Лёня Алеев в школе и дома

Леонид Алеев

В этой повести автор погружает читателей в непосредственную атмосферу той «далекой» жизни, когда под звуки горна и барабана пионеры ходили на линейку. Простая бесшабашная жизнь, увиденная детскими глазами рассказчика, без прикрас и лишних выводов, отражает заботы школьных дней и будни в удивительном месте – советской коммуналке, сегодня многим неизвестной. Книга содержит нецензурную брань.

Баруф

На самом деле, я с вами лукавил. Нет, я ничего не сочинил, не преувеличил. Все герои, которых я вам представил, — настоящие. Я только хочу признаться в одном факте. У меня не было бабушки… То есть, она была, конечно, но я ее так не называл. Вот у вас же есть бабушка? И, обращаясь к ней, вы так и зовете ее — «бабушка», или «бабуля», или даже «ба». Я не помню, чтобы я в детстве использовал эти обращения. Как-то так сложилось само собой, что после описанного ниже случая никто и никогда не называл мою бабушку — бабушкой. Меткие прозвища настолько привязываются к человеку, что этим прозвищем стали называть ее не только мы, дети, но и все мои родственники, а потом и родители. Иногда это прозвище проскальзывало при упоминании ее персоны даже у посторонних людей, что доказывало его уникальность.

— Всех людей надо переписать! — важно сказал брат, зайдя ко мне с блокнотом и карандашом в руках. — Всех, абсолютно всех. Нам надо вычислить шпионов и заставить их работать на нас. Завербовать агентов, понял, сопля?

Я пожал плечами.

— А зачем их переписывать? — рискнул спросить я.

— Мы должны переписать их и закрепить за ними шпионские клички, — брат перешел на шепот. — Пошли… — и махнул рукой.

Перебежками по огромному коридору, пригибаясь и прячась за дверьми кухни, мы достигли «темной комнаты» — еще одного места в нашей квартире, о котором я забыл упомянуть. В этой комнате каждая семья хранила какой-нибудь свой домашний скарб — лыжи, тазы, фотоувеличитель или просто валенки. Там висела тусклая лампочка. Мы забежали внутрь, включили ее, и брат записал:

— Папа! Подпольная кличка — Осел!

Я был возмущен.

— Почему осел-то? Нехорошо как-то, папа же.

— Дурень! Смотрел мультик «Бременские музыканты»? Там осел на бас-гитаре играл, — шикнул на меня брат.

— Разве? — не уступал я. — Мне казалось, он у них просто повозку тащит.

— Не спорь! Вот когда он делает «Е-ЕЕ-ЕЕ», это точно — наш папа.

Тут я согласился, потому что этот образ подпевающего осла действительно напомнил мне отца.

Мы выбежали из «темной комнаты», и таким же путем, пригибаясь, на цыпочках заскочили в нашу гостиную, где в кресле сидел папа и читал «Московскую правду».

Брат склонился к моему уху и зашептал:

— Чтобы проверить, шпион он или нет, нам нужно окликнуть его по кличке, если он отзовется — то он шпион и его можно вербовать. Понял? Сейчас подойдешь к его креслу сзади и скажешь: «Осел!» Я буду возле сундука, и если он не отзовется — я стреляю. — С этими словами мой брат достал пластмассовый наган розового цвета.

— А если отзовется и скажет «что тебе»? — испуганно спросил я.

— Не дрейфь, я тебе повышение дам. За выполненное задание из агента станешь спец-агентом.

Обещание подействовало безотказно. И раз сказал старший — надо делать. Я прополз под обеденным столом и вылез около папиного кресла.

— Осел! — крикнул я.

Папа с газетой не шелохнулся.

— Еще, еще, — подавал мне знаки брат, с трудом сдерживая смех.

— Осел! — еще раз крикнул я, но папа лишь наклонился к телевизору и щелкнул выключателем. Выплыла картинка «Международной панорамы» с ведущим на весь экран.

— Стреляй же, чего смотришь, — но брат уже выскочил из комнаты, давясь от смеха.

Я побежал вслед за ним.

— Чего ты не стрелял? — возмущался я, когда мы встретились опять в «темной комнате», — договорились же.

— Ладно, — сказал брат, — ясно, что он не осел, ой, то есть — не шпион. Теперь давай то же самое — с бабушкой. Ее кличка будет «Баруф». Ба — бабушка, Руф — Руфина. Баруф — запомнил?

— Так она ж по телефону разговаривает, — засомневался я. — И как ты в нее стрелять-то будешь?

— Давай, не бойся, ты уже спец-агент, а за это будешь… — брат на секунду задумался, — Штирлицем, штурмбанфюрером эс-эс, разведчиком настоящим, — посулил он.

— Ладно, — согласился я. Штирлиц мне нравился больше профессора Плейшнера.

Мы выбежали, брат с наганом зарылся в висящие в прихожей пальто, а я подбежал к разговаривающей по телефону бабушке:

— Таким образом, на основании Вашего заявления, Лев Аронович, проводится проверка соответствующей комиссией, и жилой фонд…

— Баруф! — рявкнул я.

— А? Что тебе? — Бабушка отвела от уха трубку. — Что ты хочешь?

В этот момент вешалка под тяжестью пальто и повисшего на них брата соскочила с гвоздя, и мой брат оказался под ворохом одежды.

— Что вы идиотничаете-то? А? Убирайтесь, бездельники! Господи, а ты-то, старший, — бабушка укоризненно покачала головой, глядя на моего брата, и приложила трубку к уху.

— Лев Аронович, алло, простите… и жилой фонд, на основании заключения комиссии, переводится в нежилой.

— Завербована! — поставил галочку в своем блокноте минутой позже мой брат. — Так и запишем: «Баруф»!