд, огороженный со всех сторон розовыми мраморными берегами. Конец этого пруда терялся в зарослях неведомых деревьев, склоненных прямо к воде. Эти деревья в темноте напоминали плакучие ивы. Поверхность пруда была усеяна золотыми гроздьями огненных искорок, почти недвижимых в спокойном зеркале темной воды. Владимир присмотрелся — с одного берега поверхность пруда покрывали листья лотоса с бутонами ярких цветов. Но даже ночь не скрывала всего буйства окраски этих растений. На черной, почти глянцевой поверхности качались белые, голубые и нежно бирюзовые спящие бутоны.

— Днем здесь еще роскошнее, — тихо произнес демон. — Лотосы на этом пруду ярко синие. И белые. На прочих прудах — их цвет разниться от бледно розовых оттенков, до кроваво пурпурных. Редкая красота, я тебе доложу.

— Я вижу.

— Смотри, у ступеней качается плот. На нем можно покататься даже ночью. Египтяне любят прогулки по воде. Кстати, в этом пруду, похоже, нет крокодилов. Так что, можешь посмотреть на собственное отражение, — хихикнул демон.

— А что, здесь есть водоемы с крокодилами?

— Конечно. Крокодилы — это священные пресмыкающиеся для любого египтянина. Они всюду изображают бога Себека^[8] с головой этой рептилии. Крокодил — это частый персонаж их спектаклей. Кстати, сегодняшней ночью мы, скорее всего, увидим одно, довольно интересное представление с этим персонажем. Мы увидим, как Себек будет оплодотворять местных дев.

— Даже так?

— Да. А еще египтяне любят скармливать Себеку своих преступников. Во многих водоемах эти твари весьма упитанны.

— Фу, какая гадость. Я живо помню одного крокодильчика из дома Полин, — поежился Владимир.

— Ах, того чучела? — хохотнул Виктор.

— Тогда он мне не казался чучелом. Я едва совладал с этой тварью.

— Ладно, ладно. Уговорил. К пруду, кишащему этими зверюгами, я тебя сегодня не потащу. Свалишься еще к ним в пасти. Что я тогда буду делать?

— Да уж, — не смотря на теплую ночь, Владимир поёжился. — Лучше уж подальше от этих чудных зверушек.

— Да, нет их тут. Не бойся. Иди, загляни в воду. Полюбуйся собой.

Владимир послушно подошел к рукотворному водоему, присел на колени и заглянул в воду. В ровном свете огня он довольно четко увидел собственное отражение. На него смотрел широкоплечий, чуть загорелый атлет с красиво очерченными мышцами рук, ног и поджарого живота. На груди атлета всеми цветами радуги переливался тяжелый усех. Ниже талии красовалась та самая «юбочка» из драгоценного виссона. А голова? Голову покрывал смоляного цвета парик с множеством черных косичек, увенчанных золотыми бусинами.

— Ну как? Нравится? — с улыбкой спросил демон.

— По-моему, весьма неплохо, — отвечал Владимир, рассматривая себя то в анфас, то в профиль. — Вот уж не думал, что смогу когда-нибудь стать египтянином.

— А то! Подлецу всё к лицу.

— А кстати, как мы сможем понимать местную речь? Я, откровенно говоря, не знаю ни египетского, ни коптского, ни нубийского языков.

— Правда? А я думал, что ты в университете выучил эти языки.

— Что вы, патрон. Латынь, французский, немецкий, английский. И, пожалуй, немного турецкий. Это s'il vous plait. Но, чтобы египетский… Нет уж, увольте, этому меня не учили.

— Не переживай, mon cher, ты сможешь не только понять, о чем говорят эти древние люди, но даже сам говорить на их родном языке ровно так, словно ты всю жизнь прожил на берегах Нила. Ведь на эту прогулку тебя пригласил сам демон, а не кто-то из твоих петербургских или нижегородских дружков. А впрочем, я лукавлю, как всегда. Мало кому в этом подлунном мире подвластны подобные опыты — взять и слетать во времена Нового царства, в дни правления знаменитой Хатшепсут. А? Каково?

— Впечатляет…

— О, да то ли еще будет, — подмигнул демон. — Если ты будешь себя хорошо вести, мы побываем с тобой во многих местах и временах.

Владимир еще раз посмотрел на собственное отражение в глади пруда. И в этот момент из глубины темной воды вырвалось несколько пузырьков. А гладкая поверхность пошла рябью, словно от порыва ветерка. Какое-то смутное предчувствие едва успело овладеть душой Владимира, как мощный столб воды взлетел к небу. Владимир успел отскочить назад, больно ударившись о мраморный парапет. На пол аршина из воды поднялась зловонная зубастая пасть отвратительного аллигатора. Рептилия щелкнула зубами и скрылась под листьями лотоса.

— Пат-рон, — стуча от страха зубами, едва промолвил Махнев. — Вы же сказали, что в этом пруду нет крокодилов! Эта гадина чуть не утащила меня на дно.

Виктор стоял рядом и беззаботно смотрел на своего визави.

— Да? Я так сказал? Когда?

— Да вот же. Пять минут тому назад.

— Правда? — дурашливо переспросил его магистр. — Я что-то не припомню. Я так сказал? Что здесь нет крокодилов?

— Ну, не я же это выдумал!

— А почему бы и нет? Ты ведь у нас еще тот выдумщик.

Виктор с насмешкой рассматривал Владимира, сидевшего на парковой аллее и потирающего ушибленную ногу. В руках демона красовался роскошный темно синий цветок лотоса.

— Определенно — синий мой самый любимый цвет. Royal Blue. Смотри, как он прекрасен.

— Прекрасен? — зло отозвался Владимир. — Вы нарочно посоветовали мне посмотреть на отражение в воде? Чтобы меня схватило это чудовище?

— Была нужда тащиться к этим пирамидам, Махнев, чтобы скормить тебя аллигаторам. И не где-то, а именно в древнем Египте. Зачем столько сложностей? — он невинно посмотрел на Владимира.

— С вас станется. Вы можете меня укокошить и с особыми изысками.

— Ха! А вот это — отличная мысль. Я непременно воспользуюсь твоим советом, но чуть позже. И кстати, о зеркалах! И где, скажи на милость, ты смог бы полюбоваться собственным новым образом? Скажу честно, хороших зеркал здесь еще не придумали. Есть зеркала из полированного обсидиана. Но в них ничего толком не увидишь. Есть медные зеркала. Они еще хуже. Зелень их покрывает намного быстрее, чем желание в них смотреться. Поэтому, лучшее зеркало здесь — это гладь этого пруда.

— Угу, с крокодилами.

— Ну, да! — расхохотался Виктор. — Кстати, запомни на всякий случай: меня здесь зовут Кафавром, а тебя Фрасием. Я не стал все усложнять. И выбрал имена попроще. Но имей в виду — здесь мы являемся довольно важными персонами. Дальними родственниками отца Хатшепсут, Тутмоса I. Понял?

— Понял, — буркнул Владимир. — Хотя, ни черта я в общем не понял. Тутмосы какие-то. Тревожно всё как-то. Боюсь, не справиться со своей ролью.

— О чем ты тревожишься? Если нас разоблачат, — хмыкнул демон и вновь понюхал цветок лотоса. — Тогда мы тут же испаримся.

— Хорошо бы, если так.

Он стоял уже рядом с патроном и хмуро посматривал на пруд, на глади которого, меж головок прекрасных лотосов, уже виднелись глаза, носы и спины огромных рептилий. Неровные всполохи огня отражались мистическим блеском в их древних керамических глазах, заставляя Владимира содрогаться от ужаса.

— Махнев, расслабься и улыбнись. Мы приглашены на вечернее представление в дом одной знатной особы. Она необычайно богата, влиятельна и тоже приближена ко двору. Она является кузиной самой Хатшепсут. Её зовут Нефтидой. Что в переводе означает «богиня красоты».

— И что, её внешность соответствует имени? — с легким сарказмом произнес Владимир.

— Сам увидишь, — загадочно отвечал демон. — Скажу одно: ей всего двадцать, но она ненасытна в блуде, словно сотня египетских кошек.

— О, даже так?

— Да. Она готова совокупляться ночи напролет. И каждый вечер проводит в пирах и оргиях. К тому же она славится необычайной жестокостью. Но об этом чуть позже.

Виктор еще раз вдохнул аромат синего лотоса, а после размахнулся и швырнул его прямо в воду. Несколько огромных, скользких и зеленоватых крокодилов, взметнув целый столб воды, щелкнули зубами. В мгновение ока синий цветок был проглочен самым ловким из них.

— Славные дуращки, — рассмеялся Виктор. — Наверное, они подумали, что это синий попугай или чибис. Голодные канальи.

— Виктор, давайте уйдем от этого водоема. Вы обещали мне показать местные розарии.

— У нас с тобой не так много времени. Через четверть часа в доме Нефтиды начнется ночное представление. А потом и оргия. Ну ладно, пошли. Здесь недалеко.

Демон свернул на другую дорожку огромного парка. Теперь по обеим сторонам от наших друзей раскинулись ветвистые яблоневые и грушевые деревья, увенчанные гирляндами тяжелых плодов.

— Чувствуешь, какой тут аромат? Почти как в августе в твоем родном Махневе.

— Да, почти, — задумчиво отвечал Владимир. — Но что-то есть иное. Чужеродное.

— Определенно — запах родной земли всегда нам кажется милее.

— Вроде, яблонь много. Но пахнет совсем иначе.

— Иной климат Махнев. Здесь пахнет другими травами и пряностями: камфарой, анисом, кассией, мятой, розмарином, лимонами и кипарисом. И голову дурманят здесь иные благовония и смолы: стиракс, ладан, сандал и амбра. А еще здесь пахнет песком, горячими камнями и кожей. О, я также остро чувствую здесь запах страха. Это — особый, египетский страх. Он пахнет крокодилами, тиной и кровью. Он пахнет львиными шкурами и тростником. Здесь пахнет эбеновым деревом и маслом из порфировых чаш, расцветающих ночами жарким пламенем. А еще? Еще здесь пахнет нубийским потом, мускусом и африканской страстью. Ну и, в конце концов, здесь пахнет тленом и мумиями! — выпалил демон.

Владимир с восхищением смотрел на своего патрона.

— Ты удивлен? Махнев, я различаю такие ароматы, а равно и их смеси, которые простому смертному совсем неведомы. И если бы я создавал египетские духи, то я бы смешал вместе острую камфару и заглушил ее запахом плодородного Нильского ила, в котором неделю возлежали местные крокодилы, чьи керамические глаза полны вековой меланхолией. А еще я добавил бы прелый аромат тончайших бинтов из виссона, в которые эти кровосмесители заворачивают свои иссохшие мумии. Запах раскаленных на солнце камней гигантского Сфинкса. Жир болот, покрытых изумрудной тиной, над которой утренними звездами распускаются лотосы. Гниющий и сладкий аромат речных рачков на отмелях, запах свежей красноперки, бьющейся в неводе, запах зеленого папируса. Запах сухой змеиной кожи, сброшенной в пустыни. Запах теплой верблюжьей шерсти. Запах золотого усеха со смуглой, умащенной миррой, груди фараона. И, пожалуй, аромат мускуса. И ко всему этому богатству я добавил бы лишь пять капель розового масла. И вуаля — этому аромату бы позавидовала сама Клеопатра.

— Да уж…

— А что твои нижегородские сады? О, они для меня пахнут иначе. Проще, чище и светлее. И небо русское — оно иное. Я об этом могу говорить очень долго, Махнев. Рассказать тебе о том, чем пахнет для меня Россия? А ты знаешь, насколько я пристрастен к этой земле. Но понимаешь, всякий раз, когда я разбираю это странное чувство моей привязанности ко всему русскому, во мне сам собой улетучивается природный запах серы. Запах Преисподней. Я, чёрт побери, становлюсь легче что ли. И крылья мои светлеют. Белые перья начинают расти, вместо чёрных! И я начинаю думать о высоком. А это не всегда полезно. Мешает моей карьере.

— Понимаю, — с нежностью в голосе отозвался Махнев.

— Да, ни черта ты не понимаешь! — вдруг разозлился Виктор. — Может, ты думаешь, что твоя Россия вся сплошь покрыта сусальным золотом и пахнет яблоками, пирогами и молоком? Эдакая пастораль под голубым небом? Нет же! Она тоже пахнет кровью! И так как пахнет кровью твоя родина, не пахнет ни одна земля в мире. И вот эта-то святая и адская смесь: яблок, снегов, луговых трав, меда, берез, широких рек, старых погостов, деревянных церквей, ладана, мужицкого пота, хлеба русского, аромат русых волос ваших женщин… И все это «добро» с примесью запаха крови… Вот этот коктейль всякий раз и выносит мне все мозги. И заставляет меня, демона, плакать. Ладно, что-то я разоткровенничался с тобой. На самом деле, я могу написать целый научный трактат об ароматах России. О каждой ее волости. Но это как-нибудь в другой раз.

Демон посмотрел в глаза Владимиру.

— И веришь, сколько я не вникаю в тему России и русских, всякий раз открываю для себя что-то новое — непознанное и святое до дрожи. А иногда и дикое. Ох, сколько дикого-то у вас! И всякий раз я дивлюсь на все ваши страсти, драмы и трагедии, словно впервые вижу. Эх, Махнев, как говаривал Снека: «Docendo discĭmus»^[9] Я обучаю таких, как ты, но понимаю, что более всего учусь я сам.

— А как же комедии? — усмехнулся Владимир.

— О, и этого жанра хоть отбавляй. Вот давеча, например, видел такую потеху. В Рязанской губернии, в деревне Демидово один местный попик любил прикладываться к водочке. И чем сильнее бывало возлияние, тем на следующее утро на проповеди утреней именно грех избыточного винопития он и порицал. И пьяниц заставлял по сто поклонов класть и поститься не в пост. И вот однажды он вкусил столько полугара, что началась у лихотного белая горячка. И стал он по церковке местной чертей гонять. Да, не просто гонял, а все ему казалось, что черти эти — его собутыльники. То-то потехи было. Все прихожане хохотали от того, как он в одних портках по церковному двору бегал. Чем не комедия? Правда потом он залез на колокольню и с нее сиганул. Покалечился. Еле живой остался.

— Какая же это комедия?

— А что же, помилуй, раз вся деревня хохотала?

— Это, скорее, драма.

— Ты полагаешь?

— Несомненно.

— Вот, то-то и оно, что жанры ваши так порой трудно определить, что оторопь берет. А представь, как сложно ВЫСШИМ разобраться в степени греховности человека. Вроде, смотришь на иного — стоит пред тобою плут, картежник и пьяница. И, кажется, чего определять-то? И так всё ясно, как божий день.

— Ну…

— Вот и ну! Думаешь так просто все? Нет у русских простоты, — по-вольтеровски улыбнулся демон. — Бывает и так, что этот самый пьяница и сделался таковым, от того, что был родственниками кровными обманут, разорен и изгнан на улицу. И судьба его горемычная вся по-иному видится. Да, мало того — и умер-то сей горемыка не просто так — скажем, в канаве. А задохнулся от дыма, когда детей на пожаре спасал. А, каково?

— Да, уж. Знал я таких.

— То-то же… Вот тебе и пьяница, и плут. А после суда выходит уже чуть ли не святым. Нимб аж на голове сияет.

Оба помолчали, глядя на парковый ландшафт.

— Ты спрашивал о розах. Вот они.

В конце фруктовой аллеи перед взором Владимира раскинулся огромный розарий, оформленный в виде геометрического лабиринта. И каждая сторона этого розария состояла из роз определенного окраса. Яркое пламя ночного светильника, еще большего размера, чем они видели до этого, освещало все буйство красок диковинного лабиринта.

— Ну, как тебе? Чем не Версаль? Хотя, многое из того, что старушка Европа по праву считает своими собственными изобретениями, принадлежит древнему Египту. Да-да! Та же музыка. Я скоро тебе всё покажу. Ей богу, роль экскурсовода мне доставляет даже определенное удовольствие. Все-таки я твой учитель.

— И я вам очень благодарен за это, патрон.

— То-то же. Смотри, слева от розария расположен еще один рукотворный бассейн. Этот облицован изнутри керамической плиткой.

— Он тоже полон крокодилами?

— Нет, похоже, что здесь ночуют лебеди, а на той стороне фламинго. Кстати, еще дальше я видел круглый водоем, полный золотых рыбок.

— Мне кажется, что мы опаздываем, — робко произнес Владимир.

— Не печалься, Махнев. Все эти политесы я сохраняю лишь для формальности. Еще тогда, когда мы пошли с тобою к розарию, я чуточку задержал ход местного времени.

— Даже так? А как такое возможно?

— Ты вновь удивлен? Махнев, управлять временем в прошлом намного легче, чем в настоящем, ибо всё то, что ты сейчас видишь, слышишь и осязаешь, давным-давно не существует в яви. От всех этих роз и крокодилов не осталось даже пыли во Вселенной.

— Мне трудно все это представить. И все эти ваши игры со временем.

— А ты не трудись. Хоть ты и смышленый малый, однако, «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Они постояли напротив пруда со спящими фламинго.

— Прямо, как у меня в вотчине, — мечтательно произнес Виктор. — Ну что, Махнев, нам пора. Сколько не задерживай время, однако, нас ждут.

Примечания

3

Бутондамуры, Bouton (d'amour), бутон (цветочная почка) — прыщ (любви). Так в 19 веке шуточно называли прыщи на лицах зрелого возраста.

4

Иди со мной (лат.).

5

Виссон — тончайшая ткань, белая, реже золотистая. Драгоценная ткань древности, употреблявшаяся для одежды первосвященников, царей, фараонов, центурионов, патрициев, знатных вельмож при царях Египта. В неё заворачивали мумии фараонов. Неоднократно упоминается в исторических источниках и в Священном писании. Египтяне, иудеи, римляне, византийцы носили виссон. Такая популярность объяснялась высочайшим качеством этой материи, её легкостью, тонкотканностью и прочностью. К примеру, пару перчаток из виссона можно сложить в скорлупу грецкого ореха.

6

Усех — древнеегипетское широкое ожерелье-воротник с несколькими рядами бусин и иногда с фигурными изображениями и символами по краям.

7

Схенти — неширокая полоса ткани, обёрнутая вокруг бёдер, поддерживалась на талии поясом. Набедренные повязки фараонов и знати выполнялись из тонкой белой материи. Одеждой простого человека был «схенти» из небелёного полотна грубой выработки.

8

Себек — древнеегипетский бог воды и разлива Нила, ассоциирующийся с крокодилом. Считается, что он отпугивает силы тьмы и является защитником богов и людей.

9

Обучая, мы учимся сами. Сенека, «Письма».