Невинный трофей для охотника

Лана Морриган (2021)

Я пытаюсь выжить в мире, где правят оборотни и вампиры, а человек для них пустое место. Но всё изменилось в тот миг, когда я встретила Его. ***Жизнь охотника — игра со смертью, где нет места любви, семье или друзьям, и каждый заказ может оказаться последним. Но испуганная девчонка из трущоб на окраине города вынудила меня нарушить собственные правила.

Глава 4. Соня

— Спасибо, — моя благодарность летит в мужскую спину.

Охотник молча закрывает за собой дверь.

Сбылось все, о чем я не так давно мечтала: чистая, мягкая постель, протопленная комната, отсутствие чувства голода и страха, но я прямо сейчас готова поменять все обратно. Вернуться в старый вагончик. Туда, где моя сестра, где все привычно и знакомо. А здесь… — я осмотрела небольшую комнату. Здесь все чужое. Все! Даже одежда не моя, — подтянула штанины и разрешила себе сесть на диван.

Я веду ладонью по подушке, проверяю ее на мягкость. Нет привычной сырости и затхлого запаха, только приятный запах стирального порошка — так мало для обычного человека и так много для меня. Ложусь и накрываюсь тяжелым, теплым одеялом, а меня гложет совесть. Имею ли я право находиться здесь? Разве это не предательство по отношению к сестре? Идти в дом одного из убийц, есть его пищу, носить его одежду и еще благодарить за это. О чем я думала, когда соглашалась на предложение охотника? Правильно, о себе. Только о себе. Но легко задумываться о морали, когда ты сыта, когда на тебе чистая одежда, и ты не опасаешься, что в любой момент жизнь оборвется.

Усталость должна взять верх, а я продолжаю рассматривать цветочный рисунок постельного белья, терзая себя. «Нужно уходить», — с этой мыслью поднимаюсь с постели. Приоткрываю дверь — тишина. Ни шагов, ни скрипа мебели, словно я здесь одна. А в голове так и пульсирует: “Ты предаешь сестру и родных”.

— Далеко собралась? — мужской голос вынуждает вжать голову в плечи.

А мне и ответить нечего. Мокрые после стирки вещи в руках, наспех надетая куртка и обувь.

Мужской взгляд не выражает ничего, кроме насмешки и ленивого любопытства.

— Дай угадаю, — Ивар опирается плечом на дверной косяк, скрестив на груди руки, он не отводит от меня взгляда. — Совесть заела, — не спрашивает, отвечает. — Перед сестрой, перед родителями, что мертвы, а ты нет. Я могу прямо сейчас открыть дверь, даже штаны с футболкой презентую, но ты подумай, что будешь делать там. Думаешь, гордость спасет тебя от холода или какого-нибудь урода, заглянувшего на огонек в твой уютный вагончик? Сколько ты протянешь одна? Неделю? Две? Кто-то из родных был бы рад твоей смерти? — и каждый его вопрос бьет точно по цели. — Ключ у меня, — протягивает сжатую в кулак ладонь. — Отдать?

И охотник тысячу раз прав.

— Нет, — шепчу я.

— Если передумаешь, оставлю его здесь, — Ивар подходит к тумбе и кладет, вынуждая меня спиной прижаться к закрытой входной двери. — Только не забудь захлопнуть.

— Не передумаю, — ворчу себе под нос, опустив голову и пряча слезы.

Я разуваюсь, развешиваю вещи на прежние места, возвращаюсь в комнату.

Мои мысли не затихают. Они смешиваются с событиями ночи в тревожном сне. Настолько тревожном, что это больше похоже на кошмар, из которого невозможно вырваться. Хочется распахнуть глаза и сесть, набрать полные легкие воздуха, но меня будто кто-то или что-то удерживает. Наконец меня будит болезненный кашель. Горло жжет, в глазах собираются слезы, на любое движение мое тело реагирует мелкой дрожью и болью в мышцах. Нестерпимо хочется пить и спать. Маша была права: я все же простыла. Пробежка в мокрой одежде осенней ночью дала о себе знать.

Я вновь крадусь по узкому коридору. Дверь в комнату охотника отличается от остальных: уверена, что она металлическая, но не решаюсь это проверить, опасаясь быть застигнутой врасплох.

Приоткрываю дверцы кухонного гарнитура в поисках хоть каких-нибудь лекарств. Посуда, пачки с крупами, специи; неужели охотник никогда не испытывает боль или никогда не простужается?!

Сквозь невыносимое давление в висках в сознание проникают щелчок замка, шорох одежды, тяжелое мужское дыхание:

— Что с тобой? — Ивар на ходу снимает легкую куртку и швыряет ее на стул.

Прохладная, шершавая ладонь ложится мне на лоб. До чего же хорошо, — я тянусь вслед руке, прикрывая веки.

— Я заболела, — отвечаю не своим голосом. Низким, охрипшим.

— Вижу. Вернись в спальню. Сейчас найду, чем сбить температуру.

Через несколько минут мужчина собой заполняет отведенную мне крохотную комнату. Не высокий, но мощного телосложения. Он не кажется неповоротливым и тяжелым, все его движения короткие и быстрые. По его вечно хмурому лицу невозможно определить точный возраст. Да я никогда и не умела этого делать.

— Пей, — он вкладывает в ладонь капсулу. — Станет легче.

— Вы мне принесли чай? — заглядываю в огромную кружку в мужских руках.

— Пей, — повторяет он, раздражаясь. — Почему тебе все нужно говорить дважды? Запоминай. Здесь капсулы на вечер и утро. Их должно хватить, — протягивает серебристый блистер, дожидаясь, когда я запью лекарство теплым чаем. — Тот ключ, что я оставил на тумбе, он твой. Если что, закроешь дверь.

— Вы так просто отдаете незнакомому человеку ключ от вашего дома? — мне не удается скрыть удивление.

— Считай, что я идиот, Софья Алексеевна.

Только потом я поняла, что означали слова “если что”.

***

Следующее пробуждение менее мучительное, но жажда заставляет подняться из постели и, крадучись, идти в темноте.

Вновь тишина.

На кухонном столе стакан с водой и рядом яркая капсула. Хочется сказать: «Спасибо» и тут же тихо прорычать: «Я не дурочка».

Утро встречает меня новыми звуками: голоса соседей, скрежет лифта в шахте, лай собаки — вчера я ничего этого не слышала, словно была закрыта в звуконепроницаемой колбе. Хозяина квартиры или не было дома, или он закрылся в своей комнате и не хотел, чтобы я ему мешала.

Я открыла холодильник, и от вида разнообразных продуктов желудок жалобно заурчал.

— Господи, — я подняла глаза и тихо прошептала. — Сыр, — схватила с полки увесистый кусок с крупными круглыми дырками. Горячий сладкий чай и бутерброд с маслом и расплавленным сыром — как же вкусно.

«Мама очень любила сыр» — пришла мысль. Кусочек встает поперек горла, я отодвигаю тарелку, с трудом сглатывая пищу. Аппетит пропадает. Доем позже. Встаю из-за стола и решаюсь осмотреться, стараясь прогнать грустные мысли. Маша бы несколько раз настойчиво произнесла: “Смирись, забудь. Теперь у тебя другая жизнь”.

— Смирилась, — произношу вслух уверенно.

«Больше мне ничего не остается», — добавляю уже про себя. Жить и двигаться дальше, прятать свою боль и по возможности улыбаться. У меня появился шанс выжить, его нельзя упускать. Я бегло осмотрела третью, свободную комнату. Позволила себе заглянуть в коробки, выстроенные ровными рядами вдоль длинной стены. Мужская одежда, обувь, несколько книг, старый фотоальбом — бросила настороженный взгляд за спину и приоткрыла бордовую картонную крышку. С черно-белых фотографий на меня смотрели люди. Обычные семейные фото. Портреты мужчин и женщин, застолье, дети у новогодней елки в нелепых костюмах с мишурой, повязанной на шее. Интересно, — присматривалась к мальчишке в растянутых на коленях колготках, — неужели из него вырос угрюмый мужчина, способный убить?

«Не мое дело», — одернула себя и вернула альбом на место. Кров, пища, защита — это главное, о чем сейчас нужно помнить, и не лишиться всего из-за сиюминутного любопытства. Если охотник единожды проявил милосердие и мягкость, это вовсе не означает, что будет так и дальше. Я поднялась с пола и вернулась на кухню.

Наплевав на усталость и дискомфорт в горле, приступила к приготовлению пищи. У каждого из нас свои обязанности, нужно соблюдать договор. Спустя три часа я перемыла и расставила грязную посуду, оставив горячую пищу на плите.

***

К вечеру звук открываемой входной двери вырвал меня из дремы.

— Ты дома? — женский голос доносился из коридора. Шаги, тяжелый, театральный вздох. — Опять нет, — незнакомка разговаривает сама с собой. — Ивар! — требовательно. — Ивар, — повторяет совсем рядом.

— Здравствуйте, — наконец, я решаюсь объявить о своем существовании.

Молодая женщина вздрагивает, поворачивается и смотрит на меня, словно на диковинного зверька.

— Добрый вечер, — произнесла та с расстановкой. Она осматривает меня. Аккуратные брови взлетают вверх, наверное, отметила на мне мужскую одежду. — А ты кто?

— А вы?

Моя собеседница хмыкает и недовольно поджимает губы:

— Я помогаю с домашними делами хозяину квартиры.

— И я, — отвечаю я, понимая, что она может счесть мои слова за издевку.

— Ладно, — отмахивается гостья пренебрежительно. — Ты мне просто не мешай, — женщина направляется на кухню, а я следую за ней. Она подходит к плите и приподнимает крышки, принюхиваясь. — Ты готовила?

А я отмечаю внешний вид незнакомки. Привлекательный, даже слишком, для человека, что собирался заниматься уборкой или готовкой.

— Я, — я дожидаюсь, когда она отойдет от плиты, и поправляю крышку сковороды, закрывая плотней.

— Ясно. Я не спрашиваю, когда вернется Ивар, этого ты не можешь знать. Но как давно он ушел?

— Возможно, ночью, пока я спала, — мой простой ответ вызывает гамму эмоций на симпатичном лице шатенки.

— Поня-я-ятно, — протягивает та. — Тогда передай, когда Ивар вернется, что я приходила.

— Передам, — так не вовремя закашливаюсь. — А «я» — это кто?

— Он поймет, — женщина, не спеша выходит из кухни, накидывает пальто, бросив на прощание хмурый взгляд.

Кажется, я невольно прибавила Ивару проблем. Ведь эта женщина точно считает себя больше, чем помощницей, а я в ее глазах оказалась соперницей. Мысль забавляет. Клопенок и соперница, — фыркаю.

***

Температура не возвращается в течение всего дня и ночи, в мышцах нет прежней ломоты и нет боли в висках, о простуде с утра напоминает сухой кашель.

— Вы тут? — я набираюсь храбрости и стучу в хозяйскую спальню. — Ивар, — впервые произношу имя охотника вслух. — Вы завтракать будете? — склоняюсь к замочной скважине. Узкая прорезь закрыта. — Вы дома? — без ответа.

Не зная, чем занять себя, курсирую между кухней и комнатой, каждый раз прислушиваясь к тишине за закрытой дверью. Так проходит еще один бесконечный день, наполненной тоской и возрастающей тревогой.

Звуки скрежета лифта среди ночи, шаркающие, тяжелые шаги, и я бегу в коридор, на ходу натягивая объемные штаны. Входная дверь распахивается в тот момент, когда я затягиваю шнур, удерживающий спортивки на моих бедрах.

Ивар устало приваливается к стене и снимает обувь, наступая на пятку. В узком коридоре полумрак, я щелкаю выключателем.

— Выключи, — недовольно щурится. — Что ты тут делаешь? Почему не спишь?

— Услышала шум. Вы ранены?

Чуть ссутулившись и накренившись на правый бок, мужчина придерживается за стену.

— Клопенок, ложись спать, — произносит он устало.

— Я суп приготовила, как и просили, — а меня душат неуместные слезы. — Еще вчера, он в холодильнике.

Что, если и Ивар исчезнет из моей жизни? Его, практически чужого человека, невозможно сравнивать с сестрой, мамой или отцом, но… разве у меня есть кто-то еще?

Абсолютно посторонний и одновременно самый близкий.

Мужчина снял куртку, вошел в ванную и кинул верхнюю одежду в мусорное ведро, не наклоняясь, вдавил ее ступней.

— Не нужно вот этого, — он взмахнул небрежно рукой и поморщился от боли. — Выйди, я сам справлюсь, — из-под раковины он достал аптечку и с тихим ругательством поставил ее на стиральную машину. Освободил левую руку и, подхватив за горловину, попытался стянуть футболку.

— Я помогу, — я сделала шаг.

— Так, — рыкнул охотник, опершись на раковину, — я справлюсь самостоятельно.

— Но вам же неудобно и больно, наверное, — вдоль правого бока вспорота темная ткань. Черные подтеки крови спускались по штанине к бедру. — Что случилось? Вас так долго не было. Я…

— Спать, — Ивар захлопнул дверь перед самым моим носом. — Вот черт, — прорычал сдавленно. — М-м-м, сучьи отродья, — ругался вполголоса, но я все отчетливо слышала, прижавшись ухом к деревянному полотну. — Ты тут?

Что мне делать: признаться или лучше промолчать?

Затаилась.

— Клопенок?

Я не шелохнулась и не издала ни звука.

— Софья Алексеевна, ты приняла лекарство, что я тебе давал? — спросил через дверь.

— Да, — соврала и побежала в комнату. Я закинула капсулу в рот, но оболочка предательски липла к горлу.

Ивар застал меня на кухне у раковины со стаканом в руках:

— Дай, — охотник отодвинул меня плечом и набрал воды, я потянулась в очередной раз, болезненно сглатывая. — Извини, но это мне, — залпом выпил жидкость, сполоснув, вернул стакан на место. — Вранье я тоже не люблю, — придерживая повязку на боку, по стене опустился на табурет и добавил: — Давай суп, замерз как собака.

— Может, вам принести одежду?

Обернув полотенце вокруг бедер, широко расставив ноги, мужчина сидел с закрытыми глазами.

— Ты капсулу-то запей, — он укоризненно покачал головой, — а то еще поперхнешься, — прижался затылком к стене.

— Угу, — я подавила очередной приступ кашля и, склонившись к крану, двумя крупными глотками спаслась от удушья. — А второе греть? — поинтересовалась, выглядывая из-за открытой дверцы холодильника.

Ивар отрицательно покачал головой, произнес на грани слышимости:

— Нет.

На его шее в движение пришли грубые шрамы. Продолговатые полосы, спускающиеся от подбородка к мощной, обнаженной груди, что доходили до солнечного сплетения.

Мужчина неожиданно распахнул глаза:

— Что, и компот сварила? — спросил, насмехаясь.

Голос низкий, с хрипотцой.

— Нет, а надо было? — я отвернулась, изображая равнодушие.

Ивар тихо рассмеялся:

— Ложись спать, клопенок, пока не сгорела от стыда. Я в состоянии сам разогреть супец, — он поднялся на ноги, одной рукой придерживая полотенце, а второй — белоснежную повязку с проступающими алыми каплями на ней. — Кыш, — шикнул, приближаясь.

— Зачем вы это делаете? — я вжалась поясницей в край столешницы.

— Хочу побыть один, если ты еще не поняла. А другого способа, как от тебя избавиться и заставить лечь спать, я еще не придумал, — он уже стоял вплотную. Наши тела разделяло несколько ничтожных сантиметров.

— Но, — я пискнула, окончательно смутившись из-за близости, проскользнула к выходу. — К вам приходили.

— Кто? — спросил Ивар, доставая тарелку.

— Она не представилась.

Ивар громыхнул ящиком со столовыми приборами:

— Что-то сказала?

— Просила передать, что она заходила.

— Ну все, ты передала, а теперь…

— Да, я помню: ложись спать.