Коллизия Моэля

Лев Сергеевич Соннов

Вымышленный нуарный город, переполненный людскими пороками, что в глазах немолодого детектива Вивьена Моэля предстоит обыденностью и вечным самотерзанием за его прошлое и мнимое настоящее, в скором времени перевернет его жизнь с ног на голову загадочным убийством, которое раскроет утопленные самим же героем его давно позабытые чувства и заставит выбирать, поступить по совести или как подсказывает его темное нутро.

Глава I

«Призрачные цепи»

К зиме время рано вечерело, и уже включившиеся фонари освещали своим оранжевым тусклым светом, грязные и серые от слякоти налетевшего снега дороги, ступая по которым, мы с детективом Фарли продвигались до ближайшей подземной станции метро, откуда нам приходилось, обычно стоя, ехать около получаса до своей остановки, которая по сути была центром нашего города, и нам как участку, который находился в центре Кнараса, порой доставалась самая невезучая его часть работы — бумажная волокита из-за мелких условностей составлений протоколов.

Так как я был детективом в звании капитана, под моим управлением был выделен целый собственный отряд, за которым мне нужно было присматривать, и Майкл Фарли входил в их число, в частности вся моя команда была из старой гвардии, дряхлых и немощных, но в то же время довольно одаренных безумцев и фетишистов, но после войны и репрессий, что прошли несколько лет назад, после которых и пришел этот Тонгоев, поднявший страну, и теперь мы вместо того что бы дышать дерьмом как рыба, что плавает в нем и живет, проплываем над этим самым дерьмом на дырявой лодочке, из которой собственными руками вычерпываем его обратно в ту же реку говна, в полицию стали набирать кого попало, от совсем юных без опыта, до стариков с деменцией, не считая меня.

Подойдя в огромному зданию, множеством шпилей, высотою метров около 150, с полу-готической архитектурой, составляя в себе темные и серые тона, при этом имея в себе некую эклектику, с закрытой территорией высокими и острыми ограждениями, и на проходе проверяющий спецотряд с должным обмундированием в виде быстро зарядных винтовок, бронежилетов, опускающихся до колен, и в форме цвета, характерного почти для всех офицеров страны, черный с примесью синего, но при этом можно использовать другие, позволяющий закон, цвета, как например у нас, с белыми полосами, пропустил нас, проверив наши удостоверения.

Внутреннее убранство главного и наибольшего в городе департамента полиции можно было сказать немногое: величественное, но минималистичное, не отвлекающее, но завораживающее, с очень высокими потолками и колоннами, огромным количеством людей и техники внутри. Однако наш отдел был несколько дальше, потому поднимаясь по краеугольным лестницам, коих было столько, что можно было заблудиться, откуда ты поднялся или спустился, мы шли вдоль разных отделов с борьбы преступностью и обычными офисами, в которых занимались различной бюрократией, связанной с правонарушениями, оформлением заявлений и так далее, в общем все, что так или иначе связано с работой в полиции, тем более в такой централизованной и обширной части, как наш департамент. Спустя пары минут ходьбы, пробираясь через толпы офицеров, мы пришли в наш отдел, специализированный на добыче информации по особо важным (а иногда и нет) делам, и их решений, собственно заключающиеся в поимке преступников или разгадывая появившейся головоломки, что так или иначе помешала жизни граждан.

Так как у меня былая группа под собственным управлением, в нашем отделе для капитанов были выделены кабинеты для каждого отряда, потому мы зашли внутрь нашего «мини-корпуса».

Внутри наше убранство все само о себе говорило: все наше небольшое помещение пока не дошло до реконструкции, потому пол был скрипящим, в некоторых местах даже по опасному проседал, трехслойные старые стеклянные окна, которые можно было выбить маленьким камешком без особых усилий, благо только столы и стулья были под новый манер, белые и корректирующие осанку, как и у всех остальных. На местах уже сидели и играли в карты трое мужчин, выкуривая одну за одной сигареты, туша их в круглую пепельницу с номерным выкрашенным числом 11, пока в другой стороне что-то между собой сплетничали и обсуждали четверо женщин, перебирая бумаги с одного места на другое.

Все они обратили на нас с Майклом внимание, мужики кивнули головой, а женщины поздоровались, приукрашивая приветствие своими не молодыми улыбками.

— Майк, раздай указания про жертву, его родственников, квартиры и собственности которые имел, ну в общем ты знаешь. — Я снимал свой коричневый плащ, положив его на руку и шел в свой кабинет, который так же был отделен от всех, как и наша подгруппа.

— А ты что будешь делать? Бухать? — Майкл тоже начал снимать верхнюю одежду, укладывая ее на спинку своего сиденья и присаживаясь за рабочее место.

— Eztudier H’art*, мой крепыш. — Я захлопнул хлипкую дверь в свой кабинет перед тем, как услышал какое-то глухое ругательство за дверью.

Кабинет был мал, однако ощущался как мой личный дворец, со всеми запасами различных настоек, виски и вина, но перед этим, мне нужно было подумать над делом.

Кинув на маленький, кожаный диванчик у своего стола плащ, я сел за стол на приятное и холодное кресло, обтянутое кожей, и достал из своей сумки толстенный письменный и портативный электро-журнал, расположил стопки бумаги для принятия заявлений и их составления, томно вздохнув и выдохнув, прильнул к спинке кресла, что будто отталкивало меня своей пропитавшейся мерзлотой, отдавшись обратно мне это мурашками, однако некоторое время погодя оно приняло меня, синергируя с моим теплым телом, будто засасывая в эту удобную позу появившейся мягкости, будто я желудок, которого обволакивает со всех сторон виски, вступая в реакцию с моими внутренними выделениями и создавая пожар, в котором я остаюсь, и привыкаю, и закрывая глаза представляю себе, как я сидя утром в кафе у окна, слышу зевки и медленные разговоры люде й, что попивая горячий разбавленный кофе, обсуждают насущный день, а я в свою очередь жду сырный чизкейк, вместе с чашкой черного чая, а напротив меня, за столиком где я расположился, глядит в окно девушка с русыми, длинными волосами, на которые падает светлый луч солнца, словно подчеркивая ее красоту и заботливую натуру, и завивая прядь волос на пальце, пока она не почувствовала на себе мой затуманенный, влюбленный взгляд, и спросила:

— Вив, ты не опоздаешь на работу? — Она на момент широко открыв глаза, тут же их опускает и расслабляет, создавая на лице гримасу странной тоски.

— Комиссар Уван наоборот жаждет, чтобы я опаздывал и брал отпускные, говорит мол: «Дай уже поработать молодым, не заботишься о своем здоровье, заработаешься до смерти», так что все хорошо. — Пока я говорил это с ненавязчивой и свободной улыбкой на лице, к столику подошел официант и принес мой заказ, а «моей пассии» лишь чай, и я спросил. — Ты не будешь завтракать?

«Она» вяло взяла чайную ложку и стала медленно помешивать ею в кружке жидкость, от которой вверх тянулся горячий пар. В ее взгляде читалось, что ей нужно о чем-то рассказать, о том, о чем она совсем не хочет говорить, но меня это не беспокоило, потому что у нас всегда было понимание между собой, и мы всегда могли решить проблему вместе.

— Вив, я… — Тут прозвучал стук, и я резко открыл глаза, отлипнув от собственного кресла в своих грезах.

— Если ты там дрочишь, может мне помочь, ну чтобы ты побыстрее закончил, у нас тут убийство которое нужно расследовать, если ты не забыл. — Из-за двери прозвучал голос Майкла, и я разрешил ему войти, протирая от сна глаза. Он открыл дверь и подойдя к моему столу, кинул на него папку с документами, которая была подписана как «Оливер Тамгон».

— Жертва? — Держа в руках папку я поднял глаза на Майкла, который мне утвердительно кивнул.

— Кстати, я поговорил с Уваном, он решил вопрос с 12 участком, оказывается нас соединили с ними для эффективного раскрытия дел, а та п****а, как ее там, Де Синье, была не права, короче завтра придем доедать остатки улик. — И договорив ушел, закрыв за собой дверь.

Я открыл папку нашей жертвы, и вот что оттуда выяснил: жертва, Оливер Тамгон, ни раз был задержан за употребление, хранение и продажу наркотиков, по сводке, написанной в документе, был прозван следователями как «детский торговец», потому что подсаживал детей и подростков на наркотики, а некоторых даже подговаривал быть пособником в своих делах, по типу закладки и продажи наркотиков, однако после нескольких отсидок в общий срок 20 лет, пару лет после выхода из тюрьмы не был замечен за деянием связанным с наркоторговлей, и о нем не было слышно ровно до момента его убийства.

Теперь моя теория о том, что это могла быть месть, имеет некоторые основания под собой, но я должен изучить его досье дальше.

Из родственников никого в живых не имел, жил в квартире, в которой был убит, ровно после отсидки, то бишь пару лет. Тесный контакт с соседями не имел, со времен своей пиковой преступной активности, со всеми, так или иначе, повязанных общим делом с ним, контакт не поддерживал, и в сухом остатке выходит так, что Оливер Тамгон был тихоней после тюрьмы, и как-то либо замеченным был, лишь в свои лучшие годы, потому судя по всему копать придется еще глубже, чтобы вызнать убийцу.

Я закрыл папку, отложил ее в сторону и достал из внутреннего ящика стола вишневую настойку, налил ее в стопку и мигом опустошив, облокотился об кресло, задумался: Перво-наперво нужно вновь будет обследовать место преступления, без чьего либо вмешательства, во-вторых узнать точную причину и время смерти жертвы, но не ясно куда отправили труп, в наш или 12 участок. В-третьих, я должен буду опросить соседей Тамгона, они наверняка должны были быть осведомлены о том, что делал Оливер все эти годы, пока жил в Тонгойке, ну и в-четвертых, обстоятельства на протяжении дня покажут, что делать дальше.

Я вновь открыл настойку и налил в стопку, опустошив которую, пододвинул с угла стола пепельницу, с выгравированным на дне лицом Тонгоевым, сохранившиеся спустя столько времени, открыл ящик с другой стороны стола и достал сигареты, что пахли кофе. Само по себе кофе я не любил, однако его запах в сигаретах был что-то с чем-то, и легким движением пальцев открыл бензиновую зажигалку, которую в момент же и зажег, подкуриваясь и сладко затянувшись болью воспоминаний, которые держал в своих легких до момента, пока не почувствовал, что закашляю и с тяжестью между ребер выдыхал в темный потолок, покуда из освещения в моем пространстве была только настольная, желтушная лампа и частый свет в вечерне-ночном окне, позади моего рабочего места, которое почти всегда было зашторено жалюзи, но тем не менее сквозь полосы проблескивали фонари мото-карет и автобусов. Толкнувшись на кресле в сторону, я повернулся в сторону окна, рассматривая через жалюзи разный блеск света, в общей кучи наступившей вечерней тьмы. Я снова затянулся и дымка, что будто текла через мой нос и рот, заполонила мои закрывающиеся глаза.

На момент отключившись, я вновь разинул свой взор, и передо мной опять всплыло то самое кафе и «она» — на ее лице виднелась толика беспокойства, но общий фон ее лица составляла грусть.

— Вив, я больше тебя не люблю. — С каждым промолвленным словом она говорила все тише, перейдя вовсе на шепот с последним словом.

Я… опешил, обомлел, впал в прострацию. Раньше я думал, что же ощущают маньяки, что безумно творят ужасные вещи, не давая себе отчет, что они делают. В этот момент я прочувствовал это ощущение пропасти, как мир вокруг рушиться и человек, что сидит напротив тебя, остается в твоих глазах, даже закрыв их, как когда смотришь на обжигающий свет солнца или лампы, в ушах отпечатываются слова на повторе.

— Ты пытаешься быть со мной и преуспевать на работе, но в действительности я не ощущаю тебя как раньше. — Слушая это, я молил богов низвергнуть в меня тысячу молний, всадить в мою разрывающуюся от боли голову всю обойму пистолета у меня в кобуре под боком, но лишь бы не слышать ее голоса. — Я не потеряла чувства к тебе, я от них устала. Я оплачу за себя чай, но пока ты будешь на работе, я соберу свои вещи и съеду, чтобы не мозолить твои серые, потускневшие глаза. — Она встала из-за столика, оставила рядом со своей кружкой купюру и пару монет, и… просто ушла, сохраняя на лице безмятежность.

Каждый день, спустя несколько лет, я вспоминаю то утро, после которого я панически навзрыд кричу, как будто с возрастом наоборот все ухудшалось, упиваясь всеми возможными средствами, чтобы вырубиться и не видеть ничего, кроме тьмы. Даже закрыв глаза и сидя в своем кабинете, я видел ее грустное лицо, слышал ее дыхание и слова, что ранят сильнее любой пули или удара в лицо.

Сквозь закрытые глаза потекли слезы, капающие на пожелтевшую, от долгого ношения, рубашку, и я всхлипывая открыл глаза, утирая слезы низом рубахи, отвернулся от окна к столу, вновь наливая себе настойку, от дрожащих рук проливая несколько капель на стол, и выкуривая сигарету одну за другой, с летящим на себя пеплом, выключил свет настольной лампы, прекратив ее притворное существование ложной звезды, ненастоящего света, отдающее от себя едва ощущаемою теплоту радиации, разделявшую мою внезапную кончину, от переизбытка желтого излучения, одним лишь запыленным и хрупким стеклом.

Наверняка мои товарищи по службе слышали, как стучала стопка по столу, как еле-еле слышно, но все же всхлипывал 49-летний одинокий старик и выл в себя, стараясь не издавать звуков, держась за сердце, скрючивался от боли в кресле, боясь и тоскуя по «ней». Я оставался ночевать в своем кабинете, порой засыпая прямо за столом, забывал нарочно о своей квартире, потому что ее интерьер напоминал о прошлом с «ней», но за мной всегда присматривал Майкл, заходя ко мне в кабинет по окончанию рабочего дня, разделяя и выслушивая мою скорбь, оставался до глубокой ночи, разговаривая со мной, пока я не вырублюсь, чтобы не дай бог чего не приключилось и не пришло чего дурного в голову мне сделать с собой.

Пьяным мне всегда было интересно послушать о семье Майкла, о его жене и детях, о их бытовухе и ссорах, примирениях и заботе друг о друге. Он понимал, почему мне хотелось слышать этого от него, и не задавал лишних вопросов. Он был для меня лучшим другом и единственной семьей.

Такого амбала, как я не останавливали осыпавшие со всех сторон грады пуль или толпа разъярённых преступников, но «она» была моей ахиллесовой пятой, и знание об этой слабости было у немногих людей, однако это был круг доверенных лиц, но если бы об этом узнал кто-то, кто имел бы против меня злые помыслы, эта информация в его руках значилась бы ядерным оружием, против которого я бы не выстоял, потому я перестал заводить какие-то глубокие знакомства, в особенности с противоположным полом.

Вытирая сопли и слезы, уже изрядно напившись, я закрыл допитую и опустошенную до последней капли полностью бутылку настойки, убрав ее под стол и посмотрев на часы, что были над дверью, понял, что рабочий день подходил к концу и поднявшись еле как из-за стола, рухнулся на маленький диванчик, закрывшись плащом, ожидая следующего дня.

*Eztudier H’art — от фринийного «Изучать искусство»