Что и требовалось доказать

Лариса Филиппова (2024)

Данная книга представляет взаимосвязанные повествования о работе следователя милиции в середине девяностых годов прошлого столетия. Но не только криминальные истории, так называемых «лихих девяностых», положены в основу сюжета. На страницах много моментов, когда можно просто посмеяться или погрустить, понять, что те, кто совершил преступления, не могут быть исключительно плохими людьми. Но самое главное — это понимание того, как посчастливилось в жизни тому, у кого есть настоящий друг.

ГЛАВА

II

Постепенно Лариска привыкала к новой работе, благо коллектив был вполне себе нормальный — дружелюбный и компанейский, ну, за редким исключением. Но это же не считается. Они в те годы даже праздники умудрялись праздновать профессиональные, дни рождения. Она перечитывала дела так называемых «своих» районов, прикидывала, что по ним можно предпринять, вызывала следователей, объясняла, «строила» по всем положенным правилам Управления. Да, собственно, ко всякому роду «построениям» оперов и участковых она привыкла в райотделе, будучи обыкновенным следователем. А здесь-то следователь Следственного Управления. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что там она чувствовала, что имеет на это неоспоримое право. Ей дело в суд направлять. Здесь, разумеется, право имела тоже. Кто хотел услышать — слышал. Но, зачастую, вся пачка привозимых в Управление для проверки дел, уж как не крути, состояла из безнадёжных «висунов», в которых где-то, кто-то и когда-то узрел деятельность малолеток, которые необходимо было просто грамотно «набить» бумажками. Правда были и так называемые дела «с лицами»¸ которые почему-то «не шли в суд», а тормозили весь процесс. Вот их нужно было читать более внимательно, чтобы, как ни крути, оказать реальную помощь, так сказать, бесценным советом. Впрочем, Лариска давно привыкла читать внимательно всё, что попадало ей в руки. А в девяностых в следователи, казалось, брали всех, кто умел писать. Правда, неграмотно. Так ведь этому в школе учат. А кто там учился-то? Ну, смех смехом, а сколько пришло из развалившейся в те времена Армии. Вот кого на порог нельзя было пускать не только в так называемую «ментовку», а уж тем более, в следствие. «Как же! Тебя не спросили!» Повалили вертолётчики и замполиты, танкисты и артиллеристы. Поговаривали, что был и какой-то артист балета, то ли неудачно прыгнувший, то ли неудачно взваливший на себя партнёршу, в результате чего получил травму ноги, после операции которой, танцевать уже не смог. Ну, а следователем-то самое оно. Там же ни танцевать¸ ни воевать не нужно. Ума-то¸ собственно, никакого тоже не надо. Пиши себе и пиши, бланки раздадут. Так вот. Кто-то поступил на заочное отделение юрфака, кто-то не понятно куда, но к работе приступили незамедлительно. Это вам не раньше — пока диплом с высшим юридическим образованием не получите, не приходите. А сколько таких случаев было! Но, пришли иные времена…Становилось страшновато.

Однажды, ввалившись в кабинет (разумеется, самая первая), раскрыв и поставив зонт, чтобы стекла вода, Лариска безрадостно посмотрела в большое грязное после осенней и зимней непогоды окно и даже подошла к нему, её-то стол был ближе к двери, так что всей «прелести» расхлябанного полуразрушенного двора жилого дома, примыкавшего к Управлению, не разглядеть. Тем более окно было высоко (потолки высокие). Состояние безнадёжной грусти, как говорится, требовалось усилить. По стёклам так и лились потоки воды. Стоял «распрекрасный» март. Дождь заканчиваться не собирался, солнце порадовать своим присутствием тоже. Впереди ожидал какой-то безрадостный, а уж если точнее, нудный день. А вот, как бы не так! Лариска, в ожидании совещания, выволокла из нижней части сейфа (у них с Ольгой был один на двоих) стопку своих дел, которую собиралась прочитать, и уселась за свой стол. Вскоре пришла Наташа, традиционно поинтересовавшись: «А Ольги ещё нет?», получив традиционный ответ — «Конечно нет». Они уже собирались выходить на совещание, как влетела всё же успевшая Ольга, которая бросив сумку, зонт и пальто одновременно, выскочила вслед за ними из кабинета с округлёнными горящими глазами. Лариска уже понимала что по возвращении их ждёт эмоциональный рассказ о вчерашнем вечернем спотыкании о портфель Илюхи — старшего сына и каком-то плохом выполнении им домашнего задания, а самое главное, как они все вымотали ей нервы с утра и, разумеется, о крошках на кухонном столе, которые кроме неё никто аккуратно (да хоть как-нибудь) убрать не может¸ а вот вроде все с руками. Опять же радости никакой. С завидной периодичностью такие рассказы с присущей им основной нитью повторялись. Такова жизнь. Было как-то совсем уныло. Совещание прошло быстро, Лариска практически ничего не слушала, так как к ней претензий не было, и они поплелись восвояси пить чай, ну и работать, само собой. Прихлёбывая из чашки, запихнув за щёку карамельку, Лариска взяла наобум какое-то тощее дело. «Не начинать же с большого в такой-то день», — автоматически подумала она. Пробежав глазами по постановлению о возбуждении и заявлению пострадавшего от сего преступления, Лариска, как учили (папа, конечно, в том числе), принялась читать осмотр места происшествия. Благо почерк был ничего себе так, читаемый. Осматривалась какая-то «бытовка», откуда что-то и спёрли, ну не совсем уж так, поскольку был то ли грабёж¸ то ли разбой. В общем, потерпевшему наваляли, но до какой степени — до грабежа или до разбоя, уже не вспомнить. Во всяком случае, что-то такое значилось на обложке. Ничего себе интересного. А вот и нет! Равнодушно пробежав глазами первую страницу со всеми аккуратно проставленными датой, временем, должностью, фамилией следователя и данными понятых, Лариска перелистнула лист, догрызая карамельку, автоматически комкая от неё фантик. Далее следовало описание того самого места преступления, то бишь «необъятной бытовки», где, видимо, какие-то строители хранили какой-то инструмент, а его и «прихватизировали» те самые подозреваемые малолетки, приложив, возможно этим инструментом потерпевшего, мирно спавшего в «бытовке». Прочитав несколько строк сверху, Лариска остолбенела от следующей, на которой, кроме всего прочего, тем самым вполне себе почерком было написано — «…на юго-западной стороне дивана имеется пятно, похожее на кровь…». К откровенному бреду, когда без зазрения совести, навскидку, так называемые следователи, определяли кровь это или варенье (здесь хоть похожее на кровь), Лариска постепенно начинала привыкать в условиях «а кто это всё расследует». Но вот юго-западная сторона дивана превосходила самые смелые её ожидания. Сначала она начала хватать ртом воздух, округлив глаза. А потом заржала во всю мощь (мощь была не ограничена), рухнув головой прямо в «бытовку» на юго-западную сторону дивана. Ольга с Натальей одновременно повернулись в её сторону, но Лариска отмахивалась, давая понять, что в данный момент ни слова произнести не может. Девчонки терпеливо ждали, недоумённо смотря друг на друга. Через несколько минут Лариска кое-как успокоилась, развернулась к Ольге с размазанной по щекам тушью и невозмутимо произнесла: «Оль, а юго-западная сторона дивана, это где???» Ольга с Натальей застыли и вылупились на Лариску, очевидно сомневаясь в здравости её рассудка. Лариска демонстративно поднялась, поправила юбку, молния которой с заднего шва предательски передвинулась на бок, поскольку вес она набирала не очень-то, передала им дело, а сама уселась вытирать потёки под глазами и подкрашивать ресницы, не забывая, что длины их явно не хватает, в связи с чем требовалось мазать активнее. Через мгновение, подводя заодно и размазанные по векам стрелки, она, повернув голову, увидела, как от хохота в слезах зашлись Ольга с Натальей.

— Вот уж точно не знаешь, что день грядущий нам готовит, — назидательно произнесла Лариска¸ окончательно успокоившись.

Во время хохота Чередниковой и Волгиной в кабинет периодически кто-то да заглядывал и недоумённо смотрел на Лариску, которая к тому времени, вполне придя в себя, со строгим лицом долистывала «могучее» дело с диваном, а точнее, с его юго-западной стороной. Другие его стороны интереса для следствия не представляли. Такой бред переходил все границы, и она настроилась куда как решительно. В ответ на вопросы, что у них происходит, Лариска подкатывала глаза, равнодушно пожимала плечами и углублялась в чтение, всем своим видом давая понять, что старших по званию обсуждать, не намерена. Других частей света она не вычитала; захлопнула обложку ни о чём «не говорящего» дела, поскольку ничего полезного там сделано не было, после чего поднялась, быстро напечатала указания, распечатала их (а ведь и правда научилась) и прикинула, что до обеда успевает даже позвонить начальнику в район, где любимым предметом в школе, очевидно, была география, ну а для спортсменов кроме спортивного ориентирования не существовало ничего, чтобы вызвать этого то ли географа, то ли полярника, то ли путешественника. Она решительно подвинула к себе телефон, стоявший обычно на столе либо Волгиной, либо Чередниковой, внушительно посмотрела на них, поджав губы и, закатив глаза, после чего набрала номер начальника следственного отделения того самого отдалённого района области, где кроме самого начальника (был ли у него самого опыт, Лариска сомневалась, а скорее и не сомневалась — не было, несмотря на возраст) работали два человека.

— Алексей Иванович, здравствуйте. Проводникова. Следственное Управление, — с металлом в голосе произнесла она в трубку, попутно оглядев замерших Ольгу с Натальей.

— Да-да, — обрадованно ответил Гончаренко.

— Завтра, пожалуйста, к одиннадцати часам (всё же район больше чем за двести километров, сама в своё время помоталась из более ближнего) Золотарёва я жду в Управлении.

Гончаренко попытался было что-то выяснить, но Лариска все попытки на корню пресекла, попрощалась и повесила трубку. Не читать же нотации человеку, который ей в отцы годится.

— Вот это ничего себе, — только и смогла вымолвить Ольга. — С вещами на выход, короче.

— Это так — разминка, — ответила Наталья, слышавшая Ларискины «разносы» в райотделе, — а вот Золотарёв, возможно, ориентироваться перестанет даже по компасу.

— Как страшно, — скривилась Лариска, добавив тут же, — Оль, обедаем в столовой (имелась в виду столовая Управления)?

— В столовой, — эхом отозвалась Волгина, понимая, что основное представление переносится на завтра, как не крути.

Наталья засобиралась, как обычно, домой.

Они с Ольгой прошлёпали в столовую, которая располагалась в подвале, если спуститься по боковой лестнице. Готовили там вкусно, как говорила Ольга, «ели всё в подлиз». Наевшись, взяв даже оладьи, с которых Лариска методично счистила сметану (с повидлом в этот раз не было), ничуть не удивив Ольгу, которая к таким художествам привыкла, запив компотом, они вернулись в кабинет, где, несмотря на плотненький обед, а главное — компот, решили шлифануть его чаем. Отпивая горячий чай, Лариска безразличным тоном продолжала произносить: «На юго-западной стороне дивана…», чем доводила Ольгу до истерического смеха, сопровождающегося расплёскиванием чая. Лариска не смеялась, а методично играла роль комика, который сам смешит, но не смеётся. Так правильно, так положено. Тем более что завтра перед этим самым Золотарёвым она смеяться совершенно не собиралась. Короче, репетировала. А вот дождь не прекращался. То шёл чуть тише, а то вдруг снова изо всех сил хлестал по стёклам, будто выбить их старался. Погода не менялась. За окном стояла безрадостная мартовская слякоть. Но Лариска уже напевала, что у природы нет плохой погоды. Хотя в данном случае хорошей одежды тоже не было. Был только, как обычно, старый зонт.

Вечером на совещании она доложила без особых подробностей о том, что планирует делать завтра и, выйдя от Зайцева, легко «скользя» по коридору, словно водомерка, поворачиваясь то к Наталье, то к Ольге с серьёзным видом повторяла: «На юго-западной стороне дивана…», пока обе не взмолились и не потребовали отложить «содержательный текст» до завтра. Короче, жизнь-то продолжалась!

А завтра наступило, куда ж ему деваться, солнце даже по такому случаю выглянуло, и подул ветерок, съедая уже грязный, но кое-где лежавший снег, а заодно и выпавшую за весь вчерашний день воду. Выпив чай после совещания, все, «забив» на работу, ожидали приезда Золотарёва с клятвенным обещанием Лариске не «ржать», дабы не испортить ей её «звёздный час». Лариска сидела с серьёзным лицом, не зная чем себя занять, когда половина одиннадцатого зазвонил телефон.

— Уважает, не опаздывает, — торжественно произнесла она, ни на секунду не сомневаясь, что звонит Золотарёв.

Ольга схватила трубку и через секунду ответила, что пропуск к Проводниковой сейчас закажет, демонстративно скосив глаза в Ларискину сторону. Лариска тут же скривилась, говоря всем своим видом: «А как вы хотели?»

Как-то уж очень быстро в кабинете образовался Золотарёв, очевидно, напуганный своим начальником Гончаренко. На вид, может Ларискин ровесник, ну или плюс — минус. С виду и ничего себе так. Высокий¸ подтянутый, как она и любила. Внешность, как внешность, — нормальная. Ну, судя по протоколам, — старший лейтенант. Не обнаружив особого интеллекта в его глазах, перестав его рассматривать, Лариска поздоровалась, велела брать стул и садиться поближе к её столу, что Золотарёв и сделал. Девчонки замерли в ожидании и смотрели на них во все глаза. Лариска в ответ всем своим видом, окинув их взглядом с расширенными глазами «приказала» держаться и «чтобы ни-ни». Сначала она попыталась выяснить, почему по делу не сделано «то» и «то», что, как ей казалось, лежало на поверхности и так и просилось, чтобы этим занялись немедленно, а точнее сразу после заявления о преступлении, а уж никак не спустя месяц после его совершения. Золотарёв молча кивал, что, очевидно, означало «сделаем обязательно». Верилось в это с большой натяжкой, поскольку важность всех действий для него, скорее всего, понятна не была. Потом она протянула героическому следователю указания вместе с делом, велела написать расписку, сказав, что в секретариате все отметки сделает сама, после чего приступила к «вишенке на торте».

— Игорь Сергеевич (справочник со всеми именами и фамилиями, благо, был. Селезнёв работал), объясните, где Вы учились осматривать место происшествия? — заинтересованно, кося под полную дуру, произнесла Лариска.

— А там-то что не так? — искренне удивился Золотарёв.

Наталья начинала хмыкать, Ольга держалась, во все глаза следя за дальнейшим развитием событий.

— А как это понять, позволю себе спросить, — продолжила Лариска бесцветным, ничего не выражающим голосом, — а где это юго-западная сторона дивана по отношению к помещению «бытовки»?

— А что тут понимать-то? — вновь удивился Золотарёв, посмотрев на неё, словно она недоразвитая.

— А причём здесь части света в данном преступлении, да ещё на диване? — методично напирала Лариска, набирая обороты, делая ударение на диван.

— Так всё же с частями света связано, — недоумённо ответил он, после чего гордо произнёс, — я — танкист.

Наталья с Ольгой уже вовсю смотрели в окно, отвернувшись от «содержательного» диалога и посапывали всё громче и громче, прилагая все усилия, чтобы не сорваться. Наталья даже достала носовой платок и закашляла вперемешку со смехом.

Лариска даже не улыбнулась. Он — танкист, а это значит в броне, вероятно, с танком обращаться умеет, а она — нет. И с частями света у неё плоховато, а если быть честной — никак, что опять же не в её пользу. А то, что она умеет расследовать, это его вряд ли интересует. А оно ему надо? Выяснив, что в настоящее время Золотарёв всё же учится на заочном отделении юрфака, вроде как на втором или третьем курсе, она монотонно, словно по учебнику криминалистики, рассказала, как оно осматривается это самое место происшествия, понимая, что танкистам это не к чему, но раз следователь-методист, значит объяснить обязана. Одновременно, вспомнив, что вот Витька Бобров, который в это время уже работал в зональном отделе Управления¸ обучаясь на шестом курсе (заочно¸ конечно), причём, заканчивая его, хотел устроиться следователем в райотдел (женился к тому времени). А его и не взяли. Сказали: «Будет диплом, приходи, тогда и посмотрим». Так вот поменялись времена.

«О времена, о нравы…», — думала Лариска, безразлично разглядывая Золотарёва, искренно не понимая, зачем он здесь вот такой себе красивый танкист. Ну, не в их кабинете, разумеется, а в милиции, а если уж конкретнее — в следствии, со своим танкистским званием.

Однако самого Золотарёва ничего не смущало. Он, тем временем, стал расспрашивать, как добраться до военного госпиталя. Что тут скажешь — истинный военный. Да ещё и в танке. Понимая, что явился этот замечательный танкист из самого отдалённого района области, а где родился, так и вообще неизвестно, Лариска прямо-таки на пальцах начала объяснять, что нужно доехать до Цирка. Затем встать к нему спиной, чтобы впереди было здание «Дома быта», сесть на любой трамвай (даже номера перечислила) и проехать вроде четыре остановки, но лучше спросить. Госпиталь будет справа по ходу движения. Вроде даже глухому понятно. Глухому, оно может и понятно, но здесь совершенно другой случай, перед тобой танкист. В ответ на весь этот подробнейший рассказ, который Золотарёв то ли слушал, то ли нет, прозвучал невозмутимый вопрос, суть которого, как под копирку, сводилась к тому, в какой части света находится Цирк¸ а в какой «Дом быта». И это при том, что предварительно он пояснил, что, разумеется, знает, где Цирк, а где «Дом быта». Со стороны смотрелось так, будто он отмахивается от Лариски, как от назойливой мухи, со всей дури прущей на варенье. Все, ну, разумеется, кроме самого Золотарёва, замерли, как соляные столбы. Представляя Ольгу в такой ситуации, и все последствия¸ касающиеся Золотарёва¸ Лариска решила, что ему несказанно повезло, поскольку дело он имел не с Волгиной, а с ней, и, не повышая голоса, спокойно ответила, что она не танкист и частей света не понимает. Типа — «Я хомяк, я живу в поле и никаких лесов не знаю». Так вроде было в каком-то мультике.

— Мне ещё карточки в информцентр Гончаренко просил отдать. Где он? — невозмутимо продолжил Золотарёв.

— Пошли, — сказала Лариска обречённо, плавно переходя на «ты», забыв в связи со сложностью «клиента», о своём «звёздном часе» и всей положенной строгости сотрудника Следственного Управления. Всё было безнадёжно. — Частей света не знаю, объяснить не смогу. Она закрывала дверь под прорвавшийся наружу хохот Волгиной и Чередниковой.

Когда вернулась, девчонки, успокоившись, разливали чай. Лариска взяла свою чашку с рассуждениями о том, а на фига ему это всё нужно, зачем их всех сюда набрали и, главное, — для чего всегда гробилась она, буквально «вылизывая» каждое дело, проверяя каждую запятую, вздрагивая по ночам с мыслью о том, не забыла ли что. Чай, вроде был уже и не к месту, так как скоро обедать, но нервное напряжение снять было просто необходимо. Никто ведь из них не курил, не водку же пьянствовать посреди рабочего дня. А был тот самый случай.

Были на этой «следственной» работе, которую Лариска следствием считала на какую-то не столь уж большую часть, хотя, бесспорно, нужную кому-то, и другие развлечения.

Одним из них был Ольгин «компаньон» по появлению на работе тот самый Кочанов. Он работал в зональном отделе. Но так повелось, что и методисты, и «зональники» существовали вместе. Кочанов, не напрягаясь особо на вверенных ему районах, любил зайти к ним выпить чайку. В его кабинете сидело много человек, поэтому не все его, очевидно, слушали, а уж если быть справедливым, то просто «затыкали». А здесь он, находящийся в свободном поиске (был в разводе), рассаживался и тянул бесконечные рассказы про своих, с завидной периодичностью меняющихся пассиях, как правило, «не подходивших» для его грядущей новой, без сомнения, счастливой, семейной жизни. Одна не так одевалась, другая неправильно, а именно в раковине, чистила картошку, ну и всякие другие претензии тоже были. Разве всё упомнишь? Лариска с Ольгой цеплялись, говорили, что с его требованиями он не женится никогда, но Кочанов стоял на своём, подливая при этом чай. Болтовня его иногда утомляла, особенно когда все были, как бы немножко заняты. Но на этот случай имелось своё оружие. Как правило, Ольга с Натальей делали глазами Лариске знак, после чего начиналось её соло. Лариска потягивалась, выразительно смотрела на Николаича и задушевно, глядя на него, приглушённым голосом произносила: «Кочанов, женись на мне. Не пожалеешь». Волгина с Чередниковой заходились от хохота, потому что при этом Лариска начинала подниматься, всем видом демонстрируя, что выдвигается к нему вплотную. И это давало результат. Сашка ставил кружку и моментально испарялся. Впрочем, польза от Кочанова была, да ещё какая! Он умел, так сказать, вправить позвонки. Позвоночники у всех от сидячей работы оставляли желать лучшего. Сашка подходил со спины, требовал расслабиться и, взяв подмышки, как-то встряхивал что ли. Хруст слышался на весь кабинет, становилось легче. Не все же так умеют. А он умел. Ради этого можно было и прослушать все его недовольства, касающиеся женского пола, когда время было. А вот когда не особо, удар на себя брала Лариска.

Впрочем, другие развлечения тоже имели место быть. Как правило, Лариска придумывала их сама, и сама же воплощала в жизнь. Начальником их контрольно-методического отдела был Загонов Пётр Павлович. Так он был мужик не вредный¸ не «домахивался», но вот к следствию имел самое размытое отношение. Не то чтобы танкист Золотарёв, но и не начальник, а уж тем более, не следователь. За свою «следственную» практику, как говорили¸ он расследовал аж целое одно дело, которое вернули на доследование, но ему не поручили в связи с тем, что уже перевели, так сказать, «по партийной линии», которой он в основном и занимался, официально будучи в контрольно-методическом отделе. Потом грянул развал всего, и остался он в следствии руководить без этой самой партийной линии. Ну, понятное дело не теми, кто расследует (хотя почему бы и нет), а теми, кто пишет справки с указаниями, то есть учит расследовать других. Вот именно здесь Лариска и придумала себе развлечение, ну и Ольге с Натальей тоже. Дочитавшись иногда «до чертей», она разминала шею и провозглашала на весь кабинет, что надо бы к начальнику, а то сил больше нет. Это совершенно не означало, что Лариска идёт за помощью и, что она вообще ей нужна. Никакого вразумительного ответа она получить не надеялась (если тот вообще требовался). Просто было необходимо разрядить обстановку, чтобы окончательно не свихнуться на всей этой мути.

— Что на этот раз? — заинтересованно вопрошали Наталья или Ольга.

— По квалификации пойду советоваться, — туманно говорила Лариска, к примеру, делая скорбное лицо.

Она подкрашивала губы, поправляла волосы, юбку и, что там ещё было возможно поправить (чай к руководству), после чего прижимала к груди какое-нибудь дело, уверенно выходила из кабинета¸ оставляя Волгину и Чередникову томиться в ожидании. Пойти на представление они не могли и вынуждены были ждать Лариску с красочным пересказом на своих законных рабочих местах. Но зрители, а точнее, зритель, всё же был. Палыч сидел в кабинете с начальником зонального отдела Вячеславом Николаевичем, который, в отличие от него, дела в своё время расследовал и, причём, очень много дел по тем самым малолеткам. Соответственно, в них разбирался. Вот он-то и занимал единственное место в партере. Ну и что, что единственное? Зато всё слышно, всё видно. Все эмоции тебе как на ладони. Практически участник представления. Да и оценить ведь мог! Лариска играла, как правило «на бис» и, судя по выражению лица Николаевича, свой хлеб несостоявшейся актрисы, в случае чего, заработала бы. Как правило, она тихонько открывала дверь кабинета и проскальзывала внутрь. А что стучаться? Там работать должны, а не ещё что-нибудь, упорно думала она, вспоминая замполита из своего райотдела, который в своё время читал ей проповедь о достойном поведении на рабочем месте. Со скорбным выражением лица Лариска подсаживалась вполоборота (зрители всё же должны видеть её выражение лица) к столу Загонова и начинала, как правило, так.

— Пётр Павлович, Вы же начальник! Что мне делать???

Далее следовал не менее эмоциональный рассказ про какое-нибудь дело и что вот в данном случае совершенно непонятно, какая там квалификация. А главное — что же делать ей и, разве может она это понять со своим-то званием и опытом. Палыч терялся, бледнел, прям вот просто таял на глазах, словно Снегурочка, прыгнувшая через костёр. Хотя был он высокого роста и весь внешне ничего себе так. Николаич начинал активно кашлять, чтобы не хохотать, поскольку ответа на Ларискин вопрос иногда просто не существовало. Вот бывает и такое, и никакие кодексы и разъяснения в таких случаях не помогают. Здесь нужна просто практика да совет прокурора, который должен был утверждать обвинительное заключение либо суда, в который должно направляться дело. Вот как-то так. Лариска, разумеется, это знала изначально, Николаевич, соответственно, понимал тоже. Загонов покрывался испариной, собирал все бредущие в голове мысли, обещал кому-то звонить, что-то уточнять и прямо вот сегодня оказать ей помощь в разрешении данного вопроса. С взглядом полным надежд, оставляя дело на столе начальника, Лариска поднималась, доходила до двери, около которой, прежде чем выйти, оборачивалась и смотрела на Николаича, едва подмигивая. Тот кривился, сдерживая смех. Но Палычу было не до них. Он судорожно листал дело и был погружён в работу по оказанию помощи молодому сотруднику вверенного ему подразделения. После этого следовал красочный рассказ представления в своём кабинете. С видом декламирующего попугая, Лариска пересказывала Ольге с Натальей своё выступление и реакцию всех (играла в лицах, а точнее за всех), дожидалась, пока они «переварят», то есть отсмеются¸ после чего «строго» заявляла, что вот теперь можно работать дальше. Палыч в процессе её рассказа мог и своё мнение высказать. Но надо отдать ему должное, поскольку, спустя какое-то время, он приходил к ним в кабинет лично, не вызывая Лариску, и «отчитывался» о проделанной работе. В этот момент главное было помнить, что её всё же интересовало, когда она обращалась за этой самой «помощью». Короче, визитов Лариски Загонов побаивался и, стоило ей открыть дверь их кабинета, сразу напрягался, думая «что же на этот раз». А ведь могло быть и ничего. Лариска часто обращалась за помощью, ну, то есть за реальной помощью к Вячеславу Николаевичу, который всё-таки был следователем. Очень часто это касалось дел по изнасилованиям, которых в его производстве было раньше ой, как достаточно. Лариска, часто осматривавшая такие места преступлений, проводившая все первоначальные следственные действия, назначавшая все положенные экспертизы, всё же крупным «спецом» по ним не была. Везде есть свои нюансы и не всегда так с ходу можно дать ответ именно по определённой категории дел, не имея богатой практики по их расследованию. Какая-никакая была. Конечно, была. И всё же, если человек в данном вопросе знает больше¸ нужно убедиться, что ты мыслишь в нужную сторону. Во время таких Ларискиных визитов Палыч облегчённо вздыхал и даже пытался вклиниться в разговор, несмотря на то, что такие попытки Вячеслав Николаевич пытался пресечь хотя бы взглядом на корню.

Был и такой период, когда Лариска с Ольгой умудрялись даже на такой работе задерживаться чуть ли не до одиннадцати вечера. Это был период написания бесконечных представлений Областной прокуратурой, отвечать на которые приходилось им. Трудилась там деятельная, озабоченная бестолковой, ну, это по Ларискиному мнению, работой, начальница. Количество этих самых представлений в месяц доходило до шести — семи, в зависимости от полёта фантазии той самой Веры Николаевны. Ничего, отвечали, изумляя на выходе в ночи постовых. Это «конкретчикам» задерживаться не только нормально¸ но и вроде как обязательно, положено. Да просто не успеть всё за отведённый рабочий день, в связи с чем он и считается ненормированным, вот и всё.

— Ну, как ты пришла, ушли в «ночную», — беззлобно говорила Ольга.

— Дураков работа любит, — имея в виду себя, невозмутимо отвечала Лариска, после чего они дружно шагали на остановку в надежде, что маршрутки в их районы ещё ходят. Жили они совершенно в разных частях города, а Лариска — так и вообще на другом берегу.

Были среди изучаемых дел и такие, которые запомнились навсегда. Не так уж и много, но были.

Одним из таких дел было дело о самой обыкновенной краже из сельского магазина. Ничего особенного само по себе это преступление не представляло. Так — кража самых обычных продуктов, если бы не явка с повинной. Разумеется¸ такой документ был во многих делах — и тех, которые изучала, и тех, которые расследовала, как «до», так и «после». Но всё это было не то. Как правило, явка с повинной представляла собой так называемое «покаяние» задержанного операми виновника торжества для укрепления позиции его вины, но, тем не менее, не переставала быть смягчающим обстоятельством для суда. Когда предлагали написать эту самую явку, обещая «златые горы» в виде подписки о невыезде (вроде она от них зависела) или чая с куревом в изоляторе, когда «выбивали», но Лариска никогда этого не видела и всегда все явки перепроверяла. Научилась в райотделе, особенно на деле Шомпола. Бывало, что и лично ей о каких-то неизвестных эпизодах рассказывали уже арестованные, к примеру. А вот здесь явка была, что ни на есть явкой. Дело-то в отношении виновного прекратили и направили в комиссию по делам несовершеннолетних. И это было единственно возможное и правильное в данном случае решение. Лариска читала сосредоточенно и, перелистнув последнюю страницу, со слезами в глазах повернулась к Ольге с Наташей. Те, совершенно не привыкшие видеть её в таком состоянии, поскольку Лариска не плакала (держалась в любых обстоятельствах), одновременно вскрикнули: «Что?»

А дело и правда, было нехитрое, но с каким содержанием! На двери сельпо, где торговали от хлеба до мыла и носков, сбили навесной замок, но забрали только немного продуктов. А через неделю в милицию пришёл ничем неприметный паренёк, который притащил всё похищенное — всё до последней банки консервов с позапрошлогодней килькой в томате, который сказал, что он и совершил эту кражу. Но даже не сам факт его появления в милиции поверг Лариску в ужасное состояние. Парень рассказал, что учится в училище, но сейчас там даже их крошечную стипендию не платят уже много месяцев; бабушка, которая получала хоть какую-то пенсию, три месяца назад умерла; потом пала корова, от которой было какое-никакое молоко. Колхоз, где работал отец, развалился; работы в деревне нет. Пытается, конечно, где-то подработать. Но разве на эти деньги всех прокормишь? Мама сейчас дома, так как кроме него, ещё трое его маленьких братьев — сестёр. Да и при всём её желании работы тоже нет. Много там с огорода соберёшь? Было, конечно, но все нехитрые запасы рано или поздно заканчиваются. Парень рассказал, как он долго думал, что же делать, чем он может помочь всей своей большой семье (всё же взрослый уже — целых пятнадцать), а когда принёс всё похищенное домой и спрятал в сарае, где раньше жила та самая корова, стал думать, что же делать теперь. Он промучился неделю, так и не достав ничего из похищенных продуктов, а потом пошёл в милицию, всё вернул и подробно рассказал, как оно всё было. Лариска живо представила себе совсем неизвестного деревенского мальчишку, который не смог взять чужое. Взять-то взял, но разве это считается? Судя по протоколу допроса, он и мучился потому, что всю его недолгую жизнь родители, бабушка, дед учили его быть честным, не врать и, уж тем более, не воровать, то есть ни в коем случае не брать то, что ему не принадлежит. «Да как же жить после этого?» Вот именно так и было в протоколе, который Лариска, запинаясь, прочитала вслух. «Мы хорошо живём, — бесцветным голосом обращаясь к Ольге и Наталье, сказала она¸ мысленно воспроизведя полупустые полки своего холодильника. — Очень хорошо. Нам ведь всё равно дадут зарплату».

Мальчишку отправили в комиссию по делам несовершеннолетних. А куда его при таких обстоятельствах? Пройдёт совсем немного времени — вот совсем чуть-чуть, и она увидит в своём собственном деле явку с повинной, написанную от безысходного положения. Но это будет именно явка, не такая, но написанная ребятами, которые пришли «сдаваться». А какое это будет дело…Вот пожалуй и всё за длинный путь её службы. Других подобных явок ей видеть не довелось. Нет, были, конечно, но везде была хоть какая-то выгода. Но пока Лариска читала чужие дела, правила, возмущалась, смеялась, писала всякие справки, не напиши которые, ничего бы не изменилось. Опять же по её личному мнению. Все писали. Она-то чем лучше или хуже? Это кто как понимает.

Попадались и такие дела, которые представляли интерес скорее в психологическом плане.

В том же районе, что и этот паренёк с похищенными консервами (прям аномальный какой-то), но в городе, то есть в райцентре, а не в деревне, в парке культуры, так сказать, где отдыхают бабушки — дедушки и гуляет молодёжь, подрались девчонки вроде как из восьмого или девятого класса. Типа дело обычное, хотя она в своём детстве драк между девочками не припоминала, а уж тем более, не дралась сама. Но времена меняются. Драка произошла между конкурентками за сердце какого-то местного красавчика. И вот в этой драке одна из претенденток дёрнула другую за косу, просто за косу, кого за неё не дёргали? Лариска¸ никогда не имевшая косы, автоматически потрогала свой хвост. Ему уж точно в школе доставалось, но от мальчишек (расценивалось как знак внимания). Но это всё не о том. У той, которую дёрнули за косу, на глазах у зрителей (а такие были)¸ подкосились ноги, и она рухнула со всего маха на песок. Её соперница, как и все остальные, сначала застыли в изумлении, а потом бросились к лежавшей. Глаза её были широко открыты. Она не дышала — просто умерла. После минуты оцепенения раздался истошный вопль всех наблюдателей, и началась истерика так называемой «виновницы». Прибежали взрослые, вызвали скорую помощь. Как потом показало вскрытие, у девочки было какое-то редкое заболевание сосудов и, казалось бы, не такой уж и сильный рывок за косу привёл к такому трагическому исходу. Разумеется, «виновница», ничего о заболевании не знала, как не знали о нём ни погибшая, ни её родители. «Вот ведь как бывает. Никто и никогда не знает, что будет завтра, — размышляла Лариска, — что будет, к примеру, за тем поворотом». И всё же кто-то должен знать. Видимо, это называется «судьба». А что было бы, если бы драки той не случилось. Возможно, что девочке предстояло умереть в скором будущем от этого заболевания, а возможно, ничего бы и не произошло, «переросла бы», как говорят. Вряд ли конечно такое возможно по отношению к голове и сосудам. Но наверняка этого не знает никто. Всё же голова, ничего исключить нельзя, вот и медики так говорят. Так размышляла Лариска, перелистывая страницы «худенького» дела. А что там расследовать-то?

Дело то, разумеется, прекратили в связи с отсутствием состава преступления. Какое уж тут преступление? Не убить, не покалечить умысла ведь не было.