1812, год зверя. Приключения графа Воленского

Лев Портной

В Россию пришла война. Уже сожжен Смоленск, Великая армия Наполеона подступает к Москве. Граф Воленский, прибывший из Лондона, рассчитывает отправиться на поле боя. Но по распоряжению Александра I он направляется в Москву, чтобы изобличить крайне опасного французского шпиона.

Глава 5

Едва мы отъехали, я достал бумагу, обнаруженную у убитого пана Гржиновского. Это оказались «Санкт-Петербургские ведомости» за 15 июня сего года. Обычная газета, ничего примечательного в ней я не обнаружил, ни пометок, ни записей. Разве что внимание привлекло объявление о том, что некий господин Христиан Венстер приглашает почтенную публику посмотреть опыт с его гидростатической машиной, которая держит человека в воде так, что утонуть он не может.

«Но для чего-то же таскал шляхтич эту газету, да еще и в потайном кармане? И как она попала к нему? Газета ведь старая, июньская! Август стоит, а он вчера только прибыл. А может, она служит опознавательным знаком?»

Я еще раз пробежал ее глазами и вновь не обнаружил ничего подозрительного. Ну, конечно же, объявление об опытах с гидростатическими машинами не в каждом выпуске печатают.

— Что еще за Венстер? — буркнул я.

Голос мой прозвучал добродушно, и мосье Каню решил воспользоваться моментом в своих интересах.

— Сударь, вы не могли бы-с отпустить меня нынче-с вечером-с? — попросил он.

— Хочешь вернуться в гостиницу, проведать мадемуазель Мими? — догадался я.

— Трактирщик-с сказал, что другой такой ни в Петербурге-с, ни в Москве-с не сыщешь, — с чувством промолвил французишка.

— Жан, тебе скоро пятьдесят лет, а ты бегаешь за каждой юбкой!

— Так вы отпустите меня-с? — взмолился каналья.

— Думаю, ты сам не захочешь, — буркнул я.

Дома я спрятал газету и велел мосье Каню приготовить мыльную пену и бритву.

— Вы будете-с бриться? — удивился французишка. — Лучше-с пойти к цирюльнику-с…

— Я буду не бриться, а брить, — ответил я. — Я обещал налить тебе вина, но не сдержал слова. Вот и решил побрить тебя. В качестве компенсации.

Жан, скривив недоверчивую физиономию, приготовил мыльную пену, полотенце и бритву. Я усадил его перед зеркалом и обмотал простыней. Он настороженно вертел головой с бакенбардами и пышными усами.

— Сударь, что вы задумали-с? — волновался мосье Каню.

— Ты же собрался сделать визит к мадемуазель Мими, — сказал я, работая помазком. — Так должен выглядеть как приличный человек, а не сатир.

Я взял бритву и твердым движением удалилс бакенбарды с правой щеки.

— Что вы делаете, сударь, барин вы мой?! — взвыл каналья.

— Черт подери, Жан! Не дергайся, а то без ушей оставлю!

Мосье Каню сдался и с кислой физиономией наблюдал, как я разделался с его бакенбардами и усами. Я не слишком старался и, оставив бритву, велел Жану самому подчистить оставшиеся кустики.

— И что на вас нашло, сударь? Что за прихоть такая-с?!

— Ты должен непременно сменить платье, — сказал я. — Вот куда твое «р» грассирующее деть, ума не приложу. Самое лучшее, чтобы ты в ближайшее время держал язык за зубами.

— Да что-с стряслось, сударь? — едва ли не плакал Жан.

Он привстал со стула и, вытянувшись к зеркалу, подчищал бритвою подбородок.

— Этот пан Гржиновский, — промолвил я. — Он сидит там, в гостинице, с ножом под лопаткой.

— Как? — безразличным тоном переспросил французишка.

— С ножом под лопаткой, — повторил я.

Смысл сказанного дошел до Жана. Он плюхнулся на стул и воскликнул:

— Как?! Вы убили-с его?!

— Тише! Тише! — возмутился я. — Кто его убил, еще не придумали. Но тебя там очень хорошо запомнили.

— А-а… э-э,.. — протянул мосье Каню.

— Сам виноват, нечего было чаевыми разбрасываться! И это твое картавое «р»! — объяснил я.

— Эх, сударь, я столько лет вам служу-с! А вы?! Вечно вы надо мною шутить изволите-с! — завел старую шарманку Жан.

Я развел руками, похлопал его по плечу и сказал:

— Зато я тебя не держу. Можешь ехать к мадемуазель Мими.

— Благодарствуйте, сударь. Что-то-с не хочется, — пробурчал Жан.

— Нет уж, братец, поедешь, — ответил я.

На следующее утро я нанял крытую коляску и велел мосье Каню править лошадьми вместо кучера. Он по обыкновению вытянул губы трубочкой и повел ими вправо, словно рассчитывал ущипнуть себя за правый ус. А как теперь он остался без усов, так вследствие своей ужимки каналья сделался похожим на криворылого селезня. Я рассмеялся, а Жан отправился исполнять приказ.

— Поезжай ко вчерашнему трактиру, — велел я. — Остановишься, чуть-чуть не доезжая до парадного.

— Барин, сударь вы мой, — взмолился французишка. — Что если нас опознает-с кто-нибудь?

— Не нас, а тебя, — ухмыльнулся я. — Отправят в околоток.

Коляска остановилась, и я принялся наблюдать за входом в гостиницу. Французишка ерзал на козлах, наверное, в каждом встречном мнился ему разоблачитель. Время от времени кто-то входил и выходил, ничего примечательного в этих людях не было, и я не знал, увенчается ли моя затея успехом, да и плана продуманного не имел. Всматриваясь в очередное лицо, я гадал, кто он, обладатель физиономии — постоялец гостиницы или гость мадемуазель Мими?

Мимо проезжали открытые коляски, доносился девичий смех, блестели озорные взгляды. Барышни в легких, летних одеждах вдохновенно флиртовали со столичными повесами. Я любовался и думал: а если сказать кому-нибудь из них, что именно в эти минуты здесь в двух шагах от них разыгрывается драма и эта драма непременно отзовется на их судьбах? Вот и вчера кто-то проходил мимо, смеялся, барышням любезности говорил в тот самый момент, когда убийца всаживал нож под лопатку Гржиновскому. Генерал Вилсон задумал установить наблюдение за французским агентом, но, видимо, просчитался. Связник шпиона оказался хитрее и жестче, получил нужные сведения и оборвал нить.

К гостинице подъехала карета. Дородный господин спустился на землю и прошел в сени. Через минуту появился заспанный отрок, тот самый, что накануне обслуживал нас. Он распахнул дверь, ногою заткнул под нее кирпич и взялся перетаскивать багаж из кареты. Управившись с чемоданами, мальчишка отправился вверх по улице по своей какой-то надобности.

— Извозчик, ну-ка догони его, — велел я Жану. — Заберем мальчишку и сделаем круг!

Мосье Каню тронул вожжи, коляска покатила, и мы поравнялись с плетущимся отроком. Я приоткрыл дверцу, схватил подростка за ухо и втащил в коляску.

— А-а! — взвыл он.

— Тихо сиди! — шикнул я, пихнув пленника на сиденье напротив себя.

— Вы?! Вы?! Это вы?! — воскликнул он, потирая ухо, и вдруг заверещал. — Тятенька! Отпустите меня!

— Тихо! — повысил я голос и придавил мальчишку шпагой в ножнах.

Он округлившимися глазами посмотрел на меня, затем на ножны и притих.

— Так-то лучше, — произнес я. — Ну и что ты раскричался: вы?! вы?!

— Это же вы! Вы были у поляка-то, — страшным шепотом выдавил мальчишка и перекрестился.

— Что ты несешь?! — с угрозой в голосе спросил я. — Мы были у мадемуазель Мими…

— У мадемуазель? — переспросил подросток, глядя на меня с недоверием. — Так она же на другой половине квартируется! И у нее был господин Захарьин…

— Замолкни! — велел я. — Отвечай на вопросы. Если расскажешь все без утайки, я тебя отпущу! Будешь врать, отправлю на дыбу! В Преображенский приказ! Понял?

Мальчишка закивал с рабской поспешностью, и я опустил шпагу.

— Что за поляк? Что ты знаешь о нем? — спросил я.

— Шляхтич, пан Гржиновский, — сказал отрок. — Убили его!

— Кто приходил к нему? Запомнил? — я повысил голос.

— Никто, — парнишка задрожал. — Вот только…

Он умолк, вытаращив на меня испуганные глаза.

— Мы? — закончил я.

Он кивнул и всхлипнул.

— А до нас?

Мальчишка отрицательно помотал головой.

— Вот только господин, что был с вами, — промямлил отрок.

— Какой господин? — спросил я.

— В красном сюртуке. Англичанин, — пояснил мальчишка. — Он был вместе с паном Гржиновским, когда пан только-только прибыл…

Вилсон! Тоже мне конспиратор! А как переживал, как переживал: нужно уходить! немедленно! иначе нас запомнят и опознают! А сам присутствовал еще при заселении шляхтича в гостиницу.

И тут меня осенило! Французского агента убили по приказу генерала Вилсона. Англичанин получил все, необходимые ему, сведения, взамен помог Наполеоновскому шпиону выполнить свою миссию, попутно создал впечатление, что искренним образом намеревался передать наблюдение за лазутчиком российским властям, а сам расправился с использованным агентом и меня использовал для обеспечения собственного алиби. Хитер! Ничего не скажешь!

Коляска сделала круг, и я выпустил мальчишку на том же месте, где и подхватил. Оказавшись на воле, он обиженно зыркнул на меня, шмыгнул носом и поплелся дальше по своей надобности.

А я подумал, что с Вилсоном мог и ошибиться. Когда мы застали шляхтича с ножом в спине, уж больно неподдельной была паника англичанина.

Я выглянул в окно. Фигурка гостиничного служки маячила в конце квартала.

— Извозчик, ну-ка догони его еще раз! Сделаем второй круг! — приказал я.

И вновь, едва коляска поравнялась с мальчишкой, я схватил его за ухо и втащил внутрь.

— А-а! — завопил он истошным голосом.

Пришлось не только придавить его шпагой, а еще и по губам дать — чтоб замолчал.

— На дыбу тебя, на дыбу, — пообещал я.

— Ваше высокопревосходительство… ваше сия-а-ательство, — запричитал он. — Я же все… все… как на духу…

— На духу — не на дыбе!

— Все! Все расскажу, — уверял меня мальчишка.

— Что же поляк твой, так и просидел безвылазно в номере, пока его не зарезали? — спросил я.

— Как же-с?! Выходил, обедать выходил, в общей зале кушать изволил…

— С кем он обедал? Говорил о чем? — напирал я с вопросами.

— Один был, один. Ни с кем не говорил… За обед заплатил…

Последние слова мальчишка произнес с некоторым неудовольствием, словно за покойным должок остался.

— А что, за что-то не заплатил? — удивился я. — Вы же, шельмы, за постой вперед берете!

— За постой, — кивнул он. — А за вино не заплатили!

— Какое вино?

— То вино, что заказывали, когда вы изволили мадемуазель Мими навестить, — парнишка неожиданно осмелел, в голосе появилась заносчивость. — Хранцуз, что с вами был, самую дорогую бутылку взял. Платим, сказал, в двойном размере, только, говорит, на номер запишите…

— Вот как, — удивился я.

— Только номер-то хранцуз указал не мадемуазель, а шляхтича, — обиженным голосом закончил мальчишка.

— Да с чего ты решил, что он француз? — воскликнул я.

— Хранцуз, хранцуз, — стоял на своем отрок.

— Ладно! — я повысил голос, и мальчишка вдавил голову в плечи. — Француз, так француз. Он прохвост, но безобидный. Давай-ка к шляхтичу вернемся. Так что же он, молчал весь обед?

— Так только парой фраз обмолвился, да хозяин наш Пантелей Федорович намекнул ему, чтоб помалкивал, — рассказал мальчишка.

— Чем же он хозяину не угодил? — спросил я.

— Так он изъяснялся в том смысле, что с Наполеоном договор нужен…

— Какой договор? — сорвалось с моих уст.

— Договор, чтоб не идти более войной друг на дружку, — продолжил мальчишка.

— Так ты ж только что сказал, что шляхтич один обедал! С кем же он разговаривал? — повысил я голос.

— Истинный крест! — мальчишка перекрестился. — Один он был, один. И ни с кем не разговаривал.

Я вдохнул и неспеша выдохнул, едва сдержавшись, чтобы не двинуть отроку по зубам.

— Да ты, я вижу, и впрямь на дыбу хочешь, — процедил я. — Что ж ты мне, шельмец, голову морочишь?! Так говорил он или не говорил?! А если говорил, так с кем?

— Ваше высоко… Ваше сиятельство,.. — перепугался мальчишка. — Ни с кем он не говорил! Он один сидел, и так, знаете, люди вокруг говорят, так и он нет-нет да что-нибудь скажет…

— Ты хочешь сказать, что люди попросту языками чесали, так и он языком молол? — удивился я.

— Вот-вот, — отрок несколько раз кивнул. — Вот хозяин и сказал ему, чтоб помалкивал, а то ж, неровен час, мордобитие случится.

— Ну, хорошо, — протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт-Петербург приволок.

— Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, — запричитал отрок.

— А поручений шляхтич никаких не давал? — спросил я.

— Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, — выдал отрок.

— Какую бумагу?! — едва не взревел я. — Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!

— Шляхтич просил бумагу в кирху…

— В какую кирху?! Дорогу помнишь?

Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.

— Так на Невском которая, от Екатерининского канала¹³ близехонько…

— Собор Святой Екатерины! — догадался я и крикнул Жану. — Слыхал? Давай! Дуй туда!

— Бумагу велено было господину Билло передать, — сообщил мальчишка. — К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.

Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи. Храм имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам — лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.

— Вон он, вон, — мальчишка потянул меня за рукав.

— Кто?

— Секретарь.

Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по-русски.

— Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, — приказал я мальчишке.

Сам же я подошел к секретарю и взял его под локоть.

— Ну-ка, Игнатий Лойола¹⁴, пройдемте на исповедь!

Я повел его к исповедальне.

— Обождите, так нельзя, — промямлил он.

Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой занавесил проем.

Священник ловил воздух, нюшка стекала из носа в его разинутый рот.

— Слушай меня! — прошипел я. — Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?

Я ослабил хватку и священник просипел:

— Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…

— Что за Сюрюг? Кто он такой?

— Настоятель храма Святого Людовика, — пояснил папист.

— Все?! — прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.

— Никому больше в Москву мы не пишем, — прошелестел секретарь. — А что происходит? Кто вы?

— Ладно, живой труп¹⁵, никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.

Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его подмышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее завесил штору.

Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.

— Исповедоваться нужно перед аналоем, а не шушукаться по закуткам, — буркнул я и скомандовал мальчишке. — Идем отсюда!

На улице я выдал отроку целковый.

— Ступай себе, — сказал я. — Никому ни слова! Иначе окажешься и вправду на дыбе, глазом моргнуть не успеешь.

Мальчишка зажал в кулаке монету и пустился наутек. А я приказал французишке возвращаться.

Дома я отвесил Жану подзатыльник.

— Сударь! Что же это вы делаете-с?! — вскрикнул он.

— Полно тебе, Жан. Это сдача тебе. Из гостиницы передали. Уж больно ты чаевые щедрые оставил! Так что в двойном размере, — и я еще раз треснул ему по затылку.

Он состроил жалостливую физиономию, но я показал ему кулак и сказал:

— Молчи, а то еще получишь! Неси письменный прибор. Я должен срочное письмо отправить Ростопчину.

Мосье Каню шмыгнул носом и отправился за бумагой, пером и чернилами.

— И собирайся! — приказал я. — Отправишься в Москву немедленно. Вещи, что мы из Лондона везем для Жаклин и детишек, с собою возьмешь.

Я написал письмо московскому генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. В письме указал, что, по моим сведениям, в Первопрестольной некто аббат Сюрюг занимается шпионской деятельностью и является крайне важным для Наполеона агентом. Я запечатал послание и вручил Жану.

— Передашь лично в руки фельдмаршалу Федору Васильевичу Ростопчину, — наказал я.

— Кто же меня пустит-с к нему, сударь? — усомнился мосье Каню.

— Попросишь доложить, что прибыл по моему поручению, и граф Ростопчин непременно примет тебя. Не забывай, когда-то он возглавлял Коллегию иностранных дел, и я служил под его началом, — сказал я.

— Барин, а до утра-с нельзя ли обождать? — заскулил французишка.

— Можно, — ухмыльнулся я. — Как раз полицеймейстеры прочухаются и явятся за тобой.

— Вы думаете-с…

— Хочешь проверить? — перебил я. — Давай, Жан, не глупи. Отправляйся немедленно. Жаклин и дети обрадуются тебе. Поклон им скажешь. И я со дня на день приеду.

Он уехал, и я пожалел, что не попросил перед отъездом сварить мне кофия. У самого у меня получился безобразный напиток. Каким бы мосье Каню ни был канальей, а ради кофия приходилось и такого терпеть. Эх, Жан, what a dog¹⁶!

Я выплеснул мутное пойло в поганое ведро и отправился в кофейню. На улице встретил дворника и попросил, чтобы он послал ко мне свою жену — прибрать в квартире, раз уж я остался без камердинера.

Когда я вернулся домой, открыла мне какая-то баба, я и не припомнил тотчас, откуда она взялась. Стены квартиры содрогались от богатырского храпа, на полках звенела посуда. Дворничиха выпучила глаза, как бы извиняясь за причиненные неудобства.

— Что за новости?! Кто это? — возмутился я. — Еще один посланник генерала Вилсона? И явно живее двоих предыдущих!

Я принял подсвечник с двумя рожками из рук женщины и прошел в гостиную. Храп разносился из кресла, стоявшего у окна. Дородный господин лет пятидесяти спал, запрокинув голову на спинку. Пышные усы трепетали при каждом выхлопе из открытого рта. Свет упал на его физиономию. Он перестал храпеть, пошлепал губами, веки его дрогнули, глаза приоткрылись — сперва щелочками, затем шире, и гость разразился криком:

— А-а! Что-о?! Что за напасть?!

Он попытался вскочить, но, только забавно подпрыгнув, вновь плюхнулся в кресло и перекрестился.

— Простите, сударь, с кем имею честь? — спросил я.

— Полковник Парасейчук, — заспанным голосом представился он. — А вы верно действительный статский советник граф Воленский?

— Честь имею, — я кивнул.

— Что же вы, ваше превосходительство, так из темноты-то меня напугали? — промолвил он.

Я отступил в сторону, и он поднялся из кресла. В окне я заметил отражение своего лица между двумя свечами — испуг полковника оказался вполне простителен.

— Я откомандирован к вам для поездки в Москву, — произнес полковник.

— В Москву отправляемся завтра, — сказал я. — А пока вам будет сподручнее переместиться на диван. Засим, сударь, оставляю вас до утра.

Я удостоил полковника легким поклоном и направился было в спальню, но вдруг в дверь постучали.

Надворный советник Косынкин крайне изумился тому, что отворила ему дворничиха.

— А где же ваш камердинер? — Косынкин огляделся по сторонам, словно предполагал, что не заметил французишку в каком-нибудь углу.

— Я отправил его в Москву, — сказал я.

— В Москву?! Одного?! — вскинул брови Вячеслав Сергеевич.

— Что же тут странного?! Он же не ребенок, — ответил я.

— Да это ж небезопасно! Вы не представляете себе, что творится сейчас на дорогах! Народ творит самосуд, иностранцев убивают, а тем паче он француз! В умах людей нынче француз синоним шпиону!

— Надеюсь, доберется невредимым, — буркнул я, уже пожалев, что отправил Жана одного. — А вы?..

— А я собственно никакого дела не имею. Просто пришел проведать, узнать, не нужно ли чего? — сказал Косынкин.

— Очень даже нужно! Нужно! — обрадовался я. — Вот что, Вячеслав Сергеевич, а не достанете ли вы для меня верховую лошадь? А лучше двух.

— Верховую лошадь? — он удивился.

— Я, признаться, сильно задержался в Санкт-Петербурге. Верхом до Москвы доберусь быстрее и хоть как-то наверстаю упущенное время.

— Но это же…

— Знаю, далеко. Думаю, дня за три доберусь.

Примечания

13

Екатерининский канал — в настоящее время канал Грибоедова.

14

Игнатий Лойола — основатель Иезуитского ордена.

15

Живой труп — В своем труде «Духовные упражнения» Игнатий Лойола призывал членов Иезуитского ордена превратиться в «живой труп», готовый на все ради достижения целей Ордена.

16

What a dog! — (англ.) вот собака! По смыслу более соответствует восклицанию «Каналья!» Употребляется в разговоре или при размышлении об отсутствующем человеке.