Фиалковое сердце Питбуля

Лана Муар

«В мире, где балом правит криминал и большие деньги, выживает только сильнейший», – так говорил мой отец. – «Если хочешь быть на вершине, запомни и всегда следуй простым правилам. Правило первое: эмоции – твой враг. Второе: не захламляй свое пространство ненужными вещами. Третье: не верь никому кроме себя». Правила, впитавшиеся в кровь и сделавшие меня тем, кто я есть. А Она – исключение, наваждение и слабость. Звезда в небе, вокруг которой минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту. Книга содержит нецензурную брань.

12. Назар

Усадив Эвридику, обхожу машину сзади и бросаю испепеляющий взгляд в сторону притаившегося за двумя микролитражками «Крузака». Там, за тонированным лобашом, Глок. Увязался за мной, хотя я и сказал, что сегодня он свободен, и теперь делает вид, что пялится по сторонам, но не в мою сторону. Скрипнув зубами, тру пальцами подбородок, одним проводя по горлу — лично прирежу, если вздумает попасться на глаза Эвридике, — и сажусь за руль, чтобы поехать в «Генацвале». Конечно можно было выбрать какое-нибудь другое место, ту же кофейню, например, но в моем понимании ужин и пирожные — два понятия, в котором второе может дополнять первое, как десерт, но никак не быть основным блюдом. Плюс Эвридика после репетиции скорее всего тоже голодна и вряд ли хочет тратить время на готовку. И два часа, выделенных мне — прямой намек. Она устала, а мне не хочется, чтобы ей пришлось из-за меня отказывать себе в отдыхе. Будь моя воля, я бы заказал что-нибудь домой и отправил Эвридику в ванную. С гидромассажем. В голове тут же загудело в ответ на подкинутую картинку, где она нежится в пене, прикрыв глаза, и вокруг маленькие танцующие огоньки свечей… Я бы многое отдал, чтобы увидеть это воочию, но давлю одно желание другим и концентрируюсь на дороге и машинах перед моей. Сегодня у меня другие задачи на вечер. И одна из них — показать Алико, что с Нани ничего не будет. Плод его желаний и фантазий и моя реальность в отношениях к девочке останется ровно на том же месте, где была все время, и не сдвинется дальше ни на йоту. У девочки своя жизнь, свои планы на нее, и я просто помогу им осуществиться. Ничего большего, никакого замужества. Нанико не та, кого я хочу видеть с собой рядом, а я не тот, кто ей нужен. Тот же Руслан, мальчишка из ее параллели, подходит девочке гораздо больше. Вьется за ней хвостиком и лишний раз боится взять за руку. Улыбаюсь, вспомнив отчет Боска, проводившего парочку с дискотеки и невольно перевожу взгляд на ладони Эвридики и ее тонкие пальцы, которые подмывает взять в свои и согреть. Кровь снова вскипает и бьёт набатом в виски, я мотаю головой, гоня от себя прочь наваждение, гудящее горнилом, шарахающее по венам и нервам раскаленной плетью.

— У тебя болит голова?

— Нет. Почему ты так подумала? — рывком выдергиваю себя в реальность и тянусь к бутылке воды в подстаканнике, чтобы избавиться от хрипоты в голосе.

— Морщишься, — щеки Эвридики заливает румянец, будто она увидела все мои мысли, а я делаю жадный глоток и снова мотаю головой:

— Нет. День суматошный.

— А разве архитекторы не сидят в офисе за своими досками или на чем вы рисуете проекты?

В ее вопросе столько наивности, что я улыбаюсь и, бросив взгляд в зеркало заднего вида, а потом на вспыхнувший желтым светофор, плавно нажимаю на педаль тормоза, чтобы за время пока горит красный посмотреть в фиалковые глаза.

— Мне кажется, что ты немного не в курсе, чем занимаются архитекторы, да?

— Вообще представления никакого, — жмет плечами в ответ, а сама гипнотизирует меня, не моргая, будто ей на самом деле это интересно.

— Ты снова хочешь поговорить о моей работе?

— Не знаю. А ты не хочешь? — смущенно отводит взгляд первой, смотрит на свои пальцы, дергающие край куртки, и сцепляет их в замок.

— Давай тогда вопрос за вопрос? Я тоже понятия не имею, чем занимаются балерины.

— Ну у нас все просто. Репетиции, репетиции, репетиции, — смеется, жмет плечами.

— У нас тоже просто. Эскизы, чертежи, макеты, — улыбаюсь в ответ. — Правда сейчас за досками никто не сидит. Все на компьютере чертится.

— А это сложно?

— Не особо, когда ты знаешь, что и как делать. Сложности начинаются, если заказчик сам не знает, что хочет видеть.

— В смысле, не знает?

— Так-так-так! Вообще-то сейчас моя очередь спрашивать.

— Извини.

Эвридика краснеет до корней волос, а мне хочется влупить себе ладонью по лицу и кивнуть в ответ на громкое «идиот», прозвучавшее в голове.

— Ничего страшного, — трогаю машину, объезжая застывшее на перекрестке такси и вспоминая подходящий проект. — У заказчиков практически всегда отсутствует привычное для меня техзадание. Самое распространенное, что они говорят — «хочу что-нибудь такое», а что они вкладывают в это «такое» — загадка, ответ на которую они чаще всего сами не знают. Не так давно я делал проект дома, и от изначального запроса до финального варианта он изменился до неузнаваемости. Как бы тебе объяснить, — хмурюсь, боковым зрением отмечая, что Эвридика уже не теребит свою куртку и снова смотрит на меня. — Сперва заказчик хотел дом с окнами в пол везде, где только можно, эдакая воздушность во всем, а когда посмотрел на примерный вариант, начал вносить правки, потом ещё и ещё, и ещё. И в итоге получилось, что ему в принципе нужна была только открытая терраса, а все остальное свелось к стандартной типовой коробке, которые отличаются друг от друга только отделкой.

— А другие бывают?

— Дома? — уточняю и киваю, услышав:

— Заказчики.

— Бывают, конечно. С ними гораздо интереснее работать. С одной стороны проще, когда есть четкое видение конечного результата, но там и запросы такие, что за каждый шаг влево или вправо война.

Умалчиваю о том, что сам уже давно не берусь за «коробки» и всю эту мозгоклюйку перекинул на штат сотрудников «AvA», оставив за собой право забирать только самые интересные — мне интересные, — проекты, коих не так уж и много. Тратить свое время на облизывание и умасливание «неопределившихся»? Зачем? Есть более приоритетные задачи, с которыми архитектор не справится при всем желании. Например, тот же клуб по интересам «Le Vice». Сученыш Гоня никак не хочет отдавать свой гадюшник с извращенцами Хану, будто специально нарывается на ответные действия. Уже с моей стороны. Но все это немного позже. Время на раздумия Гоне дали.

— А вот такой вопрос, Эвридика, — я снова смотрю в зеркало заднего вида, ища в нем «Крузак» Глока, и улыбаюсь — не отстаёт, но и не отсвечивает. — Пуанты. Как вы вообще на них стоите? Пальцы же переломать можно.

— Да это бред, — она улыбается, разворачиваясь ко мне лицом. — Пуанты же специально шьют под ногу. И в них есть носочек, распределяющий нагрузку, чтобы можно было стоять на кончиках пальцев. Блин… это на словах не объяснить, надо показывать, чтобы понятнее стало.

— Покажешь?

Мой голос срывается в хрипоту, Эвридика кивает, одной ладошкой изображает стопу, а второй тот самый носочек, и густо краснеет. Только моя фантазия уже враспрыжку дорисовывает атлас лент, обвивающих ее щиколотки, и в груди выгорает воздух… Я хочу это увидеть! Обязан увидеть и прикоснуться…

Резкий гудок клаксона за спиной — я даже не понял, что вдавил педаль тормоза и пожираю голодными глазами две ладони.

— Понятно…

Снова вода. Не помогающая, не остужающая. Она лишь сильнее обозначает контраст и испаряется раньше, чем проглочу хотя бы каплю. А на кончиках пальцев возникает зудящая необходимость прикоснуться, потрогать, провести по ленте и скользнуть на кожу…

— А пачка? — за шкварник. Рывком в нормальные мысли, гоня те, от которых перед глазами возникает туман. — Она тоже специально шьётся?

— Да, — Эвридика кивает и отводит глаза. — Там же корсаж, мерки…

И опять этот гул в ушах. Меня рвет на клочки от одного звучания слова «корсаж». Там же крючки. Много, безумно много крючков… Можно свихнуться, пока расстегнешь все, только в груди огненный ад и надсадное «хочу!»

При всем желании не могу вспомнить, когда меня так накрывало в последний раз. Пара движений, несколько слов, пунцовые щеки… Только рвет на клочки, полосует на те самые ленты пуант, цепляет крепче крючков корсажа. Я хочу это видеть. Хочу их расстегивать.

Выдохнув и допив остатки воды, опускаю пустую бутылку в подстаканник.

«Нет, мы так никуда не доедем. Надо говорить о чем-то другом,» — киваю своим мыслям, бросаю взгляд в зеркало, потом на пунцовые щеки Эвридики.

— Вроде твоя очередь спрашивать.

— Да? — вздрагивает, будто застигнутая врасплох, и жмёт плечами. — А… а… А какие тебе нравятся фильмы?

— Фильмы?

— Да.

— Не знаю. Не могу сказать. Я предпочитаю читать. А тебе?

— Ужастики, наверное, — Эвридика нервно смеётся и торопливо добавляет, — Ну и романтичное тоже.

— Думаешь, что я испугаюсь от того, что тебе нравятся ужасы?

— А ты испугаешься?

— Вопросом на вопрос? Хитрый ход, Эвридика, — улыбаюсь, удержав рвущуюся шуточку про еврейские корни. — Нет. Таким точно не испугаешь.

Алико. Широкая улыбка и кавказское гостеприимство не могут спрятать от меня ревнивого взгляда на Эвридику. Понял, сразу понял, кто она для меня и огорчился.

— Вай, дорогой! Проходите! Вай, счастье старику! Гости какие! — разливается соловьём, провожая нас к столику за шторкой, лёгким вздохом ответив на мое тихое «извини, Алико».

Мне не хочется расстраивать старика, но томить его ожиданием чуда хочется меньше. Я и Нанико не будем вместе, и Алико стоит это принять. Его внучка, какой бы она не выросла, не сможет перешагнуть черту, проведенную мной когда-то давно. Нани была и останется для меня маленькой испуганной девчонкой со шрамиком от ножа на щеке, а я все так же буду за ней присматривать. Но дальше наши отношения не сдвинутся, как бы этого не хотел старый кавказец. И стоит отдать ему должное — увидел и понял.

— Садитесь-садитесь, меню не дам, сам угощу! Тамта, смотри какие гости у нас! — обернувшись к своей жене, Алико отводит в сторону край шторы, показывая на нас ладонью. — Уважаемые гости — счастье в нашем доме!

— Алико, мы ненадолго, — вклиниваюсь в его суетливую речь, уже перескочившую на родное наречие, но старик будто задался целью выставить на стол все свои запасы.

На праздничной скатерти, возникшей по мановению волшебной палочки, уже через пять минут сложно было найти хоть один свободный пятачок, а Алико с женой все выставляли и выставляли тарелки, блюда и даже умудрились втулить в центр большую вазу с фруктами и три бутылки вина.

— Вах, какие гости! Кушайте, дорогие! Пойду, не буду мешать!

Он уходит, плотно задернув шторы, перекрывая их одна другой, чтобы никто нам не помешал своими взглядами, но сам все же бросает взгляд на сидящую к нему спиной Эвридику и потом вздыхает, смотря мне в глаза. Доля секунды, и нам двоим все становится понятно без слов. Морщинки вокруг глаз старика говорят больше — принял мой выбор, каким бы горьким для него он ни был. Принял и отошёл, понимая, что Эвридика для меня значит несоизмеримо больше той же Жанны, которой Алико улыбался больше из вежливости, чем радуясь ее редким визитам.

Ещё один повод уважать старика.

Я практически не ем, больше наблюдая за тем как это делает Эвридика. Ее удивление, опьянющее своей чистотой, сменилось каким-то восторгом и интересом. Наверное, грузинская кухня сегодня стала для нее открытием, и мне нравится, что именно я показал ей «Генацвале» и мастерство Алико, а он расстарался так, словно уловил мое желание удивить девушку. Долма, сациви, шашлык, чашушули, курица по-гурийски и чахохбили — и это только мясные блюда. Эвридика кладет себе в тарелку всего по чуть-чуть, пробует, боясь, что не понравится — я читаю ее мысли по глазам, — и улыбается. Ее губы завораживают не меньше глаз. Чувственные, выразительные, манящие. И я стараюсь не смотреть на них напрямую, несу какую-то чепуху, чтобы перевести взгляд на только появляющуюся улыбку, следом мазнуть по шее, запястьям или плечам… Мимолётно. Изредка задерживаясь чуть дольше, смущая — ее румянец на щеках вызывает у меня восторг. Такой не получится сыграть или сымитировать — Эвридика стесняется по-настоящему. Обожаю искренность в людях, а в ней ее столько, что не видно ни конца, ни края… Пьяная эйфория от того, как она держит вилку, поправляет волосы или наклоняет голову, и удар в самое сердце, когда промакивает губы салфеткой, чуть сминая их. В этот момент я не могу себя контролировать и перестаю дышать, смотря как они упруго отталкивают от себя пальцы, доводя мое желание прикоснуться к ним, попробовать их на вкус, до состояния мании. Она вся — моя мания. И если есть такая болезнь, то я болен ею в хронической и неизлечимой форме. Жанна на фоне Эвридики уже не кажется красивой. Она лишь эрзац, суррогат, искусственная кукла, пропитанная ядом лжи насквозь и во всем. А Эвридика… Я жду ее улыбку так, как ждут цветы первые лучи солнца на рассвете. Невольно засматриваюсь на малейшее движение, вслушиваюсь в каждое произнесенное слово, и не могу оторваться. Если Эвридика Орфея была хотя бы частично похожа на Эвридику, сидящую напротив меня, то я не удивлен, почему он обернулся.

— А Манька, ничего, что я так ее называю? Она твоя сестра или тоже занимается балетом? — спрашиваю, чтобы ещё немного послушать ее голос.

— Манька — моя соседка. Мы вместе снимаем квартиру, — прыскает со смеху, и машет ладонью. — Хотя очень сложно назвать это словом «снимаем». Даже не знаю каким можно описать точнее, — задумчиво хмурит брови, смотрит в окно, потом на меня, улыбается и спрашивает. — Давай я тебе расскажу, как все выглядит, а ты подберешь более правильное слово?

— М-м-м… Что-то вроде игры в ассоциации?

— Да! — хлопнув в ладоши, Эвридика отпивает из бокала крохотный глоток воды и по-детски наставляет на меня палец. — Только сразу предупреждаю, там нет и не было никаких намеков на что-то большее.

— Интрига, — откладываю вилку, промакиваю салфеткой губы и ликую, когда Эва повторяет мой жест. — Я весь во внимании.

— Так. Тогда слушай. Манька учится в техникуме на повара. На первом курсе она устроилась помощницей в клуб «Feelings». Знаешь такой?

— Естественно, — улыбаюсь. Как же мне не знать этот клуб.

— Там получилась такая история, что владелец, Фил, как-то спустился на кухню и застал там Маньку с бутербродом, который она себе приготовила дома. Вот это важно!

— Запомнил, — смеюсь, кончиком вилки, словно ручкой, выводя слово на салфетке. — Бутерброд. Записал.

Смеётся на мою глупость. Тянет виноградинку в рот, кивает.

— Вот. Он спустился, а Манька и так от всего шарахается, а тут, представь, сам Фил — им старшая повариха запугала ее до икоты. Но не суть.

— Бутерброд все ещё важен или уже можно вычёркивать? — спрашиваю, поднося вилку к салфетке и улыбаюсь заливистому смеху.

— Назар, ну не путай! Бутерброд оставляем! И раз уж начал записывать, то впиши ещё Фила.

— Есть, — чиркаю и поднимаю взгляд обратно. — Что дальше?

— Ну Манька в панику ударилась, что Фил подумает, что она продукты из холодильника взяла или ещё чего хуже ворует.

— А мы-то уже знаем, что она бутерброд из дома принесла, — подсказываю я.

— Да! Манька в жизни чужого не возьмёт!

— Мне определенно нравится такой подход. Продолжаем?

— Ага. Вот, — трёт переносицу, смотрит на персик, но не берет. — Ну она на этой панике и давай себя с потрохами сдавать. «Не увольняйте, я ничего не брала! Мне работа очень нужна!» Вывалила всю правду и ревёт — она ж думает, что все. Уволят и слушать не будут.

— Из-за того, что напугали?

— Да! А Фил ей говорит — будешь мне завтраки готовить и, если мне понравится, с общагой помогу и на зарплату полную переведу. Ей же крохи, как помощнице, платили. Вот. Ну Манька там и развернулась на всю свою катушку. Наготовила завтрак, на следующий день снова прискакала готовить, а Фил через неделю ее к себе вызвал, показал приказ о переводе в штат на полную зарплату и привез на квартиру, где мы сейчас живём. Ключи дал, сказал чтобы училась и дальше так же хорошо и уехал.

— Человек слова, — кивнул я. Только почему-то в голове всплыла история с его отцом, где Гроссов-старший тоже дал слово перерезать всех, кто хоть как-то сунется к его сыну. Нахмурился, изображая буйную мозговую деятельность, и поинтересовался. — Вердикт можно выносить или ещё есть подробности?

— Есть! — закивала Эвридика. — Важная подробность. Очень важная! Вернее две. Мы ни разу не видели квитков, и Фил ни копейки не берет за аренду, хотя Манька пару раз набиралась смелости и спрашивала.

— У-у-у… Это усложняет задачу, Эвридика… Как вас по батюшке?

— Васильевна. А вас, Назар?

— Георгиевич. Назар Георгиевич Авалов, — дёрнул головой, изображая поклон и протянул ладонь, — Крайне рад знакомству, Эвридика Васильевна.

— И я, Назар Георгиевич, — прыснула она и ойкнула, заливаясь румянцем, когда я вместо рукопожатия развернул и коснулся губами ее ладони.

— Разрешите огласить диагноз, Эвридика Васильевна? — вновь поинтересовался, сводя поцелуй в шутку.

— Да-да…

— Итак. Резюмируя все вышеперечисленное могу смело заявить, что под данное описание очень подходят слова: благотворительность и меценатство. И как по мне, последнее больше подходит, — я посмотрел в округлившиеся фиалковые глаза и улыбнулся. — Кулинария — тоже своего рода искусство, а Фил своим жестом способствует его развитию. Мария ведь хорошо готовит?

— Очень, — кивнула Эвридика.

— Тогда все сходится, Эвридика Васильевна, — я снова дёрнул головой. — Рад, что смог оказать вам посильную помощь.

Несколько секунд она смотрела на меня, не моргая, а потом звонко рассмеялась, заходясь по новой от вырвавшегося хрюканья.