Девушка без имени

Лариса Петровичева, 2020

Соня Тимофеева в один миг лишилась всего: собственного имени, друзей, родины. Теперь она попаданка, заброшенная мужем-психопатом в другой мир и ставшая там злонамеренной ведьмой. Что выбрать: вернуться домой или попробовать выжить там, где на тебя ведется охота, преодолев путь к трону через клетки человеческого зоопарка и застенки инквизиции? И сможет ли новая любовь спасти там, где не осталось места для надежды?

Глава 4

Перо

Алита замерла за своей стойкой и не сводила с Лефевра испуганного взгляда затравленной жертвы перед охотником. Он вдруг поймал себя на мысли, что этот взгляд и эта поза — с прижатыми к груди руками — делают девушку невероятно хрупкой и притягательной.

— Добрый день, миледи, — произнес Лефевр, стараясь, чтобы бурливший в нем гнев не выплеснулся наружу. — Вижу, вы пользуетесь популярностью.

Девушка посмотрела на него так яростно, что Лефевр ощутил ее взгляд как пощечину — крепкую, от всей души. Ее руки опустились и медленно сжались в кулаки, карие с прозеленью глаза сверкали — вид оскорбленной невинности шел Алите еще больше.

По коридору прокатился маленький смерч и замер возле стойки: мадам Бьотта, старая знакомая Лефевра и преданная информаторша инквизиции уже как сорок лет, выкатилась из своих апартаментов, привлеченная шумом и веселым щебетом девушек, разбиравших подарки. Увидев Лефевра, она подплыла к нему и, раскинув руки, заключила его в крепкие дружеские объятия.

— Ах, дорогой мой Огюст-Эжен! — воскликнула мадам. — Как же я рада вас видеть! Давненько, давненько вы к нам не заглядывали!

— Мадам Бьотта, мой ангел, — в тон ей откликнулся Лефевр. — Был крайне занят, теперь свободен. Отдадите мне эту обворожительную миледи на часок-другой?

— Я не работаю, — с холодом, достойным Снежной царевны, промолвила Алита. Ее щеки залило стыдливым румянцем.

Однако мадам Бьотта только рукой махнула.

— Иди, девочка моя, иди, — и, видя, что Алита едва не впивается ногтями в стойку, чтобы остаться на месте, мадам Бьотта просто взяла и вытолкала ее к Лефевру. — Иди, а я пока тут побуду, вспомню старые деньки… Анзуна! — окликнула она чернокожую девицу. — Это что, орехи в меду? А ну-ка, дай сюда.

Алита испуганно озиралась по сторонам, прикидывая, как лучше удрать и за кого из обитательниц борделя спрятаться, но Лефевр подхватил ее под локоть и направился к лестнице — комната приказчицы была на втором этаже, в самом конце коридора. Кажется, девушка упиралась каблуками башмачков, пытаясь затормозить, а уж на втором этаже вцепилась в перила так, что Лефевр приложил определенные старания, чтобы оторвать ее. Когда они вошли в комнату и Лефевр закрыл за собой дверь на ключ и на заклинание, то Алита чуть ли не бегом кинулась к окну, подальше от Лефевра, и, развернувшись к незваному гостю, спросила:

— Что вы собираетесь делать?

Лефевр усмехнулся и, неторопливо расстегнув пуговицы сюртука, снял его и сбросил на стул. Теперь в глазах Алиты плавал такой ужас, словно он привел ее обратно в человеческий зоопарк и засунул в клетку.

— Как что? — холодно осведомился Лефевр, все с той же неспешностью расстегивая жилет. — То, за чем мужчины обычно ходят в бордель. Кстати, не советую убегать через окно. Внизу не мягкий газон, а булыжная мостовая.

Сняв жилет, он небрежным движением швырнул в сторону девушки заклинание, которое заставило ее платье распасться по швам и соскользнуть на пол. Алита взвизгнула, подхватила один из убегающих кусочков и прижала к груди, но непослушная ткань вывернулась из судорожно сжатой ладони, оставив бывшую хозяйку в сорочке, корсете и необычных коротких панталонах, открывавших ногу и бедро чуть ли не до талии. В голове некстати всплыла картинка: Алита в допросной, распятая на дыбе, с чужой рукой между ногами — Лефевр прищурился, и видение исчезло.

— Прекрасно выглядите, миледи, — сухо заметил Лефевр, развязывая галстук. Упав на пол, тот свернулся под стулом затаившейся змейкой. Пуговицы рубашки легко выпрыгивали из петель. Смущение, стыд, замешательство затопили лицо Алиты, заставив ее побледнеть. Должно быть, сейчас она понимала всю глубину оскорбления, которое нанесла Лефевру, поставив его на одну доску с теми идиотами. Он очень хотел, чтобы она поняла. — Да не стойте вы, как статуя, Алита. В борделе надо работать бодро, с огоньком. Конкуренция тут похлеще, чем на бирже.

Еще одно заклинание, щелчком пальцев отправленное к девушке, выбило из ее прически шпильки и гребни, и рыжие локоны рассыпались по плечам — теперь Алита была похожа на кающуюся грешницу. Лефевр приблизился к ней почти вплотную и уловил запах, доносящийся от ее кожи, — сногсшибательный коктейль легких духов вперемешку со страхом.

— Неужели вы собираетесь… — едва слышно промолвила Алита и умолкла. Сейчас, стоя с ней рядом, Лефевр точно знал ответ: да, собирается, если она не поймет, в чем именно кроется проблема.

Теперь он видел себя словно со стороны. Его рука поднялась, и пальцы медленно прочертили мягкую линию по лицу Алиты, скользнув по шее к ключицам.

— Ну вы же ждете от меня именно этого, — негромко сказал Лефевр. — Я ведь урод и лицом, и душой, и делами. Может, мне начать соответствовать тому, что вы обо мне думаете? Что я изверг и подонок, у которого одна радость в жизни — мучить женщин?

Она ничего не успела ответить — Лефевр нагнулся к ее лицу и поцеловал: сперва легко, едва прикоснувшись, потом уже более напористо. Он и не ожидал, что губы девушки окажутся настолько мягкими и податливыми, а она сама — напряженной, почти окаменевшей. На какой-то миг Лефевра обожгло: сорвать с нее оставшиеся тряпки, вмять в постель, овладеть и присвоить навсегда, и гори оно все огнем, и будь что будет, — эта мысль была как удар кнута. Алита зажмурилась. Теперь ее трясло, как в лихорадке, и это моментально отрезвило Лефевра. Он с грустью подумал, что раньше она не брезговала смотреть на него. Он ведь просто хотел преподать ей урок, а не надругаться.

Ее корсет расстегивался спереди: Лефевр неторопливо принялся вынимать серебряные крючки из петелек.

— Не надо бояться, Алита, — с нарочитой усталостью и равнодушием произнес он, снова чувствуя прилив возбуждения. — Для шлюхи мадам Бьотты вы слишком пугливы.

Атласная скорлупа корсета свалилась на ковер в тот же миг, когда Алита ударила его по щеке.

— Не смейте! — воскликнула она хриплым шепотом. По ее лицу пробежала сперва одна крупная слеза, потом вторая; Лефевр подумал, что сейчас у Алиты начнется истерика. — Не смейте, я не шлюха… Да как вы!..

Алита вскинула руку, чтобы ударить его еще раз: Лефевр перехватил тонкое запястье и, цинично улыбнувшись, произнес:

— Конечно, шлюха. Вы же работаете в борделе. А я изувер, живодер и насильник. Потому что работаю в инквизиции. Ведь так, по-вашему?

Алита замерла в его руках, и несколько мгновений оба стояли неподвижно.

— Вы не такой, — наконец промолвила Алита.

— И вы не такая, — глухо сказал Лефевр, понимая, что девушку нужно выпустить, но ему хотелось продлить это странное объятие хотя бы на несколько мгновений.

— Я вас очень обидела тогда, Огюст-Эжен, — прошептала Алита. Теперь она смотрела ему в глаза, и в ее взгляде не было ни страха, ни брезгливости, лишь непритворное понимание и сожаление. — Если можете, то… простите меня. Я не должна была так поступать. И вы… вы не урод. Не говорите так.

Сейчас от девушки веяло тем непритворным живым теплом, которое Лефевр давно уже не искал в людях. «Не пытаться принимать благодарность и искренность за любовь», — напомнил он себе и отступил от Алиты.

— Здесь прохладно, — сказал он. — Наденьте что-нибудь, я не хочу, чтобы вы простудились.

Алита скользнула к шкафу с одеждой, а Лефевр опустился на кровать и принялся застегивать рубашку. В комнате действительно было свежо: должно быть, для того, чтобы девица и гость поспешили согреть друг друга в объятиях.

Или ему просто показалось?

— Отвернитесь, — попросила Алита.

Лефевр мысленно усмехнулся: казалось бы, чего он там не видел? — но послушно отвернулся и несколько минут слушал шорох одежды и тихие сердитые восклицания Алиты, ругавшей все эти завязки и крючки.

Наконец она отошла от шкафа, села рядом с Лефевром и сказала:

— Простите меня, Огюст-Эжен. Я вела себя как идиотка.

— Да, я действительно был оскорблен до глубины души, — признался Лефевр.

Алита шмыгнула носом: сейчас она в самом деле испытывала муки совести.

Острый язычок запонки никак не хотел пролезать в петлю манжеты. Алита протянула руку, забрала запонку и аккуратно застегнула ее. Лефевр благодарно кивнул. Было в этом что-то почти семейное — впрочем, он сразу же одернул себя, запретив так думать.

— Как вы меня нашли? — спросила Алита, взяв вторую запонку.

— Я отправил человека проследить за вами и мягко направить, куда нужно, — сказал Лефевр. — Случись что по дороге, он бы вас защитил. А когда вы попали сюда, я вздохнул с облегчением. Знаю мадам Бьотту уже больше двадцати лет, она ежедневно докладывала мне о том, как ваши дела, — он сделал паузу и добавил: — В городе неспокойно. Я ни за что не отпустил бы вас просто так, в никуда.

Алита хотела было спросить о чем-то, но осеклась и воскликнула:

— Что это? Вы ранены?

— Пустяки, не стоит, — произнес Лефевр, попробовав отстранить правую руку, но Алита уже успела завернуть его рукав и испуганно прикоснулась к потемневшей грубой коже на запястье, похожей на растрескавшийся драконий панцирь. Осторожное прикосновение отдалось болью до плеча; Лефевр криво улыбнулся и отвел руку.

— Что с вами, Огюст-Эжен? — спросила Алита с искренней заботой. — Вам больно?

— Это моя работа, — ответил он. — Собирайтесь, поедем отсюда. Вы нужны мне.

⁂

За недолгое время работы в борделе Алита успела обзавестись несколькими чемоданами одежды и подарков — внося в дом все это добро, Бланк улыбался понимающе и довольно. Наверняка решил, что хозяин наконец-то устроился в жизни: добрый дворецкий всегда утверждал, что мужчина без второй половины обречен быть неприкаянным и никчемным, каких бы чинов и богатств ни добился. «Рай лежит в ногах жены и матери», — частенько повторял он пословицу родного Синегора, и, судя по тому, что его супруга сейчас вынашивала уже четвертого по счету ребенка, Бланк действительно нашел свой рай на земле.

Лефевр решил ничего не говорить по этому поводу. Пока Амина помогала его гостье переодеться к ужину — наверняка старалась выведать что-нибудь интересное, чем потом можно будет поделиться с товарками на кухне, — Лефевр отправился в свой кабинет, где уже накрыли ужин, затем, вынув из ящика стола серебряный контейнер, раскрыл его и несколько минут рассматривал пышное лебединое перо с металлическим наконечником. Перо было прижато скобами с нанесенными на них древними рунами: это сдерживало Ползучий артефакт, не позволяя ему ни скрыться, ни причинить вреда.

Обожженное запястье снова заныло. Лефевр закрыл контейнер и обернулся к двери: на пороге кабинета стояла Алита, и он подумал, что дней, проведенных без нее, словно бы и не было.

— Как вы, Алита? — спросил он.

Девушка пожала плечами и смущенно улыбнулась.

— Знаете, это, конечно, прозвучит странно, — призналась она. — Но я как будто вернулась домой.

Лефевр понимающе кивнул, чувствуя, как, несмотря на все его внутренние границы, которые он старательно воздвиг между собой и этой девушкой, в груди разливается тепло.

— Оставайтесь сколько захотите, — промолвил он и тотчас же мысленно одернул себя.

Впрочем, Алита приняла его слова за простую вежливость. Закрыв дверь и пройдя к столу, она требовательно взяла Лефевра за правую руку и почти приказала:

— Покажите еще раз ваш ожог, Огюст-Эжен. У меня есть очень смутное подозрение, что я уже где-то с таким сталкивалась.

— Вы не могли его видеть, — сказал Лефевр, вынимая запонку и закатывая рукав до локтя. — Такие ожоги оставляют только Ползучие артефакты.

— Я и не говорю, что видела его, — Алита осторожно взяла Лефевра за руку и легко, едва касаясь кончиками пальцев, дотронулась до изуродованной кожи, стараясь не причинить боли.

Ожог тянулся до самого плеча, переходя на спину: когда артефакт ударил, Лефевра пронзило такой болью, что он испугался, что его парализует — мир взорвался перед глазами и рассыпался дождем искр. К счастью, обошлось. Профессор с кафедры артефакторики сказал, что ожог окончательно рассосется через пару лет; Лефевр подумал, что при его уродстве это не так страшно.

— Изымали незаконные артефакты у одного умника, — произнес Лефевр. Прикосновения, даже такие осторожные и бережные, причиняли ему боль, но он не хотел, чтобы Алита останавливалась. — Слишком ловкий торговец антиквариатом продавал обеспеченным клиентам еще и артефакты. Среди них оказался и Ползучий…

Алита нахмурилась. Выпустила его руку.

— Ползучий — это как? — спросила она.

Лефевр опустил рукав и застегнул: на этот раз помощи с запонкой не потребовалось.

— Ползучие артефакты способны менять местоположение, — объяснил он, усаживаясь за стол. Бутылка вина была вынута из самых дальних, особых запасов, которые начал собирать еще прадед. Бланк расстарался: похоже, действительно был рад за хозяина. — Сегодня они тут, а завтра там. Мой коллега Гербренд Гуле говорит, что Ползучие артефакты способны перемещаться не только в пределах нашего мира.

Алита задумчиво потерла кончик носа и залпом осушила свой бокал.

«Однако лихо», — подумал Лефевр. Несколько минут девушка молчала, не обращая внимания на аппетитный кусок курицы с пряностями и овощами, а затем все с той же задумчивостью сказала:

— А знаете, что это, Огюст-Эжен? У вас драконья проказа. Ожог идет по всей руке, на плечо и на спину, так?

Лефевр пораженно посмотрел на нее и кивнул.

— Видите ли, Никитос был фанатом Винокурова. Все его книги перечитал и меня заставил, — продолжала Алита. — Так вот, там несколько раз упоминается наследственная болезнь, которой поражаются драконоборцы. Проказа никак не проявляется до тех пор, пока ее не разбудит прикосновение чистого зла.

Она умолкла и некоторое время сидела неподвижно, собираясь с мыслями. Лефевр не торопил ее — размышлял над услышанным, механически разминая вилкой ломтик тушеного картофеля. Наконец Алита заговорила снова:

— Виноградов описывает след драконьей проказы очень подробно. Загрубевшая кожа темнеет, покрывается коркой и трескается. След становится похож на кожу дракона…

Лефевр отложил вилку и, поднявшись, протянул Алите руку.

— Отложим ужин на четверть часа, — сказал он. — Пойдемте, покажу вам кое-что.

Лампы парадного зала горели всегда, вне зависимости от того, был ли кто-то в помещении или нет. Войдя в зал вслед за Лефевром, Алита изумленно ахнула: обстановка, безусловно, производила впечатление. Девушка как завороженная пошла вдоль стены, рассматривая портреты предков Лефевра, наградное оружие в специальных стеклянных ларцах, ордена и медали на темно-красных бархатных подушечках. В ее спокойном уважении было нечто благоговейное; несколько минут Лефевр наблюдал за ней, а потом произнес:

— Взгляните вон туда. Прямо перед вами.

Алита подошла к огромному торжественному полотну, заключенному в золотую раму, и спросила:

— Это герб вашего рода?

— Совершенно верно, — промолвил Лефевр. Встав рядом с Алитой, он сказал: — Был пожалован моему предку, Ансельму Лефевру, лично императором Максимилианом. Взгляните, щит держат орел и лев. Императорские животные.

Девушка сосредоточенно кивнула. Сейчас она казалась ученицей, внимательно слушающей наставника.

— Тысячу лет назад, — продолжал Лефевр, — столицу осадил дракон. Как положено драконам, произвел страшные разрушения и перебил всех рыцарей и солдат. Когда стало ясно, что страна вот-вот падет и дракон воцарится на золотом троне, император Максимилиан воззвал к жителям Сузы с просьбой выступить против чудовища. Отозвался только Ансельм по прозвищу Быкобор. И он зарубил дракона своей секирой. Государь немедленно сделал Ансельма дворянином и даровал ему этот герб. Ее величество вышивала герб собственноручно. Корона — это знак спасения отечества. Дракон и секира — ну это и есть дракон и секира. Вечная память о подвиге. Быкобор на старовалеатском наречии — Ле Фро. Но император сделал Ансельма Драконобором — Ле Февром, — сделав паузу, Лефевр посмотрел на Алиту и сказал: — Надеюсь, я не утомил вас своим рассказом.

— Ну что вы, Огюст-Эжен, — улыбнулась Алита. — Это ведь история вашей семьи. Мне было интересно. Значит, вы драконоборец.

— Не только я, — Лефевр подал Алите руку, и они неторопливо двинулись к выходу из зала. Надо было все-таки отдать должное ужину, пока курятина не остыла окончательно. — Драконоборцами называют тех, кто сражается со злом во всех его проявлениях. Понятное дело, что Ползучие артефакты в первую очередь поражают их.

Алита кивнула.

— Удивительно другое, — сказала она. — То, откуда Винокуров знает об этом.

— Это как раз и неудивительно, — промолвил Лефевр, когда они вернулись в кабинет и сели за остывший ужин. — Его перо является артефактом, и если он сумел его раздобыть, то наверняка знает о нашем мире очень и очень многое. Теперь я еще сильнее хочу остановить его.

Курица, пусть и едва теплая, все равно была вкусной. Лефевр подумал, что надо сделать комплимент поварихе: сегодня она превзошла саму себя. Должно быть, от всей души стремилась понравиться новой госпоже.

— Знаете что, Алита, — озарение, пронзившее Лефевра, было совершенно неожиданным и полностью переключило его мысли с размышлений о том, чего не может быть. — Давайте попробуем сейчас провести один ритуал. Я проникну в ваш разум, а вы дадите мне все воспоминания о Винокурове. Я ведь должен знать, как работать со всем этим дальше.

Девушка кивнула не задумываясь.

— Разумеется, я согласна. Что именно мне надо делать?

— Лечь на диван, — сказал Лефевр и поспешно добавил: — Могу не удержать вас, не хочу, чтоб вы упали.

В быстром серьезном взгляде, брошенном Алитой исподлобья, было что-то неуловимое — Лефевр так и не понял, что именно.

Он отодвинул столик с опустевшей посудой, и Алита опустилась на диван. Свет маленькой лампы делал девушку похожей на золотую статую: сверкающие мазки шафранной краски разбегались по рыжим волосам, скользили по коже, даже глаза из карих стали медовыми, как старое золото. Лефевр встал на колени перед диваном и сказал:

— Просто вспоминайте все, связанное с его книгами. Хорошо?

Алита кивнула, и Лефевр осторожно протянул к ее виску энергетический канатик из своей головы. На какое-то мгновение его накрыла волна жгучего стыда, словно он собирался сделать что-то очень недостойное, и сияющая голубизна канатика помутнела. Алита закрыла глаза и промолвила:

— Уже можно вспоминать?

— Да, — откликнулся Лефевр. Сознание раздвоилось: он одновременно видел Алиту на диване и себя, склонившегося над ней. Но потом кабинет медленно отодвинулся куда-то во тьму, и Лефевр увидел книгу в мягком переплете и строки, похожие на скопление насекомых.

…Аврелий всегда считал окружающих чем-то вроде декораций, скоплением неодушевленных предметов. Его искренне поражало, когда декорации вдруг отказывались стоять на месте и заявляли о своих нуждах и желаниях. Им следовало подчиняться, только и всего…

Маленькая рука резко захлопнула книгу и отложила на тумбочку.

— Как ты можешь это читать? — услышал Лефевр голос Алиты. — Этот Аврелий какой-то псих угашенный.

— Много бы ты понимала в книгах и героях, обезьяна, — в поле зрения появилось холеное лицо светловолосого молодого человека. Лицо было искажено гримасой то ли презрения, то ли, прости господи, страданий от застарелого геморроя. — Аврелий — сверхчеловек. Его никто не понимает и не хочет понять. А он вынужден каждый день быть с такими, как ты.

Картинка медленно погасла. Когда недовольное лицо Никитоса окончательно растаяло, Алита негромко промолвила:

— Я другое вспомню, хорошо?

Она словно просила прощения за то, что не хочет думать о человеке, который ее мучил. Рука Алиты соскользнула с дивана, и горячие пальцы нащупали и сжали ладонь Лефевра: так ребенок, боящийся чудовищ во тьме, хватается за взрослого.

— Вспоминайте, — глухо откликнулся Лефевр и тепло добавил: — Все хорошо, Алита, не бойтесь. Я с вами.

…Девушка лежала на пляже, почти у самой кромки воды. Волны накатывали на берег, и убегали, и накатывали снова; девушка не шевелилась. Мико смотрел на нее, такую неподвижную и холодную, такую мертвую, и больше не чувствовал того желания, которое еще недавно сводило пах сладкой судорогой. Девушка выполнила свое предназначение и стала тем, кем и была всегда, — глупой куклой, не более того.

Мико перевел взгляд с обнаженной красавицы на панораму ночного города. Такой же глупый и беззащитный, он лежал перед ним как на ладони, и Мико мог сделать с ним все, что пожелает. Мог любоваться, мог иметь, мог сжать руку и раздавить. Ощущение собственного могущества снова вызвало возбуждение. Тогда Мико наклонился над девушкой и, вынув из кармана сюртука листовку, пригвоздил ее маленьким ножом-когтем к остывающей груди. Он не видел надписи, извещающей о том, что в магазинчике Эрбруко на набережной вы всегда можете попробовать новые сорта мороженого, но прекрасно знал, что она там. Пошлая реклама, такая же гадкая и дрянная, как эта продажная баба и этот лживый город.

Ну ничего. Он еще все исправит. Придется потрудиться, но оно того стоит.

Лефевр буквально выбросил себя из сознания Алиты и несколько минут сидел на ковре, выравнивая дыхание и пытаясь как-то справиться с той бурей, которую вызвал в нем прочитанный отрывок. По лицу струился пот, а руки тряслись; посмотрев на Алиту, лежавшую на диване с закрытыми глазами, Лефевр на какое-то мгновение увидел ее глазами Мико — мертвую, оскверненную, с прибитой к груди листовкой, и ему показалось, что она и в самом деле умерла. Схватив Алиту за плечи, Лефевр несколько раз встряхнул ее и похлопал по щекам; когда девушка открыла глаза, он испытал такое облегчение, словно с плеч свалилась пресловутая гора.

Конец ознакомительного фрагмента.