За что, Господи? Роман

Лев Голубев-Качура

В книге два небольших остросюжетных романа как-бы связанных одной темой – драматическими перипетиями жизни.Первый: охватывает период от ВОВ до наших дней, и как она, война, повлияла на жизнь людей в будущем. Это драма.Второй: о современной девушке, окончившей институт. Она влюбляется в лётчика полярной авиации. Летит к нему на собственную свадьбу и узнаёт…

* * *

Когда вернулся дядя Юра, Николай не заметил. Просто в его воспоминания постепенно стали вкрапляться какие-то посторонние звуки — вздохи, хриплое покашливание, поскрипывание кровати и, приглушённое бормотание. А затем и вовсе кто-то затряс его за плечо.

Николай открыл глаза и непонимающим взглядом обвёл окружающую его обстановку.

В помещении было полутемно, и он не сразу сообразил, где находится. Над ним нависала чья-то лохматая седая голова, и беззвучно шевелила губами. Кажется, эта голова что-то говорила, но что, он понять не мог…

Постепенно сознание начало проясняться и, сев на койке, он расслышал:

…вот я ему и говорю, нельзя, мил человек, хотя ты, конешно, полицейский чин и представляшь власть, так ведь инструкция не дозволят…. Инструкция!

А он не слушат, одно трындит: «Я пару кругов прокачусь и всё. — Тебе, старый хрыч, жалко самолётов, что ли.»

Наконец до Николая дошло: он же арестован, и закрыт как убийца кого-то в тюремной камере, а этот лохматый дед — его сосед по камере, и что-то обиженно ему рассказывает, пытаясь то ли его, то ли себя, в чём-то убедить.

Дядя Юра, вспомнил Николай имя лохматого дедка. Вроде бы так он просил его называть, когда знакомились, или я ошибаюсь…? Да, нет, не ошибаюсь.

— Я что-то не пойму, вы о ком говорите, дядя Юра? — рискнул назвать его этим именем Николай, и заодно пытаясь понять, о чём, собственно, или о ком, идёт речь.

— Так ты, чай, совсем не слушал меня, мил человек. Я тебе, значит, всё в подробностях описую — за что в кутузку попал — а ты, навроде как, не слушаешь…, в своих мыслях застрял, тоись, я хотел сказать…, как-бы вдушевном расстройстве находисся…

— Похоже на то, дядя Юра, похоже на то, — сокрушённо признался Николай, и для убедительности даже развёл руки. — Вы не могли бы рассказать всё… с самого начала, — попросил Николай, чувствуя, что деду ой, как хочется поделиться своим горем с соседом.

Вероятно, дед принял меня за благодарного слушателя, подумал Николай и, по простоте душевной решил поделиться своими делами-заботами. Да и куда мне деваться? Из камеры не убежишь, и от соседа не отгородишься…

Он знал таких людей. Пока не выложат всё — не выпустят из своих цепких рук. Им крайне необходимо довести свою мысль до конца.

…Так, я ему и говорю, — послушай мил человек, хучь ты и власть, не прерываясь, продолжил сосед…

— Подождите, дядя Юра, — не дал он деду докончить фразу. — Вы с самого начала постарайтесь, а то я могу чего-то не понять…. — Потом вы начнёте на меня обижаться…

— Так я и пытаюсь в подробностях тебе всё доложить, как было-то…

— Дяядя… Юра…, да подождите вы, я же не отказываюсь вас послушать, давайте с самого-самого начала, с того момента, как Вы сказали…

— Ага. Так я ж с самого-самого начала и хотел. А ты, мил человек, всё дядя Юра, да дядя Юра! Только мысль перебиваешь, — обиделся старик. — Ты лучше не перебивай и не лезь «Поперед батьки в пекло», ты слушай!

…Так вот, значит, дежурство у меня проходит в Центральном парке Культуры и Отдыха, вновь начал он свой рассказ, я давно там работаю — сторожем. Всё какая-никакая прибавка к пензии. Ну, чай, сам знашь! На молочко там… с мягкой булочкой, на сметанку…

Ну, вот. Заступил я, неделю тому назад на смену, ну, тоись, принял инвентарь по описи…

— Какой инвентарь у сторожа? — удивлённо поинтересовался, Николай.

— Тоись, как это, какой? Ты что, Коля, в парке нашем никогда не был? — подозрительно покосился дед на него. Какой, какой?

— Да был я в парке! Много раз был.

— А, что же тогда спрашиваешь, какой инвентарь? Обнаковенный инвентарь: колесо обозрения — раз, — и дядя Юра стал загибать искривлённые артритом пальцы, — энтот, как его…, ераплан — два, горки разные значица, качели — двух сортов, и ещё много чего. — Ка-ко-й инвентарь…? — опять оскорбился дядя Юра…. Скажешь тоже…. Ты, слушай, да не смей перебивать…

…Зашёл я, значица, к себе в сторожку, почаёвничать с устатку, продолжил дядя Юра свой рассказ-быль, откуда ни возьмись — полицейский. Ты, говорит, сторож здешний? Ну, я — отвечаю. Вот, говорит, хочу я на самолёте прокатиться…, испытать, как оно там, наверху, в воздухе? Не могу, говорю я ему, инструкция не позволят. Какая-такая инструкция? — заругался он.

Ну, я ему и говорю: «Билет надоть приобресть».

Так ты бы, дед, сразу так и сказал, опять говорит он, и достаёт из карманов непочатую бутылку…

— Вот ты скажи, Николай, — могу я в таком разе отказать хорошему человеку? Он меня уважил? Уважил! Должон я ему тоже уважение оказать? Должон…

На мгновение дед прервал свой рассказ и взял Николая за руку.

Подержав секунду-другую, отпустил и, продолжил:

…Пришли, значица, мы к ераплану, садится он в энтот самый ераплан и приказывает: «Давай, запускай мотор на полную мощь! И смотри, чтобы ветер у меня в ухах свистел! А то пожалеешь, чёрт нечесаный, что со мной связался!»

Ну, я чего? Я, конешно, маненько испужался — государственный человек ведь приказывает, при погонах, не какая-нибудь там вошь мелкая, вроде тебя или меня скажем, но понимашь какое дело — у меня инструкция!

— Не, не могу, — говорю я ему, — извини, не положено! Ты меня не пужай!

— Как так не могу? — закричал он мне с ераплана. Я тебе за билет заплатил? Заплатил! Так что, давай, включай свой «ераплан» и не морочь мне голову.

— Не могу, — опять я ему говорю. Не могу и всё, хучь режь меня на мелкие-мелкие кусочки…

Николаю стало интересно, чем же закончится экспериментальный полет на самолёте, охочего до дармовщины мелкого полицейского чина? И он стал слушать более внимательно.

…Ты, говорю, инструкцию нарушашь, продолжил свой рассказ дядя Юра. Надобно ремнями пристебнуться, а то выпадешь невзначай, разобьёсси, а мне отвечай? Нетути. Мне отвечать за тебя не хочется, мне ишшо пожить охота, да и старуха моя ругаться будет…

Ну-к, застебнул он, значитца, всю портупею — я за ним наблюдал строго: в нашем деле, Коля, соблюдение инструкции — главное дело, не то што как у некоторых других…

Николай уже еле сдерживал смех. Ситуация складывалась трагикомическая. Он чувствовал — добром эта полицейская затея не кончится, а дед был краснобай, каких поискать.

…Включил я, значитца, моторы на полную мощность, дальше вёл свой рассказ дядя Юра, он, значитца, сделал два круга. Слышу — кричит и рукой машет, навроде как, ты иди себе, иди, а я ещё покручусь малость.

Я сразу здагадался — пандравилось ему шибко летать. А то што лицо зелёное, так энто могет с непривычки к полёту, а могет быть луна своё отражение имела, ну, хучь бы от ераплана, или дерев.

Ну, раз он доволен, я, знамо дело, пошёл к себе в сторожку…, не буду же я спорить, ежели за билет заплочено сполна, и он сам меня отпустил.

Ну, выпил я маненечко, не пропадать же честно заработанному угошшению-то, огурчиком закусил…: у меня ещё с прошлого дежурства два штуки солёненьких припрятано было. Потом…, ишшо маненечко приголубил…, потом…, кажись, уснул, не помню…

Проснулся я от какого-то шума на моей территории. Дай, думаю, погляжу, кто это на моей подотчётной территории буянит? Выхожу и, что ты думаешь, вижу? А вижу я Коля настоящие страсти Господни…, куды там в кине! Представляшь, стоят две полицейские машины, а чуть подале скорая помощь — красно-синие огни так и мигают, так и мигают, будто на ёлке новогодней, а вокруг народишшу, не сосчитать…!

Што за наваждение такое у меня перед глазами, никак не пойму?

Подхожу я, значитца, к народу и спрашиваю: «Што такое могло случиться на моей, строго охраняемой, территории?» Один парнишка, такой лохматый, и до того рыжий, што страсть, оборачивается на моё вполне законное недоумение и так, знаешь, со смехом, отвечат: «Да, тут, дед, кино! Один полицейский решил бесплатно на самолёте полетать… Вот и полетал!»

Ну, тут мне ка-а-к вдарит в голову! Господи! Так это ж мой полицейский! Я же про него совсем забыл! Ох, божеж ты мой, вот напасть-то на мою седую голову!

Пробираюсь я, значитца, поближе, чтобы рассмотреть «дело рук своих» — лежит сердешный, то ли живой, то ли совсем мёртвый, не шевелится. Врачи брезгуют к нему прикасаться — с ног до головы облёванный и дерьмом обгаженный, ажно до меня евоная вонь дошла…

Николай долго сдерживал смех, а тут не выдержал, захохотал во всё горло. Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ха-ха-ха!

Он хохотал так, как никогда в жизни до этого, не хохотал! Хохотал до колик в боку! Хохотал так, что обо всём на свете забыл, и по его небритым щекам от неудержимого смеха градом катились крупные слёзы.

Прекратить шум в камере! — послышался из-за двери окрик, и тут же заскрежетал ключ в замке.

Глава одиннадцатая

НИНА

Хозяин ушёл, и больше никто не мешал ей работать. Как говорят — «Без хозяина перед глазами, работается легче». Начался обыкновенный, будничный рабочий день. Перед её глазами проходили молодые люди и старички-пенсионеры, добрые и злые, смешливые — любители по поводу и без повода позубоскалить и, зацикленные на своих болячках нытики.

С «последними» — работать было намного сложнее. Они капризничали, не воспринимали полезных советов и считали, что — все и вся должно крутиться вокруг их персон. С такими покупателями ухо нужно было держать востро. Того и гляди нарвёшься на неприятности: пойдут жалобы, а то и оскорбления, но Нине не привыкать к такой работе.

За свой долгий срок работы в аптечной системе, она привыкла ладить с ними. Это Люське непривычно и тяжело. Нина частенько видела слёзы на её глазах после «разговора» с такими вот горе-покупателями. Она как могла утешала её, говорила о сложном характере больных, короче — учила профессии.

К концу смены (аптека работала в круглосуточном режиме) Нину начали томить какие-то нехорошие предчувствия. Вот, казалось, придёт она домой, а там ждёт её что-то — ну, совсем нехорошее. Даже повышение в должности с приличным добавлением к зарплате, не могло заглушить охватившего её, тревожного чувства…

Может, Кирилл, опять пришёл домой пьяный, или у Светы что-то не так…? Как там она — в замужестве? Пишет, что всё хорошо, и муж, Николай, её очень любит, а верно ли это?.. Возможно, она скрывает от родителей свои нелады в семье…

А, Боря? Уже месяц от него писем не получали. Как уехал со своим строительным отрядом в какую-то там Тмутаракань….

Господи, спаси и помилуй нас! Избавь нас, Господи, от неприятностей! — просила она ЕГО, вздыхая и украдкой вытирая повлажневшие от набежавших слёз глаза. Хорошо ещё, что в этот час посетителей в аптеке не было. — Господи, спрашивала с тревогой она, когда же моя сменщица-то придёт?

От волнения она не находила себе места. Вот так всегда в жизни, шептала она — когда не очень нужно — всё идёт как по прямой асфальтированной дороге, а вот когда…

* * *

Нина запыхалась, пока быстро, через ступеньку, поднималась к своей квартире. Позвонила раз, потом ещё раз, но почему-то Кирилл не открыл дверь.

Она отперла дверь своим ключом, а войдя в прихожую, услышала лишь звенящую тишину. Только в кухне одиноко тикали настенные часы-ходики.

Квартира была пуста.

Значит, Кирилл опять, как он всегда говорит в своё оправдание — слегка задерживается. Господи! — с болезненной тоской в сердце подумала она — опять придёт пьяный и лыка связать не сможет. Ну, до каких пор это будет продолжаться?!

Разувшись, прошла в кухню, не сразу обратив внимание на белеющий листок бумаги, лежащий на углу стола, а когда увидела, в груди что-то оборвалось. Быстро схватив, поднесла к глазам, а узнав почерк Кирилла, расслабленно вздохнула. Сердце чуть отпустило. Раз смог написать записку, значит не всё так плохо. Хотя…!

Прочитав, Нина задумалась. С какой такой стати, ни с того ни с сего, его понесло в Семипалатинск, к дочери? Объяснения не находилось. Нужно позвонить ей, решила она, уже набирая межгород. После нескольких томительно-длинных гудков, в трубке, словно человек находился совсем рядом, раздалось:

— Алло! Кто звонит? Говорите, я Вас слушаю. Это ты, мамочка?

Услышав спокойный голос дочери, Нина сразу узнала эту её привычку сразу начинать разговор с вопроса — «Кто звонит? Говорите, я вас слушаю».

— Да, это я, мама. Как у тебя дела, доченька? — поинтересовалась она, — всё в порядке?

От волнения горло, казалось, перехватило спазмом, и от этого ей трудно было произносить слова.

…Доченька…, папа у вас…, уже приехал? Дай… ему трубку.

— Ой, мам, ты чего? Откуда тут папка? Ты чего звонишь-то? Случилось, что? — зачастила Светланка…

В трубке, словно горох, посыпались беспокоящиеся о родителях вопросы.

— Света, он записку оставил, что поехал к тебе, — выдавила из себя Нина, — а ты говоришь, что его нет. Может, случилось в дороге что?

— Мама, ну что ты, как маленькая. Посмотри на часы. Он же выехал, скорее всего, последним рейсом… Ещё целый час до прихода автобуса, а потом… пока доберётся на городском автобусе — минимум ещё полчаса.

— Ладно, доча! Говоришь, у тебя всё хорошо? Муж не обижает?

— Ну, что ты мама такое говоришь! Он любит меня, и в больнице у меня всё — о, кэй!

— Ну, слава Богу, что у тебя всё нормально, а то, знаешь, что-то на сердце тревожно. Так и ноет, так и ноет. — Ты, доча, как только папа появится, сразу мне перезвони. Ладно? А то я волнуюсь за него…. И чего это он поехал…?

— Мамочка, ну, конечно, я перезвоню. Ты не беспокойся. Как только…

— Свет, а твой Николай дома? Дай, я с ним парой слов перекинусь.

— Мам, он ещё не приехал с работы. Я сама никак его не дождусь. Ужин готовлю…

— Ладно, не буду тебя отвлекать. Раз у тебя, Света, всё нормально, я отключаюсь. — Но ты не забудь, как только папа появится, обязательно перезвони мне. — Ты, доча, поняла?

— Хорошо, хорошо, мамочка. Конечно, позвоню. Ой! Что-то подгорает!

Нина немного успокоилась, но полностью тревога не ушла. Она знала это состояние — как перед летней грозой: всё в природе вдруг затихает, на деревьях не шелохнётся ни один листочек, всё живое прячется. В воздухе появляется одуряющий аромат цветущих трав — воздух, казалось, густеет, и дышать становится тяжело. Такое ощущение, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, так и кажется, воздух превратился в жидкое, бесцветное, пахучее желе.

А вверху, низко над головой, тёмно-синие тучи, медленно-медленно переваливаясь с одного бока на другой, стреляют стрелами-молниями. А затем, где-то далеко-далеко, вдруг послышится глухое ворчание, как-будто огромная собака, оскалив зубы, предупреждает — не подходи! Укушу!

И это рычание, всё ближе и ближе приближаясь, постепенно переходит в удары по огромному барабану, оглушая всё вокруг. А затем, разразится таким треском, словно одновременно разорвали не меньше сотни простыней, заставляя людей закрывать уши обеими руками, и приседать от ужаса и страха к земле…

И вот стихия набрала полную силу, иии… разбушевалась во всей своей неуправляемой красоте! Сверкают молнии, гремит гром, ветер со свистом гнёт деревья, походя обламывает ветки, а иногда и валит сами деревья. Тучи над головой несутся со скоростью курьерского поезда, а небо полыхает от всполохов ярких молний…

Так и у Нины сегодня. Она всей душой чувствовала приближение грозы, но только одного она не знала — с какой стороны она придёт. И это ещё больше заставляло её тревожиться. Она, в смятении, мысленно, направляла лучи-поиски в разные стороны, чтобы определить направление прихода грядущей опасности, но всё напрасно.

Был бы дома Кирилл, продолжала, тревожась, думать она — с ним она, несмотря на его частые появления с работы нетрезвым, она бы чувствовала себя более уверенной, более защищённой. Она была уверенна — он всё ещё любит её как раньше, и готов защитить её и детей от любой опасности.

Зачем он поехал к Светлане? — спрашивала она себя, зачем? Или у него тоже появилось предчувствие опасности? Какой… опасности? Откуда?…Почему именно к Светлане, а не к Борису…?

Она металась по квартире не находя себе места. С тревогой и волнением ожидала звонка от Светланы, от кого угодно, лишь бы прекратилось это её душевное переживание…. И думала, думала!

В начале девятого вечера, когда она совсем уж извелась, позвонила Светлана — папа приехал, сказала она, добрался нормально, сейчас он принимает душ. А вот Николая почему-то до сих пор нет и, знаешь мамочка, я начинаю волноваться. Диспетчер автопарка ничего не смогла ответить — она недавно на смене…

Мама, может мне в полицию позвонить? — с тревогой в голосе спросила она.

Нина не знала, что посоветовать дочери, и чем, какими словами её утешить.

— Света, скажи, он, что, в первый раз так задерживается на работе, или нет?

— Нн-ет! Ты знаешь, мамочка, у него такая трудная-трудная работа…. Он так устаёт.

— Тогда подожди тревожиться. Может у него, действительно, на работе что-нибудь стряслось…, ну, авария там, или ещё что-нибудь? Ты же сама говоришь, что он не в первый раз так задерживается…. Придёт, объяснит.

— Хорошо. Но я, мам, волнуюсь за него…. Раньше не волновалась, а сегодня…

В трубке послышался щелчок, а затем частые, короткие гудки. Светка отключилась.

Ну, Слава Богу, Кирилл доехал. С ним всё нормально…. С этой стороны опасность не угрожает — высчитывала она, отбрасывая известные элементы, как выводящий новую формулу, математик.

Но… всё-таки, зачем, и… главное, почему так неожиданно помчался он к дочери? Он раньше никогда так не поступал. Если появлялась необходимость какой-нибудь поездки, он всегда ставил её в известность заранее, а к дочери они вообще собирались вместе съездить…, нагрянуть, так сказать, нежданно-негаданно на Новый год. То-то переполоху наделали бы!

Очень уж хотелось им с Кириллом на зятя поглядеть, продолжала она перебирать возможные причины своей тревоги. Светка, по её словам, души в нём не чает! Так уж она его расхваливает, так расхваливает…. А, он…, как он к ней относится?

Господи, Боже, ты мой! Ну, почему у меня на душе так скверно? Почему?

Нина, не разбирая постели, не раздеваясь, легла сверху на покрывало. Мысли продолжали тревожно роиться в голове словно пчёлы, то перелетая с одного цветка на другой, то…, и совершенно неожиданно «провалилась» в тяжёлый сон…

Ей снилось, как они с Кириллом впервые познакомились на автобусной остановке. Как он налетел на неё, и как они упали под общий смех стоящих вокруг людей…

Она совершенно случайно оказалась в том месте. Просто у неё в кармане лежал пригласительный билет на лекцию в пединституте, и она ждала автобус.

…После их, такого курьёзного знакомства, они стали проводить вместе много времени. Кирилл, встречаясь с ней, часто повторял: «Знаешь, Ника, нас свела сама судьба».

Он с первых часов их знакомства не называл её Ниной, или Нинкой, он называл её Никой — богиней победы! Почему?

Он не объяснял ей — просто называл, и всё. А ей нравилось, что он так называл её.

А затем сон перенёс её в другое время. Время, когда они уже поженились, и он, посмеиваясь иногда, говорил: «У нас, Нинок, папаша, наверное, один был. Ну, сама посуди — ты Владимировна, я Владимирович. А? Каково! Интересно, где это мой, никогда не виденный мной папочка, тебя нагулял?»

Нина за словом в карман не лезла, на шутку отвечала шуткой: «Это тебя мой папенька с кем-то нагулял!» И они вместе весело смеялись.

А затем, продолжая «задирать» друг друга, вдруг замолкали на полуслове от внезапно нахлынувшей, всё затопившей страсти.

Кирилл подхватывал её на руки и нёс в спальню. Лихорадочно сбрасывая на пол одежду, падали на кровать и долго, с наслаждением, занимались любовью…

Нина, закрыв глаза, часто дыша и постанывая, млела от счастья и удовольствия…

Разбудил её какой-то ненормальный водитель автомобиля, решивший среди глубокой ночи отрегулировать сигнал. По-видимому, там что-то замкнуло, и на весь квартал раздавался душераздирающий рёв. Вот, придурок! — решила она. Время три утра, люди спят, а он… вздумал с машиной ковыряться.

Вставать было ещё рано и Нина, раздевшись и разобрав постель, легла досматривать сон.

Но вместо сна её опять одолели мрачные, тревожные мысли. Чтобы избавиться от них она решила как-бы продлить сон, вспоминая последующие события, но память, самостоятельно, не подчиняясь её воле, сделала скачок и перенесла её на сорок с лишним лет назад, в то далёкое, смутное прошлое, о котором она почти начала забывать…

* * *

«Сознательно» помнила она себя с момента, когда вместе с мамой, стоя на крутом берегу Иртыша, напротив дебаркадера, впервые в жизни увидела пассажирский пароход, подходивший к причалу. Ей он очень понравился: весь-весь белый и с красными спасательными кругами. Из высокой трубы клубами валил чёрный густой дым…, а потом пароход как загудит — ууу-гу-гу! Нина очень испугалась. Она спряталась за маму и прижалась к её ноге.

«Глупенькая, ласково сказала мама, чего испугалась — это он здоровается с тобой. Посмотри, никто не боится».

Нина выглянула одним глазком и, правда, никто не боялся. Все махали руками и ждали, когда пароход причалит к дебаркадеру и совсем остановится. Огромные красные колёса, огромные-преогромные, сначала стали медленно крутиться, а потом Нина услышала, как пароход, сказав напоследок «Чоп-Чоп, уф-ф-ф», остановился.

И все, кто был на берегу и на дебаркадере, бросились бежать к пароходу.

Особенно быстро бежали дяденьки с бидонами и вёдрами. Нина очень удивилась — неужели у них дома нет воды? Вот же речка, совсем рядом, и водопроводная колонка, если надо, тоже близко, на «Стрелке». Странные какие-то эти дяденьки…. И, словно это ей ответили, услышала, как мама пробурчала: «Вот чёртовы алкаши, всех растолкали!», а соседка, тётя Люба, добавила: «Паразиты! Ты только глянь, Верка, как наши деревенские мужики за пивом попёрли! На работу бы так торопились»

Прошло немного лет и Нину повели в детский садик. Ничего особенного ей, из всей детсадовской жизни, не запомнилось. Они пели какие-то песни, скакали вокруг ёлки, но… вот один эпизод врезался в память надолго, навсегда…, до конца жизни…

Им дали на обед макароны с маленькими мясками (через год или два, она узнала название — «макароны по-флотски»), и вкусный-превкусный компот, её любимый, с сушёными грушами.

Ей очень понравились макароны. Она всё съела и попросила добавку. Рядом с ней сидел Ромка и ковырялся в тарелке, а из носа у него текло. Воспитательница отобрала у него тарелку и, сказав: « Не хочешь, есть?» — подсунула ей. Нина очень обиделась на воспитательницу и, выскочив из-за стола, убежала из детсада.

Она бежала, спотыкалась и падала, слёзы обиды заливали глаза, а за ней гнались и воспитательница, и нянечка, и даже сама заведующая.

Нина побежала не по главной улице, а более короткой дорогой, по тропинке, идущей вдоль берега Иртыша. Перебегая по хлипкому, из двух досок, пружинившему под ногами мостику, перекинутому через ручей, бегущий с гор и впадавший в реку, она не удержалась и плюхнулась в ледяную, даже в середине лета, воду.

Вытащил её из ручья, сосед — дядя Вова, случайно оказавшийся здесь.

Потом Нина почти месяц болела. У неё признали менингит. Вылечившись, она вернулась в детский сад, но обида на воспитательницу, подсунувшую, от жадности, чужие объедки, осталась, и Нина никогда-никогда не смогла её простить. Ну не могла и всё!

Даже сейчас, находясь далеко-далеко от того злосчастного дня, она помнила всё до мельчайших подробностей, как-будто это произошло вот только сейчас, только что.

И ещё один небольшой эпизод из того времени, но не связанный с детским садом, запомнился ей.

Как-то мама пошла в районный клуб «посмотреть» художественный фильм, и Нина напросилась взять её с собой. Она первый раз в жизни шла смотреть взрослое кино, и очень гордилась этим. Нина до того загордилась, что даже не стала показывать язык повстречавшейся им на пути подруге, Наташке, а важно прошествовала мимо, держась за мамину руку.

Место досталось им в третьем ряду. Мама посадила её к себе на колени, и Нина стала ждать начала фильма. Пока фильм не начался, Нина с интересом стала осматриваться вокруг: столько людей в одном месте она ещё ни разу в жизни не видела.

Вокруг все разговаривали, а потом она увидела, как тётя-контролёр, держа за ухо знакомого ей мальчика, повела его к выходу. Он вырывался и что-то говорил тёте, но Нина, из-за стоящего вокруг шума, не расслышала, а мама, посмотрев туда же, равнодушно сказала: «Зайца повели».

Нина огляделась вокруг в поисках зайца, но не увидела, и страшно удивилась — откуда в кино могут быть зайцы? А потом поняла, о ком говорит мама. «Какой же это заяц?» — удивлённо спросила она, и решила исправить мамину ошибку, исправить несправедливость. «И вовсе это не заяц, сказала она, это Гриша Пирогов — братик Наташкин, моей подружки!»

Они ещё немного посидели. Она уже начала было скучать, как вдруг услышала, как соседка сказала маме: «Неудобные у нас с вами места, очень близко от экрана — глаза будет резать».

Тут Нина, по-настоящему, испугалась. Ей было жалко своих глаз и, маминых тоже. От испуга она заплакала, и стала просить маму пойти домой, но тут свет выключили, и началось кино…

На экране пошли какие-то закорючки, большие и маленькие — она даже не успевала их рассмотреть, и ей стало совсем скучно. Она ждала картинок, а их всё не было и не было. Так и не дождавшись картинок, она нечаянно уснула.

Разбудила её мама. В зале было светло. «Мама, а когда же будут показывать кино?» — спросила она. «Кино ты, доча, тихо, мирно, проспала. Вставай, соня, пошли домой…»

* * *

Закончив десятый класс Предгорненской средней школы, она уехала поступать в Семипалатинский геологоразведочный техникум — как тогда говорили, по зову души. Сдала все экзамены, но не прошла по конкурсу. Мальчишек, с таким же количеством баллов, всех зачислили на третий курс, а она — девчонка — так сказала всё знающая соседка по комнате в общежитии.

Соседка, более уверенная в себе, объяснила ей, почему произошла такая несправедливость — их не приняли из-за «половой» дискриминации, и предложила: чтобы год напрасно не пропадал, отнеси документы в медицинский техникум. В нём, в это время, должны были сдавать вступительные экзамены абитуриенты второго потока.

Они пошли вместе в приёмную комиссию, и сдали документы. Нина, по какому-то внутреннему наитию что-ли, вложила в документы экзаменационный лист геологоразведочного техникума, с очень даже приличными отметками.

И случилось неожиданное для неё событие: на следующий день её пригласили в канцелярию медучилища и выдали, даже без сдачи вступительных экзаменов, студенческий билет, объяснив, что её зачислили на фармацевтическое отделение, так как на «лечебном» — полный комплект. А ещё ей сказали, если она пожелает, то при первом же освободившемся месте на лечфаке, её переведут на лечебное отделение.

Нина согласилась и, впоследствии, нисколько не жалела, что стала фармацевтом, а не плохим врачом…

Закончив учёбу и получив диплом, она, по направлению, как молодой специалист, вернулась в село Предгорное, и стала работать в местной районной аптеке.

Вероятно, ей повезло. Она была рядом со своими подругами и друзьями, а главное — рядом была мама! Мама, такая добрая и заботливая!

Они продолжали жить вдвоём в однокомнатном, старом деревянном домике на «Стрелке», почти рядом с пристанью. Мама работала на местном молокозаводе. И, частенько, утром, собравшись, они вместе выходили из дома, и шли на работу — она в аптеку, а мама в свой цех — делать сыр и сметану.

Прошло лето, затем, осень, а там уж и первый снег прикрыл землю.

* * *

Как-то Нина пришла в гости к своей подруге по работе, та её настойчиво и неоднократно приглашала к себе, говоря при этом заговорщическим тоном: «Я тебя познакомлю со своим братом, у меня отличный брат, не пожалеешь. Он только что вернулся из армии, и у него нет девушки, я тебе гарантирую».

И так уж она его расхваливала, так расхваливала, что…, Нину, в конце-концов, одолело любопытство, и она согласилась прийти к ним, ну и… познакомиться с демобилизованным солдатом.

Так уж получилось, что Пётр Кайгородов понравился ей с первого взгляда, и они начали встречаться, тем более, что все вокруг нашёптывали — «какая вы замечательная пара! Ты будешь как сыр в масле кататься. У него родители богатые, и дом у них „Дай Боже всем такой иметь“».

Мама тоже уговаривала — «Выходи замуж, да выходи замуж, а то потом поздно будет. Холостых-то парней у нас, в Предгорном, раз-два и обчёлся…»

В общем, совместным хором-приговором Нину сосватали.

Пётр устроился работать шофёром на молокозавод, а через полгода они сыграли богатую свадьбу.

Нина перешла жить к своему мужу, то есть, вошла в их семью. Но с первых же дней её появления в его, вернее, его родителей доме, какое-то странное отношение возникло у новой родни к ней. Ни свёкор, ни свекровь, не сказали ей ни одного ласкового слова. Только и слышала она — «Ты, почему не приготовила ужин? Петя вот-вот придёт с работы, а у тебя нечем его накормить. Или — «Ты плохо ухаживаешь за своим мужем, он пошёл на работу в неглаженной рубашке…»

Нина крепилась, старалась угодить и мужу и свёкру со свекровью, крутилась белкой в колесе по дому и в огороде, бегала на работу, но ничего не помогало. Особенно ей стало тяжело и обидно, когда она поняла, что беременна, и у них с Петром будет ребёнок.

Я ведь тоже работаю, говорила она себе, а его родители целыми днями сиднем сидят дома, палец о палец не ударят и, вместо того, чтобы помочь…

Однажды, доведённая до отчаяния, она пожаловалась Петру, а он…, он презрительно посмотрел на неё, и грубо ответил: «Это мои родители, изволь уважать их», а через день пришёл домой пьяный, и избил её ни за что, ни про что.

От неожиданности, боли и обиды, она даже не могла уразуметь, за что же он её так жестоко избивает, и только старалась прикрыть руками уже заметно увеличившийся живот.

Начались ежедневные издевательства со стороны мужа. Родители только поощряли его в этом. Потом она узнала, у него всё это время была любовница и…, что оказалось самым страшным — до ухода в армию он здорово пил, а его сестра это от неё скрыла.

Его родителям и старшей сестре срочно нужно было женить Петра, чтобы он вновь не запил…, и они выбрали её — молодую, образованную, но совершенно не разбирающуюся в людях, девушку.

Маме она ничего не рассказывала, боясь причинить той боль, да и стыдно ей было. Как могла, прятала синяки. Это оказалось не трудно. Пётр знал как бить, и бил умеючи.

Она жила словно в аду, в вечном страхе перед пьяным мужем и возможностью обнародования её горькой жизни.

А Пётр опускался всё ниже и ниже, скатываясь до алкоголика. Его родители во всём винили её, приписывая ей даже те грехи, о которых она — «Ни сном, ни духом»…

После очередного запоя на Петра напал приступ ревности. Он, выпив, пришёл к ней в аптеку и, увидев, что она разговаривает с покупателем, устроил скандал…

Потом это начало повторяться чуть ли не каждый день.

Оставалось одно — начать лечить его от алкоголизма, но тут появилось препятствие со стороны его родителей. Они категорически были против его лечения, говоря: «Он не алкоголик. Подумаешь, выпил! Все пьют! Будь поласковей с ним, и он не будет пить».

Всё же она смогла, в минуту его просветления, уговорить пойти лечиться. Его родители, узнав, что он согласился, запретили ему ложиться в стационар. Тогда она сама повела его в больницу, а потом, каждый день сопровождала его на медицинские процедуры.

Кажется, помогло — обрадовалась она.

Продержался он месяца полтора после лечения, а затем всё началось вновь. С работы его уволили два месяца назад, и даже разнорабочим никто не хотел его брать. Село — это не город. Здесь все, о всех — знают. Выплыла на всеобщее обсуждение и их с Петром жизнь.

Начались суды-пересуды кумушек, и досужие вымыслы всех без разбора — интересная же тема, чужая семейная жизнь! А тут ещё, от беспросветной жизни с мужем-алкоголиком и его бездушными родителями, от нервного истощения, у неё случился выкидыш, и она не знала — радоваться ей или плакать.

Она настолько была забита и унижена, что ни на какие эмоции у неё уже не хватало сил: она перестала обращать внимание, когда вслед ей оглядывались и говорили: «Видишь вон ту, аптекаршу, довела мужа — запил!».

Сплетни, сплетни, и опять сплетни, разносимые по райцентру, передаваемые вслух и на ушко. Даже сильный человек от такой жизни иногда ломается, что же взять от хрупкой, слабой женщины, совсем недавно начавшей семейную жизнь. Нина — совсем ещё молодая, жизнерадостная девушка, широко распахнутыми глазами смотрящая на мир, и ожидающая от жизни счастья и любви, получила совершенно противоположное!

Каждый день, избиваемая мужем-алкоголиком, и постоянно третируемая его родителями, она в конце-концов не выдержала. Нет, она не стала травиться, резать вены, или кончать жизнь каким-либо другим способом, нет, её разум ещё не настолько помутился. У неё хватило сил, чтобы молча собрать вещи и, сказав ему и его родителям: «Прощайте», навсегда уехать из района в город Усть-Каменогорск.

Глава двенадцатая

КИРИЛЛ

Он не сразу уехал в Семипалатинск. Билеты были только на последний рейс. До отхода автобуса была ещё уйма времени. На рынок возвращаться ему совершенно не хотелось, поэтому он, не долго думая, пошёл домой, благо жили они неподалёку от автовокзала. Несколько шагов и — дома. Повалялся на диване, попил водички, а потом решил написать Нине записку, чтобы напрасно не волновалась.

Взглянув на часы, Кирилл ужаснулся — до отхода автобуса оставалось не более двадцати минут. Быстро выскочил из квартиры и помчался на автостанцию, успев по пути купить несколько пирожков.

Пересекая улицу перед автовокзалом, ему нечаянно вспомнился давно произошедший с ним случай. Он тогда тоже переходил на другую сторону улицы, и вдруг услышал резкую, непрекращающуюся трель звонка трамвая. Не понимая, что могло случиться, он оглянулся и…, на мгновение замер с удивлённо раскрытым ртом. А ещё через мгновение…, бросился сломя голову в бега…

За ним, надрываясь звонком, мчался трамвай, и не по рельсам, а прямо по улице. И ещё он увидел в кабине трамвая вагоновожатую, машущую ему обеими руками и что-то кричавшую ему через лобовое стекло. Казалось, она пыталась сказать ему: «Уйди с дороги придурок, не видишь что ли, трамвай едет!» Тут, как назло, он споткнулся и упал…

А трамвай всё ближе и ближе!

Тогда Кирилл, совсем потерявшись от страха, не вставая, на четвереньках помчался от него…

Страшная по своей красоте картина, усмехнулся Кирилл, вспомнив этот случай: он, тогда, быстро работая руками и ногами, на четвереньках, словно заяц от легавой, мчался вдоль по улице, а за ним чесал трамвай, и верещал. Народу собралось…, как на цирковом представлении. Все, раскрыв рты, с огромным удовольствием глазели на его «спринтерский бег на четвереньках» от трамвая.

Когда трамвай всё же остановился, он поднялся, а к нему, вся зелёная, как лягушка на болоте, подбежала вагоновожатая, и давай его костерить: «Идиот ненормальный, ты что совсем ослеп, трамвай пропустить не можешь?!» А он, весь побледневший от страха и непонимания происходящего, ей отвечает: «Так, трамвай же должен по рельсам бегать. Они воон где», и показал пальцем, где должен ездить трамвай. А она, вдруг, как зарыдает и…, говорит: «Третий день самостоятельно езжу. До сих пор всё хорошо было, а тут он как взбесился, когда увидел тебя: я его останавливаю, а он не слушается, за тобой гонится… Ты, наверное, часто без билета ездил, вот он и узнал тебя, зайца-безбилетника, решил наказать…».

Извините, говорю ей, дамочка (а у самого губы от непрошедшего ещё страха были, наверное, белые и тряслись), я женился недавно, так что, нечего за мной гоняться, хотя бы и на трамвае…

Тут она опять, как зарыдает, как закричит: «Дурак! Дурак! Настоящий дурак!

Кириллу повезло. Нет — дважды повезло! Во-первых — автобус, который его вёз, был венгерский «Икарус», во-вторых — место было у входной двери. Здесь было посвободнее ногам, прохладнее, и Кирилл, с удобством разместившись, откинул голову на подушку подголовника, и почти сразу же уснул.

Проснулся он только при подъезде к Семипалатинску, выспавшийся и отдохнувший.

Зайдя на автостанции в туалетную комнату, он умылся и тщательно почистил зубы, убирая запах перегара. Не дай Бог, Светка унюхает!

Они с Ниной тщательно скрывали его загулы. И ещё раз ему повезло — остановка нужного ему автобуса, в сторону православной церкви, располагалась рядом с автовокзалом.

Так, на полосе везения, он впервые нажал кнопку электрического звонка нового Светкиного дома, теперешнего её дома — дома её и Николая, их зятя.

* * *

На следующее утро, войдя в огромную залу, первое, что он увидел — зарёванную Светлану, примостившуюся на мягком диване, и вытиравшую слёзы кулачком.

Да, среди белой с позолотой прекрасной мебели, освещённая утренними лучами солнца, сидела его ласковая, нежная дочь, похожая на жемчужину в раковине, и плакала. Слёзы текли по её щекам, и падали-падали, капля за каплей, а она не успевала их вытирать.

В таком состоянии Кирилл ещё никогда не видел свою любимую дочурку, и это выбило его из колеи, заставило гулко забиться и сразу же заныть, сердце.

Что-то часто у меня стало пошаливать оно — мелькнула тревожная мысль и, не дождавшись её окончания, он бросился к дочери, обнял, и стал нежно гладить по голове, как в детстве, успокаивая:

— Светочка, дочка, что случилось, маленькая моя? — совсем разволновался, Кирилл. Скажи папе! Какое горе у тебя приключилось? Может муж обидел? — почему-то сразу подумал он.

— Пап-поч-ка…. Мил-ленький…, — сквозь слёзы, заикаясь, пыталась говорить она. Ник-ник-колая…, — она опять громко зарыдала, так и не закончив говорить, что же случилось с её мужем.

— Да что случилось-то с твоим Николаем? Ну, успокойся, доча, перестань плакать, а то я так ничего не пойму, — уговаривал он её, продолжая гладить по голове.

Но объяснения так и не дождался — Светлана продолжала рыдать.

Больше не задавая вопросов, он тихо сидел приобняв её и ждал. Ждал, когда его дочь, его любимица, его светлячок, хоть немного успокоится.

Постепенно слёзы перестали литься по её щекам, и она, пошмыгав носом, более-менее связно смогла поведать о случившемся.

То, о чём она рассказала, было как гром среди ясного неба:

Она уснула под утро, так и не дождавшись Николая, или хотя бы звонка от него. Разбудил её какой-то посторонний звук, ворвавшийся в совершенно кошмарный, тяжёлый сон. Вначале она не поняла, что это так настойчиво трезвонит рядом с ней.

Потом, пробившаяся в ещё затуманенное сном сознание, мысль, подсказала — телефон…. Рядом с ней надрывался телефон. Казалось, он пытался достучаться до неё, разбудить её сознание — он говорил, он кричал: «Послушай меня, послушай, я хочу сообщить тебе очень важную весть!»

Она схватилась за трубку, как утопающий хватается за соломинку, но та выскользнула из её, сразу повлажневших от волнения и откуда-то появившегося страха, рук. Наконец она подобрала её и, севшим от волнения голосом, спросила:

— Коля, это ты?

И зачастила, зачастила, захлёбываясь словами, и торопясь сразу всё сказать своему Коленьке, не давая ему вставить хоть одно слово.

…Коля, ты где? Ты, почему не приехал домой? Что случилось? Я вся испереживалась и переволновалась! Что-нибудь случилось на работе? Ты не заболел? У тебя всё в порядке? Когда придёшь?

— Мне, папа, не было дела, до какой-то там, грамматики и правил построения речи — мне необходимо было знать, что случилось с моим любимым человеком? Не угрожает ли ему какая опасность и, могу ли я, вот прямо сейчас, в данный момент, помочь ему? — рассказывала она отцу. — Пойми меня правильно…

…Да, папа, мне, действительно, звонил Николай, продолжила она, всхлипывая. Его голос я бы узнала из тысячи голосов. То, что я поняла из его слов, повергло меня в неописуемый ужас. На какой-то миг я даже потеряла дар речи, и только могла беззвучно шевелить помертвевшими от волнения, губами…

Её Николай, её кровиночка, сидит в тюремной камере за какой-то наезд на человека…. Но, папа, этого не может быть!!! Это какая-то ошибка полиции! Она сейчас, вот только чуть-чуть успокоится и приведёт себя в порядок, поедет к самому главному начальнику, и объяснит ошибочность их обвинения! Да она поднимет весь народ в автопарке и защитит мужа!

— Света, дальше-то, что? Что говорил твой муж, объяснил что-нибудь?

— Дальше?

Казалось, дочь не сразу поняла вопрос отца и, подняв покрасневшие от слёз глаза, замолчала…

— Ааа… дальше… Что, папа, дальше?

— Что сказал тебе Николай? Ведь он же говорил что-то, не молчал?

— Аа-а… Николай рассказал мне, что с ним случилось, и попросил принести смену белья и…, позвонить в автопарк, Зине, это его секретарша, чтобы она отложила намеченные на сегодня встречи, и попросила его зама, прийти к нему в полицию для разговора. Не переживай, сказал он прощаясь, я ни в чём не виноват. Верь мне!

Папа, я ему верю. Верю, как… самой себе. Верю безоглядно, ни на секунду не сомневаюсь в его невиновности. Мой Коля не может совершить ничего плохого…! Вот почему я плакала, папа.

И крупные, величиной с горошину, светлой и чистой девичьей души, слёзы, вновь безудержно, словно два ручейка, потекли из её изумрудных глаз.

— Даа…, только и смог произнести Кирилл, выслушав рассказ дочери.

— Ну, что мне делать, папа?! Я так волнуюсь!.. Даже представить себе не могу, сквозь рыдания, прерываясь на каждом слове, спрашивала и просила совета она у отца. — Николай…, мой Николай среди преступников!

— Света, посиди тихо, успокойся, ладно? Мне нужно… подумать.

Они сидели рядом, молча, отец и дочь, и каждый думал о Николае, о так неожиданно посетившем этот прекрасный дом горе и, что может их ожидать в будущем.

Кирилл, не зная подробностей дела, не мог предложить какой-либо план действий. Для его составления необходимо знать подробности, которые дочь поведать ему не могла. Значит? Значит, нужна встреча с Николаем — это, во-первых. А во-вторых…, желательно, ознакомиться с материалами дела.

Далее…. Я совершенно забыл расположение и направление улиц города, тем более, что город, за тридцать с лишним лет, здорово изменился. Поэтому, что? Поэтому, необходимо приобрести карту города и, поможет мне в этом Светка…

Мозг, много лет бездействовавший из-за отсутствия умственной работы, и почти ежедневного отравления алкоголем, медленно просыпался. Кирилл чувствовал, как от напряжения начало ломить в висках, и даже показалось ему на какое-то мгновение — извилины мозга зашевелились.

Давай…, давай! Шевелись! Работай! — стал подгонять он мозг. Хватит, побездельничал! Видишь…, у дочери… вон какое горе-несчастье. Может вообще без мужа остаться.

Так, в тишине, и при общем молчании, только изредка прерываемом тяжёлыми вздохами всхлипывающей дочери, они просидели минут десять-пятнадцать.

— Света, ты сначала в больницу сходишь? — поинтересовался Кирилл, когда дочь немного успокоилась, или сразу поедешь… в тюрьму, к мужу?

— Я отпросилась у заведующей до обеда. Она меня подстрахует. — Папа, поедем сразу к Николаю, а то я умру от беспокойства. Я только приведу себя в порядок, и соберу кое-какие вещи для него…, ну, что он просил. Ты подожди, я быстро.

* * *

Кирилл, а следом и Светлана, вышли из дома. Уже находясь на крыльце их догнал настойчивый зуммер телефона.

Светлана бросилась назад, чуть не споткнувшись об порог.

— Алло! Кто звонит? Я слушаю вас!

Донёсся до Кирилла взволнованный голос Светланы.

…Говорите же! Я вас слушаю…

Некоторое время Кирилл ничего не слышал, затем, до него донеслось возмущённое: «Да, как вы смеете!» И через мгновение в дверях дома показалась дочь. Лицо её было бледно и сердито.

— Света, в чём дело? Кто звонил, если не секрет? Николай?

— Знаешь! Знаешь…, — она на мгновение замолчала, — звонил какой-то тип, по голосу мужчина…. Его голос мне совершенно не знаком…. Во всяком случае, я его не узнала. Это совершенно чужой человек. Он…, он…

— Не тяни, Светлана, говори толком, что он тебе сказал?

— Ой, папочка! Сначала в трубке была тишина, а когда я повторила вопрос «Кто звонит?» — он начал говорить такие…, такие…, странные… слова…

— Я рассержусь, Светка! Чего мямлишь? Быстро всё рассказывай!

Кирилл не на шутку встревожился. Что могли сказать его дочери по телефону такого, что так возмутило её. Вон, как рассердилась, аж вся побледнела.

— Он, папа, спросил: «Ну, как, красавица-недотрога, весело тебе…? То ли ещё будет!».

— Больше он тебе ничего не сказал? Он тебе не нагрубил?

— Нет. Я подождала, может он ещё что скажет, но он только дышал в трубку, и… молчал.

— Странно…. У тебя, что, появились личные враги? — обеспокоился Кирилл.

— Ну, что ты папа такое говоришь. Откуда? В моём-то возрасте и, враги.

— Свет! А, может…, что-то у Николая? Ты случайно ничего такого не слышала? — на всякий случай, поинтересовался Кирилл. Или…, он что-нибудь рассказывал?

— Не зна-ю-ю! Коля ничего такого не говорил. Если бы что-то было, он обязательно мне бы рассказал. У нас с Колей друг от друга секретов нет.

— Ладно, разберёмся!…В какую сторону нам топать?

Кирилл взял дочь под руку и направился к воротам.

* * *

Свидания с Николаем им пришлось ждать больше часа. Кирилл почему-то не имел права на свидание, поэтому по кабинетам пришлось бегать Светлане. Наконец, Николая привели.

В несвежей рубашке и помятом костюме, да к тому же ещё и не бритый, он выглядел уставшим и намного старше своих лет. Под глазами, несмотря на его возраст (что такое тридцать семь лет для мужчины), набрякли тёмные мешки. Сейчас ему можно было смело дать все сорок пять, но увидев в кабинете Светлану, глаза его повеселели и он даже, казалось, помолодел.

Вот, что делает с человеком любовь, подумал Кирилл.

Кирилл смотрел, как Светлана бросилась к мужу, как начала его целовать, и у него защемило сердце от жалости к дочери, и пока ещё незнакомому ему, зятю. Ах, моя доченька! Девочка моя…! Не успела насладиться жизнью и, такой удар…

Нет, продолжала виться мысль дальше, не могла наша дочь выбрать себе в мужья плохого человека, не могла. Она всегда умела разбираться в людях. Наверное, поэтому и выбрала она трудную профессию врача — престижную, но трудную профессию, если к ней относиться добросовестно.

— Светлана, может… ты прервёшься на время, и представишь меня своему мужу? — решил напомнить о себе Кирилл, и сделал несколько шагов в их сторону.

— Ах, да. Извини папа. — Коля, — Светка, с трудом оторвавшись от мужа, протянула в сторону отца руку, — это мой папа. Познакомьтесь!

Кирилл и Николай, одновременно протянув навстречу руки, испытующе поглядели друг на друга.

Рукопожатие, как определил Кирилл, у Николая было энергичным и твёрдым. Сильный характер, решил он. Такой не сломается. Надеюсь, выдержит временные трудности, если, конечно, не виноват. Ничего, что сейчас неважно выглядит, в конце-концов, кого тюрьма красила?

— Здравствуйте, Кирилл Владимирович. Рад с Вами познакомиться…, давно хотел…, только вот… не здесь конечно, и… не в таком непрезентабельном виде.

— Здравствуй, Николай! Светлана много о тебе рассказывала, жаль только — по телефону. Ну, да, ничего. Надеюсь, всё образуется в вашей жизни.

— Я тоже очень на это надеюсь…, очень!

— Сколько времени тебе дали на свидание? — поинтересовался Кирилл у зятя.

— Минут пятнадцать, не больше, — ответил он, и опять посмурнел.

— Света, ты посиди тихонько минут пять-десять, — попросил Кирилл дочь, мне нужно переговорить с твоим мужем, а потом я вас оставлю наедине. Хорошо?

— Да, папа. Я могу отойти, чтобы вам не мешать. Но даже не пошевелилась, чтобы разжать руки и выпустить мужа из объятий.

— Расскажи мне, Николай, всё, о чём говорил следователь, какое выдвинул обвинение…. Коротко, но, не упуская ключевых моментов. Сможешь?

— Да.

И Николай приступил к рассказу.

Кирилл внимательно слушал, изредка поглядывая то на него, то на дочь, а потом неожиданно, как всегда раньше делал, пристально, заглянул зятю прямо в глаза. Этот приём сбивал человека с подготовленной заранее речи и, если человек лгал, заставлял отводить взгляд.

Николай выдержал взгляд, ничуть не теряясь, и не теряя нити повествования.

Не врёт, решил Кирилл, но нужно ещё Светку более подробно расспросить. Может, ещё что-нибудь выужу.

Эти мысли, идущие параллельно слушанию, ничуть не отвлекали его, а только помогали выстраивать логическую цепочку последующих действий. Наконец Николай замолчал, вопросительно поглядывая то на него, то на жену, как бы спрашивая — ну, что скажете, особенно вы, тесть? Видок то у вас, наконец-то объявившийся тесть, не ахти какой респектабельный. Ехал-то к дочери с зятем знакомиться, мог бы и поприличнее одеться, ведь первая встреча всё-таки…

Кирилл всё это читал у него на лице, в его глазах, словно в раскрытой книге, и понимал — сейчас, в такой ситуации, у зятя нервы натянуты как гитарная струна. Не стоит обижаться, да и место не располагает. Нужно держать себя в узде, и не обращать внимания на некоторую недоверчивость и критичность ко мне. Придёт срок — выйдет отсюда, тогда и поговорим за чашкой «чая».

— Не помнишь фамилию следователя, ведущего твоё дело? — поинтересовался Кирилл, когда зять закончил своё горькое повествование.

— Кто будет вести дело, не знаю, а первый допрос проводил Акишев Ерлан Абзалович.

— А номер кабинета, где тебя допрашивали, случайно, не запомнил?

— Не пойму, зачем вам все эти подробности? — пожал плечами Николай.

— Коленька, — вступила в разговор Светлана, — папа не из праздного любопытства спрашивает. Может, он сможет каким-то образом помочь нам…

Как же, так и читалось в скептическом взгляде зятя, в таком-то виде? Да кто его слушать будет? Но всё же решил ответить: «Во втором этаже. Кабинет… номер… шесть.

— Николай, до свидания, — попрощался Кирилл, пожав руку зятю. Крепись! Не буду вам мешать. — Света, я тебя снаружи подожду.

Выйдя на свежий воздух, Кирилл огляделся, ища куда бы примоститься, но вокруг ни одной лавочки! Казалось, полицейские специально их не поставили, чтобы посетители, не дай Бог, не вздумали здесь задержаться.

Остановившись у угла здания, Кирилл задумался…. Если исходить из рассказанного Николаем, то… машину угнал человек, знающий секрет отключения противоугонки, или… имеющий навык вскрывания автомашин такой марки, то есть, «специалист». И, третий случай — у угонщика был комплект ключей: или украденный, или скопированный. Николай говорит, что ключи он не терял, они у него всегда с собой…

Я, ему склонен верить. Он показался мне человеком правдивым и достаточно смелым, чтобы признавать свои ошибки. Думаю, нужно трясти Светлану…

А она, как говорится, «легка на помине». Из дверей следственного изолятора показалась Светлана. Вид у неё был расстроенный, а в глазах стояли слёзы. Видно было, какого труда ей стоило их удерживать, чтобы они не полились ручьём.

Ему было очень жаль её, но что он мог поделать? Только успокоить, по возможности. Тёплая волна любви к своему ребёнку…, к такому беззащитному и, незаслуженно обиженному жизнью, накрыла его, и он несколько раз тяжело вздохнул.

— Света, я здесь! — позвал он дочь чуть охрипшим от волнения голосом.

— Папа, ну как такое могло случиться? Кто это мог сделать? Я знаю, это не Николай, я в этом твёрдо уверена…. Если бы это сделал он — он бы сразу признался, даже не сомневайся, он порядочный человек. Я же его всего-всего знаю.

— Постараемся быстро разобраться, Света. — Ты сейчас куда, в больницу?

— Да. Как я буду с больными разговаривать, ума не приложу…?

— Крепись. Всякое в жизни случается — и хорошее, и плохое…. Надеюсь, в полиции разберутся. — Кстати! Ты ходила к следователю насчёт свидания…, он расспрашивал тебя о Николае? Ну…, вроде…, выходил ли он из дома…, или куда ездил…? Или ещё какие-нибудь каверзные, уточняющие вопросы, он тебе не задавал?

Светлана, вспомнив проведённую с мужем ночь, чуть покраснела, а чтобы отец не заметил её смущения, быстро ответила — он только спросил, где был Николай в ту ночь? — А, где же он мог быть, кроме дома? — я так и сказала. — Ой, пап! Мне нужно бежать, я опаздываю и, чмокнув отца в щеку, убежала.

* * *

Кирилл, смотря вслед дочери, ещё немного постоял, а потом отвернулся, и решительно зашагал в следственный отдел, благо он располагался неподалёку. Подойдя к окошку дежурного, он попросил пропустить его к следователю Акишеву, в шестой кабинет.

Дежурный — стареющий сержант, долго, изучающее рассматривал его.

Кирилл прекрасно понял столь пристальное внимание со стороны полицейского к своей персоне. Ну, какое впечатление может производить человек с трёхдневной щетиной на лице, к тому же в не очень свежей рубашке? Да добавьте к полноте картины ещё и помятые тёмные брюки и, не чищенные несколько дней, старенькие сандалеты?

«Ваше удостоверение!» — потребовал дежурный с таким видом, словно надеялся, что у Кирилла его не окажется и он, с полным на то основанием, пошлёт его куда подальше.

«Порядок, есть порядок», согласился в душе Кирилл и, достав из нагрудного кармана пиджака, предъявил удостоверение.

А дежурный вновь стал пристально рассматривать Кирилла, словно до этого, он, в течение пяти или больше минут, не делал то же самое.

— По какому вопросу? — «рублеными» фразами продолжил допрос дежурный.

— По поводу наезда на пешехода.

— По поводу наезда на пешехода? По-нят-но…, по-нят-но…, протянул сержант и, подняв трубку телефона, проговорил по-казахски несколько фраз. Затем, выслушав ответ, возвратил Кириллу удостоверение.

— Проходите!

Кирилл поднялся во второй этаж и, подойдя к кабинету, на двери которой красовалась цифра номер шесть, а чуть пониже была прикреплена металлическая табличка с надписью сделанной серебром на тёмно-синем фоне «Ст. следователь Акишев Е.А», постучал в дверь. А услышав в ответ на свой стук «Войдите!», открыл.

В кабинете находились двое. Один — в полицейской форме — сидел за столом. Судя по количеству маленьких звёздочек на погонах и по одному просвету — старший лейтенант. Другой — в костюме, и с расстегнутым воротом рубашки, стоял у окна и что-то внимательно вычитывал в папке.

— Я бы хотел поговорить с капитаном Акишевым по поводу наезда на пешехода, — произнёс Кирилл, и посмотрел на стоявшего у окна человека в костюме.

— Вы, свидетель? — заинтересованно спросил тот, что у окна, и даже, как показалось Кириллу, вытянул шею в его сторону.

— Нет. Я тесть Николая Александровича Патина, обвиняемого в наезде.

Интерес к нему со стороны полицейских тут же пропал, и на лицах их появилось равнодушие, казалось, говорившее — ходят тут всякие, только работать мешают.

— Так, что же вы хотите от нас? — вновь спросил стоявший у окна, и представился: «Я капитан Акишев». Затем, продолжил: «Знаете…, следствие по факту наезда пока ещё в „производстве“, и мы ничего не можем сказать по поводу расследования», и пожал плечами…. А, что, собственно, вы хотели?

— Я бы хотел, с вашего позволения, — перебил его Кирилл, — взглянуть на схему ДТП и заключение экспертизы по автомашине. Николай… мой зять, у него сейчас не то состояние, чтобы адекватно реагировать на происходящее. Я полчаса назад с ним беседовал — он не помнит подробностей экспертизы…

— Простите… э-э…, э-э…, господин…, как вы сказали Вас зовут?

— Кирилл Владимирович…. Кирилл Владимирович Соколов, — назвал себя Кирилл.

— Так вот, Кирилл Владимирович… Я не имею права знакомить с материалами дела посторонних лиц, а вы лицо для меня постороннее, хоть и говорите, что вы тесть господина… Патина Николая Александровича.

— Но я действительно тесть Николая, а моя дочь, Светлана Соколова, за ним замужем. Я надеюсь, это вы отрицать не будете? И потом, я же не прошу вас показать мне все материалы. Мне достаточно взглянуть одним глазком на заключение экспертизы и схему ДТП, — уже начиная раздражаться, чуть резче, чем он хотел бы, проговорил Кирилл. А чтобы вы не сомневались, что я настоящий тесть Николая и отец Светланы — вот моё удостоверение.

— Нет, нет, что вы! Я совершенно не сомневаюсь, что вы отец Светланы Кирилловны и тесть Патина Николая, но поймите и вы меня правильно…

— Капитан. Не всё, и не всегда, возможно подогнать под требования инструкции. У вас под следствием мой зять…, и я верю ему.

— Так все говорят, — сыронизировал старший лейтенант, вступив в разговор. — Ерлан, да дай ты человеку посмотреть «одним глазком» эти две бумажки…

Кирилл заметил, как он заговорщицки подмигнул капитану, казалось, он этим хотел сказать — это же тюфяк, он всё равно ничего не поймёт. Уважь деревню.

Кирилл мысленно усмехнулся — «Ах, как иногда излишнее самомнение может сыграть с человеком злую шутку».

Капитан, немного поразмышляв, открыл стоящий в углу несгораемый сейф, и достал оттуда папку, на которой было написано — «Дело №».

Глава тринадцатая

СВЕТЛАНА

Она прибежала в больницу, успев к окончанию утреннего обхода. В ординаторской, за своим столом, сидел и что-то писал Виктор Тимофеевич: её наставник, бывший воздыхатель и, вообще — очень даже «ничего», человек.

— Здрасьте, Виктор Тимофеич, — она слегка наклонила голову. Что новенького?

— И ты здравствуй, Красота Кирилловна! — шутливо поздоровался он, и поднял сжатую в кулак руку в знак приветствия.

С опозданьицем Вас, Светлана! Чай, спали сладенько на своей пуховой постельке с молодым-то муженьком? — и пытливо посмотрев на неё, с улыбкой, и немного коверкая слова, продолжил, — что-то ты, сегодня, бледненьки…, и глазки у вас красненьки…. Или случилось что?

— Случилось, Виктор Тимофеевич, такое случилось…, — и, спохватившись, что чуть не проговорилась своему наставнику о Николае, замолчала.

— Светочка, ну, сколько раз просить тебя, не называть меня по имени и отчеству — обижаете! Я, для тебя — просто Витя. — Так, что случилось, радость моя?

— Ну, Виктор… Тимофеевич, — не называйте, пожалуйста, меня так. Я не ваша радость, а… папина и мамина, и…. Она чуть было не произнесла — Николая.

Повисла неопределённая пауза, и чтобы как-то прервать её, Светлана, не смотря в сторону коллеги, проговорила: «Папа приехал. Пока то, да сё…, вот и задержалась. Но я… предупредила заведующую, что задержусь.

Почему она не назвала истинную причину задержки? — она и сама не поняла. Просто, неожиданно, что-то внутри неё сказало — не говори!

Надев халат и переобувшись, она села за свой стол, и стала просматривать истории болезней «своих» больных. У неё, слава Богу, сейчас не было «тяжёлых». Держа в руках историю больной Комковой она, собственно, не видела, что в ней написано, она была далеко отсюда, она была рядом с мужем…

Что же это за напасть такая, откуда она взялась? Они были так счастливы вместе, так счастливы и, на тебе! Всё кувырком. Коля в тюрьме…. Хорошо хоть он там вдвоём, с забавным дедом, а не с какими-то там, ворами и убийцами…. А, я? Одна в пустой квартире, без Коли…. Хорошо, что папа приехал, как чувствовал, что у нас с Колей неприятности…. Господи, спаси и помилуй нас!

Мысли, одна другой грустнее, наполняли голову, не давали сосредоточиться на записях сделанных её же рукой, и слёзы опять навернулись на глаза.

Чтобы скрыть их от постороннего взгляда, и не дать повода к досужим вымыслам, она вышла во двор.

Был октябрь месяц. На удивление — не моросило. День стоял погожий, тёплый день бабьего лета. Ещё не все деревья сбросили пожелтевшую листву, и лёгкий прохладный ветерок, как-бы шаля, нет-нет да тревожил их. А потом, увидев грустное личико Светланы, приблизился к ней, и коснулся ласковой ладошкой щеки: казалось, он хотел сказать — не плачь, всё плохое когда-нибудь заканчивается в жизни.

Светлана, несмотря на горе, поселившееся в её груди, улыбнулась в ответ на ласковое прикосновение шаловливого ветерка. Слёзы, готовые вот-вот пролиться, постепенно высохли и она, чуть успокоившись, вернулась в ординаторскую, к своим анамнезам и кардиограммам.

— Что это вы, Светочка, выбежали, как угорелая? — ненавязчиво поинтересовался Виктор Тимофеевич. А увидев её повлажневшие щёки и глаза, спросил, как показалось ей, с ехидцей: «От счастья плакали…, дорогая? Везёт же некоторым! Не то, что нам „сирым и убогим“», и состроив несчастное лицо, вернулся к своим бумагам.

Впервые Светлана прислушалась, как и, что, говорит её коллега, её наставник. Может быть, сказалось её высокое эмоциональное напряжение, или сегодняшняя повышенная чувствительность к любой фальши, но ей очень не понравилась фамильярность его слов и тон, которым он говорил с ней. Только сегодня, только сейчас, она подумала — как же это я раньше не замечала, какой он противный и злой.

Но чтобы он не решил, что его слова как-то её задели, она, чуть усмехнувшись, ответила:

— Не знаю, не знаю! Вам ли, Виктор… Тимофеевич, — она специально сделала ударение на его отчестве, — обижаться на судьбу. Вокруг Вас женщины так и вьются, так и вьются, и в отделении…, — она постаралась придать сарказм своим словам, — Вас так… уважают! Ну, все, все — и медсёстры, и больные.

И неожиданно для неё он промолчал, он не ответил.

Неужели он не почувствовал сарказма в моих словах — неужели он настолько глуп? — спросила она себя, или…. А вот это «или» её очень насторожило. Она точно знала — он не глуп. Тогда…, почему он промолчал? Почему не ответил ей в своей всегдашней манере человека остроумного, не лезущего за словом в карман…? Почему…?

Не может же под маской доброты и участливости, вечных шуток-прибауток и обезоруживающей улыбки на лице, скрываться злой, мстительный человек? Нет, нет! Не может такого быть, решила она. Я, всего-навсего, ошибаюсь по молодости и отсутствия жизненного опыта. Да, точно — я ошибаюсь! — успокаивала она себя.

Какая же я дура, чтобы так плохо думать о хорошем человеке, о своём руководителе…. И она бы ещё долго продолжала казнить себя, если бы её не прервал скрип открывшейся двери и голоса: в ординаторскую входили закончившие врачебный обход своих палат её сослуживцы.

Послышался чей-то смех в ответ на кем-то рассказанный анекдот, зазвенела посуда — подошло время обеда. А Светлана всё никак не могла прийти в себя от своего открытия, и то, что происходило в ординаторской проходило мимо её сознания. Она слышала и не слышала. Она, слышала, но сознание её не воспринимало окружающее пространство. Она была далеко!

* * *

Глубоко в подсознании, сначала неуверенно, а затем всё настойчивее и настойчивее, стала пробиваться какая-то мысль. Она, казалось, была похожа на подземный ручеёк, готовый вот-вот пробиться на поверхность земли и разлиться полноводным потоком.

И она пробилась, и выплеснулась на поверхность сознания широким, всё сметающим на своём пути, потоком.

Как я могла? Как могла я так плохо поступить со своей свекровью? Со своей второй мамой? Бог накажет меня за такое упущение! Я словно моллюск забралась со своим горем в раковину себялюбия, и совершенно забыла сообщить ей о Коле, казнила она себя. А ведь она его мама. Она родила и вынянчила его…. Она… благословила нашу любовь!

Конец ознакомительного фрагмента.