Тришестое. Василиса Царевна

Леонид Резников, 2020

Решил царь Антип обженить сынов своих, дабы к порядку привесть и Тришестое родное в надежные руки передать. Да только без надобности молодцам женитьба та. Но разве поперек батюшки-царя пойдешь? Взяли они луки и пустили по каленой стреле. Старшим братьям по тому еще чуду досталось, а вот Ивану и вовсе не свезло. Сыскалась стрела его на болоте в лапах у дочки Кощеевой – Кваки Болотной, а Василиса вроде как и вовсе ни при чем оказалась. Но правду все одно не спрячешь… Банально, скажете? А как же любовь и злоба, дружба и ненависть, козни коварные и приключения? В общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Глава 2. Сдулся Андрошка…

В полутемной комнатушке, гордо именуемой тронной залой и освещаемой лишь скудными лучами солнца, проливавшимися сквозь два узких стрельчатых окна на потемневшие от времени бревенчатые стены и скрипучий дощатый пол, на троне, установленном у дальней от дверей стены, гордо восседал царь Антип. На почти лысую его голову была косо нахлобучена довольно скромная золотая корона. Посох царский стоял рядышком, прислоненный к спинке трона, а сам царь-батюшка сухонькими ручками, покрытыми пергаментной кожей, кутался в некогда богатый парчовый халат, порядком вылинявший и кое-где поеденный молью. При этом царь Антип зябко ежился от любого дуновения ветерка. В зале бывало прохладно даже летом, словно в подполе, но тут уж, как говорится, ничего не попишешь — деревянное зодчество, чтоб его! Ноги царя-батюшки, обутые в новенькие красные и скрипучие сафьяновые сапоги, нетерпеливо отбивали сбивчивую дробь.

Здесь же, в тронном зале, пребывала боярская дума в полном составе — все четыре человека. Сидели они рядком на длинной лавке вдоль правой стены, и каждый из них сжимал в руках посох, а головы бояр венчали высокие шапки, похожие на поварские колпаки, разве что побогаче. Бояре хмурили лица, пряча их в окладистые бороды и высокие пушные воротники. Двое откровенно дремали, у одного отвисла нижняя губа, коей он периодически пошлепывал. Второй изредка всхрапывал, отчего тут же получал локтем в бок от соседа и на минуту продирал глаза, обводя мутным взглядом помещение. Тяжелые морщины избороздили чела этих двоих — не иначе как думы о счастье народном одолели. Двое же бодрствующих бояр от скуки позевывали в рукав. Тяжела боярско-думная доля, как ни крути…

И вдруг низкая дверь в палаты распахнулась, и в нее, пригнувшись, вступил Иван Царевич. Отвесив батюшке-царю земной поклон, Иван Царевич смахнул шапкой пыль с сапог и выпрямился.

— Звали, отец?

Бояре очнулись и разом обернули головы к вошедшему.

— Да уж, почитай, час прошел, — недовольно проскрипел царь. — Заждались ужо.

— Почем же вы знаете, отец, что час? — подивился батюшкиным словам Иван Царевич. — Ведь Козьма-то опять на часах спит!

— А я по солнышку, — ткнул царь-батюшка пальцем в солнечный лучик, скользивший по полу со скоростью полудохлой черепахи. — Самый верный способ! Почитай, две половицы натикало.

— Гениально, царь-батюшка! — всплеснул ручками выскочивший из-за спины царевича Андрон.

— Ну и голова наш царь-батюшка, ну и голова!… — в тон ему зашептались бояре. — Умен, шибко умен…

— Цыц, бородатое племя! — притопнул царь, и в тронной зале в единый миг воцарилась тишина. — Говорят… — обернулся он вновь к сыну своему, Ивану, и пожевал губами, заколебавшись почему-то.

— Всякое говорят, — не дождавшись продолжения, сказал Иван Царевич и пожал плечами — начало ему пришлось вовсе не по душе. И добавил на всякий случай: — Вранье все это.

— Говорят, — повторил царь, несколько возвысив голос, — природа на детях энтих, как их… гениев отдыхает. Так на тебе она, похоже, и вовсе вздремнуть решила.

— Хе-хе, — пробулькал Андрон, незаметно придвинулся к трону и, прогнувшись едва ли не пополам, снизу вверх, преданно заглянул царю в глаза.

— Э-э, не засти, — недовольно отпихнул слугу царь Антип.

— Чего это она дремать вздумала? — возмутился Иван Царевич.

— А того самого! Ты пошто человека измордовал, живого места на нем не оставил?

— Какого еще человека? — изумленно уставился на царя Иван.

— А такого! Эй, где ты там, выдь да покажись нам.

Из тени в углу выдвинулся, вертя в руках шапку, Федька. Морда его была красна, словно зад у павиана — дива заграничного, что заезжий купец намедни на рынке показывал. К тому же распухла она неимоверно и покрылась волдырями. В смысле, морда, а не задница. У павиана того как раз все в полном ажуре.

Иван Царевич вздрогнул. Такой страхолюдной образины ему еще на своем недолгом веку видеть не приходилось.

— Свят, свят, свят! — мелко закрестились бояре, сбиваясь в кучку и отмахиваясь посохами.

— Гм-м, — насилу очухался Иван. — Так ведь то не я, а он сам.

— Сам, говоришь? — прищурился царь-батюшка. — Ну-ну. А вот люди сказывают… — он скосил глаза на Андрона.

— Истинно так, батюшка мой, — поддакнул тот.

— Навет то, — буркнул Иван Царевич, нахлобучив шапку на голову. — Враки пустые.

— Враки, говоришь? Экий ты упертый! — кхекнул царь. — А скажи нам, мил друг, кто ж его тады так отделал?

— Сам он и отделал себя, — утер нос Иван. — Как зачал дерьмо-то листом борщевика утирать, так и разнесло рожу.

— Так ты его еще и в дерьмо, получается, рожей-то макнул? — Царь Антип вскинул седые брови.

— Сам он… макнулся. Оступился, и… — Иван наотмашь рубанул рукой.

— Так ли дело было? — обернулся царь-батюшка к Федьке. Тот только плечами повел, мол, было, чего уж там.

— Хм-м… А с колокольни, значит, Федька тоже сам сиганул? — вновь повернулся царь Антип к сыну.

— Ну, с колокольни не сам, конечно, — смутился Иван Царевич, потупив очи.

— И вилами себя в зад — тоже сам?

— И вилами не сам. А вот измордовал себя сам.

— Угу, — покачал головой царь-батюшка. — А за что ж ты его, мил друг, с колокольни-то спустил, ась?

— Так ведь дело как было, — взмахнул руками Иван Царевич. — Гад этот…

— Но-но! — Федька осторожно погрозил царевичу пальцем. — Ты того, не очень.

Иван Царевич смерил звонаря пудовым взглядом, и Федька мгновенно притих.

— Этот… Федька, — продолжал Иван Царевич, — забрался по-тихому на колокольню да как зачнет трезвонить. Я с перепугу-то его и того…

— Получается, ты, душегуб, схватил человека, вытряс из него душу и сбросил вниз, — царь-батюшка ткнул пальцем в пол, — и все энто лишь потому, что Федька свою работу ладно справлял?

— Да какой, к лешему, ладно, коли такой трезвон поднялся, аж белки с деревьев попадали — ни ритму, ни слогу.

— Так я ведь… того… — растерялся Федька. — Ведь он…

— Ну, положим, трезвон был, — согласился царь Антип. — Сам слышал, решил было, страшное чего приключилось. А вот вилами… Вилами-то зачем ткнул?

— Да не тыкал я его вилами! То Аким был, а не я. Он сено грузил, а этот ему на голову свалился.

— Эй, позвать ко мне Акима! — царь Антип дотянулся до посоха да как хватит им об пол.

— Никак не можно, царь-батюшка, — вновь подлез под руку Андрон.

— С чего это? — подивился царь.

— А с того, отец родной, что Аким умом тронулся: сидит у себя в хате, мычит, про нечистую силу какую-то толкует, на двор нос высунуть боится.

— О-хо-хо, — расстроился царь-батюшка. — Видишь, чего натворил? Одному морду изуродовал, задницу проткнул, а второго ума лишил. Кто ж мне теперь сено-то возить будет?

— Да не я то! — воскликнул Иван Царевич.

— Молчи уж, непутевый. Одно слово: дурак. Иван-дурак. Звучит, а? — повернулся царь Антип к Андрону.

— Еще как, батюшка, — обрадовался слуга, потирая ладошки — вот уж опала сейчас царевичу выйдет. — Еще как!

— А раз дурак, то какой же с него спрос? — прищурился царь Антип.

— Как энто? — полупал глазками Андрон. Дело-то оборачивалось совсем другой стороной.

— Сам посуди: чего с дурака-то возьмешь?

— Так энто… — Андрон в замешательстве обвел взглядом присутствующих.

— Истинно так, царь-батюшка, — важно произнес боярин Семен.

Андрон с Федькой переглянулись. Андрон только плечами пожал, мол, кто ж знал, чем дело-то обернется, а Федька сплюнул на пол, лаптем растер да и в двери. Андрон тоже пятиться начал, хватаясь то за один бок, то за другой.

— Ох, пойду я, батюшка мой, прилягу чуток. Занеможилось чегой-то мне.

— Э, не-ет! — схватил его за плечо могучей рукой Иван Царевич, быстро смекнувший, что тут к чему. — Постой-ка брат, дело у меня до тебя.

— Так хворый я, — пискнул Андрон, чуть присев. — Инвалид страхолюд… то есть многодетный.

— А я слова целебные знаю. Как скажу, враз твоя хвороба отвалится.

— Может не надо, а? — захныкал Андрон, едва сдерживая дрожь в коленках.

— Ну как же! Надо, мил человек, ох, как надо. Но ты наперед скажи, почто напраслину на меня возводил? За сколько с Федькой снюхались?

— Не нюхались мы с ним, что ты, царевич, бог с тобой! — замахал лапками Андрон. — На кой мне энту образину нюхать-то?

— Ой, не лги! Царю лжешь, — покачал головой Иван Царевич, грозно сводя брови, и кивнул на царя-батюшку.

— Да разве я когда!.. — выпучил глаза Андрон. — Да ни в жизнь! Царь-батюшка, скажи ему.

— Ой ли? — откликнулся царь Антип.

— Истинная правда! Да чтоб мне провалиться на этом самом месте! — рванул на себе рубаху Андрон и в чувствах сунул ногой в пол. — А!

Гнилая доска под ним треснула, и Андрон по пояс ушел в подпол, застряв в дыре, будто разбухшая пробка в бутылке.

— Ага-а! — обрадованно вскочил с трона царь Антип. — Есть она, правда-то, на свете!

— Врут. Все врут, батюшка мой, — пропыхтел Андрон, насилу пытаясь высвободиться из дыры.

— И доска врет?

— Врет, подлая, врет, окаянная! Уф-ф…

— А ты, Андрошка, значится, правду глаголешь? — царь-батюшка подобрался к Андрону поближе и обошел его кругом. — Эк тебя втиснуло-то. Ай-яй-яй!

— Одну правду говорю, ей-ей! Да шоб меня чем прихлопнуло!

Наверху что-то зашевелилось, зашуршало.

Бояре пригнули головы, вцепившись в дорогие шапки.

Царь Антип из любопытства задрал голову и почесал концом посоха затылок.

Иван Царевич и вовсе лишь плечами пожал.

Но больше ничего не произошло.

Андрон, затаивший дыхание, приоткрыл сначала один глаз, а затем и второй и тихонько выдохнул.

— Ты энто чего? — взбеленился царь Антип. — Ты мне хоромы мои порушить решил? Потолком меня прихлопнуть? А ну, сказывай, где да чего натворил, покамест я тебе этим посохом…

— Ничего, царь-батюшка, — забился в дыре Андрон, осеняя себя крестным знамением. — Вот те крест!

Висевший над ним на потолочной балке тяжелый деревянный крест с треском сорвался и угодил Андрону прямо в лоб. Тот так и застыл со сложенными щепотью пальцами, боясь шевельнуться.

Бояре побледнели, бороды их встали колом, а глаза округлились: диво дивное, чудо чудное!

— Хе-хе! — поправил корону на голове царь Антип. — Значится, крест, говоришь? Любопытно!

На лбу Андрона медленно вздувалась фиолетовая шишка.

Деревянный Христос, распятый на кресте, грустно взирал на Андрона, словно хотел сказать: «Эх ты, нехороший ты человек!» — так можно было бы перевести его взгляд на культурный язык. По крайней мере, так истолковал его Андрон. Ведь даже у Христа может закончиться терпение.

Андрон тронул огромную шишку пальцем, боязливо косясь на Христа, и отвернулся, наморщил лицо, словно отведал кислятины. Попыток выбраться из дыры он уже не предпринимал, потому как ясно осознал: без посторонней помощи выбраться отсюда ему не удастся.

Но если осуждающий взгляд деревянного Христа, казалось, пронизывал Андрона насквозь, грозя страшными муками в Аду, однако за Андроном сейчас наблюдали еще по меньшей мере две пары глаз, и именно они представлялись ему самой страшной угрозой. То были взгляды Ивана Царевича и батюшки его, царя Антипа.

— Чего молчишь-то, Андрошка? Али язык проглотил? — вернул Андрона на грешную землю голос царя-батюшки.

— Ась? — вздрогнул Андрон, поведя носом.

— Двась! Я тебя человечьим языком спрашиваю, лукавая твоя свиная морда: врал мне?

— О чем?

— Да откель я знаю, о чем? — развел руками царь-батюшка. — Про медицину свою мудреную, про мягкое да жесткое, про боли с ломотой, про диенты адские. Врал али как? — грозно пристукнул посохом царь Антип. — Сознавайся сей же час!

— Ну-у, если только капельку, во-от столько, — показал Андрон кончик пухлого пальчика.

— Ага, врал, значится! — обрадовался царь-батюшка. — А про справки, будто ты инвалид у нас?

— Инвалид я, натуральный! — ткнул себя кулаком в грудь Андрон. — Как есть! — и втянул голову в плечи по самые уши, потому как под потолком что-то вновь скрипнуло — скрежетнуло, и на голову Андрону посыпался всякий пыльный сор. — А-а, батюшка мой! — забился Андрон в дыре, словно лиса в курятнике, коей капканом хвост защемило. — Врал, как есть врал! Здоровый я.

Царь ухо навострил — тихо, ни шороху, ни звуку. Кивнул. То правда есть.

— Ну-ну, Андрошка, говорь далее, — подзадорил он слугу.

— А что далее-то?

— Воровал?

— Н-н… — начал было Андрон, да и замолк, рот ладонью прихлопнув. — Ох, воровал, батюшка, каюсь! Отпусти вину!

— Отпустить, говоришь? — будто засомневался царь Антип. — Это можно. Ну-кось, Ванька, подсоби, — подмигнул он Ивану Царевичу.

— Ага! Айн момент.

Иван Царевич закатал рукава, сграбастал Андрона за шиворот и рванул на себя, что мочи было.

Щепки древесные шрапнелью прыснули во все стороны, поднялась пылища, заклубилась, мыши подпольные всполошились, повыбегали, под ногами вертятся: пожар — не пожар, гром грянул али дом рушится. Вылетел Андрон из подполу, словно ядро из пушки, шмякнулся об пол да и деру задать решил.

— Не-ет, мил друг, погодь, — перехватил его у самых дверей Иван Царевич.

— Пусти! — забился в его руках Андрон. — Спасителем нашим, Христом Богом!..

— Эт можно, — поразмыслив, согласился Иван Царевич. Подхватил он с полу тяжелый деревянный крест да ка-ак даст им по бесстыжей, нахальной Андроновой роже.

Крутнулся Андрон на месте, глаза свел в кучу и растянулся посредь залы, ножки-ручки пораскинув.

— Вот так!

Иван Царевич победно утер нос. Перекрестился, поцеловал крест, приподнялся на носочки и приладил распятие святое на прежнее место, любовно сняв с него налипший сор и паутинки.

— Все, сдулся наш Андрошка, — заулыбался царь-батюшка, ощутив, как сразу дышать легче стало и на душе посветлело: «Теперича конец всем энтим глупостям, жизнь раздольная, сытная!» — Выволоки этого пса на двор, пущай там смердит.

— А разве он?.. — принюхался Иван Царевич. Вроде бы нет никакого запаху.

— Эх, дурень ты, дурень, как есть, — покачал головой царь Антип. — Ментафора энто, как Андрошка сказывал. Ох, и умный, сукин кот, был!

— Так бы и сказали, — повел плечами Иван Царевич, хотя опять ничего не понял. Подцепил здоровенной лапищей Андрона беспамятного за ворот и поволок через сени на двор.

— Эй, кто там! — крикнул царь Антип. — Приберите здесь скоренько, дощечки замените, какие надобно. Да веревочки усе поснимайте, а то, не ровен час, ножкой зацепит кто — и вправду потолок на голову рухнет али крестом кого зашибет. А Федьке пяток-другой плетей всыпьте, шоб службу свою справно вел да на людёв пустое не наговаривал…

Оклемался Андрон немного, очухался, глаза продрал. Лежит на травке, радуется, мол, легко отделался — окромя здоровенной шишки на лбу да синячищи в пол-лица от Христа в подарок ничего вроде как и нет боле. Но гложет его злоба на царя-батюшку да на Ивана Царевича, вроде как несправедливо с ним обошлись. Ведь, можно сказать, ни за что ни про что по мордасам схлопотал и от двора царского отставлен был. Ну, крал помаленьку — все крадут, врал, конечно, — не он один врет, а что хитер был, так бояре думские похитрее его будут. И ведь боярам-то ничего, а Андрошку из царского дворца пинком под зад, будто щенка какого.

Скрипнул Андрон зубами: погодь, царь-батюшка, я те еще каверзу-то устрою с оказией, все припомню как есть!

Поднялся он с травы, отряхнулся, подобрал шапку с земли, выбил из нее пыль, нахлобучил на голову и побрел вон. Куда идет — сам не знает. Ноги сами собой вынесли его к колокольне, к дружку его, Федьке. А Федька сидит грустный на лавочке, волдыри на морде пальцем лопает, сопли пускает. Мало того, оскорбленье вышло от Ивашки, так еще и народ теперича от него шарахается, будто вороны от пугала огородного. И от отца Панфутия по первое число заместо рубля целкового отхватил за трезвон непотребный. Вон оно как обернулось-то. А еще этот гнус Андрошка — чтоб ему пусто было, собаке такой! — подбил Федьку царю-батюшке жалобу подать, мол, правда на Федькиной стороне, глядишь, и обломится рубь, а то и поболе. А оно вон как обернулось, то бишь, обломилось…

— Эх! — вздохнул Федька и махнул на все рукой.

Глядь — Андрон плетется в его сторону, хмурее тучи, злее голодного хорька. Шапка на нем на лоб сдвинута, волосы дыбом, уши торчком. Шапку шишак подпирает, харя слева огнем полыхает.

«Ага, знать и тебе, душонка твоя канцелярская, опала вышла», — обрадовался Федька, растянув тонкие губы в кривой усмешке, но тут же опомнился, опустил уголки губ — страшный человек Андрон, злопамятный. С ним лучше не связываться. А вслух сказал:

— Ну чего, Андрон, никак не потрафил чем царю-батюшке? Трезвон у тебя, гляжу, почище мово вышел.

— Дурак ты… пупырчатый, — только и вздохнул Андрон, плечи повесив. — А все из-за тебя.

— А я-то здесь каким боком? — подивился Федька, даже позабыв на время про болячки да обиды.

— Мямля ты: ни слова толком молвить, ни отпор дать.

Андрон тяжело опустился на лавочку, ноги вытянул, прислонился спиной к теплым бревнам и в небо уставился, на птичек.

— А ты, как я погляжу, тоже еще тот отпорщик, — прищурил заплывший глаз Федька.

— Погляжу, погляжу! — грубо оборвал Андрон и сплюнул в сторонку. — Чаво делать-то теперича будем?

— Дык чего делать-то еще? — развел руками Федька. — Как звонил, так и буду звонить. Ну их, эти царские морды, была бы охота связываться с ними.

Он задрал голову, выпятил нижнюю челюсть и от души поскреб подбородок обкусанными ногтями.

— Охота, охота, — вновь передразнил Андрон. — Холоп ты, быдло.

— Но-но! — сдержанно погрозил в ответ Федька.

— Чаво, не так, что ль? — хмыкнул Андрон.

— Ты того, не очень, понял?

— А кто ж ты, коли обиду такую спустить готов?

— Кто надо, — буркнул Федька и голову низко опустил.

— Вот то-то и оно. А я не таков!

— Да уж вижу, каков ты, Андрон. У тебя на морде все написано-разрисовано.

— Дык…

— Вот те и «дык». Да плюнь ты на них!

— Ты что?! — вскочил с лавочки Андрон, сжимая кулаки. — Ты чего несешь?

— А чего я сказал? — попятился от такого напору Федька, едва не грохнувшись с лавочки.

— Да чтобы я такое оскорбление спустил, пусть даже царю! Ведь ни за что же!.. Позорищи какой натерпелся, муки физинческие понес, а ты — плюнь!

— Да я-то тут при чем? — еще дальше отодвинулся от Андрона Федька и сполз с лавки на травку, сжимаясь в комок.

Андрон навис над звонарем разъяренным медведем, сопит в обе ноздри, аж пар валит, лапами сучит, глазищами вращает. Страшно Федьке стало, прикрыл он глаза и уперся мордой в сруб.

Хлоп, хлоп — полопались пузыри. Брызнуло во все стороны, и Андрону прямиком в глаз угодило. Завертелся тот на одном месте, воем воет, рычит — щиплется глаз, мочи нет. Федька с перепугу икать взялся — теперь точно зашибет. Но нет, повертелся Андрон, повыл и выдохся. На лавку сызнова опустился, глаз протер, проморгался и на Федьку глянул, чья бледность даже сквозь красноту виднелась.

— Ладно, не бойсь, — проворчал Андрон. — Седай сюды, — хлопнул он рукой с собой рядом.

Федька только головой замотал, да ручки на груди сложил.

— Седай, говорю!

— Угу, — насилу кивнул Федька и на краешек лавки взгромоздился. Сидит, дыхнуть боится.

— Слухай сюды, какую я каверзу измыслил, — зашептал Андрон, поведя головой по сторонам, нет ли кого рядышком.

— А может, не надоть, а? — захныкал Федька.

— Надоть! Как есть надоть. — И придвинулся ближе к Федьке. — Слыхал я, на болотах разбойнички обитают. Ох, лютые, спасу от них нет!

— Ну? — Федька аж глаза выпучил.

— К ним подамся, к атаману ихнему прибьюсь, а там уж… — Андрон сжал кулак перед носом Федькиным.

— Чего? — лупнул глазами Федька.

— Того! Эх, балда ты пупырчатая. То не разбой был у них — шалости детские, а я уж расстаюсь для царя-батюшки. Пошли со мной!

— Н-не-е, — замотал головой Федька. — Я лучше тут.

— Эх ты, — только и махнул рукой Андрон. — Тюлень!

— Кто?

— Животина такая: рук-ног нет, ласты токма, целый день спит да жрет, и ничем ее не расшевелишь.

— Не тюлень я! — рванулся обиженный Федька. — А токма на что мне шевелиться лишний раз. Нашевелился ужо, — потрогал он зудящую морду.

— Во-во, тюлень и есть! — загоготал Андрон, неприятно так, обидно.

Федька надул и без того распухшие щеки и ничего на то не ответил.

— Ну, бывай, раз так, — хлопнул себя по коленкам Андрон, поднялся с лавки и оправил рубаху. — Пойду я. Недосуг мне тут с тобой лясы точить.

— Бывай, Андрон. Заходь, если что, — с радостным облегчением отозвался Федька.

— Может, как-нибудь и свидимся еще.

Андрон прищурился на солнце, поморщился — синячище дал о себе знать, — и потопал к лесу.

— А то! — запоздало крикнул Федька дружку вослед. — «Уф-ф. Насилу отвязался. Вот же приклеился, ирод проклятый, морда твоя разбойная. Свидимся… Еще и тюльменем каким-то обозвал, боров проклятущий, шоб у тебя чирь на языке вскочил!» — буркнул про себя Федька, тяжело поднялся с лавки, потер ноющий от предательского нападения зад и зачал взбираться на колокольню: дело близилось к вечерне.

А между тем царь Антип, вздохнув полной грудью — ведь надо же, как лихо с окаянным Андрошкой все вышло! — возвернулся на трон, устроил посох меж колен и взглянул на бояр думских орлом.

— А что, други, не пора ль нам в завтре заглянуть?

Бояре переглянулись меж собой. Странные речи какие-то царь-батюшка завел, с неясным таким намеком.

— Налоги, что ль, повысить? — осторожно вопросил боярин Филимон.

— С чего энто? — уставился на него царь-батюшка.

— Снизить? — испугался Филимон, вцепившись в посох до хруста в пальцах.

— Да ты чего, Филька, белены никак объелся? Кто ж енто налоги-то снижает?

— Какой новый изобресть? — округлил глаза Филимон, то ли с радости, то ли с перепугу.

— Филька, ты головкой, что ль, с утречка больно приложился? Все-то тебя в одну сторону клонит.

— Ох, батюшка наш, ты так не пужай боле, — обмахал себя ладошкой Филимон.

— А чегой-то ты вдруг пугливый такой стал?

— Дык я, грешным делом, подумал… — начал было Филимон и запнулся.

— Верно мыслишь, Филька! О державе заботишься. Эй, писарь! — кликнул царь Антип мальчишку. — Пиши! — ткнул он сухоньким пальцем.

Бояре притихли, а мальчишка выдернул из-за уха перо, водрузил на коленки чистый лист, поставил рядышком с собой чернильницу и преданно уставился на царя-батюшку.

— Чего писать-то?

— Пиши: сим повелеваю ввесть державный налог на боярский кошель, то бишь державную боярскую десятину.

— А… — только и поразинули рты бояре, сходя с бородатых лиц.

— Правильно глаголете, — согласился царь-батюшка. — Куда ж это годится? Бояре — и десятину. Зачеркни! — приказал он мальчишке.

Тот лихо макнул пером в чернильницу, смахнул с него лишек и вычеркнул, чего требовалось.

— Уф-фу! — разом выдохнули бояре.

— И впиши: державную боярскую осьмушку — так даже краше звучит! Перепиши начисто и подай мне, а я уж росчерк завитой наложу.

Хлоп!

Это, значится, с Филимоном обморок чувственный приключился, да не ясно только на радостях али с печали. Остальные бояре сползли со скамьи на колени.

— Помилуй, царь-батюшка, да за что ж енто?

— Как, за что? — подивился царь Антип. — Харчи государственные жрете? Жрете! Платья новые требуете? Требуете! Охрану мою пользуете? Пользуете! К тому ж вози вас, мордоворотов, на повозках царских туды-сюды, будто безногих каких. Да и пристало ль мне брать с вас, таких важных бояр, вшивую десятину, как с холопа последнего. Я уж грешным делом подумываю, не четвертным ли вас обложить.

Хлоп!

Это едва пришедший в себя Филимон вновь затылком к полу припал.

— Не губи, царь-батюшка! — возопили остальные бояре.

— Э-э, да будет вам стенать. — Царь Антип подмахнул не глядя подсунутый ему начисто переписанный указ и возвернул перо мальцу. — В приказ!

— Слушаюсь! — Мальчишка скатал лист и кинулся вон из тронной залы.

— А теперича заглянем в заптрашний день.

— Что еще, царь-батюшка?! — застонали бояре, ломая высокие шапки.

— Да сядьте вы ужо, — зевнул царь Антип. — Чего рты-то пораззявили? И энтово припадошного с полу подымите. Неча мне полы кафтанами протирать. Не в дикой стране, чай, живем — в либеристической! — гордо закончил царь-батюшка.

Дума насилу взгромоздила на скамью боярина Филимона, прислонила к стеночке, чтоб в бесчувствии обратно на пол не сполз, и пристально, с опаской, уставилась в рот царю Антипу, что-то тот еще измыслит — крут у них царь-батюшка, как ни верти.

— Что ж молчите, бояре? Али языки проглотили?

— Слово боимся молвить, царь-батюшка, — подал голос боярин Семен.

— Чего так?

— Дык, невесть чем слово-то оброненное обернуться могёт.

— Истину глаголешь, Потапыч. А посему слушайте, чего я измыслил, коли у вас своих мыслей, словно в отхожем месте карасей.

— Ох, чует мое сердце… — помял ладонью грудь слева боярин Трофим.

— Цыц, борода! — пристукнул посохом царь Антип. — Значится, порешил я следующее: стар я ужо, власть надобно кому передать, да меж сыновей выбрать духу не хватает.

— Как же так, царь-батюшка? — всполошились бояре. — Да на кого же ты нас…

— Совсем умом тронулись али как? Я о приемнике им толкую, а они ужо хоронить меня вздумали.

Смутились бояре — радость-то преждевременной оказалась. Сидят, бороды жуют.

Филимон между тем очухался, глаз один приоткрыл, прислушивается, о чем царь речь ведет.

— Так вот, — между тем продолжал царь Антип, — есть у меня три сына: Данила, Козьма да Иван…

— Ведаем про то, надежа-государь, — важно кивнул Семен, который Потапыч.

— Ну и слава богу, — похвалил царь Антип. — Хоть чегой-то вы ведаете. Но я продолжу мысль свою: Данила — тот разбитной ухарь, вечно его не сыщешь, все по полям, по лугам за зверьем гоняется; Козьма день денской жрет — пьет — не просыхает, бока на часах отлеживает; Иван — энтот и вовсе малахольный какой-то.

— Дурак, — подсказал Филимон, открыв и второй глаз.

— Но-но! — погрозил посохом царь Антип.

— Так ты ж, царь-батюшка, сам изволил его так окрестить, — подивился боярин.

— То мое дело, чего я изволил, а ты язык прикуси.

— Так ведь…

— Цыц! Иди вон, бочками своими занимайся, худые они у тебя.

— Неправда то! — в сердцах воскликнул оскорбленный боярин Филимон, вскакивая со скамьи.

— А коли неправда, так посажу тебя в нее да пущу в море-океян, авось не утопнешь, коли не худые. Чего молчишь, энтот, как его… Диоген хренов? — блеснул своими историческими познания царь Антип.

Филимон заткнулся, вновь зажмурившись, так страшно было лицо царя-батюшки, нащупал под собой скамейку и опустился на нее, не чуя под собой ног.

— То-то же! Так вот, Иван телом хоть и силен вышел, да умом слаб.

— Так я ж и говорю: дурак, — обрадовался боярин Филимон и тут же получил локтем в бок от соседа своего, Семен Потапыча. Заткнулся.

— Не дурак он, а дите еще малое, неразумное, — горько покачал головой царь Антип. — Всего-то двадцать пять годков минуло. Поспешен, строптив, скор в суждениях и шибко несдержан.

— Это да, — качнул головой боярин Семен. — Это есть.

— Думайте, бояре, мыслите, как быть — поступить?

Задумались бояре, избороздили чела свои морщинами. Сидят, покачиваются, пол взглядами трут. Царь-батюшка глядит на них, сапогами нетерпеливо притопывает, посохом постукивает. Десять минут сидят, двадцать, полчаса минуло.

Хр-р-р!

То боярин Семен шибко глубоко задумался, в думы тяжкие погрузился. Филимон за рукав его дернул. Очухался боярин.

— Ась?

А царь-батюшка уж от нетерпения весь извелся.

— Чего надумали-то, бояре?

— Знамо, женить их надобно, — зевнул в бороду боярин Семен Потапыч.

— Как так женить? — подивился царь Антип неожиданному повороту.

— А вот так! Женятся — поумнеют. Семья, дела, заботы, — важно заметил боярин.

— Дык какие ж у тебя заботы-то семейные? Детёв что ль строгать?

— Всякие, отец родной, всякие, — поджал губы Семен Потапыч.

— А вообще-то мысля твоя дельная: баба — она кого хошь к порядку-то приведет, коли толковая сыщется, — задумался царь Антип.

— Так и я про то же, надежа-государь.

— Хм-м… Так тому и быть! — грохнул посохом царь Антип. — Эй, кто там! Кликнете-ка сынов моих.

— Так ведь некому кликать-то, царь-батюшка, — влез боярин Филимон. — Андрошку-то того, со двора наладили. Поторопился ты, царь-батюшка.

— Оно и верно, что наладили, — нахмурил брови царь-батюшка. — Я гляжу, на язык-то ты скор, а вот каков на ноги?

— Да ты что, отец родной? — не на шутку перетрусил боярин Филимон. — Как же так?

— Не перечь царю! Будешь теперича посыльным боярином — посылать тебя, строптивца, буду-у! — мечтательно закатил глаза царь Антип. — А может тебе указ на то требуется, так энто я мигом соображу.

— Что ты, батюшка, бог с тобой! — пуще прежнего побледнел боярин Филимон. — Я и так могу.

— А коли могёшь, так и сполняй на раз-два. Ишь, Диоген тоже мне выискался… хвилософ.

Боярина Филимона в двери вынесло, будто лист палый сквозняком. Остальные попритихли: шутка ли, боярина думного посыльным нарядить! Да еще и эта срамная осьмушка, будь она неладна! Ох, и крут у них царь-батюшка, ну и крут…