Данил
В буковом кресле с вытертыми от времени ручками я чувствую себя особой королевских кровей.
Она который раз пригласила меня зайти. Она подносит мне чай. К моему приходу купила пирожных, смешно и мило, будто я совсем еще мальчишка. Наверное, это я должен был что-то ей принести, но в который раз не сообразил, даже стыдно.
От старости у нее трясутся руки. И чашка дрожит на блюдечке, и крохотная серебряная ложка отбивает мелкую дробь. В комнату заглядывает солнце. Освещает царство пыли и увядших цветочных букетов, мир сухих роз и потрепанных книжных корешков, мир склеенных по линии слома сервизов и заварочных чайников с обколотыми носиками, мир масляных красок и мастихинов.
Ее ладони морщинисты и узловаты, теплы и пахнут домашним хлебом. Ее волосы седы, подобраны шпильками, невидимками. Она суха, держит спину прямо. Когда она опускает глаза к полу, можно увидеть ее большие тяжелые веки с поредевшей гребенкой ресниц. В ней есть что-то от милой девушки, которой она когда-то была. Может быть, изредка вспыхивающий румянец? Что-то от маленькой девочки. Бойкий взор, любопытство во взгляде, робкая улыбка.
Она усаживает меня лицом к солнцу — так ей проще будет меня рассмотреть.
Ее зрачки сужаются до маленькой точки, и она говорит:
— Точь-в-точь Рыжик.
Я улыбаюсь ей, смеюсь, рассказываю, что меня иногда сравнивают с котом. Но Рыжик оказывается не котом, а младшим братом, который погиб во время артобстрела. NB! Надо записать эту историю в тетрадь. Рыжик нес мамину любимую вазу, очень хотел ее спасти, чтобы мама обрадовалась по возвращении домой. Рыжик упал на землю, он был весь в крови, ваза разлетелась на мелкие кусочки. Марина стояла рядом с ним на коленях. Платье в грязи, лицо в слезах. Сердце Марины могло также, на осколки, разбиться — не соберешь. Оно залегло где-то в глубине грудной клетки и угрожающе громко билось.
Самый большой осколок вазы она принесла домой. На нем была запекшаяся кровь Рыжика. Она не знала, что сказать матери. У нее не было слов. Слова будто вывели, вытравили сильным химикатом. Она пришла, когда дома уже не стало. Черные обломки, синее небо с безупречными облаками. Мать, обнимающая остатки перил и беззвучно рыдающая. Платье перепачкано в земле, лицо в саже. Марина не слышала ни звука. Сначала даже подумала, будто ее оглушило.
Это было первое, что она рассказала. Я смотрел в ее глаза и понимал, что это начало.
Она говорила, что это было ее первое наказание за юношескую дерзость, за девчоночью глупость, за слишком многое, взятое ею на себя.
Конец ознакомительного фрагмента.
