Матрёшка времени

Лера Нибиру (2024)

Говорят, есть таинственный слой в пространственно-временной ткани, куда можно попасть из любого хронотопа, если обнаружить особый портал. Истории на первый взгляд не связанных между собой героев оказываются переплетены благодаря таким порталам, встраиваясь друг в друга наподобии матрешки. Художественные инсталляции и невероятные изобретения, путешествия сознания и секретный подземный город будущего, загадки космоса и мистические откровения — все это встретит наших героев на пути к таинственному «нигде», которое может стать для них настоящим домом.

3. Всадники

Василий Меркурьев родился в Ленинграде и переехал в Петербург, не меняя места своего обитания. Он переехал не только в рамках города, но и в рамках страны: Советский Союз исчез, растворился и СНГ, и ничто почти не напоминало ему о прежнем времени, кроме, разве что, его полного тезки с призрачного Небесного тихохода.

Город из детства был темный, грязно-желтый, посыпаемый снежной солью и светящийся лишь летом, в июньские белые и августовские полнозвездные ночи. Город был покрыт плотным слоем пыли, окрашен охрой с ног до головы, и только на уроках истории можно было тайком представлять зефирный розово-золотой Зимний или блистающий черным полированным камнем Исаакий. Взрослея, Василий с удовольствием замечал признаки переезда в другой пространственно-временной континуум: сначала было большое наводнение — люди ходили по Фонтанке по колено в воде и руками вытаскивали рыбу, собирая в пластиковые пакеты. Потом сняли леса со Спаса-на-Крови, которые закрывали его на протяжении пятидесяти лет. Старушка-соседка кликушила: «Снимут леса — рухнет советская власть!» — как ни странно, так и случилось. Потом несколько лет Невский ремонтировали, и можно было ходить по главной улице города, преодолевая полосу препятствий, словно в компьютерной игре про Марио — перепрыгивая с камушка на кочку, по деревянной шаткой палке, за зеленую сетку, через лужу-реку, и — прыг — ты уже с Дворцовой оказался на Восстания, собирай монетки. После того, как откопали все кости и сокровища из-под Невского, дома стали понемногу перекрашивать в разные цвета, поставили фонари, соскоблили вековой слой человеческого жира и тлена, зимы стали светлее, лета — зеленее, и, войдя в двадцать первый век по римскому календарю, Петербург очистился и похорошел, переместившись в новый слой реальности.

Хорошо было гулять часами через все его хорды, удивляясь неожиданным сочленениям районов. Василий наматывал тысячи и тысячи шагов, заглядывая во все потаенные закоулки и обнаруживая нелогичные связки и проходы между отдаленными друг от друга улицами или даже районами. Втайне Василий считал, что находит скрытые от невнимательного глаза порталы, что порталы эти густо рассыпаны по магическому городу. Он составлял в уме свою потаенную карту Петербурга, в надежде, что однажды она сложится в ткань некого особого узора, который раскроет ему все секреты бытия.

В некоторых точках пространства с ним случались повторяющиеся видения. Например, если он шел в сторону Дворцовой площади и касался рукой фасада «Дома книги» почти у самой его границы, пелена реальности начинала подрагивать и рябить, и сквозь нее просвечивала иная реальность — тот же Невский, только совершенно пустой — настолько пустой, что нет ни единого слова или буквы на фасадах и вдоль улицы, только ветер перекатывает ошметки рваной бумаги и комки бесцветных тряпок, а в самом изножье проспекта возвышается над домами гигантская темно-синяя стена волны, медленно накрывающей город. В это мгновенье горькое щемящее чувство подступало комком к горлу Васи Меркурьева и его выкидывало обратно в ту реальность, где он жил в этом городе вполне бытовую жизнь.

Особенно возлюбленным маршрутом было у Васи пешее путешествие от Художественной Академии к дедушке. Дедушка Васи Меркурьева работал в частной библиотеке независимого архивного общества. Это был высокий худой сутулый человек с густой темнотой под глазами и с острым оценивающим взглядом, направленным, впрочем, чаще всего куда-то внутрь себя. Звали дедушку Аристарх Самойлович.

— Это в честь Аристарха Самосского, который первым в Древней Греции заявил, что планеты вертятся вокруг Солнца, — любил объяснять дед.

Дедушка Аристарх очень ценил философию — и древнегреческую, и любую другую. Но больше всего он любил книги — шершавость переплетов, запах бумаги, шелест страниц. По этим косвенным признакам — запаху, звуку и на ощупь — он мог определить с закрытыми глазами библиографические сведения любой книги с точностью до года печати и названия издательства. Аристарх Самойлович был живым каталогом книжных редкостей, за что его высоко чтили в библиотечных кругах. Впрочем, библиотекарем его никто никогда не называл, исключительно — хранителем.

Вася приходил к дедушке на работу после занятий, благо путь лежал через самые живописные тропы Петербурга. За чашкой вечно остывшего чая Аристарх Самойлович излагал Васе свои, порой, довольно странные теории о мироздании, которые легко могли противоречить друг другу на взгляд окружающих, но сплетались в причудливые узоры всевозможностей в сознании деда. Это очень роднило Василия и Аристарха Самойловича, и они могли просиживать часами за беседами и листанием редких книг.

Одной из основополагающих была у деда теория всадников.

–Ты думаешь, мы живем одну жизнь? — вопрошал Аристарх Самойлович, загадочно улыбаясь какой-то невидимой точке на заполненной старинными книгами стене. — Я, например, подробно помню все моменты, когда я умирал. На сегодняшний день я могу насчитать у себя семь жизней, и, думаю, это не предел. Я не говорю о каких-то загробных перерождениях — все в рамках присутствия в реальности этого конкретного тела с очень конкретным ДНК. Ведь только код ДНК — та связующая нить между прошлым и будущим, которая позволяет узнавать себя в зеркале спустя годы.

Дальше дедушка окунался в воспоминания, уточняя обстоятельства своих «смертей» и «рождений», а именно моменты глубоких разочарований и особых откровений. И действительно, можно было сказать, что на каждом жизненном этапе дедушка становился другим человеком — менял круг общения, деятельность, взгляды и убеждения, вкусы и пристрастия. Он помнил, почему двадцать лет назад его дико выбешевала эта вот книга, и почему спустя десятилетие она становилась одной из его любимых. В обоих случаях аргументы казались осознанными и убедительными, но исходили из противоположных предпосылок восприятия действительности. При этом сегодняшний Аристарх уже весьма прохладно относился к предмету противоречия, но отлично помнил тех прошлых Аристархов и их мнения. Дед был уверен, что так происходит со всеми людьми.

— Что есть память? Насколько хорошо ты помнишь прошлое? — спрашивал он Васю, и не дожидаясь ответа, продолжал — Я вот помню все очень подробно, но так, будто листаю каталоги и архивные документы. У картинок прошлого есть цвет, запах, есть обстоятельства, но там нет меня. Будто тело мое является гигантским архивом опыта, в мозгу складируются дневники, альбомы с фотографиями и видеокассеты, в любой момент можно заглянуть в нужную дату, выдвинуть ящик и ознакомиться с нужными материалами. А я — истинный я — это лишь временный всадник, оседлавший тело-коня на несколько лет, одинокий колонист, несущий вахту на предоставленном комическом корабле.

— Паразит?

— Отнюдь. Скорее, симбиот. Впрочем, тело напоминает мне, как ты понимаешь, архив, хранилище — но не живое существо. А живой в нем я. Сегодня я, а завтра я…

Аристарх Самойлович делал еще один глоток крепкого остывшего чая и продолжал:

— Ты слышал о таком черве — планарии? Планария, если разрезать ее пополам, отращивает себе заново все, включая мозг с его навыками. Ну то есть двум «себе» — технически оба экземпляра — это одно и то же существо. У обоих клонов сохраняются изменения, полученные путем опыта. Сохраняется не память, а опыт, сумма эволюционных улучшений, навыков. Две планарии, скорей всего, имеют разные личности, но они обе строятся на учитывании опыта произошедшего с ними до разделения и во время разделения. ДНК — не наша душа, не наше сознание — но наша сущность, постоянно изменяющийся эволюционирующий стержень. ДНК накапливает опыт и мы отращиваем новые личности с учетом этого опыта. Одна личность-всадник сменяет другую при переживании некого экстремального опыта, на ее место приходит новый всадник, в которого уже вшито пережитое экстремальное состояние.

— А смерть тела тоже может быть экстремальным опытом для всадника? — развивал Василий мысль деда.

— Конечно. А всадник всегда найдет, кого оседлать, и это, конечно же, необязательно будет человек.