Химия жизни

Лилия Михайловна Кузнецова (2024)

Каждому человеку предназначена своя судьба, и важно жить так, чтобы исполнить своё земное предназначение. Это даётся непросто. Всегда возникают противоречия. Как в химии: реакции идут между противоречивыми веществами, и в результате появляется нечто новое. В жизни то же самое. Нам приходится преодолевать противоречия между нашими устремлениями и внешними обстоятельствами. Но когда мы разрешаем противоречия, преодолевая обстоятельства, то поднимаемся в нашей судьбе на более высокие ступени. Так будь же смелым, сильным, Человек, верь в себя! Помни, что любые обстоятельства преодолимы. Такова химия жизни.

Глава 1. Моё военное детство

Младенчество

Трудно сказать, с какого возраста я себя помню. Во всяком случае, у меня в сознании остался день, когда мы отправлялись в эвакуацию, — 24 августа 1941 года. Накануне мне исполнилось четыре года.

Прасковья Максимовна и Григорий Фёдорович Бойко с племянницей Василисой (старшая) и приёмной дочерью Леной (младшая)

Но я помню и мирное время. Я жила у бабушки Василисы и дедушки Кузьмы Неезжалых, потому что мои родители учились в Нежинском пединституте, и я их видела редко. В доме жил Стасик — младший сын дедушки и бабушки, он же мой дядя, 1926 года рождения, то есть на одиннадцать лет старше меня. Он учился в школе. Мы с ним были одного статуса — дети.

Дом и надел земли Василиса получила от родных. Она жила не с матерью Евдокией и отцом Семёном Чикомазами, а с тёткой по матери, Прасковьей Максимовной, которая вышла замуж в Бахмач за волостного писаря Бойко Григория Фёдоровича.

Из свидетельства о рождении бабушки Василисы я узнала, что Семён не имел отчества. Видимо, его мама Мария родила сына вне брака. Вряд ли она была богачкой. Ничего о ней больше я не знаю, но очень сочувствую ей. Бабушка Василиса рассказывала, что у неё было уличное прозвище Мария-русочка. Может быть, она приехала из России и осела на Украине в Конотопском районе, селе Бондари. Там бабушка Василиса и родилась в 1891 году.

Поскольку супруги Бойко были бездетными, они выпросили для воспитания племянницу Василису. Родители моей бабушки Василисы — Семён и Евдокия Максимовна — были очень бедные, с трудом могли растить двух девочек, поэтому они и согласились отдать одну из дочерей благополучно живущей сестре. Так Василиса оказалась в Бахмаче. Семья Бойко была дружной и доброжелательной.

Позднее на крыльце волости Григорий Фёдорович нашёл подкидыша. Это оказалась девочка, которую назвали Леной. Он взял её к себе. Потом они удочерили ещё одну девочку — Лиду, а потом Надю. Так в семье оказалось четверо детей.

Василиса всю жизнь относилась к Лене и её потомкам как к родным. Поэтому внучку Лены Ярославу мы с Аллочкой всегда считали троюродной сестрой.

Брат Григория Фёдоровича был управляющим поместьем Кочубея, куда мою бабушку, а тогда девочку Василису отправляли на отдых. Она рассказывала, как ездила в поместье, как купалась в Сейме.

Григория Фёдоровича все очень почитали. Это был по-настоящему благородный человек. Девочки росли в достатке. Лена и Лида стали учительницами. Василиса от учёбы отлынивала, окончила только начальную церковноприходскую школу, что не помешало ей быть весьма начитанной и развитой.

Дружила она с Фионой Неезжалой, жившей неподалёку. По-моему, они были одногодками. У Фионы был старший брат Кузьма. Он учился в той же школе, но был старше Василисы, родился в 1883 году.

В него-то и влюбилась Василиса. Чернявый, брови вразлёт, умный, решительный — полюбился молодой девушке, хотя от недостатка женихов она не страдала. Один из её обожателей был инженером, которого направляли работать в Челябинск. Он звал её с собой, и Григорий Фёдорович рекомендовал, но строптивая Василиса не согласилась.

Василиса была очень обаятельной девушкой. В семье, где царит добро и уважение друг к другу, и дети растут такими же. Василиса и в старости обладала неизъяснимым обаянием, её все уважали. Вот и Кузьма полюбил Василису, и выдали её замуж за Кузьму. В приданое Григорий Фёдорович купил ей надел земли (не знаю, сколько, полагаю, соток сорок) и построил молодой семье дом.

Кузьма был из простой крестьянской семьи. О его родителях Луке и его жене Секлете Неезжалых знаю мало. Но сужу, что Лука не менее благороден по духу, чем Григорий Фёдорович. Он дал образование детям. Кузьма стал бухгалтером, Катерина — учительницей, а старший, Григорий, был первым секретарём райкома уже при Советах. Но на него поступил донос, видимо в 1937 году. Об этом ему сообщил друг — начальник районного НКВД. Чем в ту пору заканчивались доносы, известно. Григорий не хотел такой участи — пыток, заключения, смертной казни. Решил уйти из жизни самостоятельно. Они с женой ушли в лес, и он застрелил жену и себя.

Остались двое или трое деток. Их всех вырастил дед Лука. Василиса очень привечала своего племянника Василя — сына Григория. Он приезжал к нам в гости уже после войны.

Моя мамуся рассказывала ещё об одной родственнице — Виктории, которую она случайно встретила в Мариуполе. Та жила в доме на Комсомольском проспекте, там же, где и мама с папой, и Аллочка. Но я всего не запомнила из рассказа. Я поняла, что Виктория — это дочь Григория, то есть двоюродная сестра мамуси. Эта встреча состоялась незадолго до мамусиной смерти.

Кузьма и Василиса Неезжалые

Итак, Кузьма и Василиса обосновались в новом доме.

И пошли у них детки. В 1910 году родился первенец Александр, в 1912-м — Анатолий, потом были два Владимира, которые умерли в младенчестве: один от воспаления лёгких, другой от оспы. Бабушка Василиса с сожалением вспоминала, что не дала сделать младенцу прививку. В 1916 году появилась Анюта, моя мамуся, а через десять лет, в 1926 году — Стасик.

Наверное, я тоже родилась в этом доме. Не в студенческом же общежитии меня мама рожала.

Отец — Антон Иванович Нижний из Винницкой области, села Городище. Он учился заочно в Нежинском пединституте, там и увидел Анюту, нашу мамусю. Она была яркой и бросалась в глаза при всей её скромности. Её заметил руководитель хора, услышав, как она поёт на субботнике, отмывая окна в аудитории. Она стала солисткой хора. Её приглашали на местное радио петь по заявкам трудящихся. А трудящимся сразу полюбился голос Анюты Неезжалой, и они слали заявки именно на её исполнение. Так она подрабатывала в студенчестве.

Антон тоже был музыкальный: играл на разных инструментах и даже сочинял музыку. Видимо, на этой почве они и познакомились. Мамуся не рассказывала о подробностях их знакомства. Только сказала, что когда она уехала домой на каникулы, он приехал за ней следом. Мама Василиса сказала: раз приехал в дом к девушке, то обязан жениться. Так и состоялся их брак. Антон остался жить у тёщи и работать в местной школе, потому что его родители жили далеко. Не помню его подробно, только эпизод, когда он катал меня на велосипеде в предвечерье.

Было тепло, а в воздухе роились мошки и лезли в глаза. В эмоциональной памяти осталось, что отец меня очень любил.

В доме появлялись родственники — сёстры моего отца Надя и Наташа Нижние. Надя рисовала мне девочек в туфельках с застёжкой на пуговке. Помню Нину — жену Александра. Не знаю, почему она оказалась у нас без мужа, ведь он учился в Полтаве. Может, приезжала в гости.

Все жильцы звали бабушку Василису мамой. Вслед за ними я тоже звала её мамой. Так до самой её смерти в 1980 году и называла. Незадолго до смерти она благодарила меня за то, что я никогда не изменила ей и называла мамой до самого конца. Значит, для неё это было важно. Я очень любила её. Кстати, вслед за мной бабушку называла мамой и моя младшая сестричка Аллочка, которая родилась уже после начала войны — 3 июля 1941 года.

Когда мама Анюта приехала из Нежина, встал вопрос, как я её буду звать. Папа Антон предложил называть её мамусей. Так мы с Аллочкой и прозвали на всю её жизнь, так называем и в воспоминаниях.

Очень хорошо помню домик бабушки Василисы и дедушки Кузьмы. Крыльцо, небольшие сени, прямо — чулан, направо — входная дверь. Первая комната с русской печкой. Слева от неё полок. С него можно залезть на печь. Направо буфет, потом окно, у окна стол. Дальше другая комната. Налево вдоль стены, граничащей с печкой, стоит кровать. Напротив кровати между двух окон — комод. На комоде стоят мои любимые куклы Дуся и Алла. А за окном большой куст сирени. Почему-то считалось, что сирень мамусина. Видимо, она её сажала.

Я довоенная

Справа от двери ещё одно окно, перед ним стол. За этим столом в праздники собирались гости и пели песни. Почему-то мне не нравилось, когда пела бабушка. Украинские песни часто с грустинкой и философской подоплёкой (русские буквы «е», «и» по-украински звучат как «э», «ы»):

Стоiть гора високая,

Пonid горою гай.

Зелений гай, густесенъкий,

Неначе cnpaвdi рай!..

…До тебе, люба рiченько,

Ще вернешься весна.

А молодiстъ не вернешься,

Не вернеться вона.

Последние слова меня всегда печалили.

В углу, справа от стола, висел портрет Шевченко: в каракулевой шапке и кожухе, со свисающими усами. Чётко запомнился — видимо, я спала на кроватке напротив портрета, вот он и врезался в память. Шевченко на Украине очень почитали. Мама-бабушка научила меня читать его стихи:

Як бы мет черевики,

То пшла б я на музыки,

Горенько мое,

черевикiв немае.

Бабушка водила меня на праздничный концерт в школу, и там я выступала. Стихи читала, как водится, стоя на табуретке.

И дом, и двор я снова увидела пять десятилетий спустя, когда мне было пятьдесят четыре года. Ничего не изменилось, только теперешние жильцы перестроили крыльцо да срубили мамусину сирень. А сам домик и комнаты в нём оказались крошечными.

Из довоенного периода помню эпизод, который вызывает у меня самой удивление. Приехала из Нежина мамуся, привезла гостинец — мармелад. Такое лакомство я попробовала первый раз. Очень понравилось. Мне дали несколько мармеладок, остальное сложили в фаянсовый чайничек и поставили в верхнюю часть буфета на последнюю полку. Когда все разошлись по делам, а мама пошла пораться (управляться) со скотиной, я раскрыла дверцы буфета и по полкам, как по лесенке, добралась до верха. Взяла чайничек с мармеладом и благополучно спустилась вниз. Как это мне удалось — вызывает удивление. Не представляю, как спускалась, держа в одной руке чайничек со сладкой добычей. Мармелад я весь съела, хотя он предназначался Стасику.

Какая-то фантастика, можно не поверить. Но последующие события подтверждают реальность моей проделки. Пришёл Стасик из школы, пообедал, мама ему предложила угоститься мармеладом и указала, где он стоит. Но я-то не полезла второй раз наверх, чтобы вернуть посудинку на место. Я поставила его на полку нижней части буфета. Понятно, что Стасик наверху чайничка не нашёл. Тогда я указала, где он стоит, но уже пустой. На этом воспоминание обрывается, но уверена, что меня не наказали. Вообще не помню, чтобы меня наказывали.

Со мной обращались с большой любовью. Помню, как я ходила с котом в гости к прадедушке Луке и прабабушке Секлете. Кота я хватала за горло, так и тащила. Почему-то он не сопротивлялся. Мама Василиса отбирала его у меня и показывала, чтобы я сложила ручки и на них бы лежал кот. Я делала, как она велела, но, выйдя за калитку, снова хватала его за горло — так удобней. И за эти проделки мама меня не ругала, а только уговаривала.

Потом пришла война. Самого начала войны я не помню. Помню роддом, мы с папой Антоном стоим под окном, но это уже начало июля. Сверху из окна выглядывает мамуся со свёртком на руках — это была Аллочка. Я хотела, чтобы её назвали Дусей. Эту куклу я любила больше, но родители меня убедили, что лучше назвать дочку Аллой. Теперь Аллочка довольна, что моё предложение не было принято.

Прилетели немецкие самолёты и стали бомбить Бахмач. Бахмач является железнодорожным узлом. Через него проходит Московско-Киевская дорога и дорога на Гомель, в Белоруссию. Немцы такие узлы бомбили в первую очередь. Мы жили в селе Бахмач-1. Это достаточно далеко от железнодорожной станции. Помню, гудят немецкие самолёты: гу-гу-гу, как-то прерывисто. По этому гудению население отмечало, чей самолёт летит: наш или немецкий. Во время этого налёта Стасик был у своего деда Луки. Меня послали за ним. Я бегу через огород, добежала до дома деда, а он стоит в дверях клуни^[1] и крестится, как в грозу, когда гром гремит. Таким я его и запомнила.

Все смотрят на небо, и я тоже. Вижу самолёт, и из него что-то падает. Говорю Стасику: «Сливы летят». За сливы я приняла бомбы. В память эта картина врезалась намертво.

Когда Аллочку забрали из роддома, то все были озабочены тем, чтобы она не испугалась гула самолётов и взрывов бомб. Эта озабоченность передалась и мне. Так и осталась в душе на всю жизнь. Всегда о ней беспокоюсь.

Во время налётов все прятались в убежище, которое наскоро соорудили, вырыв землянку, в которую набиралось множество народа — так мне казалось. Этой тесноты я боялась, поэтому зарывалась лицом в мамины колени. И когда раз или два уже во взрослом состоянии застревала в лифте и метро, эти страхи проснулись в виде клаустрофобии. Такое моё личное эхо войны.

Эвакуация

Не знаю, кто принял решение эвакуироваться. У большинства не было такого намерения. Сужу об этом по тому, что после возвращения по окончании войны мы застали всех соседей в добром здравии.

Видимо, решение принял дед Кузьма. Он был инициативный, деятельный и достаточно образованный для того времени, служил на железнодорожной станции бухгалтером, как тогда говорили — счетоводом. Видимо, ему было известно о положении дел больше, чем кому бы то ни было. Во всяком случае, восемь семей решились уезжать.

Дедушка понимал, что нашему семейству придётся лихо, если фашисты достигнут Бахмача. Средний сын Василисы и Кузьмы Анатолий служил начальником пограничной заставы. Он погиб в первые дни войны. А нам бы досталось от немцев, если бы мы остались на оккупированной территории. Так что нужно было уезжать подальше.

Бомбёжка железнодорожного узла не позволяла эвакуироваться на поезде. Дед Кузьма с другими главами семейств договорились о гужевом транспорте в колхозе. Это были кибитки, запряжённые лошадьми. Обоз выезжал из Бахмача двадцать четвёртого августа. Помню тот солнечный день: много народа, рассаживаемся по кибиткам, трогаемся. Сзади остаётся папа Антон, машет рукой. И я огорчаюсь, что он не едет с нами. Но мамуся объясняет, что папа должен остаться, он уходит на войну.

Сборы в дорогу сопровождались сильным беспокойством. Никто не знал, надолго ли уезжаем, далеко ли. Поэтому решали, что взять с собой, а без чего обойдёмся. Вещей оказалось на три чемодана. Дело к осени, значит, нужно подумать о холодах. Взрослых четверо: Кузьма, Василиса, мамуся и Стасик, двое крошек. Аллочке ещё нет двух месяцев. С нами была ещё тётя Граня — жена дяди Анатолия, начальника заставы. Это ещё одна трагедия в нашей семье.

Начальник Новоград-Волынской пограничной застаем Анатолий Кузьмич Неезжалый

Дядю Толю в район Новоград-Волынска перевели перед самой войной. До этого он служил начальником заставы на иранской границе в Средней Азии, воевал с басмачами. При переезде семья дяди Толи отправила вещи контейнером во Львов. В субботу двадцать первого июня тётя Граня поехала во Львов получать контейнер. Было лето, на ней было чёрное платьице и чёрные туфельки, при себе дамская сумочка. Так я её запомнила, когда она приехала к нам в Бахмач. Так и застала её война на перроне чужого города. Назад на заставу вернуться уже было невозможно. А на заставе остались муж и шестилетняя дочь Лида (почему-то её называли Лилей, как и меня). Сердце разрывается, когда представляю, что испытала тётя Граня. У неё оставался только один вариант — приехать к нам в Бахмач. Не помню, когда она отправилась к себе на родину, в Среднюю Азию. Ей предстояло ещё разыскать дочь.

На шестой заставе Новоград-Волынского направления шли жесточайшие бои, не менее жестокие, чем в Брестской крепости. Фашисты переправили по мосту через Западный Буг бронепоезд с дивизией. Пришлось сражаться с противником, в десять раз превосходящим состав погранзаставы, да ещё более вооружённым, чем пограничники. Тем не менее они ожесточённо сопротивлялись и сразу положили множество немцев. Сражались целый день, пока от вражеских снарядов не стали взрываться блокгаузы с запасом гранат и другого вооружения. При этом дядя Толя был ранен в голову, но продолжал командовать. Он был очень мужественный. Мужество было у него в генах: и дед Кузьма, и бабушка Василиса были бесстрашные и решительные. Его пример поддерживал пограничников. Через некоторое время он получил ранение в спину и руку. Истекающего кровью, бойцы перенесли в подземный переход своего командира. Он лежал на шинели (со слов Лили) и продолжал отдавать распоряжения бойцам. К ночи он умер.

Со слов взрослых и Лили я знаю, что солдаты погранзаставы по команде своего израненного начальника вынуждены были спуститься в подземные переходы. Но вскоре немцы стали запускать в подземелье отравляющий газ, и начальник, ещё живой, отдал команду выходить наверх. Он, умирающий, видимо, понимал, что сдача в плен хоть кому-то сохранит жизнь, в том числе и маленькой дочке. Лиля была не одна, с ней была домработница Шура.

В живых оставалось семеро бойцов. Все они попали в немецкий лагерь. Видимо, в начале войны немцы не сильно охраняли лагеря, и пограничникам удалось бежать. Одного из убежавших пограничников убили украинские оуновцы.

А гражданских немцы отпускали. Шура с Лилей вышли из лагеря и оказались на незанятой территории.

Тётя Граня рассказывала, что Шура сообщила ей, где они находятся (уже не на оккупированной территории), и там она нашла свою дочь. Из пограничников к концу войны осталось в живых четверо.

Всё это я пишу по воспоминаниям Грани и Лили, а также по многим газетным и журнальным статьям.

Теперь тётя Граня уходила с нами.

Чемоданы поставили в заднюю часть кибитки. Нас с Аллочкой поместили перед ними. Править лошадьми должна была Василиса. Остальные шли пешком.

Где-то уже в России наша кибитка перевернулась. Чемоданы накрыли нас с Аллочкой. Я выползла сама, а Аллочку достали. Но она, видимо, оказалась в нише между чемоданами и даже не проснулась. Она, к счастью, была на редкость спокойным ребёнком. То, что это было в России, я сужу по речи людей, которые кинулись на помощь. Одна бабушка сказала мне:

— Лапушка, не ушиблась?

Это слово — «лапушка» — меня поразило, и поэтому запомнился эпизод.

В семье часто повторяли название города Старый Оскол. Это название врезалось в память навсегда. Там нас посадили в товарный поезд. Отчётливо помню два яруса деревянных нар. Остались письменные воспоминания мамуси. Она пишет, что нары смастерили дед Кузьма со Стасиком. Помню печку, установленную в вагоне: уже была осень, становилось холодно. Оказывается, печку раздобыл у железнодорожников опять же наш дед Кузьма. Он был надёжным защитником семьи. К нему тянулись и другие эвакуированные, зная, что он умеет организовать более-менее сносные бытовые условия.

Мы с мамусей поместились на верхних нарах, а нижние заняли еврейские семьи. Мне казалось, что ехали мы долго. Во всяком случае, выгрузились на станции Шумиха Курганской области по снегу. Мамуся вспоминает, что ещё из дома с собой прихватили картошку, другие овощи, крупы. Поезд останавливался чаще всего в поле. Помню, как дед быстро выбегал и тут же разводил костёр, на котором варили картошку. К костру присоединялись и другие семьи.

В дороге болели и нередко умирали от кори дети. Это доходило до сознания со слов взрослых. Я тоже заболела. Помню только момент, когда мамуся стала искать в моей голове вшей. Их, паразитов, расплодилась уйма. Я заплакала от боли, не давая прикоснуться к голове, и пришла в себя. Умница Аллочка лежала рядом со мной и не заразилась. Это было большой удачей для семьи.

А вот у наших друзей — семьи Божко — девочка моего возраста умерла.

На станции Шумиха Курганской области нас выгрузили. Дальше повезли в прицепе грузовика. Это был большой ящик на полозьях. Как я упоминала, уже выпал снег. Ехали долго, останавливались в деревнях. Мама Василиса и другие женщины шли проситься на ночлег. Каждый раз мама удивлялась, как люди с готовностью принимали нас: четверых взрослых и двух детей. Как-то укладывали всех, не высказывая ни малейшего неудовольствия.

В деревне Заманилки Курганской области мы жили у одних людей довольно продолжительное время. Впервые за последние месяцы я попила молока. Потом мы поехали в Кислянку Усть-Уйского района Курганской области. Туда направили мамусю завучем в школу. С нами поехала мама Василиса и Стасик. Для деда Кузьмы в Кислянке работы не нашлось, а в Заманилках он сразу же устроился. Он просил, чтобы Василиса осталась с ним, но она не могла покинуть дочь с маленькими детьми. Мамусе же нужно было ходить на работу. А с кем оставить детей? Аллочке исполнилось всего полгода.

Так дед и прижился в Заманилках, изредка приезжал в Кислянку. Помню, как Аллочка плакала, видя деда в белом белье, когда он, ложась спать, раздевался. Когда ложился и укрывался одеялом, Аллочка замолкала, как будто предвидела его скорую кончину. В Заманилках он упал с высокого воза с сеном прямо на огромный крюк, предназначенный удерживать дополнительные панели воза. Распорол живот и вскоре умер.

Воспоминания об эвакуации вызвали размышления, волей-неволей приходится сравнить беспорядочный поток беженцев с востока в Европу. В Европу они попадают на утлых плавсредствах, часто тонут в Средиземном море, а затем испытывают массу трудностей в жизни на новом месте.

В СССР всё было по-другому. Был создан эвакуационный совет при правительстве. Поэтому потоки эвакуированных следовали в точно определённые места. Как я упоминала, мы должны были ехать в Казахстан. Обстоятельства изменились, и нас чётко переориентировали в Курганскую область на границу с Казахстаном. Все были трудоустроены и обеспечены жильём. С нами в Кислянке оказались и семья Божко, и еврейские семьи. Когда я пошла в первый класс, я сидела за одной партой с Юлей, еврейкой из эвакуированных. Их поселили на первом этаже единственного в деревне двухэтажного дома. Страну охватил хаос войны, мужское население было оторвано от рабочих мест, промышленность столкнулась с большим дефицитом работников, но спасение детей, женщин, стариков проводилось чётко и упорядочено.

Кислянка

Кислянку я вспоминаю с удовольствием и даже ностальгией. Ах, какое красивое детство у нас было! Деревня для детей — это хорошее воспитание и здоровье на всю жизнь. Вокруг сплошная красота лесостепной зоны — лес, река, болотца, перелески, дикие цветы, ягоды, грибы.

Зимой белый снег, блестящий наст на сугробах, тихий снегопад, ходьба на лыжах в тихую погоду, но иногда метель и завывающая вьюга. В метель и непогоду я всегда испытывала необыкновенный покой, чувствуя защиту стен дома.

Весной — таяние снега, ледоход на реке. На мост через речку сбегается ребятня, да и взрослые тянутся посмотреть, как вскрывается лёд, ломаются льдины, налезают одна на другую. Почему-то это зрелище повсеместно вызывает большой интерес и ажиотаж.

Манжетка удерживает наиболее крупные капли росы

А дальше появляется первая трава, предвкушение того, что скоро можно будет бегать по ней бо сиком. Это такое удовольствие. Ноги часто травмировались — ушибы, царапины, занозы. И всё же мы стремились поскорее снять обувь.

Весной с неба вдруг за звучит нежная песня журавлей, клином летящих с юга на родину. Осенью они снова полетят и будут курлыкать свою нежно-печальную песню.

Летом, ранним утром — росы, переливающиеся радужными блёстками, щебет птиц, запахи травы, цветов, радость от каждого вновь расцветшего цветка, и какая-то невероятная степень свободы.

А осень! Ах, эта осень-волшебница! Багрец и золото, тихий шелест падающих листьев, тёмно-синие холодеющие небеса, а потом низкие свинцовые тучи и ожидание белизны зимы.

Кислянка расположилась на левом берегу речки Чёрной, которая воробью по колено. Речка впадает в Уй, та в Тобол — приток Оби. И текут наши воды в могучий Северный Ледовитый океан.

Мы купались в речке летом. А на берегу среди берёз устанавливали качели. Молодёжь собиралась на гулянья и каталась на качелях. Качали и нас, малышню.

Наша малышовая компания состояла из Люды и Майи — дочерей директора школы, эвакуированных Шурейки и Гены Кулагиных, Славы и Люси Выползовых, Славы Калитина, племянника учительницы географии Анастасии Макаровны Кузнецовой. Были ещё Геля и Эрнст — племянники Гильды Христиановны — учительницы немецкого языка. Её брат — отец этих детей — был на фронте. Матери, видимо, у них не было.

Верховодили мальчики постарше: Шурка Улитин, сын школьного конюха, и его двоюродный брат Саша. У Саши был хороший голос, и он участвовал в художественной самодеятельности.

Собирались мы играть в войну, но чаще — в лапту. Я очень любила эту чудную русскую игру.

На правом берегу расположился посёлок ШКМ — школы колхозной молодёжи. Он состоял из деревянных домов школьных корпусов и квартир учителей. Самую большую постройку занимало главное здание школы. Там была учительская, несколько классных комнат и зал со сценой — главное место школьных развлечений.

Коллектив Кислянской школы. Анна Кузьминична Неезжалая — моя мамуся — сидит слева. В центре этого ряда в чёрном платье — директор школы Ольга Ивановна Полянская. Над ней наполовину закрытое лицо Антонины Михайловны Лой — моей учительницы. Рядом улыбающееся лицо Татьяны Ивановны. Стоят Анастасия Макаровна Кузнецова — жена старшего брата папы, Николая Гавриловича Кузнецова. В середине Мария Кондратьевна — художница. Справа Гильда Христиановна — учительница немецкого языка. Не всех учителей я помню, не все фамилии остались в моей памяти

Нам выделили маленький домик на краю посёлка. За ним — огороды учительских семей, большая поляна, дальше болотце и лес. Лес справа, по-над рекой, лес слева, лес сзади. Берёзы и осины, которые отсвечивали осенью золотом и багрецом, отчего посёлок ШКМ озарялся мягким, ласковым светом.

Сам домик — шедевр деревянного зодчества: небольшой пятистенок с террасой. Терраса ограждена резной балюстрадой, под крышей террасы и всего дома тоже резьба. Резные наличники на окнах. Мы с сестрой считаем, что наше эстетическое воспитание началось с дивной кислянской природы и нашего маленького домика.

Сначала было трудно. В деревне нужны запасы муки, картошки, других овощей. Нужна скотина, чтобы было молоко и молочные продукты. Нужны куры на мясо и для яиц. У нас, приехавших в зиму, ничего этого не было. По-моему, мы получали хлебный паёк на каждого члена семьи. Остальное приходилось покупать у людей. Я не помню, чтобы в Кислянке был продуктовый магазин. Жители с неохотой продавали продукты, ведь деньги им не были нужны — у каждого своё хозяйство. Мамуся стала вышивать и обвязывать кружевами носовые платочки — и обменивать на продукты. Украинок с детства учили вязать и вышивать, это искусство нас и кормило. Потом ей стали поступать заказы на вышивку блузок. Кормились кое-как первую зиму. Весной нам выделили огород. Мы посадили помидоры, огурцы, другие овощи, картошку, развели кур.

Но урожай оказался невелик, видимо, выделенная заброшенная земля было не очень плодородной. Мама каждое утро варила картошку, делала пюре, потом запекала в русской печке на большой сковороде. Это было очень вкусно. Ещё она варила затируху. Мне она тоже нравилась. Это заваренная на кипятке мука. После войны я просила маму сварить затируху. Она утверждала, что есть её я не буду. Но как-то всё же сварила, правда, на молоке. И я не стала есть это блюдо. Эта баланда только с голодухи казалась вкусной.

А вот чего я не любила — так это хлеб с рыжиком. Хлеб пекла мама в русской печке. К муке всегда добавлялось ещё что-нибудь. Когда чистили картошку, то не выбрасывали очистки, сушили, потом перетирали и добавляли в муку. Но такой хлеб был вполне терпимым. А вот с рыжиком мне совершенно не нравился. Мама ходила в поле, собирала зёрна рыжика. Это такое растение из семейства крестоцветных, как горчица, кольза^[2], турнепс. Созревшие коробочки содержали мелкие рыжие зёрнышки. Вот их мама добавляла в муку. Я говорила: «Скорей бы кончилась война, чтобы не было хлеба с рыжиком».

Мамуся со мной и Аллочкой

Ещё одним промыслом мамы был сбор колосков. Осенью после уборки урожая на поле оставались колоски. Люди выходили в поле их собирать. Промысел этот был опасным. Кто придумал запрещать собирать колоски? Ведь они всё равно гнили под снегом. Но как бы то ни было, людей гоняли. Кого ловили, могли посадить. Люди всё равно ходили собирать колоски: какое-никакое, но подспорье в голод.

Когда завели кур, настал мой черёд вносить свою лепту в семейный труд. Моя обязанность была такая: стеречь цып лят. Постоянно приле тал коршун и норовил унести цып лёнка. Когда курочки подросли, появилась ещё одна обязанность: стеречь огурцы, чтобы они их не поклевали.

Однажды я заигралась, забыла про кур и огурцы. Куры обрадовались, поклевали огурцы. Мамуся пришла из школы и обнаружила потраву. Очень расстроилась и ударила меня по лицу. Не сильно, но как-то неловко, и из носа потекла кровь. Её можно было понять: огурцы — это еда, которой было не так много.

Этот эпизод я запомнила. Но ещё сильнее его помнила мамуся. Незадолго до смерти она призналась, что всю жизнь чувствует вину передо мной за тот случай. Мне и сейчас жалко её до слёз за это чувство вины.

Вот такие мы, матери. Воспитание детей — дело сложное, требует порой и наказания. Но как потом мать переживает — больше, чем наказанный ребёнок. Тогда я успокоила мою мамусеньку, сказала, что понимаю справедливость наказания и никогда не обижалась. Ведь мне семья дала поручение, а я его не выполнила. А было мне пять лет.

В мои обязанности входило следить за Аллочкой. Это воспитало во мне многие черты характера. Я считаю, что стала известным педагогом благодаря Аллочке. К лету она начала вставать на ножки, но ещё не ходила. Я брала её за ручки и водила по террасе, выговаривая ей, почему это она не может ходить сама. Вон Светочка у Выползовых уже ходит. Я не догадывалась, что Аллочка так мала, что не понимает моих нотаций. Ей не было и года.

Мы часто с ней оставались одни дома, особенно летом. Мама Василиса с мамусей уходили на далёкий огород прополоть, окучить картошку, потом выкопать и привезти. Бояться я не имела права. Если бы я забоялась, стала бы бояться и Аллочка. Чтобы её отвлечь, я придумывала разные игры. Мы собирали цветы, и я вязала из них плети, а потом мастерила украшения на головку, ручки, шейку. На чердаке нашего дома лежали старые исписанные школьные тетради. Видимо, те учителя, которые раньше здесь жили, складывали их для какой-то надобности. Я их использовала в других целях: вырывала сдвоенные листы, нарезала бахромой и делала юбочки, воротники, скалывая листы тонкими веточками. В них наряжала свою сестричку.

Помню, как однажды мы долго ждали маму и мамусю, и Аллочка стала беспокоиться. Тогда я взяла палочку, приложила к уху и стала «звонить»: «Алло, огород? Позовите мамусю…» И так сочиняла разговор, чтобы успокоить сестричку. Как оказалось, у телеги, на которой везли картошку, сломалось колесо. Бедные мои женщины, не представляю, как они вышли из положения.

Без мужчин тяжело в таких случаях, да ещё и страшно за маленьких детей. Стасик к тому времени уже был призван в армию.

Стасик после окончания седьмого класса работал в МТС^[3] электриком. Руки у него были золотые. Он и на токарном станке умел, и на слесарном. У меня хранится скалка, которую он выточил для мамы, и молоток, который тоже смастерил сам.

Стасик — танкист

В 1943 году его призвали в армию и отправили в Курган в танковое училище. Учился он там целый год. Ездили к нему и мама, и мамуся. Дорога была нелёгкая.

Как добирались до Кургана, я не знаю. Обе рассказывали, что учился Стасик успешно. Его хотели оставить при училище инструктором. Начальник училища просил маму, чтобы она уговорила его остаться: толковых инструкторов не хватало. Но он рвался на фронт, мстить за брата Анатолия, которого боготворил. В Нижнем Тагиле он получил танк и отправился по назначению в Восточную Пруссию. Воевал недолго, но успел отличиться в боях. Написал заявление в партию, которое рассмотрели на комсомольском собрании и рекомендовали в партию. На заявлении стоит резолюция от 18 января 1945 года. А девятнадцатого января он погиб. Был убит командир его танка, Стасик его заменил, успел подбить вражеский танк. Но вражеский снаряд угодил в него самого. Теперь в музее Калининграда среди экспонатов выставлен его окровавленный комсомольский билет и заявление: «Прошу считать меня коммунистом».

Стасик в Восточной Пруссии

Боль моя, Стасик, боль моя на всю жизнь. Боль за маму. Как она убивалась, получив похоронку! Как билась головой об стенку. Это нельзя забыть.

В 1944 году я пошла в первый класс. Как-то тёплым летним днём я играла перед нашим домиком. Учительница первая моя Антонина Михайловна подошла ко мне и спросила, собираюсь ли я идти в школу. Я ответила утвердительно.

— Тогда я записываю тебя в первый класс, — сказала она.

Я обрадовалась. Ведь старшие мои подружки — Майя Полянская и Шурейка Кулагина — уже окончили первый класс. А мальчики Слава Выползов и Слава Калитин учились во втором классе. Я, Люда Полянская и Люся Выползова теперь были записаны в школу. Было ощущение, что начинается неведомая интересная жизнь, которую мы наблюдали со стороны, а теперь включались в неё.

Антонина Михайловна была строгой и спокойной. Я не помню, чтобы она усмиряла нас криком или раздражалась. Дисциплина как-то сама собой устанавливалась.

Она рассадила нас по партам. Меня на первую парту, как самую маленькую. Моей соседкой оказалась Юля, еврейская девочка, которая ехала в эвакуацию с нами и про которую я уже говорила. Она была тоже очень маленькой и, кажется, патологически неразвитой. Помню, как она говорила «а я напишу шышнадцать» в ответ на задание написать какую-либо букву. Писать она научиться не могла. У неё получались волнистые линии по диагонали. Антонина Михайловна никогда не журила её, была терпеливой. Видимо, понимала, что ей не поможешь, а девать эту девочку бедной матери некуда. В школе она была хоть как-то пристроена.

Юля жила только с мамой. Других родственников у них не было. Маме Юли, видимо, было чрезвычайно трудно. Она была какой-то очень неприспособленной. Я помню, как она ходила и собирала милостыню. На ней было чёрное пальто, а под пальто ничего. Она распахивала пальто и показывала наготу, вызывая жалость и неловкость.

В ту пору многим жилось трудно. Нищие были не редкостью. Ходили и дети, прося милостыню. Наверное, многим жилось ещё хуже, чем нам. Но тем не менее ни мамуся, ни мама никому не отказывали в куске хлеба. Сочувствие в народе было неизбывным.

Ольга Ивановна — директор школы — даже приютила нищую бабушку. Ольга Ивановна жила с двумя девочками. Люда была моей ровесницей, а Майя на год старше. Ольге Ивановне некому было помочь, как помогала мамусе мама. В каждой семье были бабушки. Вот Ольга Ивановна и пригласила к себе нищенку. Эта бабушка была полуслепой. Но слепоту её вылечила одна из школьных техничек, она умела языком вытаскивать из глаз соринки. У бабушки в глазу оказалась волосинка, техничка вытащила её, и бабушка прозрела. Она стала в семье Ольги Ивановны надёжной помощницей, а девочки обрели бабушку. Бабушка для детей — это всегда счастье.

Читать я умела с пяти лет. Чтением развлекала Аллочку, не осознавая, что она слишком мала, чтобы понимать то, что я ей читала. Моей любимой книжкой была «Что я видел» Бориса Житкова. Это мои ранние университеты.

А вот письмо мне давалось трудно. Ручки перьевые, с пера часто капали чернила. Чернильницы-непроливайки носили с собой. Я часто капала чернилами на тетрадь, и писание моё выглядело грязно. Да и себя я умудрялась испачкать чернилами. Аллочка вспоминает, что она жалела меня, когда я возвращалась из школы, измазанная чернилами: снова предстоят нотации.

Хорошо я успевала на пении. Неезжалые, то есть семейство прадеда Луки, было голосистым. Замечательные голоса были у Фионы, сестры деда Кузьмы, и её дочерей. Замечательным голосом обладала мамуся. У нас с Аллочкой голоса получились слабые, но приятные. Мамуся научила нас правильно петь. Она пела профессионально, ведь в Нежинском пединституте всех будущих учителей учили музыке. Вот и нас она научила правильно петь. Так, что уже во взрослом возрасте врач-отоларинголог определил, что у меня поставленный голос. Это стало для меня неожиданностью, как для Журдена тот факт, что он говорил прозой.

Мамуся руководила школьной художественной самодеятельностью. И хор был, и танцы разучивали. И концерты устраивали. А на Новый 1944 год устроили даже весёлый маскарад.

Самая потрясающая традиция в школе — это хороводы. Ежедневно на большой перемене все ученики от первого до седьмого класса собирались в зале и водили хороводы. Становились в круг, брались за руки, шли по кругу и пели песню по заказу того, кто стоял в круге. Потом стоящий в круге что-нибудь исполнял, чаще танец. Исполнив номер, выбирал следующего в круг. И снова новая песня. Песни народ умудрялся учить по радио слёту. Только появлялась новая песня, как она уже звучала в нашем хороводе. «Землянка», «Огонёк», «Тёмная ночь», «Ой, туманы», «Смуглянка», «Вечер на рейде»…

Мы, ученики школы, получали хорошее музыкальное образование на практике. Я мечтаю о том, чтобы в каждой школе было такое непроизвольное обучение музыке, тем более что сейчас техника позволяет легко это организовать. Музыка должна встречать школьников утром, звучать на переменах. Музыка укрепляет связь правого и левого полушарий мозга, способствуя развитию детей. Музыка возвышает душу.

Я с раннего детства любила петь. При поступлении в первый класс на школьном концерте я пела со сцены песню Блантера «Расшумелся ковыль». Исполняя песни, я мало вдумывалась в слова. Однажды напевала одну патриотическую песню, в которой были слова: «На врага, за Родину, вперёд!» У меня перепутались предлоги, и я выпевала: «За врага, на Родину, вперёд!» Мамуся услышала эти ужасные слова и сказала, что за такое её посадят в каталажку.

Летом наши учительницы трудились не меньше чем в учебном году. Нужно было заготовить дрова на зиму и отремонтировать школьные здания.

В лесу школе выделялась делянка. Наши хрупкие нежные учительницы валили деревья, вывозили их на подводе, запряжённой школьными лошадьми, пилили брёвна, а потом кололи на поленья. Сколько труда приходилось затратить, чтобы заготовить дрова на все классы на всю зиму. В школе мы никогда не мёрзли.

Когда в бардаке перестройки и распада СССР жители разных республик мёрзли, я удивлялась беспомощности людей, вспоминая свою тёплую школу. В войну, в трудное время, без мужчин, слабыми женскими силами в школе и домах сохранялось тепло.

Кроме заботы о тепле, была обязанность проводить ремонт. Все классные комнаты белили, а под потолком рисовали цветы. Учительница рисования изготовляла трафареты с узорами. По этим трафаретам рисовали цветы и листья, в каждом классе свои.

В войну школьные принадлежности были редкостью. Мы не имели цветных карандашей, красок, даже простой карандаш нечасто можно было найти. И цветы под потолком рисовали соком растений.

Наш народ непобедим. Никакой силой его не сломить. Он выживает в любых условиях, проявляя изобретательность, смекалку, силу духа.

Моя мамуся проявляла изобретательность и в педагогической деятельности. При проведении контрольных и самостоятельных работ нужно было дать каждому ученику отдельное задание. В мирное время билеты с заданиями можно писать на полосках бумаги. Я в своей практике печатала билеты на машинке, а позднее на принтере. Ничего этого мамуся не имела, даже бумаги. Выручали запасы макулатуры на чердаке. Из старых книг она нарезала полоски и поверх печатного шрифта писала чернилами задания.

Война сказывалась на всех сторонах жизни. Не хватало тканей. У мамуси не было одежды, кроме старенького довоенного костюмчика. Однажды в сельский магазин привезли ткань диагональ, грубую, напоминающую брезент. Другого материала не было, пришлось шить мамусе костюм из него. На одной из фотографий школьного коллектива она в этом костюме.

Подрастала Аллочка, ей тоже требовались платьица. Одно сшили из синей наволочки, другое посчастливилось купить на базаре. В это время в деревню должен был приехать фотограф, и все готовились фотографироваться. Аллочка беспокоилась, какое платье надеть: синее или белое. Гадала-гадала и решила: одно надену, а другое на руку повешу. Это её решение осталось в семье, как милый анекдот.

Трудно было с мылом. Помню, как к соседке приехал муж после ранения на несколько дней и привёз кусок мыла. Соседка затеяла стирку. Мамуся попросила её не вы ливать мыльную воду после стирки. В этой воде она перестирала и наши вещи.

У неё износились туфли. Новые взять было негде. Опять выручил чердак. Мамуся отыскала среди хлама старые башмаки, подошву и каблуки от которых использовала, чтобы смастерить себе обувь. Где-то нашла кусок бархата, порезала на полоски и как-то приладила к подошве, каблуки тоже обтянула бархатом. Получились босоножки, и даже очень милые.

Бабушка-мама тоже проявляла чудеса смекалки. Сахар в магазин не завозили, а углеводы нам были необходимы. Мама Василиса сеяла сахарную свёклу, вываривала её, получался сироп. На нём варила варенье из диких ягод, которые сама же и собирала, в основном клубнику, реже вишню. В лесу росло много костяники, но она не годилась для варенья. Мы её ели в свежем виде, с куста.

Отправлялись целыми компаниями в ягодные места. Обычно такой поход длился весь день. Мама Василиса возвращалась под вечер с полной корзинкой.

Вот так и выживал народ. Постепенно налаживалось и наше хозяйство. Купили тёлку Зину. Когда она отелилась, стало жить гораздо легче. Появилось молоко, творог, сметана, сливки. Из сливок сбивали масло. Я тоже участвовала в этом. Мама наливала сливки в большую бутыль, и надо было её трясти, пока не взобьётся масло.

А война продолжалась. Каждый день слушали по радио известия с фронта. Сначала отмечали по карте те города, которые сдавали фашистам. Вот в газетах напечатали порт рет Зои Космодемьянской с описанием её подвига. Вот сообщалось о двадцати восьми героях-панфиловцах, краснодонских молодогвардейцах.

Женщины вязали из овечьей шерсти носки и перчатки с отдельным указательным пальцем. Собирали посылки и отсылали на фронт, чтобы солдаты не замерзали. Солдаты в ответ писали письма с благодарностями. Получала такие письма и мамуся.

Постепенно стали приходить другие известия. Фашистов остановили на подступах к Москве. Жестокая битва за Сталинград закончилась пленением гитлеровской армии. Битва на Курской дуге — опять победа. Война откатывалась обратно на запад.

Мы не получали известий о своих воинах. Не писал Стасик, не писал мой отец Антон. Где-то в середине войны получили известие о дяде Толе. Но и так было ясно, что пограничники, первыми принявшие бои с фашистами, не могли уцелеть.

А тут похоронка на Стасика. Перечитывая её снова, уже теперь, испытываю от неё ту же боль, которая со временем не улеглась, осталась, как и в те далёкие дни. Шёл уже 1945-й — последние месяцы войны. Восточная Пруссия в то время была заграницей. Вот там и погиб наш Стасик. Теперь новые враги предлагают отдать Калининград, бывший Кёнигсберг, вернуть его Германии. Эту дурь повторяет и мой племянник, забывая, что Восточная Пруссия полита кровью и нашего Стасика. Земли Восточной Пруссии — это небольшая плата за те руины, что оставили немцы после себя на нашей земле. К тому же некогда эта земля находилась во владении России, а генерал-губернатором служил отец нашего прославленного полководца — Василий Суворов.

Наша армия воевала уже не на нашей земле, освобождая страны Восточной Европы.

И вот настал день Великой Победы, такой долгожданной, такой выстраданной. Рано утром, когда ещё радиорубка не работала и репродукторы молчали, один из работников МТС, механик Бендельников, имевший радиоприёмник, пришёл в школу и объявил, что подписан документ о полной капитуляции фашистской Германии. Какое было ликование! Само это утро ликовало, сияло солнце, воздух был необыкновенно вкусный, так легко дышалось.

И я побежала домой сообщить эту весть маме Василисе, но, не добежав, разрыдалась. Я вдруг поняла, что это не только счастье, но и горе. Ведь победа пришла, но не вернётся Стасик, не приедет к своей матери дядя Толя. А было мне семь лет. И в таком возрасте я осознала то, о чём пелось много лет спустя: это праздник со слезами на глазах.

Папа

В Кислянку стали возвращаться уцелевшие солдаты. Вернулись три Михаила — Кузнецов, Тихих и Когут. И однажды вечером в наш дом пришёл Михаил Кузнецов. Красивый, невероятно обаятельный, интересный. Много рассказывал, уж и не помню о чём. Я сидела где-то в уголочке и млела от удовольствия. И думала: вот бы этот дядя и завтра пришёл.

Михаил Гаврилович Кузнецов

А он пришёл и завтра, и на следующий день, и на следующий, и каждый день. Он приносил с собой аккордеон и играл на нём. Когда он в первый раз стал играть, я была поражена его умению. С тех пор я обожаю аккордеон.

Инструмент Михаил привёз с войны как трофей. Оказалось также, что он с детства играл на балалайке, аккомпанировал девкам на вечеринках. Играл виртуозно. Голоса не имел, но вместо него использовал балалайку. Мог не только играть известные мелодии, но и аранжировать их. До сих пор в моей музыкальной памяти хранится его аранжировка песни «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина».

Позднее он рассказывал о встрече с нашей мамусей. Первым делом по приезде пошёл в школу. Ведь он был учителем. Его взяли преподавать в начальные классы.

Когда он вошёл в учительскую, то был сражён красотой мамуси. Она стояла у окна в накинутой на плечи белой шали из овечьей шерсти. Открытое, яркое, но печальное лицо поразило Михаила. А ведь все считали, что он будет женихом для Татьяны Михайловны — учительницы русского языка. Но он прямо приклеился к нашей красавице-мамусе. Об этом перешёптывались с осуждением в коллективе. Мать Михаила, бабушка Мария, плакалась по деревне, что сын ухаживает за «хохлушкой», да ещё с двумя детьми. Плелись интриги.

Однако любовь была настолько сильна, что разорвать союз сердец Анюты и Михаила никто не был в состоянии. Так у нас появился папа.

Классный руководитель Михаил Кузнецов (справа от аккордеониста) со своим классом, Михаил Когут с аккордеоном, слева от него Валя Галисиевич — пионервожатая школы. Ниже Кузнецова сидит Майя Полянская, а слева от неё Шурейка Кулагина — мои подружки

Я помнила, что у нас есть свой отец. О нём ничего не было известно. Говорили, что он попал в плен. И когда мамуся у меня спросила, хотела бы я, чтобы у нас был отцом Михаил Гаврилович, я возразила, что у нас есть свой, несмотря на то, что этот солдат мне очень понравился.

Конечно, меня никто слушать не стал. Так наша семья стала полной. Не сразу мы стали называть Михаила папой, но он так любил детей, что трудно было не подпасть под его обаяние. Семья оказалась под защитой и заботой мужественного младшего сержанта Михаила Гавриловича Кузнецова, много повидавшего, много перенёсшего, хотя в 1946 году ему исполнилось всего двадцать шесть.

Был он трудолюбив, смекалист, инициативен. Он взял в свои твёрдые и уверенные руки руководство семьёй.

Вырастили кабанчика. Помню утро, в которое нужно было заколоть его. Конечно, это должен был сделать папа. Но наш воин, прошедший войну, не мог зарезать живое существо. Пришлось ему брать винтовку в военном кабинете школы и стрелять в кабана.

Во всяком случае, он всегда помогал по хозяйству своей тёще, которую называл мамашей.

Летом по вечерам он катал нас с Аллочкой на велосипеде по очереди с условием, чтобы мы пели ему песни. Сколько времени поёшь, столько длится поездка. Потом папа стал учить нас петь частушки «Подружка моя», а он аккомпанировал на аккордеоне. Он знал множество частушек. Вот мы и распевали не только дома, но потом и на сцене.

Вдруг получили письмо от дяди Саши — старшего сына Василисы и Кузьмы. Ему на войне не повезло. Он окончил институт в Полтаве и работал директором школы. В 1939 году его призвали в армию. Поскольку он был учителем математики, то его определили на учёбу в Смоленское артиллерийское училище. Он его окончил в 1940 году. Вой ну встретил младшим лейтенантом. Воевал на Брянском направлении, очень скоро в брянском котле попал в плен и всю войну провёл в плену. У него остались рубцы на спине от побоев и шишка на правом виске от горячей смолы, которую ему плеснул в лицо немец. Освободили его американские войска в Австрии.

Саша писал, что женился. Её звали Нина. Мама Василиса её немного знала. Договорились, что Саша продаст наш дом в Бахмаче и переедет с женой к нам.

И вот они приехали. Это была большая радость. Хоть один сын вернулся с войны к матери.

Поскольку он был в плену, то его не брали учителем. Ему предоставили работу агронома в соседней деревне за семь километров от Кислянки. Она называлась Кременовка — деревенька на берегу озера. В озере водилась рыба, её ловили сетями, а сети плели сами. С тех пор я знаю технологию плетения сетей.

Тётя Нина получила среднее медицинское образование, была по специальности хирургической сестрой, имела хороший опыт. Поэтому работала она в Кременовке фельдшером и заведовала медпунктом. Она была хорошим медиком, многим помогала. Люди ей были благодарны. Когда Аллочка заболела дифтеритом, тётя Нина спасла её, вылечила в домашних условиях, хотя при такой болезни полагалось ребёнка отправить в больницу.

Тем временем папу взяли работать учителем младших классов. Но его невероятная энергия и инициатива не позволяли оставаться на низкой должности под руководством женщин. И он решил поискать место под солнцем в другом месте. Они с мамусей уехали в Копейск. Там папа устроился на хлебозавод, а мамуся не работала.

Мы остались с мамой Василисой. Я продолжала учиться в третьем классе, Аллочка, в свой черёд, подрастала. Помню, что мы стали жить как на отшибе, никому не нужные и не интересные. Проявилась элементарная женская зависть по отношению к мамусе. Мужчин в деревне было мало, а женщины в самом соку. Каждой хотелось иметь мужа. Тут появляется единственный мужчина в коллективе, но достаётся приезжей хохлушке. А вот Гильда Христиановна, немка, воспитывающая двоих детей своего брата, таких чувств не испытывала. Она приходила к нам проведать нас, читала нам с Аллочкой сказки Андерсена.

У дяди Саши в Кременовке

Но однажды пришла директор школы Ольга Ивановна. Она сказала, что нам надо выселиться, потому что жильё служебное, а в школе никто из семьи не работает. Нам пришлось переезжать к дяде Саше в Кременовку. Там я пошла в школу совсем другого рода.

Тётя Нина и дядя Саша с детьми Светой, Толиком и Люсей

Кременовка — деревня небольшая, детей мало, и школа была малокомплектная и только начальная. В ней было две большие классные комнаты и две учительницы. В каждой комнате одновременно учились по два класса: в одной — первый и третий, в другой — второй и четвёртый.

С позиций моих теперешних педагогических знаний я осознаю, что было много полезного в такой учёбе. Наша учительница занималась в основном первым классом, а мы работали самостоятельно, что и помогало в учёбе.

У дяди Саши и тёти Нины я научилась тому, что мне потом пригодилось в МГУ. Я помогала дяде Саше определять всхожесть семян. Мы с ним на большом блюде по влажной материи раскладывали зёрна пшеницы, проращивали, а потом подсчитывали, сколько проросло. А тёте Нине я помогала сворачивать конвертики. Она получала порошки, и их надо было разложить на кусочках кальки, а затем свернуть особым образом. Таким же образом нужно было потом сворачивать конверты для образцов почвы, пожнивных и корневых остатков, когда я делала курсовые и дипломную работы на почвенном факультете.

Тётя Нина забеременела, и зимой ей пришло время рожать. Помню, как у неё болел живот, и она прижималась им к стене печки. Может быть, не надо было этого делать, не знаю, только роды оказались тяжёлыми.

Вызвали из Кислянки акушерку, но она не смогла ей помочь. Решили везти её в Усть-Уйку в районную больницу. Родилась девочка. Я попросила назвать её Валей. Через некоторое время дядя Саша поехал забирать мать с ребёнком. Усть-Уйка неблизко, километров пятьдесят. На улице лютый мороз. Ребёнок маленький, долго ли до беды. Наша Валечка надышалась морозного воздуха и заболела воспалением лёгких. Совсем неокрепший организм не выдержал, и Валечка умерла. Тяжело вспоминать её смерть, беспомощность и обречённость родителей, их слёзы. К счастью, молодой организм тёти Нины справился с бедой, и она не потеряла способности к рождению детей. Позднее она родила Свету, Люсю и Толика.

Мы с Аллочкой очень скучали по родителям, и однажды они позвонили в сельсовет. Только там был единственный на всю деревню телефон. Мама Василиса и мы пришли в сельсовет, дождались звонка и поговорили с мамусей. Какая это была радость! Вскоре мамуся с папой приехали в Кременовку, решили вернуться.

В это время мамусе пришло письмо из Воркуты. Оказалось, отец Антон сидел в лагере за то, что попал в плен. Он написал о себе мамусе, а отдельно мне. Потом я всегда помнила, что он сидит в холодном краю, представляла себе холодные вьюги. Поэтому выбегала на мороз раздетая из солидарности с отцом, как будто этим могла ему помочь. Те же чувства я испытала, когда читала Солженицына, его рассказ «Один день Ивана Денисовича».

Папа пошёл в Кислянку устраиваться заново в школу. Вскоре мы снова вернулись в наш маленький уютный домик, а я — в свою школу уже в четвёртый класс. Аллочка тоже очень хотела в школу, хотя ей было только шесть лет. Я уже научила её читать, и было решено отдать её в первый класс. Несколько дней она проучилась. Помню день, когда к нам пришла завуч с тем, чтобы Аллочку в школу не принимать. Она беседовала с Аллочкой, объясняла, почему это не разрешается, но та сильно огорчалась и даже плакала. Фактически советский закон был совершенно справедлив. Теперь я знаю, что ещё швейцарский психолог Жан Пиаже доказал, что у детей в семилетнем возрасте меняется стиль мышления. Вот тогда и нужно начинать обучение.

Мой сыночек до школы хорошо развивался. Он брал книжки в детский сад и там читал.

Детский сад, в который его отдали, был передовым. В нём детей учили по программе Даниила Эльконина. Да и я сама учила сына. Оказывали на него влияние и мои родители. Так что он оперировал в уме двух — и трёхзначными числами, поэтому я хотела отдать его в школу с шести лет. Но одна знакомая из роно сказала мне:

— Он у вас очень здоров? Не лишайте его детства, пусть физически и психологически окрепнет.

Я до сих пор благодарна этой женщине за совет, который остановил меня. Позднее в педагогической практике я встречала детей, которые учились не по возрасту рано. Преждевременная учебная нагрузка не лучшим образом сказывается на здоровье и академических успехах ребёнка. Так что спасибо завучу, которая не пустила Аллочку в школу. Не надо срывать яблочко, пока оно не созрело.

Недолго на этот раз мы прожили в Кислянке. В 1948 году мы выехали на родину, на Украину.

Примечания

1

Клуня — постройка для хранения сена и соломы.

2

Колъза — народное название рапса, который возделывается как масличная культура.

3

МТС — машинно-тракторная станция