Калевала

Леонид Бельский

"Калевала" – карело-финский народный эпос, сборник эпических рун, которые отражают мировоззрение северных народов. В него входят свадебные, эпические и заклинательные тексты, которые не перестают удивлять своей богатой образностью, сказочными и героическими сюжетами, описанием народного быта и обычаев. Карело-финский эпос считается одним из самых богатых и ценных и был переведен на все главные языки мира.

Руна пятая

1. Вяйнямёйнен идет к морю, чтобы поймать сестру Ёукахайнена, и ловит её, превратившуюся в рыбу, на удочку.

2. Он пытается разрезать ее на куски, но рыба выскальзывает из рук в море и объясняет, кто она такая.

3. Напрасно старается Вяйнямёйнен словами и сетями поймать рыбу снова.

4. Огорченный, возвращается он домой и получает от своей матери совет идти свататься за дочь Похъёлы.

Вот домой доходят вести,

Вот дошел рассказ печальный

О погибели девицы,

О кончине юной девы.

Старый, верный Вяйнямейнен.

Все узнавши, стал унылым,

Плакал вечер, плакал утро,

Ночи целые проплакал

О красавице погибшей,

О девице, утонувшей

В волнах вод широкошумных,

В темноте морей глубоких.

Вот со вздохами, с заботой,

Он пошел с тяжелым сердцем

К морю синему на берег,

Говорит слова такие:

«Спящий Унтамо, скажи мне,

Сны свои открой, ленивец:

Где живут родные Ахто,

Девы Велламо таятся?»

Спящий Унтамо ответил,

Сны свои открыл ленивец:

«Вот родные где у Ахто,

Девы Велламо таятся:

На мысочке, скрытом мглою,

На туманном островочке,

В темноте морей глубоких,

В тине илистой и черной.

Там живут родные Ахто,

Девы Велламо таятся,

Там сидят в каморке узкой

Посреди избушки тесной,

Под скалою полосатой

И под выступом утёса».

Вышел старый Вяйнямёйнен,

Стал на лодочную пристань,

Взял он удочку тихонько,

Осмотрел он тихо лески,

Положил в мешочки крючочки

И уду в карман запрятал.

Вот грести он сильно начал,

Лодку к острову направил,

На мысок туманный вышел,

Мглою скрытый островочек.

Приготовился к уженью,

Леску длинную расправил,

Повернул уду рукою.

Вот крючок закинул в воду,

Стал удить, таща за леску;

Медь удилища дрожала,

Серебро шуршало в леске,

И в шнурке шумело злато.

Рассветать на небе стало,

Зорька утренняя вышла,

За крючок схватилась рыбка,

За крючок железный — семга.

Тащит он ту семгу в лодку

И на дно кладет тихонько.

Пристально глядит на рыбку,

Говорит слова такие:

«Удивительная рыбка!

Никогда таких не видел,

Сиг столь гладким не бывает,

Не пестреет так пеструшка,

Щука — та не столь седая,

Чешуи у самки меньше,

У самца ж ее побольше.

Девушки повязки носят,

А русалки носят пояс,

А у курочки есть уши;

Эта ж рыба — точно семга,

Точно окунь вод глубоких».

Был на поясе у старца

Нож в серебряной оправе.

Нож он с пояса снимает,

Вынул нож из светлых ножен,

Распластать он хочет рыбку

И разрезать эту семгу,

Из нее чтоб сделать завтрак,

Закусить пораньше ею,

На обед себе сготовить

И оставить часть на ужин.

Вот пластать он хочет рыбку

И брюшко пороть ей начал:

Вдруг из рук скользнула семга,

В море бросилася рыбка,

С края лодки красноватой,

Из ладьи широкой Вяйнё.

Подняла из волн головку,

Правым боком показалась

На волне морской, на пятой,

При шестом станке у сети.

Правой ручкой потянулась

И сверкнула левой ножкой

На седьмой полоске моря,

На валу зыбей девятом.

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

«Ой ты, старый Вяйнямёйнен!

Не затем я вышла в море,

Чтоб меня, как семгу, резал,

Чтоб распластывал, как рыбку,

Из меня готовил завтрак,

Закусил пораньше мною,

На обед себе сготовил

И оставил часть на ужин».

Молвил старый Вяйнямёйнен:

«Так зачем ты вышла в море?» —

«Для того я вышла в море,

Чтобы курочкой спокойной

На руках твоих садиться,

Быть всю жизнь твоей женою,

Чтоб тебе постель готовить,

На постель взбивать подушку,

Убирать твое жилище,

Подметать полы в покоях;

Чтоб дрова носить в избушку,

Раздувать большое пламя,

Печь тебе большие хлебы

Да медовые лепешки,

Подносить и кружку пива,

Угощать тебя чем хочешь.

Я совсем не семга моря

И не окунь вод глубоких:

Я девица молодая,

Ёукахайнена сестрица;

Ты меня искал так долго

И желал в теченье жизни.

Ох, старик ты неумелый,

Вяйнямёйнен безрассудный!

Не сумел меня поймать ты,

Деву Велламо, русалку,

Дочь единственную Ахто».

/TD> Молвил старый Вяйнямейнен,

Молвил грустный и унылый:

«Ёукахайнена сестра ты?

О, вернись ко мне скорее!»

Не придет она обратно

Никогда в теченье жизни.

Быстро в волны погрузилась.

Сразу в море опустилась

Вниз, к каменьям полосатым

И к расщелинам гранитным.

Старый, верный Вяйнямейнен

Поразмыслил и подумал:

Как же быть и что же делать?

Потащил свои он сети

Из конца в конец чрез волны;

Через бухты, чрез заливы,

По воде спокойной тащит,

Тащит чрез лососьи рифы,

Через Вяйнёлы потоки.

Через рифы Калевалы,

По бездонным черным безднам,

Беспросветным глубям моря,

Ёуколы прозрачным рекам,

Чрез лапландские заливы.

Много всяких рыб поймал он;

Но из рыб, живущих в море,

Не поймал он милой рыбки,

Той, о кой он только думал,

Что у Велламо русалкой,

Что у Ахто всех прекрасней.

Тут-то старый Вяйнямёйнен

Головой поник печально,

Шапка на сторону сбилась;

Сам сказал слова такие:

«О я, глупый и безумный!

Человек я без рассудка!

Был мне дан и ум здоровый,

И рассудок был дарован,

И отзывчивое сердце.

Прежде я имел все это,

А теперь уж всё исчезло

В хилой старости печальной

И в упадке сил бывалых;

Мой рассудок точно умер,

Прозорливость отлетела,

Стал я вовсе бестолковым.

Ту, к которой я стремился

И искал в теченье жизни,

Ту у Велламо русалку,

Дочь волны широкошумной,

Чтоб иметь подругой жизни,

На всю жизнь моей супругой, —

В море удочкой поймал я

И втащил на лодку быстро;

Но её не удержал я,

Не принёс в моё жилище,

Упустил обратно в море,

В глуби тёмные морские!»

И пошёл он по дороге,

Озабоченно вздыхая,

Шёл домой прямой дорогой,

Говорил слова такие:

«Пели некогда кукушки,

Мне кукушки пели радость,

Рано утром, поздно на ночь

И один раз в час полудня.

Что ж испортило их голос,

Как погиб, напев чудесный?

Грустью голос их надорван,

Унесло его унынье.

Не слыхать его призыва,

И, когда заходит солнце,

Нет вечерней мне отрады;

Не слыхать кукушки утром.

Не могу совсем понять я,

Как мне быть и что мне делать?

Как прожить мне в этом мире,

Как скитаться в здешнем крае?

Если б мать в живых осталась,

На земле жила б родная,

Мне тогда б она сказала,

Что теперь с собой мне делать,

Чтоб печали не поддаться,

Не погибнуть от унынья

В эти дни мои плохие,

Время горести жестокой!»

Мать в могиле пробудилась,

Из воды в ответ сказала:

«Мать твоя не умирала,

Так же бодрствует родная

И тебе ответит ясно,

Что теперь ты должен делать,

Чтоб печали не поддаться,

Не погибнуть от унынья

В эти дни твои плохие,

Время горести жестокой:

В Похьёле девиц немало!

Есть там девушки получше,

Вдвое лучше и красивей,

В пять и в шесть раз веселее

Этих Ёуколы бездельниц,

Этих медленных лапландок.

Там, мой сын, возьми жену ты,

Похъёлы красотку деву,

Ту, что обликом прелестна,

Ту, что стан имеет стройный,

У которой ноги быстры,

У которой гибко тело».