Двенадцатая глава
Стоило только немного отдышаться и прополоскать рот, как я услышала голос мужа за спиной:
— Так вот зачем ты ходила в женскую консультацию! Виктория, ты беременна?
И не лень ему следить за моими перемещениями? Чем он вообще вместо работы занимается? Ещё один кирпичик из-под пьедестала, на котором восседал мой муж, треснул и рассыпался в труху.
Подняла взгляд и, мельком отмечая чужую зубную щётку в стакане, внимательно посмотрела на отражение мужа в зеркале. Он был взволнован и… растерян? Стороной пролетела мысль: вот и узнал он о беременности, и что?
— Это не твоё дело! — пожала плечами и развернулась к нему лицом.
— Как это? А чьё? — недоумённо, растерявшись на мгновение, спросил Илья.
— Не смеши меня, Китаев. Неужели ты думаешь, что полностью контролируешь мою жизнь? — усмехнулась и шагнула на выход из ванной.
Поравнялась с Ильёй и приподняла в лёгком недоумении бровь. Так и будешь стоять, словно статуя командора?
Илья хмыкнул и отодвинулся на несколько сантиметров, обозначая мне проход, но затем, вглядевшись в моё лицо внимательнее, освободил проход полностью.
— Ты же понимаешь, что я не отпущу тебя, беременную! — проговорил он, когда я проходила мимо него.
Развернулась, так и не дойдя до гостиной, и спросила через плечо, чуть повернув голову: — Да кто ты такой, чтобы пускать или не пускать меня?
После прошла к окну, распахивая и его тоже. Вся квартира провоняла чужими запахами. Невыносимо и отвратительно.
Илья зашёл следом и рухнул грузно на диван, обхватив голову руками, заговорил устало и тихо:
— Муж, Вика. Или ты забыла? И имею полное моральное право указывать тебе, что делать и как.
В другое время я бы пожалела его. Подошла и, запустив руки в мягкий шёлк его волос, массировала бы, поглаживала виски, целуя в прикрытые тонкими веками усталые глаза.
Но не сейчас. Сейчас я брезгливо взяла с кресла первую попавшуюся тряпочку за бретельку. Покачала на пальце сиреневую штучку в белой пене кружева и, выразительно глядя на Илью, сказала, отбрасывая в его сторону бельё:
— Как ты мне надоел со своими падишахскими замашками. Ты не смог в своё время удержаться от блуда, и при этом все наши годы позволяешь себе читать мне морали! Илюшенька, чтобы иметь право учить морали других, нужно самому хотя бы осознавать, что это такое! А у тебя с этим большие проблемы. Как и с нравственностью в целом. Оставь для Ирины Александровны этот тон.
Муж проводил брезгливым взглядом распластанные на полу бельё и, подобравшись, предложил:
— Хорошо! Давай договоримся по-хорошему, Виктория! Послушай! Разве тебе плохо жилось? Разве я чего-то не давал тебе? Разве ущемлял в чём-то?
Я смотрела, в когда-то давно: целую рухнувшую семейную жизнь, любимые глаза, и с удивлением видела, что он реально не понимает, о чём это я толкую.
— Ты украл у меня и у дочери самый важный и нужный нам ресурс — своё время и внимание. Это раз. И воспитывать девочку рядом с безнравственным папашей я не буду даже под угрозой. Просто никогда, — медленно, почти по слогам проговорила, не отрывая глаз от лица Ильи, добавила, — я, возможно, могла бы простить и понять разовую измену. С большими вопросами, конечно. Но находиться своему ребенку рядом с морально разложившимся типом, считающим за норму жить на две семьи я не смогу. Никогда.
Он поморщился в конце, словно услышал глупость или что-то неприятное, и тихо, будто с идиоткой или больной начал говорить:
— Вик, ну о чём ты? Это реальная жизнь, и она такова. Разве безнравственно поддерживать отношения и обеспечивать своего сына?
— И удовлетворять потребности его мамы, — перебила я его, выразительно взглянув на кучу эротического белья.
Минутку помолчала и спросила:
— И кстати, объясни, зачем твоя лярва оставила здесь своё бельишко? Её что, из дома выгнали?
Насколько я знаю, у Ирины Александровны квартира внутри Садового кольца с видом на Кремль и с озвучкой главных колоколов столицы. Вспомнила шалавную молодость и захотелось романтики железнодорожного вокзала?
— Виктория! Не смей оскорблять мать моего ребёнка! — моментом взвился мой муж. — А ты не смей орать на мать твоего ребёнка! — парировала, усмехаясь, практически ощерив зубы. Угрожающе.
Как же мне хотелось сделать ему физически больно вот прямо сейчас! Расцарапать смазливую морду! Смазать ладонью по щеке так, чтобы отозвалась колкость щетины в ладони!
Так хотелось, что я с удивлением поняла, как у меня реально показывает правую ладонь. — Давай договоримся цивилизованно, — предложил тем временем Илья, не подозревая о моих кровожадных планах.
Он откинулся на спинку дивана, раскинув руки, и с прищуром посмотрел мне в глаза. — О! Давай! Развод по суду, алименты и раздел совместно нажитого — вполне цивилизованный метод, принятый во всём мире. В чём проблема? — с энтузиазмом отозвалась я на его предложение и встала с кресла, разворачиваясь к нему всем корпусом.
— Мамочка! Я собрала семь игрушек и три куколки. Я готова уже ехать? — вовремя появилась из комнаты Милочка, толкнув прикрытую дверь.
— Давай посмотрим, солнышко? Показывай игрушки! — шагнула я в сторону ребёнка и зашла в детскую.
— Смотри, — махнула рукой на сваленную посреди кровати кучу Милочка.
— Раз, два, три, — откладывала я в сторону по одной её сокровища.
Посчитала до семи и посмотрела на дочь.
— Опять семь, снова семь, ещё семь, — перечисляла хитрюга и пополняла мою кучку. Я засмеялась, и, обняв свою выдумщицу, предложила:
— Давай заберём лишь тех, кто поместится в этот рюкзак? Хорошо?
— Только ты сама будешь укладывать, ладно? — тут же выдвинула свои условия дочурка. — Виктория! Ну куда ты собралась? Зачем тащить ребёнка на ночь глядя к чёрту на кулички? — Илья встал в проёме двери, опираясь плечом о косяк, и сложил руки на груди.
Помолчал секунду и обратился к дочке:
— Людочка? Поехали домой? С папой?
