Девушка, которая хотела написать книгу о войне

Лилит Мазикина

Четвёртая книга цикла о мире Венской Империи и его волчицах.«Динамичный, драматичный и полифонический поток, который временами головокружительно ускоряется, а иногда наоборот становится глубоким и пугающим, как омут. Это, несомненно, развлекательная литература, но в лучшем её варианте…История Лизы Дре, девушки, которая захотела быть сама и написать книгу, это очень добрая история – несмотря на концентрацию проблем и темную громаду прошлого». Отзыв Анны Ломтевой на fem_books.

Глава 6

— Я не могу стереть её память, и не могу делать по ней предсказаний. Вообще никак. Даже с физическим контактом, — резюмировала княжна. Она сидела в кресле в кабинете отца, играя с котёнком, которого держала в руках. Котёнок нервничал от присутствия вампира и кусался ожесточённо. Белая рука Канторки была покрыта длинными красными полосами; запах от них князь не мог заставить себя не замечать. Но постоянная, многосотлетняя привычка к усмирению низких страстей давала возможность игнорировать само воздействие запаха крови. Князю случалось перевязывать страшные раны, не теряя самообладания.

— Перед нами, то есть, феномен.

— Да. И я пригласила её заходить в гости, когда захочется. Она выглядит очень одинокой.

Господин Крабат поморщился.

— Не самый умный твой поступок.

— Есть хоть одно, хоть маленькое основание думать, что она опасна? Я имею в виду, опасна даже в доме, нашпигованном твоими бойцами и «жучками»?

— На жрицу она не похожа, — неохотно признал князь. — Полная, искренняя, губительная неприспособленность к быту. Накупила еды, которой негде лежать, спит в кухне на сорванной шторе. Если бы она была оружием, ей наняли бы хотя бы слугу. Похоже на детский протест. Вырвалась из-под крыла авторитарного муженька и доказывает себе, что может и сама прожить. Некой идеальной жизнью, простой, милой, в игрушечном тёплом южном городке…

— Ты прямо из ресторана слушал, что ли?

— Естественно. Знаешь что, — добавил князь, вспоминая, как Йоцо пришёл к кабинету в то время, как он сам читал дело фон Мореншильд. — Скорее всего, не действуют только прямые чары. Косвенно магия срабатывает. Почти уверен в этом. Надо пару раз свести её с твоим братом. Что-нибудь обязательно всплывёт. Пожалуй, хорошая была идея пригласить эту Фон-Барон. Канторка, послушай, ты не думала всё же о том дрезденском специалисте?

Канторка вскинулась, её губы дрогнули.

— Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы чужой человек принялся вычищать меня от боли. Мне дорога эта боль, знаешь ли. Она — часть меня. Она — то, что не даёт мне превратиться в… вас с Батори.

Князь длинно посмотрел ей в глаза, но ничего не сказал. Откинулся в кресле и отвернулся в компьютер: на экран были выведены файлы по новому законопроекту от Славянской партии. В конце концов, день у него был рабочий. Господин Крабат вообще не любил и не понимал безделья. Хороший отдых после хорошей работы — да. Праздность же для него была куда большим грехом, чем для любого из католиков.

***

На кладбище фон Мореншильд сфотографировала несколько могил времён войны. Почти на всех надписям латиницей вторили рунные письмена. Посмотрела сквозь ограду на закрытую часть, разглядела только ближайшее из надгробий: на нём сияли позолочённые копии орденов Венской Империи. Какой-то офицер…

На кладбище национализма не ощущалось. Немецкие могилы шли вперемежку с лужичанскими, еврейские — с цыганскими. Попался даже один, кажется, итальянец. Подметала тропинки травяным веником какая-то старушка в пёстром летнем платье, с короткими седыми кудряшками, подкрашенными чернилами.

Лиза пошла домой и писала в тетрадь до заката, не заглядывая в телефон. О том, что сама увидела в Лужицких горах и в Рабенмюле. О еловом бору на склонах, где она чудом избежала смерти. О том, как диспетчер приняла её звонок за детскую шалость потому, что она сообщила о ноже у проникшего в дом лужичанина. О коротком разговоре с шофёром, ещё почти мальчиком, о том, как у него, и у княжны, и у журналиста бледнеют и застывают лица, когда с ними говоришь о войне. Слова князя и Канторки она записала особенно тщательно, стараясь вспомнить каждое слово. Ниже расставила списком имена и даты с надгробий городского кладбища.

Она всем нутром чувствовала, что теперь-то, наконец, пишет о том, о чём надо, и так, как надо. Когда слова закончились, а солнце почти зашло, Лиза выпрямилась, чувствуя, как гудит спина. В поросшем редкими яблонями саду было темно. Что-то сверкнуло на неё из травы глазами: кажется, кошка. Лиза поспешила освободить подоконник и закрыть окно. Почти наощупь расстелила купленную днём простынь на кушетке, обмотала наволочкой пустой рюкзак. Переодеться было не во что, и девушка, скрепя сердце, разделась догола, чтобы не пропотеть к утру одежду и бельё. Задёрнула занавески, залезла под пустой пододеяльник.

В животе заурчало.

На кухне было сумеречно. Значит, в кладовке — очень темно. Лиза решила потерпеть до утра и попробовала уговорить себя заснуть маминым голосом в голове. Живот бурчал громче. Девушка вздохнула, встала и на ощупь пробралась в кладовку. На ближней полке, она это хорошо помнила, лежали сосиски. Кажется, они совсем немного начали портиться. Лиза ела их, не обращая внимания на привкус, чувствуя, как неприятно они касаются прохладными шкурками голой груди. Наверное, примерно таково по ощущениям прикосновение вампира. Интересно, как жена Крабата вообще с ним спала?

Фон Мореншильд замерла, пытаясь сообразить, почудился ей скрип лестницы или кто-то пробирался наверх на самом деле. Ох, нет, действительно скрипит. Вот, кажется, и до верха дошёл. Лиза, вооружившись цепочкой оставшихся сосисок, бесшумно проскользнула в щель между дверью чулана и косяком. Чтобы не спотыкаться, опустилась на корточки и гусем посеменила к кушетке.

Сверху определённо кто-то ходил.

На первом этаже стукнуло окно в дальней части гостиной.

Девушка нащупала джинсы и куртку, залезла с ними под стол и спешно пропихнула руки и ноги в рукава и штанины. Прислушалась. Осторожно вылезла, застегнула джинсы. Нашарила на столе телефон, зарядку, тетрадь, ручку и, главное, очки.

В гостиной кто-то чихнул.

В животе отозвалось лёгким урканьем. И это не была песнь голода. Лиза с досадой поняла, что очень скоро захочет в туалет. Засунув тетрадку в джинсы, перед животом, надев очки и рассовав по карманам прочее, она очень тихо открыла окно — хорошо, что оно уже расходилось! — и с некоторым усилием вылезла пятками вперёд в сад. Чуть не вскрикнула, утонув босыми ногами в холодной и влажной траве.

Калитка хорошо просматривалась, совсем рядом с ней стоял фонарь. Лиза решила дойти до неё в тени деревьев, а потом быстро побежать по улице — к ближайшему полицейскому. Она помнила, что пост всего в четырёх домах от неё. Налево или направо? Похоже, придётся выбирать наугад.

Перед самой калиткой девушка поняла, что куртку стоит застегнуть. От страха и холода пальцы дрожали, пуговицы юлили, пытаясь проскочить мимо петель. Лиза оглянулась на дом и сад, набрала в грудь воздуха и вылетела на улицу, взяв направо.

Через четыре дома никакого полицейского не было. Девушка, не останавливаясь, побежала дальше, стараясь не реагировать на жалобы живота и на то, как колет в боку. Счёт времени она потеряла сразу, думая только о том, как пробежать ещё пять метров, и ещё, и ещё. Очень спортивной она не была никогда, рождественская поездка на шведский лыжный курорт в прошлом году чудом обошлась переломов. Наконец, она увидела полицейский участок и поднажала. Чуть не вышибла дверь, спохватилась, дёрнула её на себя. Ввалившись, закричала сипло:

— Туалет!!! Где?!

Офицерша за конторкой ткнула ручкой в сторону коридора. Фон Мореншильд рванула по нему и вышла обратно в холл только через полчаса, бледная, несчастная, лохматая. К тому времени туда стянулись со своими кофейными кружками все офицеры в участке. Они негромко переговаривались и замолкли, едва увидав её. Лиза взяла себя в руки:

— Добрый вечер, господа, дамы. Может ли кто-нибудь угостить меня славным крепким чёрным чаем?

Несколько мужчин бросились к аппарату с напитками для посетителей. Первым его достиг пожилой и грузный полицейский, он же торжественно нажал на нужные кнопки и поднёс фон Мореншильд пластиковую чашечку.

— Присаживайтесь, — пододвинула стул одна из офицерш. Лиза опустилась на него, глядя на чашечку в руке полицейского. Она поняла, что не удержит чая в руках. Полицейские тоже это поняли, и двое мужчин пододвинули один из столов. Пожилой офицер поставил чай прямо перед фон Мореншильд и учтиво спросил:

— Ещё что-нибудь, майне даме? Может быть, вы пришли по делу?

— Да, дело… Точно, — девушка, словно очнувшись, вытащила из джинсов взмокшую от пота тетрадь. — Понимаете, господа, дамы, я как раз сейчас пишу книгу…

***

«Майор Аденауэр утверждает, что тех, кто во время войны насиловал женщин или пытал пленных ради забавы, князь не допускает до службы в полиции. Всех, кто только приходит устраиваться, проверяют некие особые проверяющие, и способа обмануть их нет. Князь говорит, что война была ещё и испытанием властью, и того, кто провалил испытание один раз, нельзя подпускать ко власти во второй.

Но ни один из этих людей не арестован, многие из них — герои войны. Все они продолжают ходить по улицам Рабенмюле, улыбаться соседкам и их детям… Конечно, про тех, кто не прошёл отбор в полицию, можно догадаться, что они — насильники и изверги. Но ведь многие и не пытались устраиваться в полицию.

Не знаю, смогу ли я улыбаться горожанам так же легко, как раньше. На лице ни одного насильника не написано, кто он есть. И теперь я, возможно, буду видеть насильника в каждом. Тошно от этой мысли.»

***

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Купеникс, также Купсинискас или просто Кукс («Житель дюн», «Туманный» и «Рыжий»), среди прусских славян — Копецник, т. е. «Житель холмов». Хранитель маяков и покровитель моряков, часто называется сыном Бангса, всегда — злым братом Ангздриса. В дурном настроении напускает туман. Очень сластолюбив, но некрасив, поэтому женщин ему приходится брать обманом или силой. Так, он сумел овладеть женой брата Аззараньей, прийдя к ней ночью и убедив, что рядом с ней лёг муж. Любит таким же образом обманывать жён моряков и рыбаков. Если от этого обмана рождаются дети, их относят на морской берег, как сделала с ребёнком от Купеникса Азаранья. Изображается горбатым и бородатым рыжеволосым мужчиной.

Часто короткая версия имени этого божества используется как эвфемизм одному непристойному слову. На юге Пруссии только в этом значении «Кукс» и употребляется. В то же время, на северо-востоке это обычная простонародная немецкая фамилия. В связи с этим порой случаются конфузные ситуации, когда северянин посещает зачем-либо Саксонию.

Руна Купеникса читается как К.