Сущевский вал

Лев Портной

1986 год, время предчувствия перемен. Сергей Морозов, молодой человек из интеллигентной семьи, вынужден в течение месяца работать грузчиком на рынке. Он считал, что опустился на дно социума. Но оказалось, что и здесь есть место чести и достоинству, милосердию и щедрости. Здесь особенно больно от предательства. Здесь он вспомнит первую влюблённость, встретит новую любовь.

Глава 3

Морозов доехал до Садового кольца, там пересел на «букашку», через пару остановок вышел на Колхозной площади и нырнул в метро. В поезде, идущем из центра, было тесно, люди возвращались с работы. Проехали станцию метро «Рижская». Институт находился между «Щербаковской» и «ВДНХ», ближе к «ВДНХ». Иногда Сергей доезжал до конечной и по улице возвращался назад. Но чаще выбирал более длинный путь, зато раньше покидал тягостную подземку, — выходил на «Щербаковской» и шагал пешком до улицы Кибальчича, а то и запрыгивал в троллейбус 48-го или 14-го маршрута, если таковой попадался.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Щербаковская», — механический голос прервал размышления. Из головы не выходила беседа с Леонидом Павловичем. Только теперь Морозов вспомнил, что толком не продумал разговора ни с Поддубским, ни с Васильковской. С и.о. профессора бухгалтерского учета все было ясно: нужно было договориться о дате и все. Георгий Никитич назовет день, а Сергею останется напрячься и к указанному времени хоть что-то выучить, чтобы дотянуть до «троечки». Существовала угроза, что Поддубский предложит сдать экзамен сразу же. «Вы же готовились летом», — скажет он, уставившись на Морозова выцветшими глазами. На этот случай Сергей отговорку имел: консультация на кафедре денежного обращения и кредита! простите, Георгий Никитич, уже опаздываю! Так что с Поддубским проблем не предвиделось.

Сложнее обстояли дела с курсовой. Морозов намеревался сказать Елене Александровне, что работа готова, но пару вопросов он хотел бы обсудить прежде, чем даст окончательные формулировки. Беда заключалась в том, что никаких вопросов он не придумал и не имел ни малейшего представления о том, что это могут быть за вопросы.

«Станция «Щербаковская». Следующая станция — «ВДНХ». Поезд вырвался из черного тоннеля и, замедляя ход, шел вдоль залитой электрическим светом платформы. Представительная женщина с авоськами, потеряв равновесие, навалилась на Сергея. Он поддержал ее, обходительно поменялся с нею местами, протиснулся к дверям, но в последнюю секунду выходить передумал. Чернота с редкими фонарями замельтешила за стеклом с надписью «не прислоняться». Он доехал до конечной станции, но так и не придумал, что сказать Васильковской. Долгого подъема вверх на эскалаторе тоже не хватило. Сергей вышел на улицу, и ноги сами собою понесли в подземный переход, на другую сторону проспекта Мира и — дальше, дальше, мимо гостиницы «Космос», поворот направо перед домом на курьих ножках, вниз по улице Бориса Галушкина.

#

В общежитии царила веселая суматоха. Первое сентября, начало учебного года, — чем не праздник? Особенно для первокурсников. Собственно из-за них, еще не запомнившихся вахтерам, забывали о пропускном режиме. Турникет лязгал безостановочно, штанги его крутились то в одну, то в другую сторону. Сидевшая за перегородкой тетя Лида, конечно же, отличала новичков от старшекурсников, но махнула рукой на дисциплину и только изредка, когда уж чересчур громко звенели бутылки в сумках, прикрикивала:

— В одиннадцать закрываю! Кто не уйдет, останется до утра!

Сергей вышел из лифта на седьмом этаже — просто наугад — и встретил Юрку Лазикова.

— О! — воскликнул тот.

Они пожали руки друг другу и через мгновение оказались в чьей-то комнате, похожей на купе в спальном вагоне. Семеро студентов сидели на кроватях напротив друг друга. В узком проходе стояли табуреты, заставленные стаканами и водкой.

— Заходи, чуваки! Как раз два стакана лишние!

— Как это — лишние?

— Водки всегда не хватает и лишней она не бывает! — раздался бас Гриши Домина, хохмача и рифмоплета.

— Да возьмите стаканы, в конце-то концов! — потребовал сидевший рядом с ним парнишка.

Его руки были заняты газетным свертком, грозившим развалиться в любую секунду. Кто-то взял бутылку и разлил водку. Друзья разобрали стаканы. Сверток выскользнул из рук на освободившееся место. Парнишка расправил вымокшую газету, и ребята увидели щедрую груду из ломтиков домашнего сала, соленых огурцов и черного хлеба.

— За что пили?

— Много за что!

— За родителей пили?

— За родителей одного раза мало!

— За родителей — стоя!

— Чуваки! За родителей!

Сергей выпил стакан водки, шумно выдохнул, вкусно закусил кусочком черного, бородинского хлеба и по-настоящему почувствовал, что лето кончилось, впереди новый учебный год. Странно думать было и не верилось, что студенческая жизнь может оборваться! Вдруг взять и закончиться! Из-за дурацкого бухгалтерского учета и курсовой!

То и дело кто-то заглядывал в комнату, мелькали друзья и те, кого знал и помнил только в лицо. Кто-то присоединялся, опрокидывал пару стаканов и вновь исчезал. Под кроватями перекатывались пустые бутылки, пили много, по очереди бегали в магазин на улицу Космонавтов, возвращались, преувеличенно твердой походкой проходили мимо тети Лиды, и только предательский турникет цеплялся штангами, в сумках звенела стеклотара и в спины летело:

— В одиннадцать закрываю!

За дверьми послышалась музыка. Кто-то выставил магнитофон, и в лифтовом холле началась дискотека.

— Ну! Еще по одной и пойдем, потанцуем!

Появилась смутно знакомая девчушка, кажется, с финансово-экономического факультета. Она одолела половину стакана, Юрка Лазиков осушил его до дна и увлек гостью в соседнюю комнату.

Сергей вышел в коридор. И здесь напрашивалось сравнение с вагоном дальнего следования: гул, суета, мест в купе не хватает, а провожающие и путешественники напрочь забыли, кто остается, а кому до одиннадцати нужно сойти. Ночь предстояла транзитная: многие назавтра отбывали в Тучково, на «картошку». Только что въехав, побросав вещи и отложив сборы на предстоящее тяжелое утро, студенты бродили из комнаты в комнату, с этажа на этаж, от застолья к танцулькам, от танцулек к застолью, и то сходились в кружки, то разбивались на пары, ищущие укромных, порою укромных весьма условно, уголков, менее стойкие пропадали для общества, провалившись в одинокие, хмельные сны, больше похожие на беспамятства, но всюду царили веселый гомон, ребячество, кураж!

#

Сергей пошел к лифтовому холлу, откуда доносилась композиция Криса де Бурга «The lady in red», и заметил впереди знакомый цвет сушеных на солнце помидоров. Он не удержался, поспешил, опасаясь, что кто-нибудь пригласит ее танцевать. Она стояла, прислонившись к стене спиной. Рядом привалилась к косяку плечом еще одна девушка с вымученным лицом.

— Привет, соседка! — Сергей остановился и смотрел прямо в глаза.

— Ларис, пошли отсюда, — не обратив на него внимания, взмолилась ее подруга.

— Тебя, значит, Ларисой зовут. А меня Сергеем!

— О, господи, — протянула вторая девушка. — Ларис, пойдем! В одиннадцать закрывают…

Девушка с волосами цвета сушеных на солнце помидоров на стенания подруги не реагировала. Она улыбалась и молча смотрела в упор на Сергея, глаза ее блестели так, словно любопытство снедало ее: что дальше?

— Так ты, значит, моя соседка? — спросил Сергей.

— Соседка. Я на Тихвинской улице живу.

— Да? А это где? Я такой улицы даже не знаю…

— Это рядом с Сущевским Валом.

— А-а, вот оно что! — и он подхватил песню Криса де Бурга. — The lady in red, my lady in red, I love you…

— Вроде бы я в белом, — улыбнулась Лариса.

В магнитофоне крутилась кассета, как говорится, со «сборной солянкой», собранной владельцем по своему вкусу. Следующую песню исполнял неизвестный русский певец из числа тех, что воспользовались горбачевскими послаблениями и выскочили за последний год в огромном количестве неизвестно откуда. «Чистые пруды, застенчивые ивы, как девчонки, смолкли у воды,..» — медленно вытягивал голос с легкой, едва уловимой хрипотцой.

— Пойдем танцевать, — предложил Морозов.

Лариса отрицательно покачала головой. Сергей взял ее за грудь. Мячик, податливый и упругий одновременно, ожил в руке, через тонкую рубашечку пыхнуло жаром, накопившимся где-то под жгучим солнцем, под которым помидоры превращаются в деликатес призывно медного цвета. Морозов прильнул к ее губам. Покрытые бронзовым загаром руки обхватили его шею. Целовалась Лариса упоительно сладостно.

— Я вам не мешаю? — устало спросила ее подружка.

— Нет, — сказал Сергей.

Неожиданно Лариса отстранилась и, словно забыв о кавалере, направилась к выходу на лестницу. Ее подруга оглянулась, с досадой вздохнула, но не сдвинулась с места.

— Куда это она? — спросил уязвленный Сергей.

— Чугункина увидела, — пояснила девушка.

Андрей Чугункин с приятелем, привлеченные музыкой, только что появились в холле. Они стояли у лестницы и плотоядными взглядами изучали контингент, решая: остаться ли здесь или двинуться по другим этажам? Заметив Ларису, Андрей сник и что-то пробормотал товарищу.

— А что ей Чугункин? — спросил Морозов.

— Они с мая гуляют. Она все не успокоится. А он бортануть ее решил, если тебе интересно, — поведала девушка, тяжело вздохнула и выругалась. — Твою мать! Эта карга закроет сейчас и придется по решетке со второго этажа вылезать!

— Да чего тебе! Места что ли переночевать не найдешь? Или тебе на «картошку» завтра?

— Пятый курс, мы не едем на «картошку».

— Ну и чего тогда? Или мама с папой ждут? — ехидно спросил Морозов.

— Муж, — в очередной раз вздохнула девушка.

— А-а! Ну, извините.

Вернулась Лариса. В глазах даже намека на обиду не было, словно забыла она о том, с кем гуляла с мая месяца, ровно в ту секунду, как повернулась к нему спиной.

Они целовались, Сергей беззастенчиво мял ее жаркую плоть, и только подруга ее беспрерывно канючила:

— Ларис, хватит дебелизмом заниматься! Мы идем или нет?!

— Ладно, идем…

#

— Счастье ваше, что я только легла, еще уснуть не успела, — ворчала тетя Лида, громыхая дверьми.

Они шли пешком, и дорога до метро «ВДНХ», с частыми остановками, с опьяняющими поцелуями заняла целый час, и, кажется, не дошли бы и вовсе, если бы не понукания неприкаянной подруги. Возле станции она кинулась стрелять «двушку» у редких прохожих. Сергей и Лариса все целовались и целовались, не замечая ни людей, выходивших из метро, ни постового, грызшего семечки. Оживившийся милиционер несколько минут присматривался к ним, но, решив, что их опьянение за пределами его компетенции, энергичными хлопками стряхнул с ладоней шелуху и ленивой походкой побрел вокруг станции.

Подруга раздобыла «двушку» и нырнула под козырек телефона-автомата. Разговор ее не заладился. Вернувшись, она с тяжелым вздохом сообщила, что больше никуда не спешит.

— Ну и отлично! — воскликнула Лариса. — Я тебе говорила, что он дурак! Переночуешь у меня, предки еще неделю на даче…

Последние слова воодушевили Сергея, и втроем они спустились в метро, с пересадкой на станции «Проспект Мира» добрались до «Новослободской», а оттуда пешком до Тихвинской улицы. Здесь Морозова ждало жестокое разочарование. Лариса с пониманием отнеслась к тому, что в метро он уже не успеет, и пустила его в квартиру. Но с неожиданной решительностью пресекла клубничные поползновения. Девушки вдвоем заняли родительскую спальню с широкой кроватью. Юношу Лариса отправила коротать одинокую ночь в свою, маленькую, комнату, и он стоически смирился, списав финальное фиаско на превратности лунного календаря.

От простыней, от подушки исходили уже ставшие знакомыми интимные запахи. На стене, над постелью, блестели открытки и плакаты, они шелестели от легких дуновений из открытого окна и поутру обещали раскрыть какие-то девичьи секреты.

Пришло бесполезное раскаяние. Ведь мог бы засесть за учебники, ту же курсовую за ночь накатать, пусть не всю, половину хотя бы. В хмельной голове кружились Васильковская с презрительно поджатыми губами, злорадствующий Поддубский, вкрадчивый до тошноты Леонид Павлович и равнодушно улыбчивый Рукавишников.

Вся эта зловещая вереница обещала в ближайшие дни обернуться кошмаром.